355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Синтия Роджерсон » Я люблю тебя, прощай » Текст книги (страница 3)
Я люблю тебя, прощай
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 03:04

Текст книги "Я люблю тебя, прощай"


Автор книги: Синтия Роджерсон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Надо развестись. Или я сдохну.

И вслед за этим другая привычная мысль:

Если мы разведемся, я сдохну.

Лучше уж Гарри, чем призрак одиночества.

– Чайник вскипел! – как обычно, орет Гарри во все горло.

С облегчением в душе – мне снова не удалось сломать его! – запахнувшись в длинный, до самых пяток, старенький халат, направляюсь на кухню.

Муж пододвигает мне чашку с чаем, окидывает взглядом мою задрапированную фигуру и вздыхает сокрушенно:

– Ох-ох-ох, что скажет Аня? Что только она скажет?

– Отвали, Гарри. Я ей скажу, что у меня аллергия на секс. Или просто признаюсь, что ты меня так достал, что меня от тебя с души воротит. И заруби это на своем гребаном носу.

– Как я люблю, когда ты ругаешься!

Я улыбаюсь, но про себя. Это одно из наказаний за то, что он перестал меня привлекать, – я никогда не показываю Гарри, до чего он меня забавляет. Гарри, конечно, засранец, а я – воистину ужасная жена. И… Бог мой! Я опять забыла проведать Сэма.

Глубокой ночью – на часах 3.20, а сна ни в одном глазу – я лежу и мысленно перебираю бесчисленные несчастья, возможно поджидающие меня впереди. И все случаи, когда меня отвергали, все случаи, когда я сама все гробила, всплывают в памяти и, скалясь, приветствуют меня.

Засранец или не засранец – хорошо, что Гарри рядом. Сопит под боком. Черт. В 3.20 ночи любовь как-то неуместна.

Мацек

3.20 дня. До конца работы еще почти шесть часов.

Пять недель без секса. Не буду об этом думать.

Три мини-пиццы с ветчиной и ананасом, одна – с грибами и чесноком.

В конце концов, что такое секс? Да ничего. Секс! Одни неприятности делает. Женщины после секса любовь требуют. Я уже любил, и любовь может человека загубить. Не нужно мне никакой любви, только – секс.

Большая «Маргарита» для женщины с четырьмя малышами; все сопливые, она утирает им носы, а самого младшего щекочет, пока тот не закатывается хохотом.

– И меня, мам, и меня! – пристают старшие. Ревнуют.

Тоже у меня была мама, моя мамуся, она меня щекотала тоже. Она умерла тому много лет назад. Мне еще шести не стукало. Отец? При мне о нем не вспоминали, а сам я его в глаза не видел.

Грустно ли мне из-за этого сейчас? Нет. Я и прежде не особо грустил. Слишком занят был собственным детством, наверное.

Что помню? Ночь, мамуся пристраивается рядом со мной на постели и рассказывает сказки. Долго, пока я не провалюсь в сон. Никогда не уходила, пока не засну я. Другой раз зажмурюсь, вот так, и дышу тихо-тихо, как во сне. И знаю, что перед уходом она всегда целует меня, даже спящего. В лоб, вот сюда.

У нее платье было с красными розами. И ожерелье из маленьких желтых бусинок. Жемчуг? Она мне всегда давала его поиграть, а один раз нитка оборвалась и жемчужины раскатались в разные стороны. Мамуся, поначалу она здорово рассердилась. Даже руку подняла, чтобы шлепнуть меня. Наверное, у меня был уморительный вид, потому что она вдруг захохотала. Хохотала и хохотала. Я запомнил этот шлепок, которого не было. Запомнил кожей в том месте, куда он так и не угодил. Я тогда тоже смеялся, так что живот заболел и уже сил не было смеяться. Звали ее Вися. Трудноватое имя, да. Но характер у нее был легче, чем имя.

В то последнее утро она провожала меня в школу. День был как день. Тот же час, та же спешка, потому что мы опаздываем, как всегда. И дождь! Я в своем дождевике желтом, а она держит надо мной зонтик. Не над собой. Помню, потому что до сих пор вижу ее мокрые волосы. Как они прилипали к ее шее.

Средняя пицца с красным горьким перцем готова. Вынимаю, на ее место ставлю в духовку несколько маленьких. Разрезаю на куски готовую, укладываю в коробку.

А вот что мамуся говорила в то последнее утро, не помню, не слушал ее. Понятное дело. Я же не знал, что это последний раз. Откуда мне было знать? Утро как утро. Дождь, школа, спешка. Наверно, она поцеловала меня и сказала: «Веди себя хорошо, Матиуш». Только она всегда так меня называла. А Мацеком – никогда.

«Веди себя хорошо, мой Матиуш».

После школы меня встретила тетя Агата, с сумкой, а в сумке моя пижама. Наверно, я спросил про мамусю и она что-то сказала. Не помню. Мы пошли к ней домой, и она показала мне новую мою комнату. Хорошую, большую. Мне дарили разные подарки, заводной поезд, он умел свистеть. Я был страшно рад новым игрушкам. Помню, однажды мне вдруг стало очень грустно, а все остальные, они уже больше не плакали. И никто не говорил о ней. Скоро я позабыл ее лицо. В памяти остались только какие-то обрывки – платье с розами, мокрые волосы, поцелуй на ночь. У тетки Агаты была одна фотография, она держала ее на камине. Однажды я стащил ее и спрятал в книжку у себя в комнате. А теперь она у меня в фургоне. Мамусе на этом снимке примерно шестнадцать. Обо мне она еще не знает. Глаза улыбаются, а рот приоткрыт, как будто она говорит что-то. Не красавица, я это понимаю, – полновата, и нос великоват. Смотрит прямо в камеру, на фотографа. Я воображаю, что это я. И придумываю слова, которые она говорит. Если вслух произнести мое имя, так, как она его выговаривала, Матиуш, на душе становится легче.

Когда мне стукнуло семнадцать, я отдал свою невинность темноглазой девушке, ее духи напомнили мне о мамусе. «Вечер в Париже». Маленький пузырек украсть нетрудно, он до сих пор у меня. В ящике под мамусиной фотографией.

Вытаскиваем мини-пиццы и ставим в духовку большую «Маргариту». Мамаша уже дожидается на улице, ребятишки с ее разрешения носятся по кругу. У нас пешеходная улица, но машины иногда заскакивают. Она настороженно поглядывает по сторонам.

Теперь я чаще думаю о ней. Если так скучают, значит, я скучаю по мамусе.

Я встречаюсь со многими девушками, у меня куча подружек. Есть, например, Алисия, от нее пахнет розой. И рыжая Каролина. И Стефания; ее мамаша всегда целует меня в губы. В наши дни непременно найдется женская рука, за которую можно подержаться. И каждый раз, когда у меня появляется новая женщина, я говорю себе: на этой я женюсь! Я очень серьезный человек, вы уже знаете. Но всегда что-то случается – всегда случается! – и я перестаю думать, что мы поженимся. Полугода не проходит, и оно случается. Я ставлю точку. Я сам! Не девушки, нет; всегда именно Мацек говорит: Pożegnanie. [6]6
  Прощай ( польск.).


[Закрыть]
После десяти-двенадцати лет я уже не удивляюсь, просто жду, когда подойдет срок. Ненавижу это время, когда женщина больше не кажется мне красивой.

Два года назад, незадолго до моего тридцать пятого дня рождения, я полюбил Марью. Она поселилась в квартире под нами и весело улыбнулась, когда мы в первый раз встретились на лестничной площадке. На следующий день она была в моей постели. У нас не было ни минуты, чтобы задуматься, переменить простыни, спросить себя: любим ли мы друг друга? Целый год мы прожили вместе, и весь год меня не оставляло ощущение, что все правильно, что так и надо. Я никогда еще не жил с женщиной, но это не суть важно. Она не спрашивала, а я не говорил, для меня все было в новинку. Задавал ли я себе вопрос: кто эта женщина и что она делает в моем доме? Нет. По-моему, я вообще не думал о нас, что было странно, поскольку я с утра до ночи только тем и занимался, что размышлял о смысле жизни. Растолковывал мысли давно умерших мудрецов и штуковины типа позитивизма целым аудиториям студентов. Я тогда работал в колледже. Не в университете – до него я не дотянул. Преподавал философию. Рассуждал о том, как в послевоенной Европе зародился романтизм, идеализм. Читал лекции о Юлиане Охоровиче и Яне Лукасевиче, [7]7
  Юлиан Охорович (1850–1917) – польско-украинский философ-позитивист, психолог. Ян Лукасевич (1878–1956) – польский логик и философ, один из главных представителей львовско-варшавской школы.


[Закрыть]
о Канте и Шопенгауэре. Рассказывал, что они думали о Боге, о жизни после смерти, о том, как следует и как не следует жить. О том, что существенно, а что… пепперони. Феноменология – это моя любимая область. Неудивительно, что Кароль Войтыла стал Папой Римским. Он тоже обожал феноменологию.

Философия – как винная лавочка, заставленная водочными бутылками с яркими этикетками, и каждая расхваливает свою водку. Это точно! Я наблюдал за своими студентами – они бросались от одного философа к другому, точно пьяницы, точно распутные бабешки, обожающие того мужика, с которым они в данную минуту.

По правде говоря, у меня от них порой голова раскалывается. Но рядом с Марьей жить легко и просто. Сыплет в огромную дымящуюся кастрюлю кое-как порубанную всякую всячину, а сама рассказывает мне про свои дела, хохочет. Или поет. Марья, она все время пела. А голос у нее был кошмарный – фальшивый и такой тонкий, пронзительный! Возвращаясь домой, она начинала петь на лестнице, и я знал, что это она, еще до того, как ключ поворачивался в замке. Ни разу я не спросил себя: Мацек, что ты станешь делать, если это кончится?

Большая пицца почти готова. Принимаю другие заказы. Средняя мясная, одна мини с анчоусами. Досыпаю в одну банку сыра, в другую – лука и открываю еще коробки для готовых пицц. Коробки теплые и сухие, потому что я держу их на духовке.

Незадолго до того, как меня уволили из колледжа, – да, момент неудачный, как всегда, – Марья меня разлюбила. Очень просто. Купить соли, убрать зонтик, разлюбить Мацека. Без всякого повода. Она, конечно, грустила: ей не хотелось меня обижать. И все пошло кувырком из-за того, что она сказала мне pożegnanie. Я-то ее еще не разлюбил! Но я не злился на Марью – я не мог не любитьее. Она по-прежнему была для меня красавицей.

Бывает ли любовь без боли? Раньше я думал – да, бывает, ведь мне-то любить легко. Теперь я думаю – нет, не бывает. Глуп я был! И теперь я не люблю любовь. Недобрая она.

Мои двоюродные братья писали, что Марья живет с каким-то Томашем, из Яблоновских. Марья любит этого Томаша, а он, должно быть, любит ее. Конечно, любит. Слушает, как она распевает ужасным своим голосом, а все равно хочет поцеловать. Не знаю. Может, он любит ее, потому что Марья напоминает ему его маму.

Любовь, по-моему, как песня. У нее есть начало, середина, конец. Иногда середина любви-песни длится долго, с крутым крещендо и финальным соло. Вдовец или вдова, беспокойно ворочаясь, учатся спать посередине кровати. Некоторые песни просто обрываются, без всякой причины. Или трехминутные песенки – поначалу их крутишь, крутишь, крутишь, а потом в один прекрасный день вдруг услышишь знакомое «ла-ла-ла», когда наливаешь себе чаю или чистишь зубы, и накатит тошнота. Мне моя песня не прискучила. Это Марью… затошнило.

Иногда просыпаюсь утром и не верится, что я здесь, а не в своем прежнем кабинете в колле дже, не с ней. Разве мог я подумать, что будет у меня такая вот жизнь. Поймите меня правильно. Мне по душе моя здешняя работа! Вам она кажется третьим сортом? Ниже моего достоинства? Открою вам секрет: я едва справляюсь! В этом мире все так непросто, так удивительно, каждый день и каждая минута. Думаете, я чудак? А я думаю, что каждый человек чудак. Весь мир – чудной, а Шотландия – самое чудное место в мире. Ну и что? Мир таков, каков он есть, что бы я ни думал. И это замечательно! Мне нравится, что мир сам по себе, а я сам по себе.

Тетка Агата твердит, что я здесь попусту трачу свою жизнь, мол, даром, что ли, я столько лет учился. Почему она решила, что моя жизнь имеет какое-то особое значение? Нет во мне ничего особенного. А где работать, для философа безразлично, все работы одинаковы.

– Ваша пицца, она уже есть готовая, – кричу я мамаше с четырьмя детьми. Выхожу на улицу, потому что она меня не слышит. – Она есть готовая, ваша пицца!

– Ах, пицца! Наша чудесная пицца! – И смеется, потому что совсем забыла про пиццу. Дети визжат, до того рады. Танцуют даже! Кто бы подумал, что пицца может вызвать такое веселье?

Я поначалу решил, что буду двигаться все на север, на север, пока не доберусь до какого-нибудь крошечного островка. Хотел жить совсем один. Но в конце концов устал, как дряхлый старик. Добрался до этого местечка и остался. Здесь хорошо, но по мне – Россшир [8]8
  Бывшее графство Шотландии.


[Закрыть]
мог находиться где угодно.

И здесь, как вы заметили, полным-полно поляков. Вроде ты не так и далеко от дома. У меня уже есть кое-какие знакомые – тоже из Кракова приехали. Мы всегда здороваемся и улыбаемся друг другу. Только они гораздо моложе меня. Как-нибудь позову их пообедать.

Какой-то мужик – подай ему рыбу с картошкой! Говорю, что рыба с картошкой дверь рядом, а у меня пицца только. Две девочки-сестренки просят мини-пиццу с ветчиной и ананасом. У обеих мордахи перемазаны конфетами. Старшая, ей нет и шести. Дряхлый старик, этот хочет среднюю пиццу, с пряностями. Девочки таращатся на него. У старика вздутая шея и волосы торчат из ноздрей.

Закапал дождь, и он опять тут как тут.

– Привет, – улыбаюсь я. – Вот и ты, Сэм.

– Ага, я. – У него тоже улыбка на губах. Он всегда улыбается только самую малость, а во весь рот – никогда. А глаза – те и вовсе не улыбаются.

Вручаю пиццы девочкам, старику, и они уходят. Помню, как Сэм пришел в первый раз. Пару недель тому назад. В школе большая перемена, народу полно. Он не занял очередь, просто стоял у окна, и, когда ребята разошлись, все стоял и смотрел в окно. Маленький такой. На меня не глядел, а я спросил, не опоздает ли он в школу.

Нет, говорит, вроде он уж стар для школы.

Долго не мог правильно выговорить мое имя. Понятно. Ни у кого не уложатся во рту слова, которые слышал только один раз.

– Хочешь ты работать у меня по субботам, Сэм? Всего пару часов? Может, с двенадцати до трех.

И я увидел улыбку от уха до уха, в первый раз. А потом, как будто его улыбка распахнула двери, в мою пиццерию вошла красота – она!

Она – это женщина из бассейна. Каждый вторник я слежу за ней, как она плавает туда-сюда, туда-сюда – полчаса; не брызгается, не улыбается, не болтает с другими женщинами. Просто плавает брассом, неторопливо, как задумчивая русалка. У меня такая работа – следить за ней, ведь по вторникам и четвергам я дежурю в бассейне. Я слежу за всеми пловцами, но она – главная. Ее хорошенькая головка никогда не уходит под воду, глаза – будто она далеко-далеко. Я знаю, ей кажется, никто ее не видит, и она думает: я совсем одна. Вон, посмотрите! Разве есть у нее что-то некрасивое? Ничего! Белоснежка – белая кожа, алые губы, синие глаза.

Что она делает здесь, в моей пиццерии?

– Здравствуйте, я могу помочь?

Знаю, с лицом у меня не все в порядке – вон как она смотрит.

– Пожалуйста, мини-пиццу с грибами. Спасибо.

Впервые слышу ее голос. Она говорит, как плавает. Как будто… не хочет расплескать воздух. Тихими гребками рассекает воздух в моей пиццерии, и воздух качается вокруг меня ласковыми волнами Балтийского моря. Р-раз! В груди моей распахнулась дверь, и порыв морского ветра ворвался внутрь. Не очень приятное ощущение. Скорее даже, совсем неприятное.

– Да, очень хорошо. Пять минут.

– Прекрасно, – говорит она, и мы оба не знаем, что делать дальше.

То есть я знаю, что должен приняться за пиццу, но она стоит и смотрит на меня. Может, узнала меня? Сэм постукивает щеткой, но, кажется, далеко-далеко. Окно в лавке большое, практически во всю стену, и выходит на главную улицу. Дождь вдруг начинает барабанить в стекло со всей силы. Град, что ли? И гром гремит. Мимо окна летит полиэтиленовый пакет, за ним гонится женщина. Как в кино. Удивительно, но все так и было – в эту самую минуту Марья покинула мою душу. Раз – и все! Нет, она по-прежнему стоит у меня перед глазами, но теперь это всего-навсего женщина, которую я когда-то любил в Кракове. Как будто у моего сердца ограниченная любовная емкость, места в нем только на одну любовь. Впустив женщину из бассейна, сердце выкинуло Марью.

Женщина из бассейна – как ее зовут? – наконец поворачивается взглянуть в окно на грозу, а я поворачиваюсь, чтобы сделать ей пиццу. Самую лучшую мою пиццу.

Сэм

Я гляжу на Мацека, Мацек пялится на миссис Маклеод, а миссис Маклеод глазеет в окно.

Когда она забирает свою грибную пиццу и уходит, я говорю:

– А у нее муж есть. Они на Содейл-роуд живут.

Мацек таращится на меня прям как баран на новые ворота, а ведь сам живет в Эвантоне, стало быть, прекрасно знает, где Содейл-роуд. Я уже два раза был у него дома, в фургоне то есть. От нас до него две минуты, ей-богу. В прошлый раз, когда я пришел, у него было мое любимое печенье – здорово, да? А мои предки никогда не вспомнят про мятные «Кит-Кат».

Я им про Мацека не стал рассказывать. Наперед знаю, чего они скажут. Не дурак. Заявят, что он, мол, извращенец, и не смей туда ходить. Мужик! Иностранец! Явно недоброе на уме – мальчиков к себе заманивает.

Шизики придурочные.

Ежу понятно – Мацеку вовсе не мальчики нравятся, а бабы. Так глазами и ест. А видали бы вы, как девчонки в лавке на него пялятся! Сам слышал, как одна шептала другой: «Классная задница». Ну уж он с ними и заигрывает! Тихий-тихий, а своего не упустит. Бабник, в общем. В хорошем, то есть, смысле.

Я тоже не прочь быть бабником.

Только вот чего это он на миссис Маклеод запал? Она же такая важная. И больно чистенькая, до тошноты. Не говоря уж о том, что замужняя дальше некуда. А Мацек все стоит, будто его пыльным мешком огрели.

– Она замужем за моим учителем английского, мистером Маклеодом.

– Что? Что говоришь ты? – Мацек хлопает глазами, будто только что проснулся.

– Я говорю – мистер Маклеод. Отнял у меня телефон на прошлой неделе. Гад.

– Кто?

– Ладно, проехали. Не бери в голову. – Я убираю щетку и приглаживаю волосы. У Мацека в подсобке висит зеркальце.

– Ладно, не буду брать в голову.

– Мацек, увидимся в субботу?

– Да, это хорошо, Сэм.

Нравится мне Мацек; пожалуй, сейчас он мой лучший друг. Толковый мужик и все такое. Только в автобусе, пока ехал домой, я все думал: черт, почему же Мацек втюрился в жену мистера Маклеода? У нее и титек-то нет.

Октябрь

Эвантон

Если каждый день подобен целой жизни – с рождением, зрелостью и смертью, – то в каждом жителе городка заключен весь род человеческий. Крепкая на первый взгляд семья порой вовсе не крепка, а изломанная личность на поверку оказывается цельной натурой.

Тихой безветренной ночью или на заре слышно, как дышит Эвантон. Зимой – с хрипотцой, весной – прерывисто. У города есть сердце, и биение его ни на миг не прерывается.

Помните, как в Лондоне открыли мост Тысячелетия? Через день его пришлось закрыть – он опасно раскачивался. Инженеры, получившие баснословные гонорары, не учли, что толпа людей уже через пять секунд принимается шагать в ногу, от чего мост начинает вибрировать. Тогда люди стараются приноровить свою поступь так, чтобы это исправить, и… раскачивают мост еще сильнее. То же делают и эвантонцы. Приезжие, старожилы, молодые и старые. Каждый день они отправляются в школу и на работу, потом возвращаются домой, и уже через три секунды их сердца стучат в такт. И неважно, замечают ли они друг друга. Прислушайтесь. Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!

Когда эвантонец влюбляется – как полюбил Мацек, как полюбит Аня, – пульс по меньшей мере на три недели становится лихорадочным. Как правило, громкое сердцебиение только на пользу городу. Хотя, увы, это скоро проходит.

Аня

Беременные повсюду, натыкаешься на них на каждом шагу. В раздевалке их сразу пятеро, с животами всех размеров. А я по-прежнему в единственном числе, несмотря на мой график благоприятных для зачатия дней. Месячные необычайно скудные, но тем не менее регулярные. Никогда еще я не занималась сексом так часто. Нет, я не жалуюсь. Я вообще по характеру не нытик – я ответственно отношусь к собственной жизни.

Секс с целью зачать ребенка – это совсем другое. Это импонирует моей практичности. Теперь все совершается не даром. Сегодня первый из удобных для зачатия дней. На этой неделе я должна забеременеть.

А сейчас я плаваю, стараюсь поймать тот бездумный, завораживающий ритм, который всегда успокаивает меня. И не могу. Музыка не дает. Плыву потолковать со спасателем. Знакомое лицо. Где-то я его уже видела. Но не на скамейке спасателя, где-то еще. Ему явно не дает покоя моя грудь – хочется посмотреть, а не видно. Глаза его скользят по моим выступающим из воды плечам, шее, и что-то неуловимое читается в этом рассеянном взгляде. Чувствую, как этот спасатель глазел бы на меня, имей он такую возможность. Купальник у меня более чем скромный – цельный, черный, – но я кожей, словно на мне вообще нет никакого купальника, ощущаю его пристальный взгляд, пусть он и не смотрит на меня.

– Нельзя ли иногда включать классическую музыку? Или, скажем, оперу? – спрашиваю я. – Хотя бы эпизодически. Вместо «Радио Один».

– Да! Я понимаю хорошо очень это, – говорит он, а я вижу: нет, не понимает. Вероятно, плоховато воспринимает английский на слух. – Музыку любите вы?

У него необыкновенно белые и ровные зубы и темные глаза. Густые брови сходятся на переносице. Словно ворон раскинул крылья над его глазами.

Латыш, наверное, или литовец, или поляк. Их что-то много развелось в наших краях. Они похожи на нас, но я нахожу их внешность экзотической. Хотя и не должна бы: поляки окружают меня с самого рождения. Папа живет здесь с 1944 года, гораздо дольше, чем прожил в Польше. В последнее время он выглядит совсем старым, – впрочем, он ведь в самом деле стар. В дедушки мне годится. По мнению Йена, я не по годам серьезна из-за того, что я единственный ребенок таких старых родителей. Серьезна и старомодна. Может быть. Не выношу рок, не люблю, когда при мне сквернословят, курят и пьют. Помню, как раздражали меня одноклассники – просто терпения на них не хватало. И насколько легче стало, когда все наконец повзрослели. Я знаю практически всех жителей Эвантона, но в гостях бывала не у многих, не на многих кухнях сидела. И меня это устраивает. Считается, что деревенская жизнь – это злые сплетни, группки, вражда. Но вот я живу в деревне, а ничего подобного не замечаю. Не хочу – и не замечаю.

Повысив голос, обращаюсь к спасателю, к этому поляку, или литовцу, или украинцу. Звонким голосом и прямым взглядом я отодвигаю его подальше от своей груди.

– Да, я люблю музыку. Только не музыку «Радио Один». Если в следующий вторник я принесу из дома кое-какие диски, вы сможете их поставить?

– Да, пожалуйста, приносите это!

Он из «Пицца Пэлас». Вспомнила. Он еще так странно замер, когда я сказала, какую хочу пиццу. Бросаю взгляд на значок с именем. Мацек. Мацек.

– Мацек. Но вы можете говорить мое имя, как получается.

Я краснею.

– Мацек?

– Да, так.

Если этот приезжий предпочитает не смотреть на мою грудь, то он ее и не увидит. Снова принимаюсь плавать, а сама чувствую, как покалывает в обойденной вниманием груди. Еще раз десять туда-обратно – и домой, к Йену, делать детей. У меня все спланировано: роды в конце лета, шесть месяцев отпуска, затем отлучение от груди и поиски няни. А по выходным – приготовление и заморозка здоровой детской пищи. Маленькие пластиковые судочки я уже закупила и составила список того, что еще нужно сделать: выяснить про детские банковские вклады, связаться с ассоциацией приходящих нянь и со школами Монтессори, купить кассеты с уроками французского по программе раннего обучения, витамины и кремы для меня, подыскать на E-Bay «кенгурушку» для малыша.

Следующим вечером я снова в своем кабинете, в мастерской по починке семейной жизни. Пришла на двадцать минут раньше. Достала блокнот – просмотреть старый список, вдруг надо что-то добавить. Семейная жизнь – такой же предмет для изучения, как география или история. Я постоянно слежу за последними научными изысканиями в этой области и сама делаю заметки.

Две дюжины страниц, заполненных выписками из исследований, посвященных свадебным обрядам и супружеской верности; статистика разводов; сравнительный анализ культурных различий и т. д. Отличие домашнего насилия в Китае от домашнего насилия в Италии. А также данные по противопоставлению вагинального и клиторального оргазмов и их связь со степенью стресс-опосредованных состояний. Статистические данные, разумеется, можно собирать и толковать как угодно, с тем чтобы подтвердить любые убеждения. В этом-то вся прелесть! Какое бы предположение вы ни сделали, статистика тут как тут, хлопает дружески по плечу: молодец! опять в самую точку!

Лично я предпочитаю исследования, которые свидетельствуют о том, что у 58 процентов клиентов после консультации наблюдается улучшение.

И последние восемь страниц моего блокнота отданы перечням, которые я постоянно подправляю и дополняю. Скоро, видимо, придется купить новый блокнот и переписать в него следующее:

Причины, по которым люди влюбляются

1. Секс. Для продолжения рода человеческого. Яйцеклетки жаждут оплодотворения. Феромоны вопиют.

2. Общие интересы. Наблюдение за птицами. Черно-белые фильмы. Ощущение, что тебя понимают.

3. Нужный момент. Теория «необитаемого острова». Если на острове всего три человека, вы влюбитесь в одного из них.

4. Одиночество. Природа не терпит пустоты и затягивает людей в свободное пространство.

5. Генетическая предрасположенность. Типа сенной лихорадки. Склонность кружить голову противоположному полу.

6. Смерть близких. Ощущение собственной смертности. Ментальность военного времени.

7. Теория подходящего партнера. Случайность. Встречаешь подходящего человека, и – бац!

Причины, по которым люди женятся

1. Желание иметь законнорожденных детей. Положить начало династии.

2. Безопасность.

3. Уважение в обществе. Помогает устраивать карьеру и домашние вечеринки.

4. Финансовая стабильность.

5. Чтобы освободиться от необходимости тратить время на ухаживание.

6. Просто-напросто для того, чтобы быть мужем или женой. Принадлежать кому-нибудь.

7. Потому что ребенок уже «на подходе».

8. В угоду родственникам.

Причины, по которым люди разводятся

1. Скука. Жажда острых ощущений.

2. Измена. Симптом страдания или причина страдания.

3. Кризис среднего возраста. Размышления о бренности жизни и т. п.

4. Потеря желания. Может привести к пункту 2.

5. Несовместимость. Отдаление друг от друга.

6. Любопытство. Желание попробовать, что такое развод. Связано с пунктом 1.

7. Чувство собственного достоинства. Не нравятся сами себе в семейной жизни.

8. Потому что могут вообразить отношения получше.

Причины, по которым люди не разводятся

1. Дети.

2. Лень.

3. Трусость.

4. Упрямство.

5. Годы, прожитые вместе.

6. Финансовое удобство.

7. В угоду родственникам.

8. Общие друзья и привычки.

9. Чтобы не спать одному.

10. Чтобы быть у кого-то на глазах.

11. Страх одиночества.

12. Страх неизвестности.

13. Привычка.

14. Просто потому, что им нравится семейная жизнь. Она их устраивает. Счастье тут ни при чем.

Список причин, почему люди не разводятся, самый длинный. И все же, я полагаю, в расставании выгод не меньше, чем в продолжении совместного житья. Я не проповедник супружества, как может показаться. В некоторых случаях оставаться вместе равносильно гибели. Но ведь люди, бывает, ведут себя так, словно у них в запасе еще дюжина жизней и профукать одну-две им ничуть не жалко. Иные союзы сохраняют отменное качество пятьдесят лет подряд, у других же срок годности истек десятки лет назад, а они упрямо тянут лямку, не желая расходиться. Как будто их ждет некое вознаграждение, вроде скидочного ваучера супермаркета «Теско» за верность.

О! Только сейчас заметила, что ни в один из списков я не включила слово «любовь». Как это так? Теоретически, из любви можно даже уйти от человека. Выпустить его из ада, потому что он тебе дорог. Почему же мне это никогда не приходило в голову? Поспешно царапаю во всех списках: любовь, любовь, любовь – даже в списке причин, по которым влюбляются. Люди влюбляются потому, что влюблены в любовь!

Одно ли и то же явление люди называют любовью? Узнали бы они любовь в лицо, если бы на секунду почувствовали то, что происходит в другом сердце? Что для одного любовь, другой может принять за… несварение желудка. Или за приступ дикого веселья. Или за малодушие, боязнь одиночества. Романтическая любовь имеет мало общего с браком и формально не входит в сферу моих интересов. Природа, причины и цели романтической любви – представления о них не имею. Физическое влечение – все, что нужно для размножения рода человеческого. При чем тут поэзия?

Впрочем, имеется у меня список под названием:

Способы обеспечить долговечность романтической любви

1. Умереть молодым.

2. Жить врозь.

3. Жить во время большой войны или природной катастрофы.

4. Один или оба должны быть недоступны.

5. Любить того, кто не догадывается о твоем существовании.

6. Не доводить дело до логического конца, но хотя бы раз страстно облобызаться.

7. Разговаривать на разных языках.

8. Завести роман за границей, где вы не можете остаться надолго.

Самый короткий список – Правила удачного брака. Нет, поначалу он был самым длинным, но в конце концов свелся к следующему:

1. Соблюдать вежливость.

2. Регулярно заниматься сексом.

Имеется также страница с выписанными цитатами:

Любовь – восхитительный промежуток времени между знакомством с красивой девушкой и осознанием, что она похожа на треску.

Джон Берримор. [9]9
  Джон Берримор – легенда американского театра, звезда немого и звукового кино (1882–1942).


[Закрыть]

Любовь – временное помешательство, излечимое браком.

Э. Хемингуэй.

Любить людей можно, только если не очень хорошо их знаешь.

Чарлз Буковски.

Любовь – это триумф воображения над здравым смыслом.

Г. Л. Менкен. [10]10
  Генри Льюис Менкен – американский писатель и журналист (1880–1956).


[Закрыть]

Супружество – это триумф привычки над ненавистью.

Чарлз Шульц. [11]11
  Чарлз Монро Шульц – американский карикатурист, автор Снупи, персонажа комиксов и мультфильмов (1922–2000).


[Закрыть]

Супружество подобно бесконечному визиту, когда вы одеты не лучшим образом.

Дж. Б. Пристли.

Брак – это единственное опасное приключение, доступное даже трусам.

Вольтер.

Брак – это сувенир, оставшийся от любви.

Хелен Роланд. [12]12
  Хелен Роланд – американская журналистка (1875–1950).


[Закрыть]

Порядочные циники, конечно, но ведь все они писатели, а писатели – народ эмоциональный, откровенно распущенный и мрачный. Это всем известно.

Влюбляются далеко не все; одни влюбляются единожды, другие – беспрестанно. Влюбленным представляется, что они чисты и беззащитны. Они имеют обыкновение делать что вздумается, не утруждая себя ни извинениями, ни разумными объяснениями, как будто любовь – вирусное заболевание. А кстати, приходить в себя после разрыва – все равно что выздоравливать после гриппа. Вы думаете, что уже поправились, и вдруг однажды утром просыпаетесь с диким кашлем.

Мне ведь всё рассказывают, я знаю – так оно и есть. Сегодня у них все чудненько, лучше не бывает, а назавтра – опять слезы.

7.56.

Убираю блокнот и на минуту прикрываю глаза.

Пожалуйста! – как обычно шепчу я в пустую комнату.

Пожалуйста, помоги мне распахнуть свое сердце, помоги научить их открывать свои сердца. Пусть любовь вернется к ним, неважно – останутся они вместе или разойдутся. Пусть злоба и мелочность уйдут прочь, пусть их место займут достоинство и щедрость.

Благодарю тебя.

Аминь.

И точно в назначенное время раздается звонок. Это Роза и Гарри. Удивительно, какими исполнительными и пунктуальными становятся вдруг люди, годами не уделявшие друг другу ни минутки. Страх замедляет течение времени, а паника и вовсе почти останавливает. Более того – страх приводит нас в чувство, мы начинаем замечать мимолетность времени. Пары, которые приходят ко мне, все как одна начувствовались до изнеможения.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю