Текст книги "Портрет"

Автор книги: Славомир Мрожек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Мрожек Славомир
Портрет

Славомир Мрожек

Портрет

Леонард Бухов, перевод с польского

Действующие лица

в последовательности их появления на сцене

БАРТОДИЙ, около 40 лет

ОКТАВИЯ, 43 года

АНАТОЛЬ, около 40 лет

ПСИХИАТР, женщина 30 лет

АНАБЕЛЛА, 20 лет

О хронологии пьесы

Время, в котором происходит действие пьесы – как собственно историческое время (отличающееся от времени сценического, то есть от момента театрального представления), так и содержащиеся в тексте соотнесения с иным историческим периодом, выходящим за рамки исторического времени пьесы, приведены ниже. Однако прежде чем заинтересованные лица (актер, режиссер или просто читатель) ознакомятся с этими уточнениями, автор просит принять во внимание, что, – хотя координация времени и действия пьесы способны выдержать экзамен на правдоподобие, – пьеса не претендует на точность исторического документа. Например: автору не известен ни один, вызвавший широкую общественную реакцию, случай освобождения из заключения в Польше в 1964 году. Точно так же образ Анатоля – всего лишь авторский вымысел, однако это не исключает возможности того, что отдельные черты образа реальны, а некоторые реальны наверняка.

Историческая эпоха наиболее выразительно может быть передана (визуально) с помощью костюмов. Выбор степени исторической точности постановки автор предоставляет ее создателям: решение может быть абсолютно точным, относительно точным или вообще неточным. История (в смысле повествование) в этой пьесе достаточно синтетична, чтобы сохранить свою актуальность, каким бы ни было постановочное решение.

ИСТОРИчЕСКОЕ ВРЕМЯ ПЬЕСЫ (ЕЕ СОБСТВЕННОЕ)

АКТ I

а. БАРТОДИЙ (сцена 1) – весна 1964, пролог, и особое его соотнесение с концом Акта I и началом Акта II.

б. БАРТОДИЙ, ОКТАВИЯ (сцена 2) – осень 1962.

в. БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ, ПСИХИАТР (сцена 3) – зима 1964.

г. БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ, игра в шахматы (сцена 4) – зима 1964, вскоре после визита к психиатру.

д. БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ, ОКТАВИЯ (сцена 5) – весна 1964.

АКТ II

БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ, АНАБЕЛЛА – наутро после заключительной сцены Акта I, в течение одного дня и одной ночи.

АКТ III

а. ОКТАВИЯ, АНАБЕЛЛА (сцена 1) – осень 1964.

б. ОКТАВИЯ, БАРТОДИЙ (сцена 2) – вскоре после предыдущей сцены.

в. ОКТАВИЯ, АНАБЕЛЛА (сцена 3) – весна 1965.

г. БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ, финал (сцена 4) – лето 1965.

Время действия всей пьесы: с осени 1962 (Акт I, сцена 2) по лето 1965 (финал).

События, происходившие вне времени действия пьесы, и уточнение хронологии некоторых событий в период времени действия пьесы.

Варшавское восстание – 1944.

Конец войны – 1945.

Арест Анатоля – 1949.

Женитьба Бартодия – 1953.

Освобождение Анатоля (в период действия пьесы) – 1964.

Тревоги Бартодия, фаза первая -1955-57.

Тревоги Бартодия, фаза вторая -1957-62.

Тревоги Бартодия, фаза третья (в период действия пьесы) – 1962-64.

Акт I

Сцена 1 – Бартодий.

МУЖСКОЙ ГОЛОС (в темноте). Я любил тебя. В тебе было мое настоящее и мое будущее, а моему прошлому я не мог простить того, что оно прошло без тебя. Хоть и было тогда это мое прошлое столь кратким. Я был молод, когда встретил тебя. Да, это так, но ведь не ребенком же я был, не новорожденным, который, впервые открыв глаза, сразу же увидел бы тебя. Детство, прожитое без тебя, казалось мне грехом неискупимым.

Да, знаю, любил тебя не я один. Ревновал ли я? Столько людей любило тебя, что ревность было попросту немыслима, – как можно ревновать ко всему миру. Да, я был готов сражаться со всем миром, но не из-за тебя, а ради тебя, весь мир хотел я принести к твоим ногам. А то, что и другие тебя любили, казалось мне совершенно естественным. Тот, кто тебя не любил, кто мог тебя не любить, был чудовищем, бесчеловечным созданием, не заслуживающим ничего человеческого. Такого я мог, такого я был готов... Ты знаешь, о ком я говорю.

От тебя моя сила. До встречи с тобой я был ничем. Ничем – для других, ничем – для себя самого. Любовь к тебе дала мне силу, рядом с тобой я ощущал себя сильным, мудрым и красивым. Почти красивым. Улыбаешься?

Как мне знакома твоя улыбка. Вроде бы обычная, и все же загадочная. Улыбка существа, которое ни на кого не смотрит, в то время как все смотрят на него, но видит только меня, хоть и не смотрит совсем. А может, мне только так казалось? И продолжает казаться? Чего бы я не отдал, чтобы узнать. И вот даже сейчас, когда мы наконец одни, разве ты только со мной, тогда как я только с тобой? Ты слушаешь меня, но разве слышишь, когда я обращаюсь к тебе? Никто не умеет слушать так, как ты, никто не понимает меня как ты. и все же... Есть в тебе некие глубины, некое пространство, где... разве есть там место для меня? Некая мысль, далекая от меня, некое чувство, не для меня предназначенное. А если не только мысль и чувство, если что-то еще, чего я не знаю... Все ли ускользает от меня, или малая часть. А может, все это мои фантазии, бред и лихорадка несчастного безумца. Ты слушаешь меня?

Как желал бы я, наконец, хоть какой-то определенности. Кто ты? Всего лишь моя иллюзия, или наиправдивейшая правда. Кажется ли мне, что ты здесь, со мной, или здесь воистину ты, ты и только ты, а все остальное – иллюзия. Теряюсь я и блуждаю. Как же ничтожен был я пред тобой, как стал без тебя слаб и спутались мои дороги. Улыбаешься?

Не отрицай, я чувствую, твоя улыбка следует за мной, куда бы я ни направлялся, мне не нужно быть рядом, чтобы твоя улыбка, та проклятая улыбка! – была со мной. Скажи мне хоть что-нибудь (Пауза.) И перестань, наконец, улыбаться! (Пауза.) Нет, нет, улыбайся. Извини, я невольно... Нет, не проклятая, – любимая, желанная, то не она следует за мной, это я гонюсь за ней, непрестанно... Преследую ее и хочу догнать в надежде, что когда-нибудь мне это удастся. Твоя улыбка, обожаемая, сладостная... Мое спасение и моя погибель. (Пауза.)

Сердишься? Нет, конечно же, нет. Это было бы величайшим счастьем для меня, это значило бы, что ты замечаешь меня. Но разве ты меня замечаешь? Разве знаешь, что я существую, замечаешь это? Мой удел – признание и вопросы, а твой – молчание. Что? Я слушаю тебя? (Пауза.) Ах, ничего, конечно же, ничего. Только молчание. (Пауза.)

Ну, хорошо, ладно. Сам не пойму, что со мной творится, извини. Ты ведь знаешь, из-за чего я так... Понимаешь... Ты все понимаешь. (Пауза.)

Перестань молчать! Ответь! Я хочу, наконец, говорить с тобой, за тем и пришел сюда, спустя столько лет... Нам необходимо раз и навсегда во всем этом разобраться, пришло время! Я больше так не могу, слышишь? Не могу! И прекрати, наконец, улыбаться, взгляни на меня, взгляни на меня!

Полный свет. Говорящий одет в габардиновый плащ, в одной руке держит чемодан, в другой – зонт. Он стоит спиной к зрителям и обращается портрету подвешенному высоко, фронтально. Это портрет Иосифа Сталина. Музыкальная иллюстрация – апофеоз.

Затемнение.

Сцена 2 – Бартодий, Октавия.

Бартодий и Октавия сидят вблизи авансцены, лицом к зрителям, на достаточном расстоянии друг от друга. Возле каждого из них небольшая настольная лампа. Октавия читает иллюстрированный журнал. Настроение спокойного семейного вечера.

БАРТОДИЙ. Кролики.

ОКТАВИЯ. Что?

БАРТОДИЙ. Кролики, как мне кажется, самое подходящее. Будем разводить кроликов. Нужно в жизни чем-то себя занять. Кролики обладают способностью развлекать. Иной раз сидишь вот так усталый, со своими заботами, жизнь тебя измучила, терзают воспоминания, одним словом – гадко на душе. Смотришь, а тут кролик. Скачет, паршивец, и хвостиком машет. И сразу становится веселей. (Пауза.) Знаю, что ты хочешь сказать, у кроликов хвостик маленький, следовательно, махать им он не может. Это только так говорят, так представляют проблему, так принято считать. А вот для меня – машет, вопреки общепринятому мнению. Мне известен аргумент, что у кроликов феномен махания хвостом – всего лишь иллюзия, возникающая, скорей всего, вследствие подвижности всего тела. Кролик машет как бы всем телом, стало быть, в известной степени и хвостом – так утверждает наука. Но ведь важно только наше восприятие, то есть наш внутренний мир. По-моему, кто-то стучится.

ОКТАВИЯ. Окно у соседей.

БАРТОДИЙ. Вот! Опять.

ОКТАВИЯ. Забыли закрыть.

БАРТОДИЙ. Кроликов разводят в клетках, лучше всего по два в каждой. Однако их количество вскоре начинает расти, если экземпляры, имеющиеся в нашем распоряжении, разнополы. И потому относительно быстро центр тяжести проблемы переходит из области личных отношений в область отношений общественных. Ибо мы оказываемся перед лицом общества и его структур. У меня, кажется, горло болит.

ОКТАВИЯ. Покажи.

Бартодий встает, наклоняется над Октавией, открывает рот. Октавия заглядывает ему в гортань.

Ничего не вижу.

БАРТОДИЙ. Ты уверена?

ОКТАВИЯ. Горло абсолютно нормальное и язык чистый.

БАРТОДИЙ. У меня же была ангина.

ОКТАВИЯ. Семь лет тому назад.

БАРТОДИЙ. Уже так давно? (Возвращается на свое место.) Кролики не знают политических партий. И потому сравнение их с человеческим обществом обманчиво, а наблюдения, накопленные в этой области, оказываются непригодны в применении к обществу людей. Не следует, однако, делать преждевременных выводов. Ибо нельзя исключить возможность, что в процессе дальнейшего развития, при условии более тщательных исследований, общество кроликов обнаружит столь высокую организацию, как и человеческое. И потому все мои усилия будут направлены именно на эти исследования. Если же выяснится, что в жизни общества кроликов политика играет ту же роль, которую она играет в жизни человеческого общества, я их тут же всех истреблю, сошью себе шубу и займусь разведением майских жуков. Я уже давно говорю об этих кроликах?

ОКТАВИЯ. Уже пять лет.

БАРТОДИЙ. Да, да, пять. Но это не означает, что следует отказываться от конкретных планов на будущее. Быстро, однако, все это пронеслось... Кажется, чем-то пахнет.

ОКТАВИЯ. Чем?

БАРТОДИЙ. Как будто паленым. У нас ничего не горит?

ОКТАВИЯ. Где?

БАРТОДИЙ. Вроде, на чердаке.

ОКТАВИЯ. Так сходи и посмотри.

БАРТОДИЙ. Не могу. Забыла, как я раз упал с лестницы?

ОКТАВИЯ. Шесть лет тому назад.

БАРТОДИЙ. Но все же упал.

ОКТАВИЯ. Ну, тогда не ходи.

БАРТОДИЙ. А если все же горит? Когда у нас загорелось в последний раз?

ОКТАВИЯ. Уже пять лет.

БАРТОДИЙ. Вот именно, уже пять лет... Как они быстро пролетели... Но вот что любопытно, – чем дольше что-то длится, тем быстрее проходит. Вернемся к кроликам. Кролики нуждаются в ласке, во всяком случае, на первом этапе. Да и на последующих тоже. Если мы обнаружим, что эмоциональные колебания, излучаемые нами в направлении кроликов, ослабевают, необходимо применить усилительное устройство. Чтобы уберечь их от шока, который для таких маленьких существ мучителен вдвойне. К ослаблению наших чувств их следует приучать медленно и постепенно. Внезапное разочарование может для них стать потрясением, которого они не переживут. Помнить об этом обязан каждый начинающий кроликовод. Где мои носки?

ОКТАВИЯ. Какие?

БАРТОДИЙ. Шерстяные, в клетку.

ОКТАВИЯ. Я их выстирала и убрала в шкаф.

БАРТОДИЙ. Я их нашел в прихожей. (Пауза.) На полу в прихожей.

ОКТАВИЯ. Значит, ты их там бросил.

БАРТОДИЙ. Их надевали. (Пауза.) Повторяю: их надевали.

ОКТАВИЯ. В носках ходишь ты, значит, ты и надевал.

БАРТОДИЙ. Я их не надевал.

ОКТАВИЯ. Я тоже.

БАРТОДИЙ. Хочешь этим сказать, что в моих носках ходят духи? (Пауза.) Если мы не разводим кроликов сегодня, это не означает, что не займемся их разведением завтра. Поэтому каждый, кто не относит себя к кролиководам и, возможно, даже считает это достоинством, обязан не торопиться с выводами. Результат прожитой нами жизни можно признать окончательным лишь к моменту подведения итогов. Это соображение не из тех, которыми смогли бы воспользоваться кролиководы в узком понимании этого слова. Оно предназначено для более широких масс, в том числе и кролиководов. (Пауза.) Ты не брала кисточку для бритья?

ОКТАВИЯ. Для чего это, интересно знать, я могла бы ее брать!

БАРТОДИЙ. Для бритья.

ОКТАВИЯ. Ну, знаешь!

БАРТОДИЙ. Сегодня кто-то пользовался моей кисточкой для бритья. До меня.

ОКТАВИЯ. Кто?

БАРТОДИЙ. Возможно, я сам. Брился по рассеянности дважды. Хотя сомневаюсь.

ОКТАВИЯ. А я не сомневаюсь.

Пауза.

БАРТОДИЙ. Что у нас завтра будет на ужин?

ОКТАВИЯ. Макароны.

БАРТОДИЙ. Всего лишь?

ОКТАВИЯ. Ты же их любишь.

БАРТОДИЙ. Люблю. Но так скромно...

ОКТАВИЯ. А ты что, хочешь кого-нибудь пригласить?

БАРТОДИЙ. Как знать, как знать...

Сцена 3 – Бартодий, Анатоль, Психиатр.

В кабинете врача-психиатра. Металлический, больничный письменный стол, шкафчик, три стула и кушетка, – все такое же металлическое и больничное, за столом Психиатр – привлекательная женщина тридцати лет, перед ней Бартодий и Анатоль.

ПСИХИАТР. Извините, но я не понимаю. Кто, собственно, из вас пациент?

БАРТОДИЙ, АНАТОЛЬ (одновременно). Он!

ПСИХИАТР. В таком случае прошу по очереди. Пусть один из вас выйдет и подождет.

БАРТОДИЙ. Слышал, что говорит доктор? Ты должен выйти, а я поговорю с доктором. (Пауза.) Он не хочет выходить.

ПСИХИАТР. Очередность установите, пожалуйста, сами.

АНАТОЛЬ. Ты выйди. А я поговорю.

БАРТОДИЙ. Вот упрямый.

АНАТОЛЬ. Я не упрямый.

БАРТОДИЙ (к Психиатру). Видите, какой он упрямый?

ПСИХИАТР. Отвечайте, пожалуйста, каждый за себя.

БАРТОДИЙ. Он не может отвечать за себя.

АНАТОЛЬ. Могу.

БАРТОДИЙ. Ну, конечно. Уперся, чтобы поговорить, а несет, сам не знает, что.

АНАТОЛЬ. Знаю.

БАРТОДИЙ. Нет, не знаешь, понятия не имеешь.

АНАТОЛЬ. Имею.

БАРТОДИЙ. Видите, доктор?

АНАТОЛЬ. Не верьте, пожалуйста. Ему постоянно кажется, что я не существую.

БАРТОДИЙ. Существуешь, но не так, как тебе это представляется.

ПСИХИАТР. Вы давно знаете друг друга?

БАРТОДИЙ. Я с ним ходил в школу, а он со мной не ходил.

ПСИХИАТР. Очень интересно. (К Анатолю.) Это правда?

АНАТОЛЬ. Отчасти.

ПСИХИАТР. Очень, очень интересно. Так, значит, вы друзья?

АНАТОЛЬ. Он меня не любит.

БАРТОДИЙ. Да не в этом дело!

АНАТОЛЬ. Но не может жить без меня.

БАРТОДИЙ. Это как посмотреть.

ПСИХИАТР. Вы не... супруги?

БАРТОДИЙ. Вы что, доктор, имеете в виду...

ПСИХИАТР. Как врач я должна знать все.

БАРТОДИЙ (к Анатолю). Доктор думает, что мы...

АНАТОЛЬ. Что мы?

БАРТОДИЙ. Да, что мы.

АНАТОЛЬ. Ну и ну!

ПСИХИАТР. Вам нечего стыдиться. Просто у вас классический комплекс вины, обусловленный иудео-христианской культурой. Но это лишнее, не надо, психиатрия свободна от подобных предубеждений.

БАРТОДИЙ. Нет, доктор, мы не супруги.

ПСИХИАТР. Вы уверены?

БАРТОДИЙ. Я, наверное, знал бы об этом. (К Анатолю.) Может, ты?

АНАТОЛЬ. Исключено.

БАРТОДИЙ (к Психиатру). Вот видите? Исключено.

ПСИХИАТР. Тогда, может быть, только подсознательно.

БАРТОДИЙ (к Анатолю). Как считаешь, может, ты подсознательно?

АНАТОЛЬ. Я нет. А ты?

БАРТОДИЙ (к Психиатру). Нет, доктор, подсознательно мы тоже нет.

ПСИХИАТР. Но уже сам факт, что вы отрицаете, может указывать на... Типичное подавление подсознания.

БАРТОДИЙ. К сожалению, нет.

ПСИХИАТР. К сожалению? Вы сказали: к сожалению?

БАРТОДИЙ. Да.

ПСИХИАТР. Значит, есть все же определенная тенденция.

БАРТОДИЙ. Я сказал – к сожалению, так как если бы это имело место, все было бы абсолютно ясно. Мы вообще не пришли бы сюда.

ПСИХИАТР. В чем же тогда дело.

БАРТОДИЙ. Дело в том, что он...

АНАТОЛЬ. И вовсе не я, а ты!

БАРТОДИЙ. Я?

АНАТОЛЬ. Да, ты!

БАРТОДИЙ. Нет!

ПСИХИАТР. Прошу вас, успокойтесь! Мне необходимо ознакомиться с вашим случаем с самого начала и по порядку. Пожалуйста, изложите проблему. (К Бартодию.) Вы первый.

БАРТОДИЙ. Мне раздеться?

ПСИХИАТР. Нет, только расстегните воротничок.

Бартодий ложится на кушетку. Психиатр придвигает к кушетке стул и садится возле Бартодий с блокнотом в руке. Анатоль берет другой стул и ставит его рядом с Бартодием и Психиатром.

Нет, нет! Вы сядьте – там!

Анатоль переставляет стул на указанное Психиатром место, вдали от кушетки, и садится.

Пожалуйста, я слушаю.

БАРТОДИЙ. Значит, дело было так. Вначале все шло хорошо. Он поджег мой дом.

ПСИХИАТР (записывая). ...Дом.

БАРТОДИЙ. Два раза. Первый раз в подвале, а второй – на чердаке.

ПСИХИАТР (записывая). ...В подвале... Минутку, кто поджег...

БАРТОДИЙ. Он.

ПСИХИАТР. Как это, поджег...

БАРТОДИЙ. Обыкновенно. То есть, он пытался поджечь. У него, правда, не получилось, но я не в обиде. Для меня не пожар важен, а сам принцип. Он хотел как лучше.

ПСИХИАТР. Минутку.

Психиатр встает, подходит к столу, находит таблетку, принимает ее, запивает водой из графина, возвращается на прежнее место.

Прошу вас, продолжайте.

БАРТОДИЙ. И лишь позднее он стал надо мной издеваться.

ПСИХИАТР. Да? И что же он делал?

БАРТОДИЙ. Ничего.

ПСИХИАТР. Ничего?

БАРТОДИЙ. Ну, может, постукивал или крал мои носки. Курам на смех. И продолжает ничего не делать. Мне назло.

ПСИХИАТР. А вы бы предпочли, чтобы он продолжал поджигать.

БАРТОДИЙ. На то он и есть, чтобы поджигать.

ПСИХИАТР (к Анатолю). Это правда, что вы поджигали?

АНАТОЛЬ. Правда.

ПСИХИАТР. И правда, что больше не поджигаете?

АНАТОЛЬ. Тоже правда.

ПСИХИАТР. А почему?

АНАТОЛЬ. Потому что уже не хочется.

ПСИХИАТР. Но тогда почему поджигали раньше?

БАРТОДИЙ. Его бесполезно спрашивать. Он ничего вам не объяснит.

ПСИХИАТР. Это почему же?

БАРТОДИЙ. Потому что он – дух.

ПСИХИАТР. Извините, я на минутку.

Психиатр встает и идет к выходу. Анатоль также встает и преграждает ей путь. Психиатр возвращается и снова садится. Анатоль садится.

Я так рада, что вы ко мне пришли. Ваш случай чрезвычайно интересен. Честное слово – чрезвычайно.

БАРТОДИЙ. Вы думаете – мы сумасшедшие?

ПСИХИАТР. С чего вы взяли! Я лишь хотела сказать, что случай интересен с точки зрения науки. В высшей степени поучителен. (К Анатолю.) Так значит, вы дух?

АНАТОЛЬ. Более или менее.

ПСИХИАТР. Ага. (К Бартодию.) А вы?

БАРТОДИЙ. Я – нет. Я абсолютно нормальный.

ПСИХИАТР. Ну, конечно, конечно. Вы абсолютно нормальный. А что вас с ним связывает?

БАРТОДИЙ. Он мне является.

ПСИХИАТР. Давно?

БАРТОДИЙ. Да уже года два.

ПСИХИАТР. Вернемся к поджогам. Вы его поймали с поличным?

БАРТОДИЙ. То есть, как?

ПСИХИАТР. Вы видели, что он поджигал? Он был вам виден в момент поджога?

БАРТОДИЙ. Нет.

ПСИХИАТР. Тогда откуда вам известно, что поджигал именно он?

БАРТОДИЙ. А кто?

ПСИХИАТР. Быть может – вы сами.

БАРТОДИЙ. Я не сумасшедший, чтобы поджигать собственный дом. И, кроме того, он же сам признался.

ПСИХИАТР. А были, кроме поджогов, еще какие-нибудь акты агрессии по отношению к вам?

БАРТОДИЙ. Он душил меня.

ПСИХИАТР. Часто?

БАРТОДИЙ. Чуть не каждую ночь. А как-то раз чуть совсем не удушил, я потом целую неделю дышать не мог.

ПСИХИАТР. Астматичность. Что еще?

БАРТОДИЙ. Сталкивал меня с лестницы.

ПСИХИАТР. Классика. И вы что-нибудь сломали?

БАРТОДИЙ. Один раз только. Кажется, ногу.

ПСИХИАТР. Великолепно. А тогда вы его видели? Когда он вас душил или сталкивал. Он был вам виден в момент душения или сталкивания с лестницы?

БАРТОДИЙ. Нет. Он душил меня и сталкивал заочно.

ПСИХИАТР. Превосходно. Когда это было?

БАРТОДИЙ. Уже давно.

ПСИХИАТР. А точнее?

БАРТОДИЙ. Началось лет девять тому назад. Может, десять...

ПСИХИАТР. А когда прекратилось?

БАРТОДИЙ. Точно сказать трудно.

ПСИХИАТР. Почему трудно?

БАРТОДИЙ. Потому что сначала это происходило почти ежедневно, чуть не каждую ночь, а потом все реже и реже, пока не прекратилось совсем.

ПСИХИАТР. Когда же вас душили или сталкивали с лестницы в последний раз?

БАРТОДИЙ. Да не помню.

ПСИХИАТР. Ну, хоть приблизительно.

БАРТОДИЙ. Наверное, лет семь уже.

ПСИХИАТР. И лишь потом вы стали его видеть?

БАРТОДИЙ. Да, но тоже не сразу.

ПСИХИАТР. Когда же вы увидели его впервые?

БАРТОДИЙ. Так, как вижу сейчас?

ПСИХИАТР. Да.

БАРТОДИЙ. Если по-настоящему, то лишь в тот раз, когда он пришел на ужин.

ПСИХИАТР. Ага, на ужин. А как это произошло?

БАРТОДИЙ. Я его пригласил.

ПСИХИАТР. Естественно. А если подробнее?

БАРТОДИЙ. Я сказал жене, что хорошо бы кого-нибудь пригласить и пригласил его.

ПСИХИАТР. Так вы женаты?

БАРТОДИЙ. Да.

ПСИХИАТР. Давно?

БАРТОДИЙ. С тысяча девятьсот пятьдесят третьего года.

ПСИХИАТР. А ваша жена тоже его видела?

БАРТОДИЙ. Что вы. Она и не знает, что я его пригласил.

ПСИХИАТР. Но вы же сказали...

БАРТОДИЙ. Только так, вообще. Она слушает все, что я ей говорю, но не говорю ей всего.

ПСИХИАТР. Ага. А я могла бы с ней побеседовать?

БАРТОДИЙ. Нет.

ПСИХИАТР. Почему?

БАРТОДИЙ. Еще подумает, что я сумасшедший. Она и так тревожится обо мне.

ПСИХИАТР. Что было на ужин?

БАРТОДИЙ. Макароны.

ПСИХИАТР. И как прошел ужин, удачно?

БАРТОДИЙ. Какое там удачно. Он должен был прийти в восемь, пришел только в полночь. Жена легла уже спать, я все ждал. Явился в моем халате и в моих шлепанцах. Притащился, уселся на диван и спросил, нет ли по телевидению какой-нибудь ночной программы. Вот и все.

ПСИХИАТР. Однако все же пришел.

БАРТОДИЙ. Пришел, но поздно.

ПСИХИАТР. И заговорил.

БАРТОДИЙ. Заговорил, но о чем!

ПСИХИАТР. Итак, подведем итоги. Сначала он совершал по отношению к вам акты агрессии, но был тогда невидим. Затем акты агрессии постепенно прекратились, зато вы начали его видеть. Так?

БАРТОДИЙ. Так.

ПСИХИАТР. Иными словами, – приступы удушья, страхи на лестнице вы ощущали все реже, пока не перестали ощущать их совсем. Вместо этого возникли галлюцинации, нейрооптические феномены в сочетании со слуховыми миражами. Между прекращением астматических недомоганий, состояния страха и возникновением галлюцинаций был перерыв, то есть – промежуточная фаза.

БАРТОДИЙ. Так получается.

ПСИХИАТР. Первая стадия началась девять, а может быть, даже десять лет тому назад, и длилась около двух лет. Вторая, переходная, началась семь лет назад и продолжалась дольше всего, а именно – около пяти лет. На второй стадии вы не испытывали никаких серьезных недомоганий, кроме легкой мании преследования, умеренных слуховых миражей, незначительного нарушения двигательной функции, периодических перебоев пространственно-временной координации и некоторого ослабления памяти. И лишь в третьей фазе возникли галлюцинации и сильные слуховые миражи. Эта третья фаза длится по сей день.

БАРТОДИЙ. Все правильно.

ПСИХИАТР. Не совсем. Есть кое-что, чего я понять не могу. Но прежде, чем мы приступим... Как бы вы характеризовали ваши отношения с момента того – ну, скажем, – ужина?

БАРТОДИЙ. Да просто – тоска зеленая.

ПСИХИАТР. Больше никаких страхов не ощущаете?

БАРТОДИЙ. Да что вы! Он даже стучать уже престал. Только бродит по дому, даже днем, и ничего не делает. Никакой фантазии. Одни мелкие неприятности. Ведет себя как обыкновенный квартирант, только ничего не платит. А теперь уже бреется регулярно моей бритвой и ходит в моих носках. Сидит между нами за столом, когда мы едим, и целыми вечерами читает мои газеты, пока жена вяжет, а я занимаюсь моим хобби.

ПСИХИАТР. А какое у вас хобби?

БАРТОДИЙ. Я люблю смотреть в окно.

ПСИХИАТР. Но ведь по вечерам за окном ничего не видно.

БАРТОДИЙ. Именно потому. А больше всего меня раздражает, что он никогда аккуратно не сложит газету, а бросает ее, как попало. Приходится потом газету собирать по номерам страниц. И вообще – неряшлив и неаккуратен. Чешется при людях, зевает... Ничто его не занимает и ничем он не интересуется. Вы и представить себе не можете, как с ним скучно.

ПСИХИАТР. Вы с ним о чем-нибудь разговариваете?

БАРТОДИЙ. Теперь уже только изредка.

ПСИХИАТР. О чем?

БАРТОДИЙ. Чаще всего – о погоде.

ПСИХИАТР. Именно этого я и не могу понять. Если галлюцинации усилились, тогда почему наступило ослабление внутреннего монолога.

БАРТОДИЙ. Потому что мы все уже обсудили и теперь нам просто не о чем говорить.

ПСИХИАТР. В соответствии с нормальным развитием болезни должно быть наоборот.

БАРТОДИЙ. Но я же не болен, это он.

ПСИХИАТР. Он?

БАРТОДИЙ. Я только скучаю, а это не болезнь. Зато он страдает острой апатией, потому я и привел его к вам. Я подумал – может, психиатр что-нибудь посоветует.

ПСИХИАТР. В первый раз встречаюсь с чем-то подобным.

БАРТОДИЙ. Вы что? Апатика никогда не видели?

ПСИХИАТР. До определенного момента случай мне ясен. В результате неких обстоятельств, которые нам предстоит еще выяснить, возникла сильная проекция какой-то вашей проблемы, мне пока неизвестной. Эта проекция перешла в фиксацию, то есть в навязчивую идею. Вы видите и слышите кого-то, кто в действительности не существует, но ваши психические процессы воплотились в его образе. Случай трудный, но не безнадежный. (К Анатолю.) Сделаем все возможное, чтобы вы исчезли.

БАРТОДИЙ. Но мне вовсе не хочется, чтобы он исчез. Я только хочу, чтобы он вел себя как... как...

ПСИХИАТР. Как?

БАРТОДИЙ. Ну-у, иначе.

ПСИХИАТР. Чтобы продолжал вас душить, толкать и вообще преследовать всевозможными способами. Правильно?

БАРТОДИЙ. Что-то в этом роде.

ПСИХИАТР. Теперь начинает складываться общая картина. Он – ваш укор совести.

БАРТОДИЙ. Ну... в известной степени.

ПСИХИАТР. Вы совершили в прошлом какой-то поступок, которого стыдитесь. Произошло это более десяти лет тому назад, ну, скажем, – одиннадцать, а может, еще раньше. Судя по всему – поступок весьма недостойный, если это привело к психическому заболеванию такой силы. И единственная возможность вылечиться – это рассказать мне, что случилось много лет назад.

БАРТОДИЙ. Разве это обязательно?

ПСИХИАТР. Иначе вы никогда от него не избавитесь.

БАРТОДИЙ. Вы поступаете безнравственно.

ПСИХИАТР. Что это значит?

БАРТОДИЙ. Вы хотите лишить меня укора совести? Хотите, чтобы я забыл о подлости, которую совершил? На что вы меня толкаете...

ПСИХИАТР. Моей обязанностью...

БАРТОДИЙ. Вы хотите, чтобы я напакостил, а потом прекрасно себя чувствовал? Пусть кто-то убивает человека – собственного отца, например, насилует свою мать, или еще что-нибудь в том же духе, а потом живет себе преспокойно, как ни в чем не бывало? Здоровенький? Вы этого добиваетесь? Это вам нужно?

ПСИХИАТР. Я психиатр. И моей задачей...

БАРТОДИЙ. Ничего я вам не скажу. Не настолько я еще свинья, чтобы не чувствовать себя свиньей. И я не допущу, чтобы у меня отняли то единственное, что у меня осталось, – мой укор совести.

ПСИХИАТР. Наука выше нравственности. Это нравственность является объектом науки, а не наоборот. Мы, ученые, исследуем нравственность с позиций науки.

БАРТОДИЙ. Меня не наука интересует, не нравственность, для меня важен сам я. Ведь я живой человек, доктор, а не научный объект. И я хочу чувствовать, что я живой, и не надо делать из меня ничего научного. Для науки можете взять кролика, хотя тоже не советую. Даже кролик – живое существо – не подходит для науки.

ПСИХИАТР. Ваше противодействие – типичный симптом, характерный для начальной стадии заболевания, оно пропорционально интенсивности заболевания. Чем случай тяжелее, тем активнее противится пациент вмешательству психиатра. Так что ваше поведение абсолютно нормально.

БАРТОДИЙ. Да?

ПСИХИАТР. Да.

БАРТОДИЙ (к Анатолю). Давай поломаем что-нибудь?

АНАТОЛЬ. Можно.

БАРТОДИЙ. Шкафчик?

АНАТОЛЬ. Мелочь. Лучше разобьем стол или стулья покрушим.

БАРТОДИЙ. Нелегко будет, они металлические.

АНАТОЛЬ. Ничего, справимся.

БАРТОДИЙ. Если вы разгромите мой кабинет, это лишь подтвердит, что я права. Агрессивность пациента по отношению к психиатру – наилучшее доказательство правильности поставленного диагноза.

БАРТОДИЙ. Ну, тогда воздержимся.

АНАТОЛЬ. Жаль.

БАРТОДИЙ. Слышал, что она сказала? К чему нам доказывать, что она права.

АНАТОЛЬ. Тогда пошли.

ПСИХИАТР. Мы будем поддерживать контакт, хорошо?

БАРТОДИЙ. Пошли, не то я ее убью.

Сцена 4 – Бартодий, Анатоль.

Стол и два стула, Бартодий и Анатоль в одинаковых халатах сидят за столом и играют в шахматы.

БАРТОДИЙ. Шах! (Пауза.) Слышишь, что я сказал? Шах.

Пауза. Анатоль переставляет на доске фигуру.

Переиграй, не то возьму коня.

Анатоль возвращает фигуру на прежнее место, задумывается. Пауза. Анатоль переставляет другую фигуру.

Лучше прикрой ладьей.

Анатоль делает ход, подсказанный Бартодием.

Не ладьей! Я сказал: слоном! У тебя же с того фланга есть слон.

Анатоль ставит ладью на прежнее место и играет слоном. Пауза.

Нет, лучше ладьей.

АНАТОЛЬ. Ну, так чем?

БАРТОДИЙ. Подожди, я подумаю.

АНАТОЛЬ. Почему ты не играешь сам с собой. Так было бы проще.

БАРТОДИЙ. Да, конечно, ладьей. (Бартодий переставляет фигуру противника на доске.) Что ты сказал?

АНАТОЛЬ. Если бы играл сам с собой, никто бы тебе не мешал. А меня это не развлекает.

БАРТОДИЙ. Не любишь играть.

АНАТОЛЬ. Не люблю притворства. Ты играешь один, но делаешь вид, что со мной. Переставляешь мои фигуры. Почему не играешь сам с собой, честно и просто, без всякой комедии.

БАРТОДИЙ. Какая же это игра – сам с собой. Мне нужен партнер.

АНАТОЛЬ. Я так и думал.

БАРТОДИЙ. Играть полагается вдвоем.

АНАТОЛЬ. Но зачем играть-то?

БАРТОДИЙ. А что мне еще делать? Играем в шахматы, потому что с тобой ничего другого не придумаешь. Ведь нужно же как-то коротать эти наши общие вечера.

АНАТОЛЬ. Играть в шахматы со своей собственной совестью...

БАРТОДИЙ. А тебе, значит, не нравится? Ну, тогда бей меня, кусай, мучай – прошу тебя, для того ты здесь и находишься. А если не хочешь, не канючь и играй со мной в шахматы.

Пауза.

(Размышляет над шахматной доской.) Нет, лучше слоном. (Отставляет ладью противника на прежнее место и ходит слоном. Задумывается.) А все же почему ты перестал меня донимать?

АНАТОЛЬ. Время, дорогой, время. Все со временем изнашивается, даже укор совести. Сам это прекрасно знаешь. Поначалу я старался, но – сколько можно.

БАРТОДИЙ. Да, ты прав – лет прошло немало...

АНАТОЛЬ. Укор совести – категория духовная, а я, вследствие собственной многократной повторяемости, обретаю телесность и уплотняюсь. Дух, обретший плотность, обращается в материю и утрачивает духовность. И чем более я становлюсь материей, тем менее остаюсь идеей.

БАРТОДИЙ. В этом-то я разбираюсь.

АНАТОЛЬ. Тогда чему удивляешься. Скоро уже год, как я впервые увидел в зеркале свое отражение.

БАРТОДИЙ. Ну, и?..

АНАТОЛЬ. Был разочарован. Думал, что выгляжу лучше.

БАРТОДИЙ. Я тоже.

АНАТОЛЬ. А раньше, когда я становился перед зеркалом, оно оставалось пустым.

БАРТОДИЙ. В этом я всегда тебе завидовал.

АНАТОЛЬ. Можешь больше не завидовать. Теперь я себя вижу. А это означает, что я уже окончательно материализовался.

БАРТОДИЙ. Благодаря мне.

АНАТОЛЬ. Благодаря тебе, но это, однако, не противоречит тому факту, что я – уже не только твоя иллюзия.

БАРТОДИЙ. А я чья?

АНАТОЛЬ. Это твоя забота, не моя. Следствие оторвалось от причины и зажило самостоятельной жизнью. Знаешь, какой у меня вес?

БАРТОДИЙ. Какой?

АНАТОЛЬ. Восемьдесят пять килограммов.

БАРТОДИЙ. Уже так много?

АНАТОЛЬ. Да. И поправился я в основном за последнее время.

БАРТОДИЙ. Ты уверен?

АНАТОЛЬ. Я теперь взвешиваюсь ежедневно. Увы, сомнений не осталось. Я толстею. И вешу все больше.