Текст книги "Ассасин"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Она стояла рядом и внимательно смотрела на короля. Ее огромные иконописные очи мерцали искрами подобно звездному небу.
– Вам плохо, мой цезарь? Вас что-то гнетет? О, мое сердце рушится от желания помочь вам.
Ричард невольно улыбнулся. Подумал, что Джоанна все-таки умница, раз за это время научила Деву Кипра довольно неплохо разговаривать на лингва-франка. Но ее ошибки в речи все же забавны.
– Идемте, я провожу вас, мой цезарь. – Царевна оперлась о его руку. – А вы поведаете мне о своих горестях.
Конечно, Ричард не собирался посвящать ее в свои проблемы. Она киприотка – ценный трофей и дочь врага, которого он пленил. Но то, что она шла рядом и так мило что-то лепетала… От нее исходил сладкий дурманящий аромат южных цветов, и Ричард вдруг подумал, что совсем неплохо прогуляться лунной ночью над сияющим морем в компании красивой женщины. Пусть и обладающей не совсем привычной для него красотой – слишком рослая, крепкая, слишком крутобедрая… Ричард поймал себя на том, что не сводит глаз с ее маленьких ступней в блестящих башмачках, порой выглядывающих при ходьбе из-под легкого подола. Да и ткань была столь тонкой, что при каждом шаге облегала ее ноги до самого паха.
В голове Ричарда загудело. Нет, ему пора раскланяться с киприоткой, это будет правильно. Но Дева Кипра невозмутимо прошла с ним в его покой мимо застывших с копьями стражников, опустилась перед ним на колени и по церемониалу, когда дама помогает рыцарю раздеться, стала снимать его пояс, отстегнула и отставила в сторону его большой меч.
Пока Ричард отсутствовал, в его покое уже побывали слуги и поставили зажженные свечи. От света голые каменные стены стали казаться уютными, покрытое львиными шкурами широкое ложе манило… И этот густой цветочный аромат, исходящий от киприотки, ее длинные ресницы и сосредоточенно сдвинутые брови, когда она возилась со шнуровкой на его тунике… Она вроде как хмурится, но ее маленький яркий рот таит в себе сладкую улыбку. И сам, наверное, такой сладкий…
Ричард тряхнул головой, отгоняя подобные мысли, и поймал руку царевны.
– Довольно. Я не смею требовать от вас большего.
Это было правильно. Он женатый человек, он не собирается грешить. Однако Ричард сознавал, что появление Девы Кипра отвлекло его от горестей, причиной которых стал Филипп.
– Мне уйти?
Теперь она смотрела на него с вызывающей улыбкой. Потом стала стягивать расшнурованную тунику с его плеч. Кожа короля светилась бронзой в золотистом пламени свечей, тонкие линии старых шрамов проступали на широкой груди. И она гладила их так ласково… Ох, ну и шлюха! Нет, Ричард презирает таких! И сейчас он ей прикажет…
– Ты горевал, мой цезарь? – лепетала нежным голоском Дева Кипра.
Какая же она, к дьяволу, дева! И Лестер, и Онфруа де Торон с ней… да и мало ли кто еще?
– Я хочу развеять твою печаль, Ричард Английский, – потянувшись к нему, прошептала царевна у самых его губ. Ее большая грудь терлась о его кожу, ее запах дурманил.
И вместо того, чтобы выпроводить ее, Ричард вдруг с силой впился в ее рот. Она же заурчала, как сытая довольная кошка.
Таких женщин у Ричарда давно не было. И он словно забыл обо всем, когда они катались по ложу, сплетаясь яростно и страстно, сливаясь в экстазе… Ее восторженные крики нравились Ричарду. Он и сам не сдержал невольного возгласа в момент наивысшего наслаждения.
– Все, а теперь ты должна уйти, – сказал он через время, стараясь придать голосу полагающуюся строгость.
Он был весь мокрый, влажные пряди его золотисторыжих волос прилипли к широкому лбу. Опершись на локоть, Ричард смотрел, как Дева Кипра, нагая, собирает свои разбросанные по полу вещи. Сколько плоти – светлой и золотистой одновременно, сколько рассыпавшихся курчавых волос. И там, в паху, у нее так густо… Ричард опять ощутил желание и, вопреки собственным словам, не дал ей уйти.
Все же под утро он настоял, чтобы киприотка оста вила его. Запоздалые угрызения совести шевельнулись в душе. Но он подумает об этом потом. И утомленный Ричард заснул глубоко и спокойно.
С утра он отправился к своему капеллану отцу Никола каяться. Обещал, что подобное больше не повторится.
– Вы взялись за святое дело, Ричард! – восклицал его маленький капеллан. – На вас милость Господня, а вы грешите… Конечно, я буду замаливать ваш грех, но вы дадите мне слово, что более никогда…
– Никогда. Слово Ричарда Плантагенета!
На следующий день Ричард словно не замечал Деву Кипра. Да и она держалась скромно, когда во время мессы стояла в полуразрушенной церкви Святого Петра подле Джоанны де Ринель. Ричард обратил внимание, что его кузина выглядит бледной и будто истаявшей. Здорова ли она? Надо будет переговорить с Джоанной.
Но пока его ждали дела. И едва он вышел после мессы, как новости сразу же заставили его забыть и о царевне с Кипра, и о Джоанне де Ринель. Оказалось, что Саладин приказал разрушить церковь Святого Георгия в городе Лидда, расположенном на дороге в Иерусалим.
Ричард был поражен. Как так, ведь даже мусульмане почитают святого воина Георгия, называя его Джирджу! И вот могила этого великого святого осквернена…
– Это в наказание мне! – воскликнул в отчаянии Ричард. – О, великий святой Георгий, покровитель Англии! Как я мог такое допустить!
Стоявший рядом Лестер стал его успокаивать, говорил, что они немедленно отправятся в Лидду, выбьют оттуда мусульман и займутся восстановлением церкви.
Этот английский граф был все же славный парень.
Ричард почувствовал облегчение.
– Мы отправляемся немедленно!
При виде удручающих руин церкви Святого Георгия Ричард пришел в неистовство. И как же он был жесток и непримирим к схваченным в святом месте разрушителям! О, его ярость не знала предела, и долго еще матери-мусульманки будут пугать страшным Мелеком Риком своих детей!
Роберт Лестер пытался утешить Ричарда, говорил, что это не его вина.
– Ты ничего не понимаешь. Я согрешил… Я – вождь крестоносцев, связался со шлюхой.
– Ну, тут я не могу тебя осуждать, Дик. – Граф обнял короля за плечи. – Но вот что я тебе скажу: легче святому Себастьяну сбежать от расстрельного столба, чем мужчине от этой гречанки. Уж я-то знаю.
Ричард отшатнулся.
– Откуда тебе известно?
– Ну, знаете ли, мой король, такие дела в тайне не хранятся.
Ричард был удручен. Надо, чтобы о его грехопадении скорее забыли. Куда бы ему услать эту Деву Кипра?
Пока же он потребовал, чтобы никто не смел распространяться на этот счет. Хотя Лестер прав: разве такое утаишь?
По возвращении в Яффу Ричард неожиданно заметил среди шатров крестоносцев пестро обряженных женщин. Ну да, конечно, итальянские корабли, то и дело прибывающие в Яффу, полны не только припасами и оружием, на них могут приплыть и пассажирки подобного толка. И хотя воины, завидев проезжающего мимо лагеря короля, поспешили закрыть собой девок (все знали, как сурово относится к этому английский Лев), Ричард не проронил в их адрес ни слова и даже отвернулся. Как он мог упрекать солдат, когда сам… согрешил.
А на следующий день в Яффу прибыли королева Беренгария и Иоанна Плантагенет.
Королева стояла на пристани в развевающемся на ветру бордовом платье и легкой светлой накидке. Она показалась Ричарду такой маленькой, но такой гордой в своей высокой короне с зубцами-лилиями и полоскавшемся светлом покрывале. Его королева, его жена!
Карие глаза Беренгарии светились любовью. Ричард даже не представлял, как его обрадует ее приезд. Он спешно подошел к ней и, не позволив супруге преклонить колени, стремительно обнял. И тут же почувствовал, как маленькая королева вырывается.
– Во имя самого Неба, Ваше Величество! На нас смотрят!
Ричард отступил, а тут еще заметил капеллана Никола, его строгий взгляд и сурово поджатые губы. Настроение Ричарда стало резко портиться.
И все же он не показал Беренгарии своего смятения. Он провел ее по стенам Яффы, показал размах строительных работ, поведал о схватках с сарацинами. Беренгария ахала и крестилась, а вот его сестра Пиона была просто в восторге.
– Как тут красиво! Сколько зеленых деревьев, какие яркие цветы! Настоящий райский сад. А мы столько времени томились в этой пыльной Акре!
Ричард был рад сестре. Умница Джоанна приготовила для дам короля прелестные покои, там уже все занавесили коврами, расставили на террасе диваны с множеством подушек, на инкрустированных ценными породами дерева столиках их ожидали изысканные яства. Ричард постарался не обращать внимания, как на него порой поглядывает Дева Кипра, да и Лестер молодец, отвлек гречанку, а там и вовсе увел ее в дальние покои.
Ричарду сразу стало легче. Он любовался Беренгарией, он желал ее. Пыл, какой пробудила в нем киприотка, был нечистой страстью, за которой сразу последовала кара. Но теперь Ричард будет спать только со своей королевой. Ибо, как учил святой Павел, «лучше жениться, чем сгорать в огне желаний».
Когда вечером он пришел в покои жены, Беренгария, уже одетая для сна, с распущенными по спине каштановыми волосами стояла коленопреклоненной и молилась у аналоя. Ричард скинул халат и стал ждать ее, сидя на постели в одной рубашке. Ждал он долго, но не осмеливался тревожить супругу. И постепенно в его душе стало нарастать глухое раздражение. Они так долго не виделись, он пришел, чтобы исполнить свой супружеский долг, а королева будто и не замечает его. Она всегда подолгу молится и всегда в плотной тяжелой рубашке. По сути, за все время их супружества Ричарду так ни разу и не довелось видеть ее прелестей. И в голову ему стал проникать совсем иной образ – нагая пышнотелая киприотка стоит на коленях и собирает разбросанные в порыве страсти одежды. Это воспоминание и смутило, и возбудило Ричарда. Но Беренгария все еще молится…
Ричард рывком опрокинулся на ложе и отвернулся к стене. Даже когда Беренгария легла рядом, он не стал ее трогать, уснул. Но ближе к рассвету королеве представился случай осенить себя крестным знамением и прошептать молитву под горячим телом мужа.
И все же Ричард был необыкновенно ласков и предупредителен с женой. Он по-прежнему был вынужден подолгу отсутствовать, ездил то в Аскалон, то на рейды в окрестностях, то отправлялся проследить, как идет восстановление церкви в Лидде, которую он велел отныне называть не иначе, как городом Святого Георгия. Занимался он и воинскими упражнениями, но после них, приняв ванну, чистый, расчесанный, нарядный – настоящий король и образец рыцарства, – поднимался в покои дам. Там наигрывал на лютне его любимый менестрель Блондель, играла с Лестером в шахматы Джоанна, ее супруг рассказывал смеющимся Пионе и Беренгарии какие-то забавные истории, и непонятно было, что их больше забавляет, его россказни или то, как он забавно шепелявит. Дамы жалели пострадавшего в бою рыцаря, как жалела его и помирившаяся с Обри Джоанна. Правда, как сообщили Ричарду, живут супруги де Ринель по-прежнему врозь.
Но Ричард не хотел вмешиваться в чьи-то отношения. Достаточно того, что сейчас в его семье все в порядке. И он усаживался у ног своей королевы, слушал пение Блонделя, смотрел, как красиво мерцают жемчуга, вплетенные в длинные косы жены. Он любил Беренгарию, ему нравились ее кротость, негромкий голос, готовность всегда соглашаться и то добродушие, с которым она подчинялась любому проявлению его воли. Впрочем, может, он переоценивал эту покорность и добродушие?
Эта мысль пришла к Ричарду, когда однажды, поднявшись в спальню к супруге, он неожиданно наткнулся на запертую дверь. И сколько бы он ни стучал и ни окликал королеву, в ответ ему была тишина.
Озадаченный, он спустился на выходившую к морю террасу, где обычно любили проводить вечера дамы, и еще издали услышал там крики и плач. Но едва он появился… Иоанна, ярко блестя глазами, шагнула к нему из-за портика в покой, потом появилась и Джоанна, пытавшаяся успокоить Пиону, но замершая при виде Ричарда.
– А Ее Величество разве не с вами?
Он шагнул за колонну портика и увидел сжавшуюся в углу за лимонным деревцем в кадке Деву Кипра. Как ей удалось забиться в это пространство с ее-то комплекцией? А еще он заметил, что гречанка растрепана, ее ворот порван, на щеках горят алые пятна, будто ее били по щекам.
То, что так и было, он понял, когда Дева Кипра кинулась к нему и обняла его колени.
– О, царь мой! Защити от гнева Пионы. Даже добрая Джоанна не смогла ее оттащить, когда она, словно злобная фурия, накинулась на меня.
– Ты еще обними и утешь эту похотливую девку! – шипела сзади Пиона. – Бесстыдница! Да и ты хорош! О, Ричард, как ты мог так разбить сердце нашей доброй Беренгарии? И это ты, мой брат, лучший из королей, которым я всегда гордилась и чья честь являлась образцом для всего воинства Христова!
Итак, им все известно. Ричард велел дамам разойтись и приказал слугам переселить царевну. К Беренгарии он больше не пошел. Но когда попытался поговорить с ней на другой день, захотел уверить, что только она его богоданная жена и возлюбленная, королева едва отвечала и выглядела при этом великомученицей. А тут еще и гневная Пиона не отстает. И рыдает, моля о защите, Дева Кипра. Хорошо, что Джоанна де Ринель ничего не требует. Ричарду даже показалось, что она жалеет своего августейшего кузена, но помочь в этой ситуации ничем не может. У самой проблемы с супругом.
Удрученный Ричард весь этот день провел на военных тренировках, но гнетущее настроение не покидало его. Все эти женщины… Как хорошо было, когда они шли маршем к Яффе и его волновала только война.
В какой-то миг ему сообщили, что в Яффу прибыл посланец от султана Саладина.
– Ну, хоть что-то отвлечет меня, – с облегчением произнес Ричард и отложил в сторону цепь, с которой упражнялся.
Он облился водой, велел подать себе свежую одежду и, водрузив на голову венец, стал подниматься по ступеням на стену, чтобы взглянуть на посыльного от Саладина. Увидев его, король просиял.
– О Небо! Да это же сам Малик аль-Адиль, брат султана и самый веселый мусульманин во всей Палестине! Как же я тебе рад, приятель!
Глава 9
Никея. Малая Азия. Октябрь
Несмотря на то что была уже середина осени, над Никеей светило солнце и за оградами благоухали сады. Могучие башни города в этот ясный вечер казались золотистыми, в городе царила обычная суета, слышались выкрики торговцев, цокот копыт по плитам улочек, из открытых дверей таверн доносился запах специй и прогорклого масла.
Колокольный звон еще гудел над Никеей, прихожане выходили из собора Святой Софии, отчего на площади перед увенчанным куполом храмом образовалась скученность и двум приезжим пришлось попридержать коней и посторониться, чтобы дать пройти прихожанам.
– Сколько раз я возвращался в этот город! – вздохнул Мартин, окидывая взором пеструю толпу, черепичную крышу базилики Святой Софии, кипарисы и пальмы по обе стороны от нее. Ему все здесь было мило. – Надеюсь, этот приезд будет последним и моя судьба решится.
Он тронул повод своего нового вороного скакуна и свернул в улочку, ведущую в сторону иудерии, квартала, где в Никее селились местные евреи. Мартин торопил коня, принуждая прохожих сторониться.
– Да не спеши ты так, Мартин, – сказал догнавший приятеля рыжий Эйрик, даже перехватил звенящие поводья его коня, сдержал, позволяя пройти священнику в высокой камилавке. – Голову-то не теряй от радости, малыш. Мы уже дома, и все плохое в прошлом.
О, это так! Они справились с заданием, они вернулись, теперь все будет по-другому. Мартин даже выглядел сейчас не как наемник, а как знатный вельможа – в длиннополом скарамангии [38]38
Скарамангий – длинное парадное одеяние знатных особ в Византии.
[Закрыть]из переливающейся серебристо-белой парчи, в шелковом шафрановом плаще, скрепленном на плече богатой сверкающей брошью. Волосы молодого человека, напомаженные по византийской моде и зачесанные назад, открывали его красивое лицо с высокими скулами, волевым подбородком и яркими голубыми глазами под плавными дугами бровей. Когда он весело оглянулся на Эйрика, в его лице не было ни намека на обычную скрытность и замкнутость, наоборот, оно осветилось лучезарной улыбкой. – Я понимаю, что мы почти приехали, дружище. Но от этого мое нетерпение только усиливается.
Эйрик понимающе посмеивался. Ну да, ну да. Особенно если учесть, как долго они добирались в Никею. Сперва плыли на лодке, пока не причалили близ Кесарии, где приобрели лошадей, а затем поехали в Акру, где смогли устроиться на одном из отбывающих пизанских торговых судов. Но именно тогда, во время плавания, Эйрик понял, что, казалось бы, пустячная рана Мартина на бедре стала причиной осложнений: его друг весь горел, терял силы и, наступая на ногу, испытывал сильнейшую боль. Корабелы-пизанцы собирались сделать остановку на Кипре, и там Эйрик почти на руках снес раненого приятеля на берег. Он выдал его за пострадавшего в бою при Арсуфе крестоносца, и тамплиеры, узнавшие от них о великой победе над Саладином, сразу взялись лечить Мартина, даже не подозревая, что их подопечный недавно бежал из плена их собратьев по ордену.
Рана Мартина была в неважном состоянии, лечение затянулось, но все же к началу октября молодой рыцарь смог продолжить путь. Ему не терпелось как можно скорее оставить Кипр – он опасался, что кипрские храмовники получат вести от маршала де Шампера, да и на самом острове было неспокойно: местные жители, недовольные властью кучки суровых храмовников, всячески выказывали им неповиновение, и было похоже, что они готовы сделать все возможное, чтобы скинуть их власть. Но не только это торопило Мартина. Впервые за последнее время он наконец почувствовал себя свободным, не связанным заданием, его ничто не задерживало, он все выполнил и теперь спешил к своей невесте. О прошлом Мартин старался не думать. Скорее в путь, скорее к друзьям-евреям, где его ждет Руфь… О, как важно, когда тебя кто-то ждет! Руфь казалась ему итогом его полной превратностей судьбы, олицетворяла для него тихое пристанище, была его главным призом, будущей женой, семь ей… Именно с Руфью он наконец забудет ту, другую, которая смутила его ум и сердце… которая спасла его с риском для себя, несмотря на все его предательства.
Нет, прошлое уже не имело над ними власти! И едва Мартин пошел на поправку, они с Эйриком сели на первое же судно, направляющееся в Константинополь: в столице ромеев у Мартина был богатый дом, его люди, слуги. Там он окончательно оправился от ранения, передохнул, привел себя в порядок и отправился в Никею.
В Константинополе Эйрик одно время подумывал первым съездить в Никею и разузнать новости. Однако Мартин хотел, чтобы его приезд был для всех неожиданностью. Да и не собирался он долго тянуть, сам спешил к своим друзьям, к своей милой… И вот они здесь.
Мартин даже не стал дожидаться, когда стемнеет, и смело проехал по мощеным улочкам иудерии к дому Ашера бен Соломона. Ему было все равно, что о нем подумают прохожие, видевшие, как он, по виду христианин, останавливает коня у калитки со звездой Давида. Плевать на всех! Он вернулся домой! И вообще, Мартин намеревался в самое ближайшее время пройти обряд посвящения и стать евреем.
Молодой человек просто сиял от счастья, когда почти с благоговением прикоснулся к мезузе [39]39
Мезуза – прикрепляемый к внешнему косяку еврейского дома свиток пергамента в специальном футляре, в тексте которого провозглашается единство Бога и существование завета между Ним и еврейским народом. По обычаю нужно прикоснуться к мезузе пальцами и поцеловать их при входе и выходе из дома.
[Закрыть]в нише у косяка дверей.
– Только не корчи из себя обрезанного, пока не прошел обряд гиюр, – хмыкнул позади Эйрик, но при этом передернул плечами: пусть он и служил много лет Ашеру бен Соломону и дружил с его семейством, но сама мысль, что его приятель готов позволить ради еврейства сделать с собой такое, казалась ему малопривлекательной.
Мартин не обратил внимания на его ухмылку. С сильно бьющимся сердцем он постучал условленным стуком в дверь калитки. Вот сейчас… Сейчас появится старый привратник Хаим, впустит его и Мартин окажется среди своих. Наконец-то!
Дверь отворилась, и рыцарь увидел не Хаима, а своего приятеля Иосифа, сына Ашера бен Соломона. Юноша сначала опешил при виде рыцаря, а потом по его некрасивому, но исполненному внутренней силы лицу скользнула радостная улыбка.
– Ради самого Моисея!.. Ты приехал! Наконец-то!
Он даже всхлипнул, а потом крепко обнял и прижал к себе Мартина.
– Ну все, Иосиф, все! – говорил рыцарь, похлопывая его по плечу.
– О, как же я молился за тебя! Вижу, ты с Эйриком. Шолом тебе, варанг [40]40
Варанг – в Византии так называли скандинавов (отсюда слово «варяг»).
[Закрыть]. Ты все-таки сумел разыскать и привезти нашего Мартина.
– Да куда он от меня денется? А чего это ты стоишь тут в воротах, вместо того чтобы благоденствовать со своей молодой женой в Киликии? Да и где старина Хаим?
– В киликийский Сис я отбуду уже на днях. Ну а Хаим… Ему пришлось уехать. Он сопровождает нашу Руфь.
При последних словах молодой еврей будто смутился, отвел глаза.
– Руфи тут нет? – отступая, спросил с волнением Мартин. – Где же она? Где твоя сестра, Иосиф?
– Руфь… Она… Ей пришлось уехать. Хаим сопровождает ее как наш родич. Но успокойся, Мартин. Наша Руфь здорова, с ней все хорошо. Мой отец все объяснит тебе.
Мартин смолчал, ощутив неприятный холодок в душе.
Руфи нет… А он так стремился к ней!
– Кто там пришел, Иосиф? – донесся с галереи дома голос госпожи Хавы. Но едва Мартин вышел из-под оплетавших арку калитки виноградных лоз и поклонился, женщина радостно всплеснула руками. – О, мой мальчик! Ты здесь! С тобой не случилось ничего дурного? Эй, дети, Ракель, Иегудит, наш Мартин вернулся! Сообщите об этом отцу.
От приветливой улыбки госпожи Хавы Мартину стало легче. Он перевел дыхание. Как же он любил возвращаться к ним! В свой дом, к этим людям, почти родным ему. Окруженный евреями, он отвесил поклоны дочерям Ашера, почувствовал на лбу нежный поцелуй Хавы, похлопал по плечам ее зятьев. С галереи к нему уже спешила с протянутыми руками госпожа Сарра, в ее глазах блестели счастливые слезы.
– Бог Моисеев услышал мои молитвы, и вот ты здесь – целый и невредимый! Эй, дети, вы поглядите, кто прибыл!
Малыш Эзра едва ли не с разбега запрыгнул на Мартина, на локте повисла толстушка Нехаба, даже застенчивая Лея приблизилась к рыцарю и смущенно поклонилась. Сарра же обнимала его и, тараторя, рассказывала, как они волновались за своего спасителя, как им его не хватало в пути. Сами они по милости Бога Израилева и праотца Иакова добрались в Никею без всяких происшествий. Да и Сабир опекал и охранял их в дороге, а Иосиф скрасил им путь рассказами о том, какой его друг Мартин ловкий и сильный воин. С ним ничего не может случиться худого, уверял он.
Окруженный евреями, Мартин вошел в дом и увидел Сабира. Его друг-сарацин стоял, прислонившись к косяку двери и сложив руки на груди, и с улыбкой наблюдал за происходящим. Сабир выглядел просто великолепно! Его белые зубы сверкали в обрамлении черной бороды; на нем был богатый шелковый халат, голову венчал переливающийся малиновый тюрбан, за широким розовым кушаком была заткнута булава с позолоченной головой оскаленной пантеры.
– О, Сабир! Ты смотришься как настоящий эмир, да будет милостив к тебе так почитаемый тобою Аллах!
Раскрыв объятия, Сабир шагнул навстречу Мартину, и друзья крепко обнялись.
– Ну, вот ты здесь, – отстраняясь и все так же широко улыбаясь, сказал он Мартину. – Сейчас ты отдохнешь, а потом я провожу тебя к Ашеру бен Соломону. Он уже ждет, но ты с дороги…
– Пустое. Я уже достаточно отдохнул, а теперь мне не терпится повидать нашего благодетеля Ашера. Я выполнил его приказание и…
– И заслуживаешь награды! – Мусульманин расхохотался. – Тогда идем. Думаю, наши добрые друзья отпустят тебя, чтобы ты мог получить воздаяние за свои подвиги.
Мартину показалось, что при этих словах евреи как будто притихли. И пока он поднимался в верхние покои, все время чувствовал за спиной их взгляды.
– Мартин, – окликнул его снизу Иосиф, – как только освободишься, приходи ко мне. Нам надо поговорить. – А я пока приготовлю слоеные пирожки, которые ты так любишь, – донесся до него голос госпожи Хавы, когда за ними с Сабиром уже упала расшитая занавесь на арке переходов.
Так было всегда: в погожие дни домочадцы Ашера обычно располагались в комнатах с выходом на террасу, а сам глава семьи оставался в глубине дома, где предавался трудам в отдаленном кабинете.
Мартин прошел за Сабиром по пустынным коридорам. Их шаги глушили мягкие пушистые ковры, в воздухе пахло благовониями. В какой-то миг Мартин задержал Сабира.
– Как там наш старина Ашер? Он не сердился, что не я, а ты охранял его родичей по пути в Никею?
– Но я же справился с твоим поручением! К тому же главное сделал ты, Мартин. И уж поверь, госпожа Сарра не преминула уверить брата, сколь многим тебе обязана.
– Славная женщина! Но скажи, Сабир, что означает отсутствие юной Руфи?
– Она отбыла в Фессалоники еще до праздника Суккот [41]41
Суккот – праздник кущей, происходит 1 октября. Один из самых больших праздников у евреев: символизирует воспоминания, как израильтяне жили в шалашах (кущах) во время сорокалетнего странствия по пустыне.
[Закрыть]. Ашер сам проводил ее.
– Но когда она вернется?
– Ты меня спрашиваешь? Лучше спроси ее родителя.
В этот миг из глубины покоев послышался голос самого Ашера:
– Сабир, с кем ты разговариваешь? Если с нашим Мартином, то веди его скорее сюда.
Наверное, еще с детства у Мартина осталось чувство благоговения перед этим человеком. Поэтому он тут же поспешил на его зов, приник к его коленям.
– Мой добрый господин!
Рука даяна никейской общины евреев почти невесомо опустилась на его светловолосую голову.
– Мальчик мой! Да будут с тобой мир и благословение. Обетование да умножится тебе на многие годы. Ты здесь, слава Всевышнему! И для тебя теперь все позади.
Ашер бен Соломон был все такой же – чуть сутулый, но крепкий, с длинной бородой патриарха и пышными, с проседью волосами; на его макушке темнела плоская шапочка-кипа. Длинные пейсы обрамляли его продолговатое лицо с крючковатым носом, глубокие морщины прорезали чело, под густыми бровями – умные черные глаза.
– Я рад, что ты благополучно вернулся, Мартин. Вся моя семья возносила молитвы Яхве, чтобы с тобой не стряслось никакой беды.
– А Руфь…
– О, поверь, она молилась с не меньшим пылом, чем иные мои домочадцы. Ты же знаешь, как она к тебе относится, – улыбнулся еврей. – Но сейчас ей будет лучше в Фессалониках.
Ашер произнес это со своей обычной улыбкой, однако Мартин вдруг почувствовал неладное. И все те радостные и теплые слова, которые он хотел сказать Ашеру, неожиданно остыли, растаяли. Подумалось: Ашер поклялся отдать ему руку своей дочери и пусть теперь держит перед ним ответ. Пусть объяснит, что означает отсутствие Руфи.
Но Ашер бен Соломон заговорил о другом:
– Бог Израилев благословляет твои труды! Ты, как всегда, справился. И прежде всего, Мартин, я должен рассчитаться с тобой. Моя сестра Сарра не могла тобой нахвалиться, и с ее слов я понял, как непросто тебе пришлось. К тому же Сабир рассказал, насколько ошибочной была моя надежда на маршала де Шампера. Похоже, я подвел тебя, Мартин, а потому решил загладить свою вину и удвоить твою награду.
С этими словами Ашер достал из стенного шкафа несколько тяжелых мешочков с позвякивающими монетами и, улыбаясь, поставил их на стол перед наемником. Мартин даже не взглянул на них, он по-прежнему не сводил глаз с даяна. Но тот невозмутимо стал говорить, что эти деньги дадут возможность Мартину несколько лет безбедно жить, ни в чем не нуждаясь, он отдохнет от трудов и опасностей, успокоится и забудет о том, что пережил.
Из горла Мартина вырвался короткий сухой смех, заставивший Ашера умолкнуть. Брови еврея удивленно изогнулись.
– В чем дело, Мартин? Тебя не устраивает награда?
– Не устраивает.
Мартин, как бывало и ранее, сидел перед Ашером на обтянутой богатым шелком софе, но сейчас он подался вперед.
– Мне не нужно это золото, почтенный господин. Мне нужно нечто другое. И вы знаете что. Вернее, кто. А если забыли… Надеюсь, это не так, однако все же осмелюсь напомнить: вы поклялись, что отдадите за меня вашу Руфь. Мне нужна она!
Последние слова он почти выкрикнул. Ашер спокойно, даже с улыбкой смотрел на него, но Мартина не оставляло смутное подозрение.
– Здесь, в этой самой комнате, вы говорили мне, что, когда я привезу вашу сестру Сарру с ее детьми из Акры, согласитесь на мое предложение и позволите нам с Руфью стать мужем и женой. Вы обещали отдать мне ее! И я жду исполнения вашей клятвы. Пошлите за Руфью!
Мне не нужно ваше золото. Мне нужна ваша дочь!
В его голосе послышались властные, непреклонные интонации.
Ашер развел руками.
– Ты так ее любишь!
– Да. Ее и вас всех. И глубоко почитаю. Я хочу стать членом вашей семьи.
– О, Мартин, ты для нас родной уже с того момента, когда я ребенком привел тебя в свой дом.
– Но своего сына вы вряд ли отдали бы в обучение к ассасинам.
Ашер сурово свел брови.
– Это не обсуждается. Мы все обговорили с тобой уже давно, и мне неприятны твои малодушные заявления и жалобы. Много лет назад ты дал согласие служить мне, ты брал плату и… Мне не в чем винить себя перед тобой.
– Если это так, то объясните, почему вы услали Руфь? Чтобы она была от меня подальше? Вы отказываетесь от своих обещаний?
Его голубые глаза наполнились ледяным холодом. Ашер поежился, стал кутаться в полы накидки, словно озяб.
– Ты забыл, мой мальчик, что я тебе обещал. А обещал я, что не стану противиться вашему счастью, если ты будешь любить мою Руфь. Но вернувшийся Сабир поведал, что ты потерял голову от сестры маршала де Шампера. Джоанна де Ринель – очень красивая женщина, ты был близок с ней… И я подумал, что ты и она… Разве не так? Тогда при чем тут моя Руфь?
Потрясенный Мартин не сразу обрел дар речи.
– Сабир видел лишь то, что видел. И не ему судить о моих чувствах к леди Джоанне. Я просто выполнял задание, но в сердце моем всегда была Руфь. Только Руфь! – Сейчас он почти верил в это.
– Как прискорбно, – с грустью произнес Ашер и развел руками. – А я было подумал… Я не мог рисковать своей Руфью и обольщать ее надеждой. К тому же за ней прибыл жених.
Мартин ошеломленно смотрел на даяна. Ему даже показалось, что он ослышался. Ашер молчал, опустив голову, в покое стало тихо, и Мартину почудилось, что эти мгновения тишины заполнены гулким и учащенным биением его сердца, едва слышным свистом, вырывавшимся из сведенного ужасом горла. Он еле смог прохрипеть:
– Вы сказали – жених? Уж не ослышался ли я?
– Разве ты не знал, что Руфь давно была просватана за Гамлиэля из Фессалоник? По разным причинам их свадьба все время откладывалась. Но вот он прибыл в Никею за невестой – и Руфь дала согласие стать его женой. Я не стал неволить ее. Не в наших обычаях принуждать своих женщин.
Лицо Мартина оставалось спокойным. Но в душе… Собственная жизнь вдруг показалась ему какой-то обрубленной: дорога через этот сияющий, только что полный надежд мир отныне вела только в пустоту. Руфь… Его возлюбленная больше не ждет его, и идти ему некуда. Как такое могло случиться?
Последние слова он произнес вслух – слабо, подавленно. Потом голос его окреп:
– Вы мне лжете насчет согласия Руфи. Ваша дочь рассказывала мне, что Гамлиэль стар и отвратителен ей. Она любила меня, а этого еврея из Фессалоник ненавидела! Руфь и раньше отказывала ему, даже глотала иголки от кактуса, чтобы прикинуться больной и не достаться тому, кто ей не мил.
