Текст книги "Ветер с севера"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава 1
907 от рождества Христова
Здоровенный детина зловещей наружности вывалил женщину из мешка. Немолодая, тучная, но в платье хорошего сукна, она лежала на земле, спутанная крепкими ремнями, с торчащим изо рта кляпом. Широко раскрытые, смертельно испуганные глаза с ужасом взирали на склонившихся над ней мужчин. При свете чадящих факелов все они казались ей выходцами из преисподней.
Внезапно у нее остановилось сердце. Она узнала одного из них – этот обруч с крупными рубинами, покоящийся на совершенно лысом темени, в то время как по бокам из-под него свисают длинные черные пряди до плеч! Она узнала и это властное лицо с орлиным носом, тонкие губы, стремительно скошенную от скул к подбородку треугольную челюсть и массивную, как воротный столб, шею. Даже чересчур массивную для столь небольшой, сухой и породистой головы. Женщина перестала мычать, пораженно глядя на этого человека. Герцог Лотарингский Ренье по прозвищу Длинная Шея! Сейчас он одним махом покончит с грязными бандитами, осмелившимися похитить ее, даму из окружения Каролингов.[62]62
Каролинги – франкская королевская династия, правившая с 751 г.
[Закрыть] Она прибыла сюда, в Аахен, с двором короля Карла из Западной Франкии, дабы войти в свиту невесты монарха, саксонской принцессы Фрероны. А ее, когда она сегодня утром вышла в сад из покоев в имперском дворце по нужде, кто-то оглушил ударом по голове, едва она присела под куст. Когда же она очнулась, разбойники уже волокли ее куда-то, и она испытала ужас, какого она не испытывала, даже когда пряталась за стенами имперских замков во дни нашествий норманнов. Однако теперь герцог здесь и покарает их! Видя, что Ренье Длинная Шея молчит, она требовательно замычала и засучила стянутыми под коленями сыромятной подпругой ногами.
– Развяжите ее, – спокойно произнес герцог и отступил, ибо платье дамы из свиты Каролингов едко пахло мочой.
– Светлейший герцог… Светлейший герцог… – задыхаясь, наконец смогла забормотать она, машинально натягивая на колени задравшийся подол, но недоговорила, а тут же отпустила затрещину одному из грубо вздернувших ее на ноги похитителей. – Пес! Вшивая тварь! Я дама из…
Она взвизгнула, получив ответную оплеуху, от которой едва вновь не оказалась на полу.
– Да что же это происходит, о могущественное небо! Я…
Она осеклась, увидев при свете огня факелов невозмутимое лицо лотарингского герцога, его искривленные в усмешке губы. До ее сознания, казалось, только теперь стало доходить, что ее похитили не без его ведома. Но зачем? Разумеется, она, как и прочие придворные короля, посмеивалась за его спиной, когда стало известно, что король франков отказал Ренье в руке своей дочери Гизелы. Но ведь не поэтому же ее схватили?.. У нее невольно задрожал подбородок, когда она оглядела каменное строение без окон, где она находилась, заплесневелый свод на тяжелых опорах, раскаленные угли в очаге. Дама невольно зажмурилась. Нет уж, лучше вовсе не видеть того, как в отблесках огня сгрудились у стены разнокалиберные клещи, крюки, кандалы с шипами, бронзовые пилы… Здесь пытают!
– Благочестивая дама Аранбюржа…
– Вы поплатитесь за это! – вдруг истерично взвизгнула она. – Бог свидетель, вы за это заплатите! Я состою в родстве с Каролингами, я провела свою жизнь при коронованных особах… Сама покойная императрица Решильда приняла меня в свой штат, позже моими услугами пользовались обе супруги Людовика Косноязычного,[63]63
Людовик Косноязычный, или Заика, – король франков (ум. 879), отец Карла Простоватого, одного из героев романа.
[Закрыть] я была воспитательницей принцессы Теодорады, покойной сестры нынешнего правителя, а теперь я возглавляю штат придворных дам невесты монарха, ее высочества Фрероны Саксонской! Не было ни одной особы женского пола при королевском дворе, которая обошлась бы без моих услуг. А теперь сам король Карл назначил…
– Что вы можете сказать о принцессе Эмме? – спокойно осведомился Ренье, опускаясь в кресло у очага и протягивая над мерцающими угольями тонкие смуглые ладони. Его тяжелые золотые браслеты вспыхнули зловещим багровым отсветом.
Дама Аранбюржа осеклась и взглянула на герцога недоуменно. Даже ее обычное высокомерное выражение сменилось полнейшей растерянностью.
– Ну же, благородная Аранбюржа! Вы ведь знаете всех особ королевского дома, не так ли?
Она пожала плечами. Медленно сложила руки под грудью.
– Ума не приложу, о ком речь. Здесь какая-то ошибка, и лучшее, что вы можете сделать – это отправить меня, принеся извинения, обратно.
К ней приблизился нотарий герцога, византиец Леонтий, словно сошедший с алтарного образа в соборе Аахена, – в складчатой хламиде, кудрявый, с шелковистой бородкой вокруг мягкогубого рта, с глазами, словно сливы, под прямой линией сросшихся бровей.
– Успокойтесь, многоуважаемая Аранбюржа, – голос был вкрадчив, с легким иноземным выговором. – Моего господина интересует дочь короля Эда и Теодорады, вашей воспитанницы, – мир ее праху. Ну же, Аранбюржа! Эмма, принцесса Эмма – единственное оставшееся в живых дитя соперника могущественных Каролингов.
Теперь лицо Аранбюржи вспыхнуло возмущением. Эмма! Да кто сейчас помнит об этой Эмме? Принцесса, о которой никто никогда не говорит!
– Да откуда же мне знать, клянусь Святой Девой!
– Кому же и знать, как не вам, любезнейшая? Всем известно, что дама Аранбюржа знает обо всем, что творится в королевской семье. И вы должны, просто обязаны вспомнить все, что вам известно о дочери короля Эда.
Он говорил мягко, даже мелодично, но почему-то от его сверкнувших в улыбке зубов даму Аранбюржу бросило в дрожь. Она взглянула на Ренье. Какие-то лихорадочные обрывки мыслей путались в голове. Липкий страх делал самоуверенную даму жалкой, она испытывала желание пасть в ноги, молить о снисхождении… Но ведомо ли снисхождение тому, кто погубил молодого Цвентибольда, короля Лотарингии? Да и что она значит в глазах того, кто не убоялся пролить священную кровь Каролинга? Аранбюржа вдруг словно впервые увидела себя здесь – босую, растрепанную, в загаженном платье. И герцог – подбитый мехом плащ, теплые башмаки на ремнях с пряжками до колен, кровавые рубины фибулы[64]64
Фибула – декоративная булавка, служащая для скрепления одежды.
[Закрыть] на плече и в герцогском обруче испускают дьявольский свет… Наверное, так чувствует себя последний раб перед своим господином. Какое уж тут достоинство… И когда один из лохматых мужиков, притащивших ее сюда, забренчал, перебирая, железными орудиями у стены, она вдруг, не помня себя, упала к ногам герцога.
– О светлейший, о всемилостивейший!.. Я…
– Тс-с, – взмахом руки остановил ее Ренье.
Он замер, прислушиваясь. В темное помещение звуки извне долетали лишь через отверстие в дымоходе над очагом. И сейчас, когда все умолкли, ясно можно было различить трубные звуки охотничьих рогов и лай собак.
– Дьявольщина! Неужели охота движется сюда? – пробормотал Ренье. Он резко поднялся. Забросил за плечо полу плаща. От этого движения заметались языки пламени.
– Леонтий, препоручаю толстуху тебе. Выжми из нее все, что нам требуется.
Брезгливо оттолкнув цепляющуюся за его башмаки Аранбюржу, он вышел, громыхнув тяжелой дверью.
После мрака подземелья свет солнечного декабрьского дня ослепил Ренье. Какое-то время он стоял в низкой потрескавшейся арке этой уединенной башни на лесистом склоне, прикрыв глаза рукой. Вскоре послышались шаги, лязг металла, фыркнула лошадь.
– Ваша милость, кажется, охотники погнали оленя в сторону Молчаливой Башни.
Голос был низкий, чуть хриплый. Ренье убрал руку от лица. Его палатин[65]65
Палатин – придворный.
[Закрыть] Эврар Меченый стоял перед ним, держа под уздцы двух позвякивающих сбруей лошадей. Жесткое лицо с кривым носом, багровый шрам на щеке, из-за которого он и получил свое прозвище, длинные, на французский манер, усы свисали вдоль углов рта к подбородку, тронутые сединой волосы и бритый крутой подбородок сильного человека. Когда-то он служил королю Эду, но, оставив службу еще при жизни Эда, уехал в Лотарингию, сделавшись воином у Ренье Длинная Шея. Он давно доказал свою преданность герцогу тем, что стал одним из соучастников убийства короля Цвентибольда. Сейчас именно по его совету Ренье похитил даму Аранбюржу, ибо никто, кроме нее, не мог дать сведений о дочери его былого господина. Только она, эта старая сплетница, любительница посмаковать альковные тайны коронованных особ. Сейчас же Эврар лишь кивнул в сторону прохода Молчаливой Башни – низкая, полуразрушенная, с осыпавшимся парапетом, без единого окна, она стояла здесь с незапамятных времен, но название свое получила не так давно, когда вокруг перестали селиться люди из страха перед тайным судилищем правителей Лотарингии. Лишь лес да каменистые осыпи на склонах окружали башню. И теперь в этом безлюдье слышались звуки рогов и собачий лай.
Эврар Меченый выразительно взглянул на ведущие в подземелье ступени, а затем кивнул в сторону леса.
– Охота движется сюда, господин. Нехорошо, если поползет слух. Аранбюржа, конечно, не бог весть какая важная птица, искать ее долго не станут, но король может забеспокоиться, если узнает, что вы были здесь, когда пропала дама его саксонской невесты.
Для Ренье это все было не столь важно. Короля Карла, прозванного его же подданными Простоватым, он не ставил ни в грош. Куда больше его волновали германцы, стремившиеся покорить Лотарингию, ссылаясь на капитулярии,[66]66
Капитулярии – законы и распоряжения королей Каролингской династии.
[Закрыть] якобы продиктованные их королем-подростком Людовиком Дитя. По ним этот хилый мальчик становился королем Лотарингии, а его феодалы со своими войсками явно намеревались вторгнуться в богатые земли этого королевства, которое Ренье предпочел бы приберечь для себя. Ради этого он и пошел на рискованный шаг – принеся уверения в верности, пригласил в Лотарингию другого Каролинга – правителя западных франков, поманив его наследием предка, Карла Великого.[67]67
Карл Великий – император франков (768–814). Его владения простирались от Испании до Северного моря. Потомки императора Карла в 843 г. разделили его империю, заключив в Вердене договор, послуживший началом образования в Европе трех наций – французской, итальянской и германской. Земли Лотарингии (название произошло от имени короля Лотаря) располагались близ Северного моря и лежали между французскими и германскими землями. Долгие годы их оспаривали друг у друга властители двух этих держав.
[Закрыть] Однако на самом деле Ренье просто балансировал на острие распри между западными и восточными Каролингами, а корону старого короля Лотаря желал видеть только на собственной голове.
Однако Эврар был прав. Время ссориться с Карлом Простоватым еще не пришло. Поэтому Ренье молча вскочил в седло и направил коня туда, откуда раздавались звуки охоты.
Просторы охотничьих угодий под Аахеном были окутаны серебристым инеем. Голодные галки жалобно перекликались среди голых ветвей корявых вязов. Ренье и его приближенный легкой рысью ехали через лес. Герцог покосился на Эврара. Эврар был мелитом – воином-профессионалом. Это становилось ясным при одном взгляде на его фигуру – поджарый, подвижный, сидящий в седле как влитой. Кольчугу он не снимал даже на охоте, а его меч был, пожалуй, не хуже, чем Дюрендаль легендарного графа Роланда. В его рукояти, как утверждал Эврар, заключалась частица мощей какого-то святого из Нейстрии,[68]68
Нейстрия – северные и северо-западные области Франкии.
[Закрыть] но сбруя его коня была буквально унизана талисманами и амулетами, изображающими языческих божков. Ренье не был уверен, что его палатин не наполовину язычник, однако кто из его приближенных мог с чистой совестью называться добрым христианином? Эврар, по крайней мере, предан, и на него всегда можно положиться.
Они спустились в сырую лощину, где бегущие со склонов ручьи образовали небольшое озеро с причудливо изрезанными берегами. От воды поднимался пар. Здесь всадники придержали коней. Гомон охоты слышался уже совсем близко. Не было сомнений, что лов движется в их сторону.
– Почему ты ушел со службы у Эда? – неожиданно спросил Ренье. – Я слышал, что те, кто присягал ему, редко изменяли клятве. А ты ушел, когда он был в зените славы и сам император Арнульф Каринтский[69]69
Арнульф Каринтский (888–889) – император германцев. Во время спора о престоле Франкии между Карлом Простоватым и Эдом Робертином как самый влиятельный из Каролингов того времени выступал третейским судьей.
[Закрыть] признал его власть. Правда, он, чтобы лишний раз не ломать голову, признал и этого скорбного головою Карла.
– Странно, что вас это не заинтересовало тринадцать лет назад, когда я поступил к вам на службу.
– Тогда я был никто, Эврар, и нуждался в любом мелите, имеющем коня и кольчугу. Теперь же я намерен стать королем, а ты мой поверенный и… друг.
Искривив в улыбке губы, он бросил взгляд на мелита. Черные глубокие глаза Эврара сверкнули из-под меховой опушки кожаной островерхой шапки.
– Да, – хрипло проговорил мелит. – Король Эд был великий правитель. Но и жесток был без меры. Даже с Теодорадой, принцессой, которая вышла за него вопреки воле своего опекуна архиепископа Фулька. Что уж говорить о нас, простых вавассорах.[70]70
Вавассоры – служилые люди, личная дружина феодала.
[Закрыть]
Он прищурился на блеск инея на ветках. Его конь нетерпеливо бил копытом, звеня сбруей с побрякушками амулетов.
– Однажды я со своими людьми повеселился в селении одного аббата. Все как обычно. Хлестали вино из его погребов, задирали подолы его крестьянкам, жгли хижины его литов…[71]71
Литы – полусвободные крестьяне, положение которых приближалось к статусу крепостных.
[Закрыть] Аббатишка вроде был из никудышных, да и присягал вовсе не Эду, а Карлу. Однако жаловаться он явился к моему королю. И того словно бес обуял. Кто был ему этот длиннополый поп, а кто я? Но он принял его сторону и нанес мне удар кнутом при всех, как простому рабу, как пахотному черному человеку.
Тыльной стороной ладони он погладил шрам на щеке.
– У Эда был хлыст со свинцовым шариком, вплетенным в конец. Он распорол мне щеку до кости. Я тогда думал, что и глаза лишусь. Эд же лишь бросил через плечо, что впредь мне наука. Этого я не прощу и на смертном одре…
Палатин вдруг привстал на стременах, вглядываясь в заросли на противоположном склоне.
– Клянусь духами… Мессир, олень! Взгляните – олень!
Крупная, светлая чуть не до белизны оленуха, вывалив язык и задыхаясь, одним прыжком вымахнула из кустов. Замерла на миг, увидев вблизи людей, и, откинув голову, рванулась в сторону вдоль ручья.
В тот же миг оба всадника, забыв о разговоре, яростно вонзили шпоры в бока коней.
Тихий лес внезапно огласился шумом появившейся из-за холма охоты. Неистово лаяли, заходились псы, лошади и всадники, тесня друг друга, с треском ломились сквозь подлесок. Ревели трубы, слышался шум трещоток, улюлюканье.
Оленуха неслась по самой береговой кромке вдоль ручья. Бока ее уже потемнели от пота, она была утомлена и явно стремилась к воде. Ренье и следовавший за ним Эврар оба поняли ее намерение и, срезая по склону путь, ринулись к озерцу.
Две крупные поджарые собаки уже почти настигли несчастное животное, одна из них впилась было оленухе в бедро, но последним усилием та рванулась вперед, с разбегу кинувшись в воду и увлекая за собой пса. Миг – и в осевшем столбе брызг возникли две головы. Жертва, подняв над водой влажный нос, отчаянно устремилась к противоположному берегу, собака же вернулась и вылезла на берег, отряхиваясь, но тут же отскочила, уворачиваясь от копыт поднявшегося на дыбы белого жеребца, на котором восседал тучный шумливый человек в белой овчинной накидке и зубчатом венце поверх полотняного капюшона.
– Уйдет, уйдет! – визгливо вопил он. – Эй, лотарингцы, здесь глубоко? Есть брод или надо объезжать?..
Он вдруг осекся, заметив всадников на противоположном берегу.
– Ренье! – закричал он во весь голос. – Ренье, не смейте! Это мой зверь! Королевский зверь!
Герцог обратил на эти вопли не больше внимания, чем на галдеж вспугнутых шумом галок. Спрыгнув с коня и на ходу выхватывая длинный охотничий тесак, он уже спешил туда, где тяжело выбиралась из воды оленуха.
Будь это самец-олень, он бы в последнем усилии попытался защитить себя рогами. Но затравленная самка после того, как холодная вода окончательно лишила ее сил, лишь рухнула на колени, подняв на охотника огромные, полные слез глаза.
«Почему олени плачут, как люди, перед смертью?» – подумал Ренье, чтобы хоть как-то отвлечься от воплей с другого берега. Рывком опрокинув на спину животное, он придавил его коленом и так быстро и твердо полоснул по вздрагивающему горлу, что клинок рассек плоть едва не до позвонков.
– Моя! Моя! Она была моя! – орал король.
Ему наконец-то удалось одолеть брод, и, соскочив с лошади, он кинулся к трупу животного.
– Вы специально это затеяли, Длинная Шея! Ваши люди нарочно гнали ее сюда, в заранее обусловленное место, где вы уже поджидали! Вы просто хотели отомстить мне после отказа отдать вам малышку Гизелу!
Карл невольно отпрянул, ибо герцог шагнул к нему навстречу с окровавленным дымящимся тесаком. Он даже лишился голоса на миг, только пучил глаза и отдувался, когда Ренье, притянув его к себе, неспешно отер лезвие о белый мех королевской накидки и хищно осклабился:
– Теперь вы в крови, как и я. Как узнать, кто из нас расправился с оленухой? А вы, государь, примите ее от меня в дар. Белый олень – священное животное. В Лотарингии говорят, что это зверь эльфов. Возможно, я уберег вас от мести лесных духов, не позволив пролить ее кровь.
Карл невольно поднял руку для крестного знамения, но, увидев усмешку в глазах Ренье, понял, что его дурачат. Исподлобья, снизу вверх, король взглянул на герцога.
Карл Каролинг, прозванный в народе Простоватым, мало походил на своих великих предков. Будучи ниже среднего роста, он, еще не достигнув тридцати, заметно располнел, ходил вразвалку, втягивая голову в плечи. Рожденный уже после смерти своего отца Людовика Заики, он, если можно так выразиться, рос на задворках двора. Должно быть, именно с тех пор у него и появилась эта неуверенность в себе, которую не могли стереть и несколько лет пребывания у власти. Он словно всегда помнил, что, отстранив его, прямого наследника, знать избрала королем его дядюшку Карла Толстого,[72]72
Карл Толстый (ум. 888) – под его властью на короткий срок были объединены части империи Карла Великого. Но он оказался не в состоянии дать отпор отрядам опустошавших его земли викингов, был низложен, оставлен своими подданными и вскоре умер.
[Закрыть] потом его потеснил герой осады Парижа Эд, сын возвысившегося из простых воинов графа Роберта Сильного.[73]73
Париж в 80-е гг. IX ст. подвергся двухгодичной осаде, во время которой отличились братья Робертины – Эд и Роберт. Эд после этого был возведен на трон Франкии.
[Закрыть] И хотя еще при жизни Эда его, в пятнадцатилетнем возрасте, и короновали, до самой смерти Робертина он не чувствовал себя истинным монархом. Да и сейчас его феодалы мало считались с ним, во многие франкские земли он мог въехать только с разрешения их истинных властителей. Герберт Вермандуа занял земли меж королевским доменом и Фландрией, Вильгельм Благочестивый распоряжался в Аквитании, Ричард Отенский считал себя полноправным хозяином Бургундских владений. А большей частью Нейстрии правил младший брат Эда – Роберт Парижский, или Нейстрийский, как его именовало большинство подданных. Нейстрийский – хотя Нейстрия исконное владение благородных Каролингов! А этот засевший на Сене язычник Ролло, который даже не удосужился принять послов Карла, обменивается с Робертом посольствами, словно никакого иного короля и знать не хочет! Унизительно, когда даже варвар не склоняется перед святостью власти Каролингов. Именно поэтому Карл и был вне себя от радости, когда Лотарингия приняла его сторону в борьбе с Эдом, а позже герцог Ренье Длинная Шея пригласил его в этот край – сердце былой империи его предка Карла Великого – и предложил свою службу. От радости Карл даже не придал значения тому, что Ренье замаран кровью Каролинга Цвентибольда. И тем не менее с этим лотарингцем он всегда испытывал то же чувство, что мышь перед котом.
Вот и сейчас Ренье – высокий, поджарый, с широкими плечами и мощной шеей, с коварной ухмылкой на змеящихся губах, глядит на Каролинга… Карл же жалок – лоб покрыт бисером пота, взмокшие рыжеватые кудряшки слиплись, лицо раскраснелось, вздернутый нос без спинки утопает среди пухлых щек, неопределенного цвета глазки недобро выглядывают из-под тонких, едва обозначенных бровей. Совершенно тщетно он пытается придать себе горделивый вид.
– Почему вас не было на утренней мессе вместе с вашим королем? Вы не присутствовали также при выезде на охоту. Вы действительно поджидали нас здесь? Кстати, и ваш сын Гизельберт не явился приветствовать нас. Неудивительно, что у вас во дворце царят такие порядки! Моя невеста жалуется, что пропала ее статс-дама, благородная Аранбюржа, и едва удалось подобрать ключи к сундукам с платьями принцессы. Подойдите сюда, любезный граф Альтмар, подтвердите мои слова. Во дворце все с ног сбились, подыскивая, во что бы одеть Фрерону…
Словно ища защиты от Ренье, Карл жался к своему фавориту, рослому, светловолосому графу. Уже давно было замечено, что Карл охладел к прелестям дам и все чаще льнет к таким вот рослым крепким придворным. Нынешний его фаворит из простого стражника у дверей королевской опочивальни в считанные недели стал графом Аррасским. Оттого-то знать и настояла, чтобы король ради продления рода обручился с саксонской принцессой. Но даже на встречу с невестой Карл прибыл рука об руку с дорогим его сердцу Альтмаром. Сейчас этот новоиспеченный граф лишь тупо улыбался и твердил что-то насчет того, что оленуха и в самом деле слишком светлая, и королю, пожалуй, и в самом деле не стоило проливать ее кровь.
Ренье же, проигнорировав слова Карла об исчезновении дамы Аранбюржи, проговорил:
– Не гневайтесь на Гизельберта, государь. Я уже говорил вам, что мальчишка остался в Вердене по причине нездоровья. Меня же в самом деле не было сегодня с утра во дворце Аахена. Но мой канцлер архиепископ Ратборд, похоже, неплохо справился с подготовкой к охоте. Я же оказался у вас на пути случайно. Я ехал из аббатства святой Моники, где покоится прах моей незабвенной супруги Альбрады – да будет земля ей пухом. Ведь сегодня день Пресвятой Богородицы,[74]74
8 декабря.
[Закрыть] и я возымел желание вознести молитву над ее могилой.
И герцог набожно перекрестился.
Однако Карл насмешливо прищурился.
– Как это трогательно, клянусь благостным небом! Наверное, вы просили у духа своей жены прощения за то, что, не прошло и месяца со дня ее кончины, как вы уже просили руки моей дочери Гизелы?
Ренье почувствовал, как в нем вскипает злость. Уже второй раз этот коротышка Каролинг при посторонних намекает на его неудачное сватовство. Герцог перестал улыбаться и резко шагнул вперед. С силой, которую, казалось, трудно ожидать в его не слишком массивном теле, он поднял тучного Карла и почти швырнул в седло, да так, что у того лязгнули зубы.
– Теперь можете наслаждаться зрелищем, как собаки будут пожирать кишки оленя. Я же покидаю вас, государь. Мой канцлер позаботится о том, чтобы пир во дворце прошел достойно.
Теперь он и сам вскочил в седло и поехал прочь. Эврар, до этого державшийся в стороне безмолвно, как тень, двинулся следом.
– Куда теперь? – спросил он, когда они отъехали на достаточное расстояние. – Вернемся узнать, как обстоят дела в Молчаливой Башне?
Ренье отрицательно покачал головой.
– Нет. Ты поедешь туда один. Я же двинусь к Святой Монике. Мне надо показаться там, дабы глупые монахини могли впоследствии подтвердить, что сегодня я молился на могиле супруги.
– А как же Аранбюржа? Разве вас уже не волнует то, что она наверняка сообщила?
– Ты глуп, Эврар, – отрубил герцог. – Леонтий способный человек и сделает все без меня. Но ты приедешь за мной, когда у вас будет что поведать.
Ударив шпорами коня, он двинулся вверх по склону в сторону монастыря.
Бревенчатая постройка монастыря Святой Моники располагалась на самой вершине холма. Здесь Ренье немного помедлил, глядя вниз, в долину, где покоился, как жемчужина в цветке, Аахен. Дымы хижин поднимались над старыми стенами города, солнце блестело на крестах храмов, озаряло величественный восьмигранный купол главного собора. Христианский мир по сей день дивился этому чуду, возведенному Карлом Великим из мощного камня и мрамора, когда он избрал Аахен столицей своей империи. Там, под полукруглым сводом базилики, среди ослепительно совершенных колонн покоился прах великого императора. Паломники падали ниц при виде этого великолепия. Карл Простоватый, когда впервые увидел гробницу знаменитого предка, даже прослезился. Да и сейчас, когда с вершины холма Ренье глядел на купола и коньки крыш города, он испытывал щемящее сладкое чувство. Лотарингия, сердце христианского Запада, колыбель Каролингов! Орел на высоком шпиле главного собора сверкал, как драгоценность.
– Все дьяволы преисподней! – вскричал герцог этой земли. – Клянусь ликом Господа, я скорее покроюсь проказой, чем кому-либо уступлю этот край! Скорее я сдохну как пес, чем позволю другому надеть корону Лотаря!
Ренье Длинная Шея был глубоко убежден, что достоин этого венца. В жилах его тоже текла каролингская кровь, и он по матери был внуком императора Лотаря I. Когда-то его отец, простой мелит, возвысился при посредстве брака на похищенной им принцессе Эрменгарде. Отсюда и пошло величие рода Ренье. Все, кто роднился с Каролингами, тотчас поднимались на недосягаемую высоту по сравнению с остальными смертными. Ренье же был честолюбив вдвойне. Дерзкая кровь отца-воина смешивалась в нем с несокрушимым высокомерием его матери. Его наследственные земли лежали среди земель исконных Каролингов, его предков. Он был графом Эно, Эсбей и Лимбурга, владетелем нижнего течения Мааса, богатых угодий в Геннегау, Газбенгау, Арденнах, светским аббатом Эхтернаха и Ставло. Он рано почувствовал вкус к власти. Даже когда император Арнульф прислал править в Лотарингии своего бастарда Цвентибольда, Ренье не лишился своего положения. Кто такой был Цвентибольд? Он явился в эти земли, не имея никаких связей, не пользуясь ни малейшей поддержкой мятежных лотарингских феодалов, распоряжающихся здесь всем. Однако уже тогда они считались с Ренье, даже боялись его. Он был жесток и смел, к тому же ему было не занимать знания людской природы и прирожденного умения повелевать. И он был их земляком, с которым стоило считаться. А то, что Цвентибольд все же смог возвыситься и даже нацепить венец Лотаря – это лишь потому, что Ренье все это время был занят борьбой с норманнами у побережья. Когда он вернулся, Цвентибольд уже прочно обосновался в Аахене, окруженный войсками отца-императора. Но Ренье и тут не растерялся. В считанные дни он стал его ближайшим другом и советчиком. Тогда же он был пожалован титулом герцога и стал фактическим правителем страны. Цвентибольд оказался мальчишкой, погрязшим в пьянстве и разврате. Ренье же, давно понявший, что нет ничего слаще ощущения собственной власти, упивался своим могуществом, заставляя трепетать перед собой, и был крайне щепетилен в вопросах престижа этой власти. Поэтому он, видимо, и не сдержался, когда хмельной Цвентибольд при свидетелях запустил в него ночным сосудом.
Потом испуганные придворные толпились у дверей королевской опочивальни, вслушиваясь в отчаянные вопли молодого короля, Ренье вышел оттуда мрачный как туча, поправил съехавшие запястья на руках, сел на коня и уехал. Цвентибольда, заплаканного и дрожащего, обнаружили забившимся в угол за камином. Ренье избил его до крови, а сверх того еще и помочился на священную особу Каролинга. Когда Цвентибольд опомнился, он принял решение мстить. Лишив верного Ренье всех титулов и владений, он отправил ему повеление в недельный срок покинуть королевство. Ренье не реагировал на это, а когда Цвентибольд, собрав войска, двинулся на герцога войной, тот попросту укрылся в своем имении в Арденнах, среди лесов и болот, куда невозможно было вести конную армию. Там он и выжидал, слишком хорошо зная этого недалекого мальчишку, чтобы не понимать, что в короткое время тот сам настроит против себя всю Лотарингию.
Цвентибольд же словно обязался выполнить все, что предвидел Длинная Шея. О его бесчинствах толковали по всему королевству – он жег усадьбы, врывался со своей сворой в монастыри, казнил духовных особ. В конце концов его оставили даже приближенные и духовник. К Ренье в Арденны прибыли послы, заклиная спасти королевство от антихриста. Время Длинной Шеи пришло. В Германии скончался Арнульф Каринтинский. Ребенку-королю Людовику и дела не было до старшего брата-бастарда. И тогда Ренье решился.
Цвентибольд был убит в незначительной стычке, направляясь проведать в отдаленном замке свою королеву Оду. Его похоронили в аббатстве Слостерн, и все королевство, казалось, вздохнуло с облегчением. Ренье уже чувствовал себя королем. Но тут его стали допекать германцы, и в противовес им он призвал Карла западных франков, впрочем, тогда же и поняв, что хоть и отстоял королевство, стравив две могучие державы, его время примерять венец Каролингов отдалилось. Карл был в восхищении, получив земли, в которых короновался его дед Карл Лысый,[75]75
Карл Лысый (ум. 877) – император франков. После Верденского договора владел территорией западных франков – впоследствии королевством Французским.
[Закрыть] и тоже почти уже чувствовал себя императором. Германцы же по-прежнему считали королем Лотарингии своего неразумного Людовика Дитя.
Ренье снова и снова выжидал. Впрочем, теперь не терпеливо, а раздраженно. Он был уже немолод, и хоть силы и гибкость еще не покинули его членов, все чаще ныли по ночам старые раны, да и лоб до темени оголился, начинали серебриться виски, прежде цвета воронова крыла. По сути, он был подлинным правителем этой земли. Но всякий раз, въезжая в имперский Аахен, слыша перезвон его колоколов и выстаивая мессу в пышном соборе Карла Великого, он спрашивал себя – сколько же еще? Доколе ждать, когда он ощутит на голове тяжесть венца Лотаря? Но теперь, когда франков терзают набеги северных викингов, а германцев истощают орды мадьяр, кажется, снова близко его время. Дело за малым. Ему нужна супруга, принцесса королевского рода, брак с которой позволит ему стать равным с монархами Европы.
Обо всем этом Ренье размышлял, одиноко сидя над гробницей жены. Тело герцогини Альбрады покоилось в маленькой часовне аббатства Святой Моники. Ее воздвигли второпях – стены из неотесанных камней еще пахли сыростью и свежей штукатуркой. Помещение было крохотное – двадцать шагов в длину и пятнадцать в ширину, с единственным окном за алтарем. Скромная поминальная часовня с могильной плитой у алтаря и подставкой в торце надгробия для преклонения колен. Отослав монахинь, менявших масло в лампадах, герцог в одиночестве прочитал молитву и уселся, обхватив колени сцепленными руками. Ему всегда недоставало благочестия. Зато его покойная супруга была сущей святой. При жизни он не придавал ей никакого значения. Маленькая и неприметная, она стала его женой, едва ей исполнилось тринадцать. Ему же было тогда под тридцать. Ренье взял ее в супруги из-за того, что она была дочерью одного из влиятельных лотарингских баронов, которого герцог стремился сделать своим сторонником. Спустя год она подарила ему сына. Гизельберт был крепким парнишкой, но своенравным и упрямым. Правитель Лотарингии с трудом справлялся с собственным сыном. Вот и сейчас этот паршивец явно пренебрег волей отца, не пожелав явиться в Аахен для свидания с королем Карлом. Пришлось выдумать байку о его болезни, хотя Ренье редко встречал таких крепышей, как Гизельберт. Зато Альбрада всегда была слаба и болезненна. Родив в раннем девичестве ребенка и едва не умерев от родов, она весь остаток жизни словно бы чахла, посвятив себя богоугодным делам, посещая приюты, жертвуя на постройку лечебниц. Ренье редко навещал вечно недужащую супругу, благо, красивых и крепких женщин для него всегда хватало. Самое яркое воспоминание Альбрада оставила о себе, выкупив его из плена у варвара Ролло. Ренье полжизни потратил на борьбу с этим викингом, бесчинствовавшим в устьях Рейна и Мааса, а когда несколько лет назад оказался у него в плену и впервые встретился лицом к лицу, то был поражен – насколько же молод его давний враг. Ролло был весел, подшучивал над пленным противником, однако порой извлекал его из выгребной ямы, где держал, и сажал с собою за пиршественный стол. Ренье всякий раз с изумлением разглядывал этого свирепого викинга, которого, казалось, знал уже лет пятнадцать. За столом Ролло был дружелюбен, щедр и беспрестанно ласкал красивых лотарингских девушек, которым, кажется, не так и плохо приходилось в объятиях молодого язычника, хотя и поговаривали, что красота жены Ролло не знает себе равных. Но однажды, когда Ролло призвал герцога к столу, Ренье увидел посреди зала свою маленькую, насмерть испуганную жену. В первый миг он едва не зарычал, ослепнув от ярости. Пусть Альбрада ничего не значила в его жизни, но она была его венчаная супруга, мать его наследника, и, увидев ее среди викингов, он ощутил почти физическую боль. Однако оказалось, что Альбрада явилась, чтобы выкупить его.
