Текст книги "Японский солдат"

Автор книги: Симота Сэйдзи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Тадзаки заявил, что он ни за что не вернется на родину и, если останется в живых, навсегда уедет в Австралию – будет работать землекопом или еще кем-нибудь. А когда Есимура заметил, что в Австралии существует расизм и что цветным жить там не разрешают, Тадзаки сказал, что тогда он поселится где-нибудь на Яве, Суматре или Филиппинах.

– Арита говорит, что все пленные должны быть переданы японскому правительству, – напомнил Есимура. – Наверно, из Японии придет судно и заберет нас, а может быть, австралийцы сами доставят пленных в Японию. Но что будет с теми, кто не захочет вернуться домой, – неизвестно. Во всяком случае, до Явы вплавь не доберешься.

– Ты что же, и в самом деле так думаешь?

– Ну конечно. Война когда-нибудь кончится, и пленных обменяют.

– Когда нас будут передавать японскому правительству, имена, должно быть, проверят.

– Думаю, проверят. И получится, что ефрейтора Ямады Санкити вовсе не существует, и будешь ты у нас вроде призрака.

Тадзаки ничего не ответил. Разговор оборвался, воцарилось сонное молчание. Вперемежку со звуками радио и громкими голосами солдат стал слышен шум волн, который днем до лагеря не доносился.

Море начиналось сразу же за дорогой. Было слышно, как волны монотонно бьют о песчаный берег. В джунглях, наполненных лишь однообразным гудением насекомых, Есимура отвык от шума волн и теперь, прислушиваясь к нему, вдруг вспомнил родную деревню на берегу моря, вспомнил тот вечер, когда он сидел на песке с Есиэ Караути. Он уходил в армию и хотел проверить, какие чувства испытывает Есиэ к Яно Тацудзо. Окончив педагогическое училище, Яно приехал преподавать у них в начальной школе. Есимуре показалось, что Есиэ – тоже выпускница педучилища – бросает на Яно многозначительные взгляды. «Неужели я кажусь вам такой легкомысленной?» – сказала тогда девушка. Есимура до сих пор помнил эти слова. Но не прошло и года, как он уехал на фронт, и Есиэ вышла замуж за Яно Тэцудзо. Есимура узнал об этом из письма младшей сестры, и родная деревня сразу же стала для него далекой. С течением времени родные места вообще забываются, для него же это забвение наступило сразу. И теперь, когда он был в плену, все прошлое потеряло для него значение. Есимура вдруг подумал: а что, если ему предначертано жить под созвездием Южного Креста?

– Арита уверяет, – нарушив долгое молчание, заговорил Есимура, – что в этом году война кончится. Неужели так скоро?

– Он же сказал, что Япония вот-вот капитулирует.

– Ну да! И тогда войне конец.

– Кто знает! На этих островах мы, может быть, и проиграли битву, но, когда начнутся бои на территория Японии, мы победим.

– Он говорил: армии не будет. Если Япония проиграет войну, может быть, армии и вправду не будет. А если выиграет? Что станет тогда с нами?

Тадзаки промолчал. Есимура знал, почему он молчит. Там, в роте, Тадзаки мало занимали так называемые большие проблемы. Он не задумывался над тем, победит Япония или нет. Его больше интересовал ближайший бой, а в последнее время – сбор продовольствия. Когда же солдаты заводили разговор о том, что Япония, по-видимому, проиграет войну, он резко одергивал их: «Япония обязательно победит!»

– Если Япония победит, – заметил Есимура, – нас будет судить военный трибунал, а он-то наверняка вынесет смертный приговор.

Есимура отчетливо сознавал, что для них, пленных, было бы лучше, если бы Япония проиграла войну и армия была бы ликвидирована. Это единственная возможность выжить. Разговор прервался, и снова наступило молчание.

– Господин фельдфебель! – сказал наконец Есимура. – Я лично думаю, что Япония в конце концов проиграет войну. Раз Германия капитулировала, в войну, видимо, вступит Советский Союз. Сколько же сможет продержаться Япония, если против нее весь мир!

Есимура обратился к Такано, потому что вспомнил, как тот недавно сказал: «Японии пришел конец!» А Такано был не из тех, кто с легкостью говорит подчиненным подобные вещи. Он сказал это Есимуре, когда они вдвоем ходили в штаб батальона. Есимура еще подумал тогда: «Такано давно уже не верит в победу Японии, однако сам факт, что он говорит об этом, знаменателен».

Но сейчас Такано молчал. Он не дремал, а просто тихо лежал на боку. И вдруг отчетливо, совершенно бодрым голосом произнес:

– Думаю, года четыре Япония еще продержится.

– Неужели так долго? – усомнился Есимура.

– Главные сухопутные силы пока еще не введены в действие, – заметил Такано. – В Японии, в Корее, в Маньчжурии и в Китае – всюду стоят наши сухопутные части. Если союзные армии высадятся в Японии, войска можно перебросить туда – ведь это совсем рядом, не какие-нибудь далекие острова.

– Допустим, что сухопутные войска будут сражаться еще лет пять, и все же Японию в конце концов блокируют со всех сторон, запасы продовольствия и товаров иссякнут, как это произошло у нас, на острове. Что же тогда будет? Как вы думаете, господин фельдфебель?

– Тогда японцы погибнут славной смертью.

– Весь народ?

– Конечно. Возможно, найдутся такие, кто склонит голову перед врагом. Но их будет немного, большинство примет смерть вместе с солдатами.

– Значит, Япония, народ Ямато{7}, исчезнут с лица земли?

– Я думаю, что для Японии поражение в войне уже равносильно смерти.

– М-да… – пробормотал Есимура.

Снова наступило молчание.

После того как ушел Арита, Есимура и Тадзаки принялись уговаривать Такано назвать свое имя и звание офицеру. Им было жаль расставаться с Такано. Кроме того, была и еще одна причина, по которой они не хотели оставлять своего боевого товарища. Они знали: если Такано и завтра откажется отвечать на вопросы офицера и останется здесь один, эта разлука может оказаться вечной. Ожидать, что Такано одумается через несколько дней и догонит их, было бессмысленно: если Такано не скажет офицеру свое имя и звание, значит, он задумал умереть. Поэтому Есимура и Тадзаки надеялись до завтра уговорить Такано изменить свое решение. Но тот пока не ответил им ничего определенного. Видимо, он еще и сам не знал, как быть.

* * *

На следующее утро все разрешилось само собой. Такано без всякого допроса отправили вместе с ними в Торокина. Арита сказал, что в штабе передумали.

– Ничего, в Торокина настроение у вас поднимется, – сказал он, подсаживая Такано в грузовик.

IV

В грузовике, который вез их в Торокина, в лагерь военнопленных, Такано все время думал о том, что он не имеет права жить. Правда, сейчас боль в душе была уже не такой нестерпимой, боль эта стала глухой – так обычно ноет зуб, который всю ночь не давал покоя, а к утру затих и только изредка напоминает о себе.

Вчера утром, когда солдаты из штаба дивизии везли их в джипе с передовой, Такано все посматривал кругом – может, оттолкнуть сидящих рядом солдат и выпрыгнуть на ходу из машины. Теперь же он сидел, низко опустив голову и обхватив руками колени, – смертельно усталый душой и телом человек.

Есимура и Тадзаки, напротив, казались уже не такими удрученными, как вчера. Они любовались морем, сверкающим позади аллеи кокосовых пальм. Свежий ветерок тихонько покачивал листья пальм, слегка наклоненных в сторону моря. Есимура всей грудью вдыхал свежий утренний воздух.

Из белого песка там и тут торчали заржавелые корпуса выброшенных морем японских десантных катеров. Это были суда, потопленные при высадке в Торокина. Очевидно, вместе с ними к берегу прибило и трупы солдат – выбеленные водой и солнцем кости виднелись на песке. Есимура невольно подумал о своих товарищах, навсегда оставшихся в джунглях. И не мог не почувствовать боль в душе при мысли о том, что он жив, а те никогда уже не встанут.

Сколько же их, его братьев, лежит здесь, на этом острове! Из их роты, в которой к моменту высадки насчитывалось двести человек, осталось всего трое. Солдаты умирали повсюду. Многих кое-как захоронили, без всяких почестей, но большинство просто остались лежать в джунглях или на дне моря, и рано или поздно все они смешаются с землей этого острова, исчезнут навеки. А они трое живы! Живы и как будто избежали судьбы своих товарищей. Все это казалось сейчас чудом.

И, сознавая это, Есимура в глубине души почувствовал облегчение. Конечно, впереди еще много неясного, но сейчас на душе спокойно и даже светло.

А мысль о том, что они не расстались с Такано, тоже успокаивала и его и Тадзаки – раз фельдфебель Такано с ними, все в конце концов наладится; Есимура надеялся, что мрачное настроение Такано тоже как-нибудь рассеется. Он хотел во что бы то ни стало отвлечь Такано от мысли о самоубийстве. Это было необходимо не только Такано, но и ему самому.

Грузовик мчался вдоль берега моря. Мимо них по широкой дороге, сверкающей темными пятнами мазута, с тяжелым гулом проносились машины. В кузове, кроме них троих, сидели еще те двое японцев, которые попали в плен раньше. И всех их охраняли трое австралийцев, вооруженных автоматами.

Оба пленных японца были очень слабы, один даже не мог сидеть в тряском грузовике и лежал, подложив под голову свернутую плащ-палатку. Есимура и его товарищи со вчерашнего дня не обменялись с ними ни единым словом – до допроса разговаривать было запрещено, – и сегодня утром, оказавшись в одной машине, они даже не попытались заговорить друг с другом.

Вчера, увидев этих двоих за проволочной сеткой, Есимура почувствовал к ним почти отвращение. А сейчас, глядя на них, едва живых, с поредевшими, тонкими, как младенческий пушок, волосами, колыхавшимися на утреннем ветерке, он почувствовал острую жалость, хотя сам он был таким же пленником, как и эти двое.

– Вы из какой части? – спросил наконец Есимура.

Тот, что сидел опершись спиной о борт грузовика, медленно поднял голову и спокойно взглянул на Есимуру.

– Из дивизии Кудо, – ответил он хриплым, едва слышным голосом.

– А из какого полка? Мы – из полка Мураками.

На лице пленного проскользнула растерянность, он поспешно опустил глаза.

«Похоже, это солдаты нашего полка. И скорее всего, дезертиры или что-нибудь в этом роде», – решил Есимура. Впрочем, он не собирался уличать их.

До Торокина оставалось всего тридцать километров. Они добрались туда через сорок минут. Это была тыловая база снабжения австралийской армии, полтора года назад переданная в ее распоряжение американцами. Первое, что увидели пленные, был аэродром. По морю, оставляя за собой белый пенный след, между транспортами и берегом сновали бесчисленные катера.

Городок пересекали четыре улицы, среди деревьев виднелись многочисленные казармы. Сейчас, с грузовика, было трудно разобрать, где именно тогда ночью они напали на американцев, – вокруг казарм были разбиты лужайки и цветочные клумбы, сооружены теннисные корты и спортивные площадки.

Лагерь для военнопленных располагался на западной окраине городка. Машина выехала на просторный пустырь, посреди которого виднелось заграждение из колючей проволоки. Увидев за проволочной оградой людей, пленные поняли, что прибыли на место назначения.

– Ой! Кто это такие?! – Есимура в испуге схватил Тадзаки за колено, хотя ему было совершенно ясно, что за загородкой – японские военнопленные. Люди за проволокой были одеты в красное, а некоторые – в красных колпаках! Странно одетые люди что-то делали, рассыпавшись по всей территории. Вид у них был жалкий, и Есимуре вспомнились заключенные в голубых куртках, которых он видел в Японии – в тюрьме, расположенной неподалеку от их дома.

Грузовик остановился возле здания, которое, по всей вероятности, служило канцелярией. Видимо, там их передали лагерному начальству, затем два австралийских солдата забрались в кузов, закинув туда связанные в узлы солдатские одеяла.

Лагерь, обнесенный проволокой, оказался довольно просторным; здесь разместилось более десятка палаток. Широкие ворота были распахнуты настежь, и, когда подъехал грузовик, навстречу вышло несколько человек в красной одежде. Все они выглядели крепкими и здоровыми и были совсем не похожи на тех солдат, что сражались на передовой. Один из пленных в красной фуфайке подбежал к Есимуре, который слез с грузовика, после того как сопровождавший пленных австралийский солдат откинул борт.

– Ба! Да это старший унтер-офицер Есимура! – Пленный обеими руками тряс руку Есимуры, не зная, как выразить свою радость. – И фельдфебель Такано здесь! И младший унтер-офицер Тадзаки! – кричал он, улыбаясь во весь рот.

Сначала Есимура немного растерялся, но тут же узнал ефрейтора Кубо. Есимуре не раз приходила в голову мысль, что в Торокина они могут встретить ефрейтора Кубо, но он не говорил об этом Такано и Тадзаки.

Однако здорово же изменился Кубо! Почти четыре месяца назад он ушел в джунгли, заявив, что идет сдаваться в плен. Теперь он был одет в красную фуфайку, длинные волосы небрежно зачесаны наверх, лицо округлилось и загорело.

Такано тоже узнал ефрейтора. При виде Кубо он испуганно отпрянул назад: «А… это вы!…»

Австралийский солдат, наблюдавший эту сцену, спросил у Кубо:

– Вы что, знакомы?

Кубо что– то ответил ему и затем, с помощью других «красных фуфаек» сбросив узлы из кузова машины, обратился к Есимуре и остальным:

– Заходите, пожалуйста!

Пятеро пленных вошли в ворота.

– Вот и хорошо! – говорил Кубо, шагая впереди. – Подумать только – все трое вместе приехали!

Есимура тоже был рад видеть Кубо, но беспокоился, не слышал ли Такано, как Кубо назвал их по именам.

Охранники уехали на грузовике, никто из них в лагере не остался. Видимо, здесь царило самоуправление.

Когда пятеро вновь прибывших одетых в австралийскую форму «джангл грин», качаясь от слабости, вошли на территорию лагеря, пленные в красных фуфайках побросали работу и окружили их со всех сторон. Да и работали ли они здесь вообще? Многие были обнажены по пояс, кожа лоснилась от пота, на лицах – ни тени уныния.

Когда пятеро вновь прибывших подошли к ближайшему зданию, видимо кухне, и мужчина, который стоял на бетонном полу, залитом водой, в одном фундоси с полотенцем на голове, спросил:

– Кубо-сан, эти из какой части?

– Из той же части, что и Кубо-сан, – громко ответил вместо Кубо один из двух сопровождавших их пленных.

– Так, так. Сами сдались?

– Принесите кофе для пятерых. И поскорее, – не отвечая на вопрос, сказал Кубо и, засмеявшись, пошел вперед.

Они шли мимо рядов низких палаток с раскладушками, где, судя по всему, спали пленные, мимо подсобных помещений. Иногда это были просто навесы из парусины, укрепленные на деревянных столбах и стропилах. В центре лагеря – небольшая площадь, покрытая зеленой травой, с цветочной клумбой посередине. Несколько пленных играли там в мяч. Из-под душа, на ходу выжимая мокрые полотенца, выходили нагие мужчины в сандалиях на босу ногу и останавливались, разглядывая новичков.

Выражение лиц, неспешные движения заключенных наводили на мысль о том, что, не будь проволоки, красной одежды и прочих примет лагерной жизни, здесь было бы совсем как в расположении роты где-нибудь в Центральном Китае. Все это настолько поразило Есимуру, что он не смел даже поднять глаз.

Они вошли в какую-то палатку, где стоял простой деревянный стол и лавка, и сели. Двое заключенных в красном, сопровождавшие их, положили узлы на стол.

– Кубо! – Выражение лица у фельдфебеля Такано было суровое – видимо, он собирался задать вопрос, который давно его мучил. – Здесь есть солдаты из роты Мураками?

– Конечно, – спокойно ответил Кубо, протянув пачку с сигаретами Есимуре и Тадзаки. – Человек пять.

Такано помолчал немного, разглядывая Кубо, и снова спросил:

– А ты что, здесь главный?

– Нет, я ответственный за связь с австралийской администрацией.

– Когда в плен попал?

– Что это за тон? – рявкнул один из тех, кто принес узлы; грозно выпрямившись, он остановился перед Такано. – А ну, придержи язык! Тут тебе не армия. Ты теперь пленный, а это значит, нет у тебя здесь ни власти, ни звания.

Такано с изумлением, почти в упор разглядывал стоявшего перед ним. Заключенный был в очках – одна дужка оторвалась, и ее заменили веревочкой. Брови у него были густые, волосы, по-видимому очень жесткие, стояли ежиком. Такано сразу же определил: это не офицер, скорее всего унтер-офицер или фельдфебель из старослужащих. На него давно уже никто не кричал, и поэтому Такано сначала удивился, а потом разозлился. Однако этот заключенный, пожалуй, прав: если ты стал пленным, нет у тебя ни звания, ни власти. Такано и сам считал, что похоронил и свое прежнее звание, и человеческое достоинство.

– Эй ты! Слушай и запоминай: все, кто попал сюда, будь то офицер или фельдфебель, не имеют права унижать другого. – И, обернувшись к остальным вновь прибывшим, позвал: – Пойдемте-ка все за мной.

Пленные поднялись и пошли следом за мужчиной. Они вошли в большое строение без стен – просто деревянный навес, покрытый брезентом. Вдоль длинного стола тянулись два ряда лавок – видимо, здесь была столовая. На одном из столбов висела квадратная доска, на которой белело какое-то объявление. Мужчина подвел всех пятерых к листку.

– Прочтите.

На листке толстыми корявыми иероглифами было выведено:

Наша клятва

1. Мы не военные.

2. Званий у нас нет.

3. Все мы – японцы.

4. Клянемся уважать человеческое достоинство и помогать друг другу.

5. Клянемся всегда гордиться тем, что мы японцы, и не посрамить чести родины.

Пятеро новичков некоторое время молча рассматривали листок. Такано понял: здесь свой порядок, особый мир. С того момента как он попал в плен, окружающее перестало существовать для него. Жизнь солдат противника, которую он наблюдал со вчерашнего дня, не вызывала у Такано ни любопытства, ни удивления, ни страха – ничего.

Однако, как только он слез с грузовика и вошел в этот лагерь, он почувствовал, что попал в совершенно незнакомый мир. Мир этот был недоступен его пониманию, но он реально существовал, в нем жили такие же японцы, как он сам. И это было удивительно. Это открытие потрясло Такано больше, чем все, что случилось с ним до сих пор.

– Я понял вас, – сказал Такано, поклонившись мужчине в очках. – Я вовсе и не думаю, что здесь армия. Просто мы – из одной роты…

– Ладно, – остановил его мужчина. – Можете не извиняться. Я тоже понимаю вас. Не обижайтесь. – Он сказал это дружелюбно. Видимо, он был человек отходчивый и сразу забыл о неприятном инциденте. – Это столовая, пленные готовят себе еду сами, так что ешьте на здоровье…

– Вы здесь главный?

– Нет. У нас нет никаких главных. Вот только разве что Кубо. Он держит связь с австралийским командованием. А больше никаких официальных лиц здесь нет. Мы сами назначили разных ответственных. Я, например, должен заботиться о вновь прибывающих, о таких, как вы.

– Исида-сан. Из артиллерии, – догадался наконец представить мужчину Кубо. – Младший унтер-офицер. Вспыльчивый очень, чуть что – сразу затевает ссору. Ну ладно. Вам, наверно, не по себе сейчас. Выпейте кофе, успокойтесь.

Из кухни уже несли кофе и пончики.

Такано не хотелось есть – видимо, сказывалось волнение, но Тадзаки и Есимура набросились на пончики, которые им принесли – по два на каждого, – как голодные беспризорники. Такано не спеша потягивал кофе, с него точно камень свалился.

Выпив свой кофе, они вернулись в палатку и развязали узлы. Там оказалось все, что полагалось пленным, – красная фуфайка, штаны, майки, трусы, носки, мыло, зубная щетка, расческа, безопасная бритва, ведерко для стирки, иголки и нитки. Им принесли из лагерного склада раскладушки, одеяла и москитные сетки.

Выдавая им красные фуфайки, Исида сказал:

– Противная штука!

Стоявшие вокруг засмеялись.

– В такой не убежишь!

– Теперь красными сделаетесь!

– Ничего, привыкнут.

Это была такая же форма, как та, в которой они прибыли сюда, только выкрашенная в красный цвет. Странного, линялого грязно-красного цвета, она производила неприятное впечатление. Но особенно безобразными были шляпы. Широкополые фетровые шляпы, с которых сорвали ленты, совершенно потеряли свою прежнюю форму оттого, что побывали в краске, и напоминали головные уборы безработных бродяг. Но отказаться от красной одежды и этих шляп было нельзя.

Палатка, куда поместили всех пятерых, была стандартной армейской палаткой, рассчитанной на шесть человек. Исида и второй пленный по имени Сирома помогли им расставить раскладушки, разложить вещи. Все здесь имело определенный порядок и место. Каждый понедельник в лагере проводили проверку, и, если что-то было не так, провинившегося ждал выговор. Поэтому потребовалось немало времени, чтобы разложить все вещи по местам.

В лагере находилось сорок восемь пленных, включая и их пятерых. Это был пересыльный лагерь, откуда пленных, после того как наберется нужное количество, отправляли в Австралию. Однако австралийская армия строила сейчас в Лаэ, на Новой Гвинее, большой лагерь, где, по-видимому, будут содержать военнопленных, чтобы не отправлять их в Австралию. Вот почему их пересылка задерживалась. (Все это Исида узнал от Кубо.)

Работа, которую выполняли военнопленные, состояла из уборки, приготовления пищи и прочих занятий на территории лагеря, а также и вне ее. Работу за проволокой здесь называли «хозяйственной»: резали траву на большом пустыре за забором или прибирали служебные помещения австралийской военной части. В расположение других частей и объектов пленных не посылали. Поэтому для хозяйственной работы достаточно было выделить десять человек до обеда и столько же после обеда. Работать на пустыре пленные не любили, зато охотно шли убирать казармы австралийцев.

Раз в день в лагере проводили обход – полагалось тщательно поддерживать чистоту в уборных, на кухне, мыть посуду. Работа эта была противной, но обычно ее заканчивали до полудня, и остальное время было свободным.

Офицеров и младший командный состав отделили от солдат, им разрешалось не ходить на работу, но из четырех офицеров, находившихся в лагере, трое охотно, по собственному желанию, выходили на работу вместе с солдатами.

– Есть тут один неприятный тип, – сказал Исида. – Поручик, кажется. Уже месяц в лагере, а еще и словом ни с кем не обмолвился. Погодите, говорит, скоро всем вам крышка.

– Вы давно здесь? – спросил Есимура у Исиды.

– Месяца три, – ответил тот. – Можно считать, старожил.

– Значит… после боев на реке Преак?

– Да. Страшные были бои. Наша рота почти вся полегла. Я и еще двое из нашего взвода целый день бродили по джунглям. Еды – никакой, сами понимаете. Мы уж едва ноги волочили. Посоветовались и решили сдаться в плен.

Исида засмеялся. Есимуру поразил этот бесхитростный и откровенный рассказ. Неужели можно так открыто говорить о том, что ты сам, по собственной воле, поднял руки?

– И много здесь таких, как вы, – тех, что сами сдались? – поинтересовался Есимура.

– Сколько угодно! – ответил Исида таким тоном, будто гордился своим поступком, – О больных говорить не будем, но и большая часть из тех, кто еще держался на ногах, тоже сдалась в плен добровольно. Только поначалу никто в этом не признается. Все, словно сговорившись, твердят одно и то же: «Блуждал по джунглям, пока не угодил в лапы противника… Открыл глаза, а надо мной австралийские солдаты с автоматами…» И я сначала такую же околесицу нес. Однако, если человек не хочет попасть в плен, с ним этого и не случится. А если он попал в руки противника, значит, болтался где-нибудь поблизости, привлеченный запахом еды. Но после того как побудут в лагере с месяц, все начинают говорить правду. Смелые люди вроде Кубо-сан сразу признались: «Да, я сдался».

– Выходит, Кубо сдался добровольно? – перебил его Такано.

Исида озадаченно посмотрел на Такано.

– А вы что, не знаете? Он же с самого начала был против войны. И теперь все думает, как перестроить Японию после капитуляции. Япония-то, того и гляди, сложит оружие.

Такано молчал. Как пустая ракушка с крепко зажатыми створками. И до тех пор пока не ушли Исида и остальные, он сидел на раскладушке, не поднимая головы.

* * *

Поверить в то, что говорил Исида, было трудно. Как же так? Кубо добровольно сдался в плен и теперь, словно в награду за это, стал главарем в лагере; а большинство «красных фуфаек», похоже, просто-напросто дезертиры!

Такано знал о Кубо очень немногое. Он прибыл к ним в Шанхае, как раз перед тем, как дивизию отправили на острова. Служил во взводе Есимуры. Такано слышал, что Кубо учился в Киотоском университете, но ушел из него и поступил работать корреспондентом в газету. Ему было далеко за тридцать, кажется, он был женат и имел детей. Когда, они оказались в одной роте, Такано с жалостью смотрел, как солдаты, которые служили давно, хотя и были значительно моложе Кубо, измывались над ним. Иногда он вступался за Кубо. Когда из штаба дивизии пришло указание выделить кого-нибудь для службы при штабе, Такано, переговорив с командиром роты, рекомендовал Кубо. Он сделал это еще и потому, что Кубо, не отличавшийся крепким здоровьем, подхватил малярию и, естественно, совсем не мог работать на расчистке джунглей или на строительстве укреплений и дорог.

Таким образом, примерно через три месяца после высадки на остров Кубо был переведен в штаб дивизии и стал служить в отделе пропаганды. Такано однажды встретил его там, когда был в командировке. Это произошло как раз после боев за Торокина, когда положение с продовольствием в полку стало очень тяжелым. Кубо угостил Такано тушеной свининой, которую он достал у местных жителей. С тех пор вплоть до возвращения Кубо в часть Такано ничего о нем не слышал. Затем штаб дивизии, несмотря на возражения полковника Яманэ, бросил полк в бой, вернув всех, кто был прикомандирован к штабу, обратно в часть.

Когда они проиграли сражение на реке Преак и отступили в джунгли, Кубо пропал без вести. Такано записал в дневнике, что Кубо погиб, – он и в самом деле не сомневался в этом.

– И вы ничего не знали? – спросил Такано у Есимуры, когда они во время послеобеденного отдыха наконец остались одни в палатке.

Все давно лежали, а Есимура все еще сидел на постели, поглядывая по сторонам. У него пучило живот, наверно переел за обедом, и поэтому он не ложился. Он помолчал, не отвечая на вопрос Такано, потом нерешительно произнес:

– По правде говоря… я скрыл от вас, господин фельдфебель. Я знал. Он предлагал мне вместе с ним сдаться в плен. Я, конечно, отказался…

«Почему же ты молчал?» – чуть было не вырвалось у Такано, но он ничего не сказал, только поднял голову и взглянул на Есимуру. Он понимал, что у него нет больше права осуждать ни Кубо, ни Есимуру – ведь он сам такой же пленный, как и они.

– А Кубо не говорил тебе, почему решил сдаться в плен? – только и спросил Такано.

– Говорил, что не хочет подыхать с голоду на этом острове. Он и других уговаривал бежать, но никто не согласился. И тогда Кубо заявил, что пойдет один.

– Ага, значит, он смылся в то утро, когда был сильный ливень, – сказал Тадзаки. (Он и здесь назвался Ямадой.) – Помню, в тот день большой шум был, все спрашивали, куда девался тот тип, что валялся с трофической язвой. Значит, ты еще тогда все знал?

Есимура часто потом вспоминал, как Кубо вышел будто бы по нужде и бесследно исчез в джунглях. Перед тем как выйти из хижины, он взглянул на Есимуру, как бы предупреждая: «Ну, я пошел». Есимура удивился тогда, откуда в этом хилом, изможденном человеке такая сила духа.

Кубо не раз говорил: если переправиться через реку Преак, окажешься в тылу противника – там не так опасно, как на переднем крае. Есимура проводил Кубо взглядом, мысленно пожелав ему благополучно добраться до австралийцев, хотя у него не было никакой уверенности в том, что Кубо это удастся.

И теперь, встретив Кубо в лагере, он не переставал удивляться превратностям судьбы человека на войне. Есимура был очень далек от переживаний Такано и Тадзаки, которых все еще волновал тот факт, что Кубо добровольно сдался в плен. Его гораздо больше интересовало, почему здесь, в этом лагере, царит такое странное спокойствие, такая беспечность.

Есимура встал, вышел из палатки, словно желая избежать разговора о Кубо, и направился к уборной – Исида показал им, где она находится.

В обед Есимура наелся до отвала вареного риса с маслом – это был твердый и ломкий австралийский рис, – и вот теперь в животе крутило и бурлило.

Беспощадное жаркое солнце слепило глаза. Над широким пустырем за проволокой струился горячий воздух. Такой жары не бывало с тех пор, как они высадились на остров. А может быть, солнце казалось таким ослепительным оттого, что они долго не вылезали из джунглей…

Почти все пленные укрылись в палатках, но и там было жарко, поэтому многие лежали раздетыми – как вышли из-под душа, в одних трусах или фундоси. Есимура вспомнил, как в жандармской части сожгли их одежду, и подумал: «Интересно, где это они раздобыли фундоси?»

Одни, раздевшись, укладывались спать, другие сидели на кроватях, скрестив ноги, и играли в шахматы, болтали, помогали друг другу бриться или перед зеркалом расчесывали отросшие волосы.

Глядя на эту картину, Есимура подумал: «Да сознают ли эти люди, что они в плену?» Здесь не было слышно ни грохота пушек, ни треска винтовок, ни разрывов бомб. В тишине под жгучими лучами солнца никли даже деревья и травы. И Есимура почувствовал, что в этом напоенном летним зноем дремотном мире и его нервное напряжение ослабевает.

Уборная представляла собой длинное строение, сколоченное из досок. Войдя в него, он увидел штук шесть железных бочек, наполовину вкопанных в землю. Они располагались рядком, без всяких перегородок, и на одной из них восседал какой-то человек. Есимура собирался было выскочить наружу, но, вспомнив, что и у австралийских солдат в жандармской части была точно такая же уборная, остановился в растерянности. Видимо, у австралийцев такой же обычай, как и у китайцев, – справлять нужду, сидя рядом с другими. А если так, беги не беги, ничего не поделаешь. К тому же терпеть больше не было сил. Заметив нерешительность Есимуры, мужчина засмеялся. «С непривычки странно, а потом перестаешь обращать внимание». Он улыбался, поблескивая золотым зубом, – видимо, он был добродушный малый.

Есимура спустил штаны и присел было на корточки, но в тот же миг испуганно вскочил – снизу его обдало жаром.

– Там огонь, – смеясь сказал мужчина. – Вот из этой трубы, – он показал на длинную железную трубу, проходящую позади, – капает нефть, и все сжигается.

И действительно, задняя часть железных бочек оставалась открытой, и из трубы, которая проходила поверху, капала нефть. Есимура заглянул вниз – на дне бочки стлались язычки голубого пламени.

– Регулировать подачу нефти очень трудно, – заметил мужчина. – Нальешь лишнего, горит так, что сидеть невозможно. Убавишь малость – потухнет.

– Так весь день и жгут? – спросил Есимура, устраиваясь поудобнее.