Текст книги "Путем актера"

Автор книги: Слава Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

4. Пятьсот рублей для Дино де Лаурентиса

Все кончилось. Сначала, провожаемый маленькой блондинкой и Наташей с сантиметром, ушел продюсер, а затем, мягко сославшись на дела, фон К. За ним еще бежали, еще что-то говорили, но он уже не слушал, а улыбнувшись своей знаменитой улыбкой “светского льва”, только сказал: “Потом, потом…” – и ушел.

Когда фон К. ушел, все как-то сразу расслабились. Оператор открыл журнал, ассистент по актерам стал одеваться, а маленькая блондинка, усевшись за стол в углу, вдруг сказала мне:

– А теперь мы должны решить с вами вопрос о гонораре.

Я обрадовался, но что-то в ее голосе меня насторожило. Мне послышалась в нем какая-то тревожная нота. И, как оказалось впоследствии, не напрасно.

– Меня зовут Света, – сказала маленькая женщина,– а вы у нас, значит… – Она сверилась с тетрадью. – Сергей…

Я кивнул и подумал: какой тонкий, деликатный подход к решению деловых вопросов. Сначала представиться. Интеллигентные люди!.. Много не возьму, подумал я. Долларов пятьдесят в день максимум, все-таки знаменитый режиссер и, что ни говори, а сниматься у него почетно.

– Вообще-то, – сказала Маленькая Света, – профессиональным актерам на таких ролях, как ваша, мы платим суточные двести рублей. – Она сделала паузу и быстро на меня взглянула. – Но для вас я постараюсь, чтоб было триста.

Признаться, я лишился дара речи. Я подумал, что она оговорилась. Я только что слышал, что с продюсером обсуждали какие-то пятизначные числа. Тридцать тысяч, пятьдесят…

Стараясь говорить как можно мягче и сделав максимально интеллигентное лицо, я сказал:

– Повторите, пожалуйста, цифру, я что-то не расслышал.

Видимо, у меня получилось не очень интеллигентно, потому что Маленькая Света посмотрела на своих коллег, а коллеги, оставив все свои дела, обернулись и посмотрели на меня. Вышло что-то отдаленно напоминающее немую сцену в “Ревизоре”. Помощник по актерам перестал надевать свою замшевую куртку и так и застыл с одним рукавом на весу, оператор отвлекся от журнала, а интеллигентная молодая дама у окна впервые взглянула на меня с интересом.

– Ну что ж тут непонятного, – с подчеркнутой мягкостью сказала Маленькая Света. – Я же вам сказала, триста рублей. – И она вздохнула. – Вы же сами видели, нам приходится воевать буквально за каждую тысячу долларов. Фон К. вообще говорит, что не видел такого даже в Польше, где работал с паном Вайдой в начале девяностых, и что он продолжает снимать только из патриотических соображений. Должно же быть у нас русское кино, в конце концов, сколько можно игнорировать все национальные ценности!

На последней фразе Маленькая Света даже возвысила голос.

Мне стало стыдно. Действительно, речь идет о знаменитом режиссере, о Русском кино, о Кино с большой буквы, сотни актеров России почли бы за честь находиться сейчас в этом небольшом зале, а я торгуюсь, как на митинском радиорынке. Какая, правда, разница: семь, десять или двадцать пять долларов в день я получу? Но что-то подсказывало мне, что так быстро сдаваться не стоит, и почти против воли я сказал:

– Знаете, так нельзя. Нельзя работать с людьми на чистом энтузиазме. Что такое сейчас – триста рублей? Да я больше на такси потрачу! Уж вы как нибудь постарайтесь.

Я завершил свой краткий монолог и с удивлением увидел, что Маленькая Света как-то странно на меня смотрит. Удивительно, но она не сердилась. Нет, мне даже показалось, что она смотрит на меня с уважением! Она почти улыбалась!..

– Хорошо, – сказала Света, – я постараюсь для вас. Пятьсот рублей. Столько мы платим только заслуженным артистам. – Она подождала от меня какой-то реакции и, поскольку ее не последовало, спросила: – С вас уже сняли мерку?

– Да нет, – с максимальным достоинством отвечал я, – я уже почти час жду.

– Как час?! – вскрикнула Маленькая Света. – А где же Раечка? – спросила она у меня.

– Не знаю, – сказал я. – Какая Раечка?

– Раечка! – закричала Света.

И все сразу оживились и тоже закричали:

– Раечка, где же Раечка?! Позовите Раечку!

А помощник по актерам, до того наблюдавший наш со Светой диалог с видимым безучастием, сказал, словно очнувшись:

– Раиса в этой сцене не участвует. С ним Наташа занимается.

Все оживленно заговорили, задвигались и стали собираться домой. Мне даже показалось, что общая атмосфера в зале как-то еще более разрядилась и потеплела. Молодая женщина у окна снова посмотрела на меня и уже совершенно отчетливо улыбнулась.

Через минуту Наташа с сантиметром недовольно заглянула к нам:

– Идемте, что же вы не заходите, я уже давно освободилась и вас жду.

Я хотел было сказать, что я тоже довольно давно ее жду, но подумал, что опять обращаю слишком много внимания на мелочи, что все это не важно, и просто молча пошел за толстой Наташей.

Мы вышли на лестничную площадку, где опять сильно пахло луком (а когда я час назад шел – не пахло, еще спали?) и где я опять поздоровался с каким-то улыбчивым кавказцем. (Но, по-моему, не тем, что в первый раз). Потом мы открыли какую-то дверь и вошли в комнату, где вдоль стен рядами, как в химчистке, на длинных кронштейнах висела разная одежда, а на столе стояла швейная машинка и лежал завернутый в бумагу кусок колбасы. Край бумаги отогнулся, и была видна розовая, с белыми точками жира внутренность. Я вспомнил о давешнем предложении чаю и с фальшивой бодростью воскликнул:

– О, я смотрю – тут обедают!..

Но толстая Наташа полностью проигнорировала мой сигнал и лишь сухо спросила:

– У вас есть приличный костюм?

Я смутился от такой неожиданной смены ее настроения:

– Нет.

– А хотя бы пиджак? – еще более недовольно спросила Наташа.

– Есть! Шерстяной. – сказал я обрадованно. Все-таки я не совсем еще, не полный лох. – Из “Global USA”1.

Наташа подняла на меня глаза:

– Откуда?

Почему-то она совсем рассердилась.

– Из “Global США”, – повторил я. – Магазин такой на Спортивной, знаете?

Наташа ничего не ответила и только, тяжело вздохнув, сняла с богатырских плеч сантиметр.

– Стойте ровно. – Далее она очень профессионально померила мой рост, ширину плеч, бедер, и неожиданно обхватив сзади, плотно сцепила руки у меня на животе. – Живот-то какой отрастил, – чуть потеплевшим голосом сказала она.

Цифры, полученные при своих замерах, Наташа записывала в большую общую тетрадь, расчерченную на колонки. В одной из колонок я разглядел свою фамилию, а чуть выше фамилию известного театрального артиста. Душа моя наполнилась гордостью.

– А кто нас обшивать-то будет? – спросил я. – Елена Супрун? (Имя этой молодой художницы моды я недавно узнал из статьи в одном еженедельном журнале, который иногда покупаю для общего развития.)

– Елене Супрун, – внушительно сказала Наташа, – нас не обшить, у нее для этого руки коротки. Только в вашей сцене десять человек заняты, тут целый цех нужен. – Я смутился своей неопытности. – А вы что, – продолжала Наташа, меряя длину моих брюк, – имеете отношение к миру моды?

Я опять смутился.

– Нет, так. – И зачем-то соврал: – Когда-то немного писал для глянцевых журналов: “ХХL”, “Рlayboy”…

Наташа недоверчиво на меня покосилась, но ничего не сказала. Мы немного помолчали.

– А ботинки-то хоть приличные у вас есть? – снова спросила она.

Чем-то я ее все таки раздражал.

– Конечно, есть, – снова обрадовался я, – у меня очень хорошие ботинки. Фирма “Ecco”. Я уже давно, много лет ее покупаю.

Наташа даже ручку положила.

– Какой фирмы?.. – переспросила она.

– “Ecco”… – повторил я неуверенно. – Хорошая фирма считается. Ну, реклама еще уличная, видели? Два медвежонка идут куда-то. Эту обувь, между прочим, носит Эрленд Лу, знаменитый норвежский писатель. Он, кстати, одно время был актером, правда, театральным. Я видел их буклет…

Но Наташа меня прервала.

– “Ecco”, – отчеканила она, – запомните – вечерней обуви не делает!.. – В голосе ее послышался металл. – Какой у вас размер?

Я не понял, зачем мне надо было запоминать, что фирма “Ессо” не делает вечерней обуви, но, посмотрев на рассерженную Наташу, не стал возражать и кротко сказал:

– Сорок четыре.

Наташа полистала свою тетрадь.

– У меня уже нет сорок четвертого, – сказала она. – Вы поздно пришли. Может быть, у ваших друзей есть вечерние туфли?

– Туфли?.. – растерянно переспросил я.

– Ну, лаковые ботинки?! – Во взгляде зав. костюмерным цехом отразилось нешуточное страдание.

Я вспомнил о сидящем на лавочке Наумове. У него от банковской деятельности наверняка должны были остаться такие ботинки. И чуть было не сказал: “Да, у меня есть такой человек. Он тут недалеко. Давайте, он поднимется, и мы вместе решим этот вопрос”. Но я лишь неуверенно пожал плечами.

– Не знаю, вряд ли…

– Вообще-то мы обувью актеров не обеспечиваем, – сказала Наташа после долгой паузы и тяжелого, я бы даже сказал, тяжелейшего вздоха, – так что вы уж поспрашивайте.

И я хотел было согласиться – я снова подумал, что кино, Кино с большой буквы, находится рядом со мной, так близко, в этой длинной, похожей на пенал, комнате… Фиг с ней, с этой толстой Наташей, за честь сняться у фон К. сотни актеров отдали бы… Но бес, сидевший во мне, соглашаться не стал и тихо сказал:

– Платите мне больше, и я куплю себе лаковые ботинки.

Произошла еще одна немая сцена (но меньшего масштаба, чем в репетиционной). Толстая Наташа молча смотрела на меня, а я на нее. Затем мы сухо простились.

Выйдя из костюмерной, я вдруг вспомнил, что так до сих пор и не знаю, о чем будет фильм и в какой же, собственно, роли я буду сниматься. Ну и ну… Я заглянул в комнату, где обсуждал свой гонорар с Маленькой Светой. Света сидела за столом, углубившись в какие-то ведомости.

– Извините, – сказал я. – Я забыл вас спросить. Все как-то в спешке.

Света подняла голову.

– Да?

Я вошел.

– Я, собственно… В чем будет состоять моя роль, мне так никто и не сказал.

– А-а… – махнула рукой Света. – Я забыла. Впрочем, на данном этапе это не важно. Некоторые режиссеры актерам до сьемочной площадки вообще ничего не говорят. Только “стой там – иди сюда”. Тарковский, например, Тереховой, когда она снималась в “Зеркале”, так вообще ничего и не сказал… Это известная история. – Она отложила карандаш. – Ну, ладно… – Света помолчала. – Авдей Сергеич не Тарковский. Только быстро, у меня пять минут… Значит, так, фильм о кавказской войне. Все смешано, ХIХ век, наше время… Вы будете играть богатого человека, которого во сне видят наши солдаты. Наши солдаты находятся на передовых позициях, но во сне видят белый пароход, на пароходе сидят богатые, хорошо одетые люди, красивые женщины, пьют вино, играет музыка. Вокруг цветы, голубое море, а в это время… – Света лукаво посмотрела на меня и, понизив голос, сообщила: – За кадром, а потом и на эстраде поет Боб Стюарт. Все! Очень красивая сцена.

– И я буду богатым человеком? – удивился я. – На пароходе? Во сне?

– А что? Авдей Сергеич сказал, что у вас великолепный типаж. Или вы считаете, что сейчас уже никому не может сниться белый пароход?..

– Почему? – удивился я. – Может…

Причем сначала я даже не обратил внимания на Боба Стюарта. Если бы не Маленькая Света, я бы его и не заметил. Это ж надо!..

Оказывается, они с фон К. давно знакомы, еще по Парижу и, для того, чтобы сняться в нашем фильме, Боб специально на два дня прилетает в Россию из Австралии, где он сейчас живет. Представляете?!

Я хотел спросить, какие суточные положили Бобу, но удержался.

5. Зеленый бульвар у моря

– А я уж думал, ты меня бросил, – встретил меня на улице Наумов. – А сам пьешь там с Клавдией Кардинале. Хотел к вам подняться. Там есть сортир?

Возле моего друга стояло уже две бутылки “Балтики”. Третью он держал в руке.

– А ты где пиво-то взял? – удивился я.

– Где-где, – передразнил меня Наумов, – к метро ходил. Охренел тут, вас ожидаючи.

– Зря не поднялся, – сказал я, – такое все фуфло, Саш, если б ты знал… Все понты и обман.

– Видел я этого К. – сказал, помолчав, Наумов. – Машина у него хорошая, а сам – не очень. Поизносился… Не впечатляет. В телевизоре он лучше.

Мы проехали пару остановок на метро и зашли в одно заведение у Театра зверей Дурова. Нет, не подумайте, что это что-то особенное, обычная летняя пивная на открытом воздухе, просто столы поставлены так, что открывается хороший вид на бульвар, площадку, где тренируют водил, и скульптурную группу у театра, хотя сейчас не могу вспомнить, что на ней изображено. Наверное, звери.

– Лучше бы ты здесь снялся, – сказал Наумов, показывая на Театр Дурова, когда мы взяли по одной “большой”. – Я бы Дашку привел, хоть на зверей посмотрела бы.

(Вообще-то дочери Наумова – двадцать один год. Поэтому я удивился, когда он про Театр зверей вспомнил, но из деликатности ничего не сказал.)

Потом мы зашли еще в одну пивную, на Цветном бульваре, потом – для контраста, чтобы, как выразился Наумов, “почувствовать себя приличными людьми”, церемонно выпили по чашечке кофе в одном чрезвычайно мажорном заведении под названием “Любимое кафе короля Людовика ХVI”.

Выпили с толком, с расстановкой, неспешно беседуя о том о сем, как и подобает деятелям отечественной культуры, в окружении модно одетых барышень и каких-то мужиков при пиджаках и галстуках, по виду – хорошо оплачиваемых клерков. Потом, правда, пришлось сожрать по чебуреку в стояке с голубями, неподалеку (я имею в виду, что голуби кружились вокруг стола, пока мы ели, прямо как в фильме “Римские каникулы”), потому что бутерброд с ветчиной и двумя листьями салата стоил в любимом кафе короля “семь условных единиц”, как было сказано в меню, “по курсу ММВБ на день заказа”… Как выразился Наумов – король бы охренел, увидев такие цены. Но все равно – ощущение осталось неплохим.

Потом мы выпили по маленькой пива в Столешниковом, где он пересекается с Петровкой, а до того, пунктиром тоже, пива на Трубной, потом… Впрочем, не важно, “потом” было все то же самое. Я рассказывал, какую бедность духа обнаружил на сьемочной площадке (а как же “то”?! – восклицал я. – А как же “се”?! Он же хороший режиссер!..), но Наумов не удивлялся, а только подливал мне и соглашался:

– А ты что думал, у нас только так и может быть. Вот я, допустим, в банке работал. Банк – не хвост собачий. Не последнее место в городе. Сколько народу ограбили. Так у нас начальство не могло сотрудникам даже чайник нормальный купить. Пока все не скинулись на “Филипс”, пили чай из обычного советского “люминевого”, даже без термореле, а рядом на столе – техники на миллионы. Все везде одинаково, везде все одно и тоже: жлобство и бардак.

В конце дня, часов в девять вечера, как ни странно, практически трезвые (что вы хотите, пиво – помочился, и все), мы сидели за столиком на улице в Камергерском переулке, тихо пили водку из маленьких стопочек и смотрели на садящееся за Центральный телеграф солнце.

Настроение было хорошим, вокруг было много хорошеньких женщин в открытых, несмотря на вечерний холодок, платьях, а в душе осталось какое-то умиротворение от прошедшего дня. Часов в десять мы двинулись к метро.

– Да, – сказал вдруг Наумов, когда мы прощались на Тверской, – а хорошо бы нам с тобой, Сережа, на старости лет сидеть вот так в каком-нибудь южном городе, типа Ялты, в кафе, на зеленом бульваре у моря и целыми днями смотреть на баб. А, ты как думаешь?..

6. Трубка мира

На следующий день я уехал на дачу, а через неделю по делам в Нижний.

В Нижнем я застрял дольше, чем собирался. Во-первых, я люблю этот город, а во-вторых, у меня всегда так – приеду куда-нибудь, а потом уехать не могу. И “дела” вроде кончаются, и деньги, а все равно сижу и сижу. Привыкаю к месту, наверное.

В начале сентября вечером в номере моей гостиницы раздался звонок.

– Сережа?– услышал я голос Маленькой Светы. – Это Света Пищуха, от К. Насилу вас нашла.

Я испугался:

– Что-то случилось? Съемки перенесли?

– Нет, – засмеялась Маленькая Света, – ничего не случилось. И съемки не перенесли. Я просто напоминаю, что мы вас десятого ждем.

Я преисполнился гордости. Все-таки приятно, когда говорят “мы вас ждем”. Тем более если это исходит от самого фон К. Хоть он и сноб, а все равно приятно. Стыжусь, но я пожалел, что на гостиничном телефоне нет “громкой связи”, а то бы друзья, сидевшие в тот вечер у меня в номере, услышали, как мне звонят от К. Тем более что это были актеры одного из нижегородских театров, бывшие коллеги моей жены. Она родом из Нижнего.

– Я помню, – сказал я Свете и небрежно добавил: – Буду.

– А еще, Сережа… – сказала Света, и я понял, что она звонит не только для того, чтобы напомнить мне о дате сьемок.

– Да, – сказал я.

– Я не помню, вы курите?

– Курю, – удивился я.

– Трубку?

– Почему трубку? – Я удивился еще больше. – Сигареты курю. – И прибавил зачем-то: – “Голуаз”. Иногда “Винстон” беру. Легкий…

Но Маленькая Света меня перебила:

– А трубку не хотите покурить?

Я растерялся.

– Могу… А что?

– Я к чему веду… – Голос Светы приобрел решительность. – Нет ли у вас, случайно, трубки? А то Авдей Сергеич, когда смотрел тут еще раз ваше видео, сказал, что вам очень пошла бы трубка. Может, вы себе трубку купите? Я видела недорогие. Тем более в Нижнем…

Сначала я растерялся. Потом возмутился. Сейчас я, разумеется, раскаиваюсь и в том и в другом – надо было засмеяться, промолчать или согласиться… Но, как говорится, знать, где упасть, – соломки подстелить.

Я сказал:

– Света, неужели у вашего продюсера нет шести, нет… даже пяти с половиной долларов мне на трубку? Я плохой курильщик, но даже я знаю, что на Киевском вокзале украинскую трубку можно купить рублей за сто пятьдесят, максимум. А издали же не видно, откуда она – из Италии или из Харькова.

Причем, когда я сказал это, мне вдруг стало стыдно. Не знаю, по какой уж ассоциации, но мне вдруг вспомнилась фотография Антониони из книжки “Европей-ское кино ХХ века”. Может, кто знает эту фотографию, она довольно известна. Это семидесятые годы, она сделана на каких-то сьемках: крупный план, аристократическая рука, высокий лоб, пронзительный взгляд, прямо на вас, и все такое… Потом мне вспомнился Ингмар Бергман, фотография из той же книги, потом еще какая-то знаменитость, не то театральная, не то киношная, не помню. Может быть, это был Джорджо Стреллер, но я не уверен.

Под их взглядами я понял, что веду себя мелочно и глупо, что на самом деле хорошо, что в гостиничном аппарате нет микрофона, иначе весь этот некрасивый торг услышали бы мои гости. Хорош бы я был!..

Но остановиться я уже не мог. Возможно, Маленькая Света подумала то же самое, но она ничего не сказала, может быть, потому, что она была вежливым человеком, а может, она уже привыкла к таким разговорам. Все-таки мы живем в не очень богатой стране.

Она немного помолчала, а потом вдруг сказала:

– Наш продюсер – жмот. – Мне показалось, что еще немного, и она скажет: такой же, как вы. Но она лишь сказала: – Он на весь фильм выделил два миллиона. – И в ее голосе мне послышались извиняющиеся нотки.

– Чего? – глупо спросил я.

– Чего-чего, – рассердилась Света. – Не рублей же! Долларов.

И тогда я еще более глупо спросил:

– Неужели в этих двух миллионах не найдется места для моих пяти?

Да… Это я, конечно, зря сказал. Тем более что человек извинился. Но я не мог сдержаться. Пиджак, ботинки, теперь вот трубка. Повторяю: может быть, я мелочный человек.

Выдержав небольшую паузу, Света сухо поблагодарила меня. Напомнила, что ждет через неделю. И мы расстались. В конце я спросил, во сколько обычно начинаются съемки. “В восемь утра”, – мстительно сказала Света. И повесила трубку.

Я послушал длинный междугородний гудок, посмотрел на открывавшуюся из окна гостиницы панораму Нижегородского Кремля и вернулся к своим гостям. Все уже знали историю моей “работы в кино”. Я сделал над собой усилие и вышел к гостям улыбающимся.

– От фон К.? – завистливо спросили гости. Я кивнул. – А про какие пять долларов ты шутил?

Мне снова стало стыдно.

– Да это мы так, – сказал я. – И правда, шутили.

Довольно быстро прошло еще несколько дней. Я занимался делами, но больше гулял по старой части города, изображая столичную штучку, сидел в местном модном месте – стеклянном кафе “Джузеппе”, через большие окна разглядывая посетителей и прохожих, заходил в отличные, не хуже московских, книжные магазины, по вечерам пил и трепался за литературу со своими друзьями, читал, кое-что записывал, и, когда подошло время, – уезжать мне все еще не хотелось.

Я малодушно позвонил Маленькой Свете:

– Я еду?

– А как же?! – на этот раз испугалась Света – Конечно! Вы что, не можете?..

– Да нет, могу.

– Ну так и приезжайте. – сказала Света. Было видно, что она не понимает, зачем я звоню. – Через два дня. Не перепутайте.

– К восьми? – переспросил я.

– Нет, – сказала Света. Наверное, она уже забыла, как мы ругались из-за трубки. – Почему к восьми?.. В одиннадцать, на “Войковской”, у выхода из первого вагона, наверху всех будет ждать красный автобус. “Икарус”… Не перепутайте. Первый вагон.