Текст книги "Лаборатория великих разрушений
Фантастические повести"

Автор книги: Симон Бельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

VI. Светящийся поток

В моей старой записной книжке я нашел несколько строчек о последних трех днях моего пребывания в лаборатории Дюфура.

Ниже я помещаю эти заметки.

27-го мая. У меня только одна мысль и одно желание: скорее бежать отсюда! Рамбер сказал, что мы уезжаем через пять дней, но даже и этот срок кажется мне бесконечным. Сегодня утром я едва не поддался искушению уехать в Авиньон с каким-то автомобилистом, который при помощи Морло починял свою машину у ворот монастыря. Остается еще сто двадцать часов! Не знаю, чем наполнить это время, так как Дюфур и Рамбер по целым дням остаются в лаборатории, а я, по просьбе профессора, который стал до крайности подозрителен и все чего-то боится, должен безотлучно сидеть в библиотеке, сохраняя от невидимых врагов его драгоценные записки. Меня возмущает уверенность Дюфура, что все люди должны считать за величайшую честь участвовать в его трудах над пиронитом. Он убежден, кажется, что я должен считать себя очень счастливым, волей-неволей служа этому демону разрушения.

28-го мая. Наконец я увидел или, вернее, услышал того неуловимого врага Дюфура. о котором говорил убийца наших товарищей. Впрочем, может быть, это была галлюцинация. Я не знаю. Я ничего не знаю. Новая наука, чудесное открытие Дюфура, его распадающаяся материя для меня так же непонятны и чудесны, как и таинственное, жуткое прошлое, которое смотрит из всех углов этого здания, построенного из камней и мрака, окутанного серой пылью, в которой все исчезает и в которую все возвращается.

Сегодня за обедом я вспомнил, что забыл свой портсигар в лаборатории, и спустился за ним в эту «колыбель пиронита», как Дюфур называет подвал. На рабочем столе профессора мерцал синеватый свет радиоактивной лампы, похожий на свет яркой звезды в морозную ночь. Можно было усилить его до блеска солнца, но я не знал, как это сделать. Печальный серый сумрак сгущался в углах, не позволяя ничего различить в десяти шагах. Неожиданно я услышал тихий мелодический звук задетой кем-то посуды.

– Кто там? – дрожащим голосом спросил я, стоя среди лаборатории.

Молчание. И потом чей-то едва слышный, слабый голос, который заглушался шумом крови у меня в ушах, проговорил:

– Бегите отсюда! Я давно ждал случая сказать, чтобы вы уходили, потому что не хочу вашей смерти.

Мои глаза, привыкшие к темноте, различили у стены подземелья высокую серую фигуру.

Мои глаза, привыкшие к темноте, различили у стены подземелья высокую серую фигуру.

Впрочем, может быть, это была только пыль и паутина. Я подумал, что у меня галлюцинация, вызванная постоянным страхом и напряжением нервов.

– Там никого нет! – сказал я вслух, напрасно стараясь усилить свет звезды, горевшей над столом. И добавил, почти уверенный, что меня никто не слышит: – Я уеду через четыре дня!

– Будет поздно, – ответил тот же тихий голос. – Бог избрал меня слабым орудием для сокрушения козней дьявола и слуг его. Я стар и долго жил здесь, когда еще святое дерево бернардинцев цвело и приносило плоды. Теперь вертоград Господень опустел, здесь разливается адское пламя, но я затушу его своими слабыми высохшими руками.

Слова звучали все громче и громче, но мой страх уже начал проходить, как только я убедился, что имею дело не с фантомом, а с живым человеком, вероятнее всего, с каким-нибудь сумасшедшим монахом, не пожелавшим покинуть монастырь. Серая тень медленно двинулась из слабо освещенного пространства и слилась с древними пыльными стенами. Мне наконец удалось осветить лабораторию, но я никого не увидел. Был ли кто-нибудь здесь? Не схожу ли я, в самом деле, с ума? Или, может быть, это древнее здание, в мрачных подвалах которого загорелся чудесный новый огонь, рождает видения, подобно черной бездонной воде, в которую заглядывает солнце? Не знаю! Дюфуру я решил ничего не рассказывать. Он без того кажется чем-то сильно встревоженным и жалуется на бессонницу.

29-го мая. Сегодня утром я нашел у своих дверей письмо на пожелтевшей бумаге, вложенное в грязный конверт.

Оно без подписи, без обращения и заключает десяток слов, написанных дрожащим неровным почерком:

«Приходите сегодня вечером к трем дубам по дороге в Авиньон, и там увидите свет, победивший тьму».

Я показал это странное послание Дюфуру.

– Вам надо пойти, – сказал он. – Я хорошо знаю это место. Там совершенно открытый холм, на котором из трех дубов, о которых упоминается в старинных хрониках и преданиях, остался только один. Возьмите на всякий случай револьвер, хотя, по моему мнению, вам ничто не может угрожать. Я полагаю, что это пишет тот сумасшедший монах, который, не зная, чем заполнить свое время, по старой привычке следить за каждым шагом своих соседей. Поговорите с этой пыльной мумией и, может быть, она избавит нас от своего назойливого любопытства.

На этих словах Дюфура мои заметки обрываются, и дальше идет ряд бессвязных фраз, которые невозможно прочитать, написанных под влиянием того ужасного события, которое произошло в этот вечер.

Я отправился к «трем дубам» в то время, когда солнце скрывалось за волнистой линией леса. В неподвижном ясном воздухе был разлит тонкий аромат цветущего шиповника и полевых трав. Листья на вершинах дерев стряхивали последние золотые капли и нити, которые исчезали в голубоватом спокойном сумраке. Дорога, покрытая теплой пылью, в которой недавно погасли солнечные искры, делала множество поворотов, но я чувствовал такую радость среди этого простора, что готов был идти без конца. Крутой холм «трех дубов» поднимался на окраине болота, где в чаще тростинка хор лягушек робко и тихо начинал свою страстную песню. Старик-крестьянин в синем жилете с медными пуговицами и в деревянных башмаках косил траву рядом с розоватой водой, покрытой черным кружевом плавающих листьев. Я заговорил с ним о сенокосе, о погоде и все время смотрел на вершину холма, где в неподвижном воздухе застыло исполинское дерево, при взгляде на которое чувствовалось мощное дыхание бури. Впрочем, этот дуб с узловатыми скрюченными ветвями сам был зеленым воплощением сокрушительной бури, воздвигнутым природой над мирной и тихой равниной. От двух его товарищей остались лишь серые пни, похожие на основания обрушенных колонн.

– Вы не знаете, что это за здание? – спросил я у старика, указывая на бывший монастырь и желая узнать мнение окрестных жителей о лаборатории Дюфура.

Крестьянин снял войлочную шляпу и перекрестился.

– Не советую вам подходить к нему близко! В молодости я был матросом и могу сказать вам, что эта каменная громада – самый опасный риф, какой только существует от Кале до Марселя.

– Чем же он опасен?

– Около него христианская душа так же легко погибнет, как судно без руля, попавшее в буруны. Вы, должно быть, приезжий? – продолжал он, переменяя разговор.

Я боялся дальнейших вопросов, но старик вывел меня из затруднения, высказав предположение, что я приехал в соседнюю деревню на свадьбу к какому-то богатому виноделу. Окончив косить, он поднялся за мной на вершину холма и принялся показывать окрестности, подробнейшим образом перечисляя имена всех владельцев виноградников, полей, лугов, рощ и садов на десять километров в окружности. Сумерки сгустились, и небо заискрилось алмазной пылью. Я с нетерпением слушал нескончаемую болтовню старика, не спуская глаз с пустынной дороги. Фермер, к моей досаде, и не думал уходить: он уселся на сухую растрескавшуюся землю и, набивая трубку, сказал:

– Звезд-то, звезд сколько! Говорят, что если в то время, когда цветет виноград, бывают звездные ночи, то надо ждать хорошего урожая… Боже мой! Смотрите, что это такое! – закричал он вдруг.

Я быстро обернулся и увидел поток зеленоватого света, струившегося вокруг черной громады монастыря. Прозрачное пламя вырывалось снизу, из той части здания, где помещалась лаборатория; оно быстро поднялось над крышей и, как хвост кометы, изогнулось в небо. Древние стены на моих глазах плавились, таяли и, обращаясь в сияющий серебристый туман, улетали в бездонную высь. Явление это сопровождалось нарастающим яростным свистом и шумом, похожим на завывание бури в ущелье. Внезапно налетевшая волна невидимого прибоя сбросила нас на берег болота. Я на минуту потерял сознание и, когда поднялся на ноги, то почувствовал нестерпимую боль в ушибленной руке. Прежде всего я увидел сломанную вершину дуба, который продолжал еще грозно шуметь своими изуродованными ветвями, и над ним в черном небе длинную полосу яркого голубого тумана, уносившегося к Большой Медведице.

Вытирая с лица кровь, я пустился бежать к монастырю, не разбирая дороги, прыгая через канавы и путаясь в высокой траве. По земле разливался слабый свет, испускаемый обращенными в атомную пыль камнями, и при этом бледном свете я, как в лунную ночь, видел остатки монастыря. По-видимому, ужасное действие пиронита было в самом начале остановлено предохранителем Дюфура. Исчезла только южная пристройка, где находилась лаборатория; остальная часть здания лишь изменила свои очертания, стала ниже и массивнее, так как рухнули все башни и обвалилась часть крыши. Наконец, еле переводя дыхание, я вбежал в раскрытые ворота и остановился на берегу пруда, появившегося на том месте, где произошел взрыв. Вода из озера в парке хлынула в образовавшуюся глубокую яму и заполнила ее до краев. На гладкой поверхности среди густых теней отчетливо блестело изображение новой кометы.

– Дюфур! – закричал я и прислушался.

Нигде ни звука.

– Дюфур!.. Рамбер!..

Никто не отвечал.

Я поднял голову и посмотрел на небо. Голубоватое мерцающее пятно быстро уменьшалось. Оно уже не затмевало звезд, и его спокойное сияние растворялось в трепетном сумраке весенней ночи. Я неподвижно стоял, пока оно не превратилось в звезду первой величины, и потом медленно пошел по дороге в Авиньон.

Примечания

Между небом и землей

Впервые: Нива, 1917, №№ 25–26, с подзаг. «Рассказ», «Фантастический рассказ».

Лаборатория великих разрушений

Впервые: Нива, 1916, №№ 24–25, с подзаг. «Рассказ».

Оба произведения печатаются по первоизданиям в сопровождении оригинальных иллюстраций. В текстах исправлены некоторые устаревшие особенности орфографии и пунктуации.