Текст книги "Лис, который раскрашивал зори (сборник)"

Автор книги: Смит Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

«Мои муж и жена…»

Мастер Центра поднялся со своего места и, прежде, чем закрыть окно, смахнул с подоконника и рамы зерновую шелуху, с которой уже наигрался ветер. Она была здесь, близ оранжерей, повсюду. Её убирали с семян перед упаковкой и отгрузкой на железную дорогу. Механоид потянул раму вниз. Стекло опустилось, пресекая тёплый осенний ветерок, прежде освежавший небольшой кабинет. Мастер снова занял место напротив своего посетителя и устремил на незаконченную работу внимательный взгляд.

Утренний белесый свет ласково стелился по письменному столу и фигурам сидящих по обе его стороны. Мастер Центра работал с бумагами довольно быстро. В лучах утреннего солнца металл на его переносице поблескивал серебром. Через несколько минут, он отложил документы, и поднял взгляд на своего посетителя.

Перед ним находился тойя. Внешне, он больше напоминал мужчину, но белёсая кожа, гладкая, будто туго натянутая и такая тонкая, что, казалось её можно порвать слишком длительным взглядом, выдавала в нём редкую для механоидов гендерную принадлежность. Сидевшее перед мастером существо не было ни мужчиной, ни женщиной. Появление, таких, как он, было редкостью и большой удачей для Центра.

Тойя сейчас сидел перед ним, молча ожидая разрешения бумажных формальностей при новом назначении, закинув ногу на ногу и аккуратно сложив на колене руки с длинными тонкими пальцами, словно созданными для рисования, или фортепьяно. Несмотря на то, что вновь прибывший в город механоид, находился в помещении, он не снял перчаток и остался в кашне, накинутом поверх лаконичного костюма. Его небольшая дорожная сумка стояла тут же, подле стола.

Мастер Центра, наконец, окончив с оформлением записи о назначении, направил одну копию документов для внесения в архив по пневматической почте, а вторую передал тойе через стол:

− Я рад, что вы согласились на это назначение, и позвольте выразить ещё раз мою личную глубокую признательность, за вашу будущую помощь, господин Райяк. Как и сказано в вашем контракте, заказ Центра – пятеро младенцев. Мир, становится больше, мастер Райяк. И больше его делаете именно вы.

− Я делаю то, что в моих силах, – формально ответил тойя.

− С вашего позволения, – мастер Центра деликатно улыбнулся, бросив на своего необычного собеседника хитрый взгляд, и продолжил, – я хотел бы сказать, что ваша работа вызывает во мне глубокое уважение. Вы даёте этому миру саму жизнь. Но в этот раз вам, вероятнее всего, придётся нелегко: я знаю госпожу Линн и Венда много лет. Они замкнуты друг на друге, и по доброй воле вряд ли пойдут на контакт. Они оба бесплодны, и без вас никакой надежды на продолжения рода госпожи Линн нет. Однако я должен вас предупредить, мастер Райяк, что по мнению Центра, безусловно основанного на доказательствах, бесплодие госпожи Линн − не следствие естественных процессов. Она сама это сделала с собой. Это трудная пара, мастер Райяк, но… − мастер Центра всё же не удержался и проявил свою профессиональную осведомлённость, − ваша работа на прошлом назначении… впечатляет, − тойя не смутился и эти слова не польстили ему.

− Вы подобрали верное слово, мастер Тарр, она именно впечатляет, и далеко не все впечатления о ней − положительны. Тем не менее, младенец жив, и он унаследовал от своих родителей всё, что было необходимо и станет великим воином с великими способностями. Во славу.

− Во славу, во славу… Этот мир, мастер Райяк, − отвлечённо начал рассуждать сотрудник Центра, − слишком сыт, он… слишком одет, обут и развлечён. Он не может понять смысл жертвенности. Но правда в том, что мы живём в тех временах, когда она необходима…

Тойя, не дожидаясь приглашения, встал, и поднял дорожную сумку:

− Досуже рассуждать о жертвенности во все времена плохо, мастер Тарр. Это опасно тем, что о жертвенности кроме всех говорят палачи, − он вежливо дотронулся до полей шляпы и отдал знак окончания разговора, − я полагаю, у нас ещё будет множество возможностей обсудить это в менее суетной обстановке, но теперь позвольте мне проститься − я хотел бы познакомиться со своими будущими супругами. О времени и месте церемонии я доложу вам после, по протоколу.

С этим, тойя покинул здание Центра.

Были последние теплые дни осени: солнце уже почти не грело, но светило ясно в высоком безоблачном небе, межи отдавали небольшому городу последнее накопленное тепло. Для мастера Райяка такая погода была редкой возможностью насладиться уличными прогулками: тонкая кожа и слабая вегетативная система не позволяли ему хорошо переносить ни жару, ни холод. Всего несколько недель в году: весной и осенью он мог без опаски и сопровождающих покинуть помещение, поднять свободно глаза на небо, вдохнуть полной грудью воздух, впитав в себя запах города.

Его новый сопровождающий − молодой парень из местных, взял из рук тойи сумку, изо всех сил стараясь не пялиться на своего нового господина. Мастер Райяк, бросив взгляд на юношу, и сам приложил усилия для того, чтобы на его лице не отразилось пренебрежения − в таких небольших городах сложно было рассчитывать на качественные услуги. Он невольно бросил взгляд на свои перчатки, которые скрывали ожоги на молочно-белых кистях рук. Ему вдруг словно послышался треск огня. Так часто бывало.

Юноше он велел отнести вещи в дом и ждать его там. В такую погоду тойя чувствовал себя уверенно, и потому позволил себе пройтись вдоль проезжей части по солнечной стороне улицы, разглядывая нарядные дома центральной части города. На него смотрели. Клерки, мастеровые, механоиды белых профессий, сотрудники оранжереи, чья смена приходилась на другую часть суток. Город этот был небольшим − многие здесь были знакомы, и от того почти все знали к кому и зачем был назначен мастер Райяк.

Он чувствовал себя голым, даже нет − выставившим себя на всеобщее обозрение в позах самых откровенных и холодных. Смотреть на него для прохожих было почти тем же, что смотреть в чужую постель. И ясно − в чью именно. Мастер Райяк казался себе экспонатом в каком-то странном анатомическом театре, суть которого − наглядная демонстрация низведения нежности до физиологии. Он ощущал это столько, сколько помнил себя. Порой ему казалось, что он и сам воспринимает себя именно так.

И всё же день был таким чудным. Тойя поднялся на часовую башню, заплатив за билетик на смотровую площадку (кассир был автоматическим − значит приходить можно будет всегда и впредь не опасаясь того, что эту его привычку станут обсуждать). Сверху хорошо были видны оранжереи.

Под ленивыми лучами осеннего солнца, они казались необъятными. Мастер Райяк впервые в жизни видел это воочию. Казавшиеся бесконечными стеклянные кровли теплиц, уходили далеко за межи. Здешние пустоши отличались спокойным, хотя и прохладным климатом: нагорья отсекали злой ветер, и в долине почти не бывало бурь. Впрочем, этот островок спокойствия, который в котором можно было вести застройку вне межей был небольшим, и со временем полностью должен был заполниться квадратами из стекла и метала, а также зеркал, которые ловили каждую кроху солнечного света и направляли вниз, туда, где созревали зерна. Солнечное тепло разогревало ликру в зерновых машинах, и уменьшало затраты угля на поддержание нужной температуры для химических реакций внутри вызревательных автоматонов.

Тойя опустил голову, сделал несколько глубоких вдохов. Скоро придёт длинная зима. Скоро зеркалам нечего будет ловить. Сможет ли он выдержать пребывание здесь на протяжении двенадцати, а то и пятнадцати лет, и выполнить то, ради чего прибыл? Мастер Райяк снова посмотрел на блистающие в полуденном солнце квадраты стекол, перехваченных железными стяжками. На мгновение, и они показались ему нагими.

Оставшийся путь тойя проделал так быстро, как мог, нигде больше не задерживаясь. То время, когда он мог вообразить себя странником в этом городе истекло, и теперь всё окружение превратилось из безымянных ещё несколько минут назад механоидов, механизмов и зданий в его рабочую среду. В некий контурный рисунок, который ему предстоит наполнить цветом прежде, чем оставить навсегда. Поле для навешивания ярлыков, картотека, полная незаполненных карточек.

На то, чтобы добраться до места назначения у мастера Райка ушел неполный час.

Вход в оранжереи со стороны города хорошо охранялся. У тойи спросили документы и проверили назначение на ликроскопе, хотя охранники-механоиды и не скрывали своей осведомлённости о его визите. Они промолчали. Сделали вид, что их это не интересует, но лица у них были простые, и эмоции их хорошо читались.

Мастер Райяк любил механические пропускные системы. Для него они всегда были более открыты, чем закрыты. Механоиды же, даже позволяя ему пройти, пускали не вполне, и он неизменно чувствовал это.

Всего постов было три. Последний был скорее формальным.

Перед самой дверью тойя медлил. Он знал, что те, кто был внутри слышали его шаги по коридору. Что они замерли в ожидании того, как повернётся ручка в двери, как створки откроются, и мир их будет навсегда разрушен в тот момент, когда мастер Райяк войдёт. Он чувствовал холод железа, неприятное влажное прикосновение к внутренней стороне бёдер, стыд, страх, но − и к сожалению − не боль, что-то более глубокое, что-то более интимное, то, что нельзя свести к понятным и простым, пусть и ужасным ощущениям. Мерзость, которая изменяет навсегда. Он открыл дверь, и он вошел. Поздоровался и снял шляпу с лысой головы. Снял дорожный плащ и повесил на вешалку. Ему ответили двое: его невеста и его жених.

Мужчина был невысок. Среднего телосложения, зрение его изрядно подпортила бумажная работа. Он несколько горбился. Тойя обратил внимание на то, как сидели на нём рубашка и жилет, и пришел к выводу, что из механики в нём были нижние рёбра и часть позвоночника. Исходя из этого, мастер Райяк сделал некоторые, весьма поверхностные прикидки в области генома, и, почти невольно перебрал пальцами. Женщину это испугало, поглядев на его руки, она будто оцепенела на мгновение, а потом, собравшись с духом, попыталась расслабиться, или, хотя бы, принять более свободную позу, но ей это не удалось.

Она была высокой. Стройной, очень худой. Кожа бледная, глаза тусклые, груди маленькие, их почти не было видно. Платье она одела белое, простого покроя. Украшений на нём совсем не имелось, и из-за этого всего женщина производила впечатление больной.

Её механические волосы, приглаженные назад, выглядели, словно забранными в хвост, но в действительности это было, конечно не так: тонкие линии волос уже сразу около головы были перехвачены железной клешнёй динамического поддерживающего механизма. В нём были встроены насос, помогающий разгонять и разогревать ликру в волосах, и отправляющий её дальше в оранжереи. Каждый волос этой женщины в гибком защитном коробе. Каждый волос. На её волосах зарабатывали так много денег так много механоидов… конечно, она не могла распоряжаться своим телом и геномом.

Эта женщина всю жизнь провела в этой комнате, и здесь она окончит свою жизнь.

Три поста охраны отделяют её от остального мира, шесть тяжелых дверей, а она сама по себе закрытая для всех кроме своего любовника дверь.

Но у Центра были отмычки к каждой двери в мире − так говорили, и говорили правду. Даже если госпожа Линн, носительница этого драгоценного гена − механических волос − не могла иметь детей, у Центра была на это отмычка − тойя. Механоид, способный по своему желанию моделировать геном младенцев, которых он вынашивал. У тойи не было первичных половых признаков в привычном смысле этого слова. Для зачатья ему нужен был только образец генома − кровь, слюна, волосы… но для контроля − постоянный контакт. Поэтому Центр настаивал именно на браке.

На браке тойи, его мужа, носителя подавляемых генов в данном случае − господина Венда и на браке его жены, носительницы подавляющих генов − госпожи Линн.

Волосы госпожи Линн − это своеобразное сердце оранжерей − зёрна вызревают только благодаря её ликре. А значит оранжереи неизбежно закажут ещё таких же механоидов как Линн. У Центра ко всему есть отмычка. И эта отмычка − выгода.

Тойя сел напротив своих будущих супругов за низкий кофейный столик, подождал, пока бессловесная личная сотрудница разольёт по изысканным фарфоровым чашкам чай. Он уделил посуде внимание − лаконичная, но очень тонкая ручная роспись, костяная глина, блюдце, словно кружево из фарфора и серебра. Чай был изумителен, а мастера Райяка сложно было впечатлить чаем. Тойя кинул скупой взгляд на хозяев комнаты и заговорил:

− На моём прошлом назначении, я работал с парой из крылатого легиона. Они защищали шахтерский городок у стратегической разработки редкоземельных металлов. Город был атакован, и моя супруга погибла, защищая воспитанников работного дома. Здание сгорело. Она вывела детей, но сама не успела покинуть дом. В то время, наше дитя уже было зачато, − тойя сделал паузу, и вновь поднял светлые, почти белые глаза на Венда и Линн, но взгляд этот был всё таким же скользящим, невнимательным, он продолжил, − когда тело моей супруги нашли, его поместили в ледник. И я всё время, до рождения малыша, ласкал её труп теми же руками, которыми буду касаться вас обоих. Я делал так для того, чтобы эмбрион сформировался верно. Мой супруг увидел рождение малыша. К сожалению, это было последним, что он видел. Я сказал вам об этом, чтобы вы понимали: ни ваша ни моя смерть не убережет вас от исполнения решения Центра. Ваш особый геном, госпожа Линн, должен быть передан дальше, и он будет передан дальше. Между тем, я уважаю вас, и больше этого − ваше общее с господином Вендом чувство, частью которого мне никогда не стать, и потому, я не сниму перчаток, пока вы не захотите этого, − заверил он их, и впервые прямо посмотрел на обоих. Женщина сжала руку мужчины, а тот стиснул зубы. Тойя сделал ещё один, очень маленький, глоток, и заговорил опять, − скажите, через все эти двери, через охрану, стены, через засовы и замки − вы чувствуете ненависть, которую испытывает к вам город? Вы чувствуете, как те, кто живут здесь − злятся на вас за то, что вам дано друг друга любить? Как они, обвиняют вас за глаза в своём несчастии, что заключили свои браки из чувства долга, невзаимной скоротечной страсти, страха одиночества, или по причинам, которые они сами даже не в силах понять, а вы − любите? Вы ощущаете на своей коже то, как эта ваша страсть оскорбляет их чувство справедливости? Вы ощущаете то, как желает этот город для вас трагедии? Не потому, что эти механоиды злые. Ваша боль так легко сможет оправдать для них горе, в котором вы не виноваты. Мир станет для них несколько справедливей, если вас постигнет беда. Это докажет, что вы ничуть не лучше их, − тойя встал, и снова одел шляпу, − я здесь потому, что презираю таких, как они. И я хочу, чтобы такие как вы − жили сейчас и впредь.

Вечером очень болела кожа. Перепад температур и давления, который произошел за время пути и недолгая прогулка оказались слишком большим для неё испытанием. Тёплая ванна не помогла. Мастер Райяк не хотел, чтобы новый сотрудник касался его в первый же день, и пытался обработать себя обезболивающим раствором сам, но во время очередного приступа выронил губку, чуть не упал сам…

Засыпая, он был ещё в объятиях уходящей боли, небольшой масляный светильник пускал разноцветные блики через витражный абажур и на потолок, вверх… рядом был баллон с кислородом, закреплённый на нём респиратор − на случай кошмаров.

Здесь же, не далеко − аппарат для очистки ликры, с иголками вместо клапанов − у тойи не было привычных для механоидов анатомических средств очистки. Только иглы, лишь боль. Паренёк тихонько напевал северные колыбельные песни, голос у него был ясный, и в нём жила память о полярных сияниях…

Через несколько недель, осень уже вступала в свои права. Утром, когда мастер Райяк вышел из лома, в городе было тихо.

Механоиды и механизмы уже были узнаваемы для тойи. С лавочниками, почтальонами, ближайшими соседями он свёл первые знакомства. Развешивались ярлыки, заполнялись картотечные данные.

Выйдя из дома в половину десятого, мастер Райяе отдал знак приветствия хозяйке лавки сладостей на первом этаже дома, в котором он жил, и передал привет её супругу − механику ликрового снабжения этого квартала. Помогавший ей в лавке паренёк, воспитанник работного дома шестой ступени, был сыном хозяйки лавки ароматных свечей, что была тремя кварталами дальше, и клерка, оформлявшего заказы на привозной чай: это было очевидно из цвета кожи мальчика, разреза его глаз и механики локтевого сустава.

Его родители были в браке но не друг с другом. Вся эта информация, ставшая очевидная мастеру Райяку даже без сознательных усилий с его стороны, не интересовала тойю. Он хорошо видел в других историю их появления на свет, и власть, которую давало ему это знание, уже давно наскучила ему.

В десять утра, предварительно отпустив своего сотрудника по личным делам, мастер Райяк сел на лавочку на одной из отдалённых от центра, маленьких уютных площадей внутри квартала. Посреди мощёного круга находилось механическое дерево с цветными фонариками на ветвях. Дома были пусты − все их обитатели сейчас находились на сменах в оранжерее. Ждать тойе пришлось недолго.

− Я рад знать, что вы в добром здравии, − тихо произнёс севший рядом с ним мужчина, − и надеюсь, что вы будете аккуратнее впредь.

Тойя прищурился, словно свет начал резать ему глаза. Он отогнал воспоминания о пожаре. Ответил, но вышло глухо, хрипло:

− Я сделал в ту ночь то, что должен был делать.

− Я говорил о вашей недавней прогулке − не стоит вам так баловать себя и гулять слишком долго: назначение на наркотические обезболивающие средства отныне закрыто. Теперь вы должны быть предельно аккуратны и внимательны к себе. Думать о своём будущем ребёнке.

Мастер Райяк болезненно поморщился:

− Зачем вы говорите это, ведь вам не интересны детали моей работы. Вы полагаете, что я не боюсь вас? − он посмотрел на своего собеседника, не тая влаги в уголках глаз, − вы наводите на меня ужас.

Сидящий рядом с ним мужчина ухмыльнулся, и передал ему запечатанный пакет. Тойя взял его. Руки, как и в первый раз, как и каждый раз, дрожали. Он распечатал конверт и пробежался глазами по записке:

− Вы хотите, чтобы я предал вам на смерть Линн.

− Одна жизнь каждый раз − таков был наш уговор.

− Но в случае её смерти, Оранжереи остановятся…

Сидящий рядом с ним мужчина отдал знак пренебрежения:

− Это маловероятно.

Тойя опустил голову со вздохом горечи. Его собеседник, тем временем, продолжил:

− Скажите, вы задумывались о том, какая мудрая и ёмкая вещь − ликра? Её тайны − это тайны самой жизни… можно легко подумать, что она, механическая близняшка крови − лишь жидкость, созданная для того, чтобы переносить питательные вещества в механику, и хранящая память о геноме, но это не так. Ликра течёт во всём, в чём есть жизнь, в чём может зародиться душа − она бежит по венам городов, стволам деревьев, она в големах. Вы умрёте, если будете жить один − сгинете, как только ликра станет слишком грязной. Для жизни вам нужен кто-то ещё − ещё хотя бы одно живое существо, и тогда вы сможете чистить ликру и так сохранять своё существование. Ликра − это единство. Соединяясь ликровыми венами, большинство механоидов могут обмениваться информацией: заключать сделки, разговаривать… ликра − это общение, ликра − это прогресс. Мы едим ликровое молоко − секрет механических сердец и балуем себя продуктами его переработки − такими, как творог или табак, чай. Но обычно механоиды едят больше, чем производят, значит должен быть кто-то, кто производит больше, чем ест. Такие, как госпожа Линн. Вы испытываете к ней сыновья чувства, мастер Райяк? Ведь её волосы взращивают все эти зёрна в оранжереях, а вы, тойя, так близки к зёрнам. Они тоже − некое соединение органики и ликры, которые не являются механикой, но которые могут передать дальше через себя жизнь. Заметьте, в вас, как и во мне, нет ни одной цельномеханической части. Посмотрите на моё запястье − на нём так же, как и у вас, нет ликрового клапана. Но в вас течёт ликра − она одна, ни единой капли крови, и ваши руки − это жизнь, господин Райяк. Нечто, чего я лишен.

Тойя опустил голову, вертя пальцами шляпу. Он смотрел на руки сидящего рядом с ним существа. Раньше он никогда не замечал, что его запястья созданы из сплошной органики. Это было уродством, хотя таковым и не выглядело. Этим рукам это, скорее шло. Собеседники некоторое время прибывали в тишине. Потом мастер Райяк обронил:

− Вы одеты по последней моде, − помолчав немного, он объяснился, − мне отчего-то всегда казалось, что вы должны быть одеты старомодно. Как несколько поколений назад. Не знаю, почему я так думал, − он усмехнулся, − каждый раз удивляюсь, что одежда у вас современная. Скажите снова, − нервно продолжил он, − сейчас я хочу слышать это − зачем я вам нужен? Неужели я и правда − нужен вам? Всё… что мы делаем − скажите, это нужно?

− Есть души в пограничных состояниях, господин Райяк. Они могут достигнуть своего пика и отдаться мне, или нет − прожить до старости и умереть своей смертью. Последний вариант не нравится мне, ведь мир растёт, его нужно питать силой камней, что в сердцах городов. Иначе, не хватит ни мощности на расширения, ни силы для секреции ликрового молока. Камни, как вы знаете, берутся из душ лучших механоидов. Тех, кто обличён даром. Я забираю их на самом пике, и вы нужны мне чтобы приводить моих жертв в нужное мне состояние. Вы − раздражитель, катализатор, вы, господин Райяк − ходячий эквивалент вызова. Глядя на вас они все вынуждены спросить себя − что они такое? И… ответить. Впрочем, конечно, я могу подобрать вам замену. Скажите мне, − улыбнулся его собеседник, − вы верите, что я существую?

− Вы… спасли меня из огня, но, когда мы закончим разговор, вы встанете, сделаете несколько шагов, и исчезните, просто растворившись в воздухе, будто вас и не было никогда. Я хочу думать, что от пожара спасся я… сам. И именно я сам не смог её спасти.

− Так и есть, до последнего слова − так и есть, − сообщил мастеру Райяку его демон, бросив на тойю колкий взгляд бирюзовых глаз, − Я существую, мастер Райяк, а вы − живёте. И мы заключили сделку. Её срок определяю только я. Она − нерасторжима. Ваша супруга погибла потому, что вы не пожелали её спасти. Вместо неё вы спасли другое существо, чьё имя вам известно.

Мастер Райяк протянул ему бумагу, тихо сказал:

− Вот имя, − уделив записке меньше секунды, мужчина сжал её в кулаке. Открыв, через мгновенье пальцы, стряхнул с ладони пепел:

− Это возможно.

− Значит, на этом всё?..

− Мне кажется очень верным ваш выбор, господин Райяк. Вы не витаете в облаках и спасаете только то, что действительно возможно спасти, но я рекомендую вам впредь не испытывать мою благосклонность,− с этими словами он поднялся в полный рост, направился к дереву и, сделав несколько шагов, исчез.

Вернувшись домой, тойя спал, в тёмном смятении не кошмарных, но муторных видений, пытаясь найти удобное положение на казавшихся ему грубыми, почти острыми шелковых простынях. Проснулся рывком, в три часа пополудни: был полностью раздет, прохладная влажная ткань покрывала всё тело с головой. Устал, замёрз почти до крупной дрожи, но холод снял боль. Плакал. Новый сотрудник утирал ему слёзы, чтобы их солёные горячие струи не ранили. Стыд.

Кафе у часовой башни было выполнено в светлых тонах, пастельные разноцветные занавеси, подушки на стульях, расписные узкие скатерти на столешницах из разноцветного стекла. Чашки крупные, однотонные белые, и словно резные, чёрные непривычно тяжелые чайные ложки. В меню много миниатюрных порционных сладостей и острых закусок, сытных блюд − лишь необходимый минимум. В это кафе приходили не есть, оно не бывало заполнено, что сказывалось на цене, но полностью подходило для неспешных длинных разговоров вне дома.

− Моя милая Линн, моя… милая Линн…

− Сходит с ума, − подсказал своему жениху тойя. Господин Венд поднял на него взгляд, желал разозлиться, но вместо этого снял очки, дрожащими руками касаясь глаз у переносицы. Плечи задрожали, − подумайте о том, − мягко произнёс мастер Райяк, − что однажды я уйду. Это случится через двенадцать лет, или пятнадцать лет. Быть может позже, но я уйду, я оставлю вас и госпожу Линн, мы больше не встретимся. Господин Венд, − тойя коснулся его плеча, пытаясь заглянуть в глаза, и мужчина отнял руки от лица, их взгляды встретились, − но прежде, чем я уйду − я буду рядом, и вы не будете нести это бремя в одиночку. Вы не будете один…

− Центр знает, − дрожащим голосом, почти не скрывая злости произнёс господин Венд, но последний слог отдавал горечью. Колючей, глубокой, искренней. Последняя надежда, последняя попытка спасения − попытка скрыть безумие от чужих глаз, оказалась тщетной. Бесполезно скрывать под одеждой вопиющую наготу своей покрытой мокнущими язвами души. Центр видит.

− Центр знал ещё до того, как это стало очевидно для вас. Но, мастер Венд − это ничего не меняет.

− Я пришел раньше обычного, спешил из конторы домой, хотел купить для неё пирожных, но передумал. Когда я вошел, она пыталась отрезать себе волосы. Эти судороги, эта грязь… Она так кричит теперь ночами, ей так больно, а я даже не знаю где болит, не способен унять…

− Расскажите мне о её волосах.

− Об этом лучше поговорить с её механиком, он знает все технические тонкости.

− Они мне не интересны, у меня не технический склад ума. Я хочу узнать от вас.

− Вы верите в душу, господин…, − Венд замешкался, облизнул сухие губы, вытер липкий пот с тыльной стороны ладоней белоснежной кружевной салфеткой, откашлялся, прочистив горло, сделал глоток остывшего чая. − Господин Райяк, вы верите в душу?

Тойя помедлил с ответом. Он вспомнил пожар − шум огня в ушах, лопающуюся от жара кожу, и бездыханное своей бывшей жены. Вспомнил, как пытался схватить её за руки, вытащить, но нагревшиеся доспехи обожги до костей. Как рухнула крыша здания. И как он увидел стоящего над ними демона. Огонь не смел касаться незримой границы, очерченной его рукой, хищно нападал, но отступал, снова покоряясь несгибаемой воле бирюзовых глаз. Посреди пылающего здания можно было легко дышать. Демон исчез, но его волшебство осталось, и пламя не сожгло находившегося в самом его сердце механоида. Ещё несколько часов господин Райяк так и находился там, в этом странном пузыре безопасности, пока его не нашли. И дальше − долгие месяцы прикосновений к слишком холодной коже. Когда малыш родился, супруг господина Райяка это видел. Условием демона было то, чтобы он видел, и мастеру Райяку удалось его уговорить. Их малыш. Воин небесного легиона упал на улице, когда шел к станции и новому назначению. В его груди уже не было сердца. Вернувшись мыслями из воспоминаний, тойя ответил:

− На свою беду, я верю в душу.

Венд поспешно подхватил:

− Она в ликре. Мы можем гнать ликру по венам домов или големов, обогащать в машинах, но порождать органическую материю способна только ликра механоидов. Ни один учёный мира не может понять от чего так. Химически ликра может быть абсолютно идентичной, но только ликра тех, в ком есть органика может создавать органику, пригодную для еды. Ликра моей жены струится по её механическим волосам, уходит в питательные паутины оранжерей, каждый её волосок со временем подходит к зерноносной ветке вызревательных автоматонов. И эта ликра в длительной химической реакции с реагентами автоматона со временем даёт зёрна, из которых делают каши и хлеб. Пряности. Каждый её волос − это жизнь этого мира, господин Райяк. Веса этих волос я не знаю, его сложно вообразить. Сама она может держать волосы длинной в метр, да и то благодаря протезному усилителю шейных позвонков. Поддерживающие машины позволяют ей передвигаться по нашей комнате, не дальше. Это десять метров. Её сердце, конечно, не способно перекачивать всю эту ликру − это тоже делает автоматика. Линн − интегрированная часть оранжереи, она будет жить очень долго, в старости сливаясь с ней, пока в один момент её ликра не перестанет насыщать зёрна этим неуловимым волшебством души. После её отключат. «Отключат» − потому, что она будет мертва, но големом − не станет.

− Так что же это такое − её волосы? − спросил мастер Райяк, положив рот тугой шарик из желатированного ликрового молока со сладким сиропом внутри.

− Ваш хлеб, деньги всех этих механоидов, которые кормятся за счёт её заточения. Хлеб, который неизменно превращается в дерьмо.

− И из него − в ликровые ополоски, которые также съедобны, − мягко улыбнулся мастер Райяк. Сделав глоток, он поставил чашку рядом со сцепленными руками господина Венда, − почему же вы не дали ей отрезать волосы?

− Я так хотел бы отдать себя вместо неё. Отдать полностью и без всякого остатка. Нести любую тяжесть, дать себя растерзать хоть заживо, но мой генетический код никому не нужен − он пустой. Я − мусор, я не могу нести с ней это бремя. Для потребления я бесполезен.

− Почему вы не дали ей отрезать волосы?

− А вы бы?.. Вы бы дали ей это сделать?

− Да, если её волосы − это тюрьма. И понёс бы её наказание, − взгляд тойи сверкнул, обнажая ложь и истину за нею, и господин Венд, чуть вздрогнув от этого откровения, совсем опустил голову, бессильно, устало, словно в миг превратившись в дряхлого старика. Он не плакал, это было что-то более древнее и глубокое, чем слёзы. Мастер Райяк крепко взял его за запястье, − это вы пытались ей отрезать волосы. Она правильно сделала, взяв вашу вину на себя. Вы сделали ей больно, но только потому, что любили. Вы хотели для неё свободы, но запомните: без свободы с вами − госпожа Линн может жить, но на свободе без вас − невозможно.

Невозможно!

Тремя сутками позже, проблемы с кожей совсем забылись − тёплая вода, ненаркотические обезболивающие растворы спасали от приступов, чувствительность снижалась.

Со смотровой площадки ещё хорошо были видны оранжереи. Они сверкали на нежном солнце: озера из металла и стекла. Зеркала дарили им последние лучи осеннего солнца − пойманные в ловушку, заточённые в кипящей в венах оранжереи воде.

Находясь на смотровой площадке, мастер Райяк почти невольно посмотрел на своё запястье. Под белой кожей были видны ниточки ликровых вен, но клапана для обмена ликрой не было. Конечно, это было уродливо. Мастеру Райяку было жаль, что он никогда не сможет поговорить ни с одним домом. Теперь ему было особенно жаль потому, что инстинктивно ему казалось, что Оранжерея могла бы рассказать очень много интересного…

Сегодня мастер Райяк должен был доложить о времени церемонии в Центре. Мастер Тарр, пользуясь случаем, должно быть, пригласит его на ужин в кругу семьи, ведь скоро у них с супругой годовщина совместной жизни. Тем светлее, что заказанный им чай должен был скоро прибыть с посылкой. Лоскутный край − там знают толк в фильтрации и насыщении ликрового секрета. Там лучшие чайных дел мастера. Сухие крупинки отфильтрованного, насыщенного, а затем высушенного особым способом ликрового секрета оттуда имеют превосходный вкус. Превосходный! И он тем лучше, чем аскетичней сорт.