Текст книги "Лаборатория великих разрушений
Фантастические повести"

Автор книги: Симон Бельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

IV. Лаборатория великих разрушений

Я твердо решил уехать в тот же день к вечеру и за обедом сказал об этом профессору. Он нахмурился и ответил:

– Когда гарнизон в опасности, то всегда находится солдаты, которые желают уйти.

Я покраснел и резко ответил, что не принадлежу к гарнизону, и мое присутствие здесь является совершенно случайным.

– Поступайте, как знаете, – холодно сказал Дюфур.

Я взглянул на опустевшее место Бастьена, на печальное лицо Рене и решил остаться, хотя больше всего желал в эту минуту очутиться на залитой весенним солнцем дороге, убегавшей в шумный Авиньон.

С этого дня я сделался полноправным членом маленькой коммуны, был допущен в лабораторию и присутствовал при всех последних опытах с пиронитом. Прежде чем продолжать рассказ, я считаю необходимым опровергнуть самым решительным образом те заметки и статьи, появившиеся во французской печати, в которых говорилось, будто бы профессор Дюфур посвятил меня во все тайны приготовления пиронита. Эти ложные сведения, неизвестно кем распространяемые, навлекли на меня множество неприятностей, о которых здесь не место говорить. Достаточно упомянуть, что я несколько раз лишался всех своих бумаг и однажды едва не был убит в поезде, шедшем из Милана в Берлин. Вероятно, под влиянием этих газетных заметок, ко мне обращался военный агент одного восточного государства и позднее представитель южно-американской республики с просьбой продать секрет изобретения профессора Дюфура. Переговоры эти оборвались в самом начале, так как и первому и второму я ответил, что не располагаю тем товаром, за которым они ко мне явились по поручению своих правительств. Мировая война вновь воскресила эту старую историю, погребенную в развалинах бернардинского монастыря, и создала для меня очень тяжелое и опасное положение. Заявляю для сведения всех тех лиц, которые возобновили свои попытки вырвать или купить у меня секрет изготовления ужасного разрушительного вещества, что у меня никогда не было в руках бумаг Дюфура. Не стану отрицать, я знаю кое-что, но далеко не все. Мне известна, да и то не вполне, общая теория, принципы, но не их практическое применение. Печатая этот рассказ, представляющий вполне точное и правдивое изложение трагических событий, случившихся в лаборатории профессора Дюфура, я надеюсь, что мне наконец поверят и оставят меня в покое. В этой главе я помещаю те немногие сведения о пироните, которые мне удалось разновременно получить от Дюфура и его сотрудников. Не знаю, представят ли они интерес для обыкновенного читателя, но изобретатели и техники найдут в них указание на ту тропинку, по которой шел человек, достигший совершенно необычайных, чудовищных и фантастических результатов в деле разрушения. Может быть, кому-нибудь их них удастся получить тот миллиард, который по всей справедливости должен был бы принадлежать Дюфуру. К сожалению, мои заметки, которые я составил в Авиньоне, давно украдены, и я должен по памяти восстановлять объяснения людей, обладавших огромными знаниями в наиболее запутанной и темной области физико-химических наук.

Лаборатория, из которой вышел пиронит, помещалась в, подвалах, тянувшихся под южной частью здания. В этом подземелье, куда скудный свет проникал через заделанные решетками окна под потолком, по странной случайности сохранились еще печи, кубы и тигли какого-то средневекового алхимика. Четыреста или пятьсот лет тому назад какой-нибудь монах пытался среди этих стен превратить в золото металлы и камни или приготовить жизненный эликсир, а в XX веке сюда снова явились изобретатели, чтобы с неутомимой энергией приняться за осуществление идеи еще более дерзкой и фантастической. Динамо-машина Дюфура стояла на том месте, где беспорядочно валялись рычаги, колеса и винты какого-то распавшегося древнего механизма, а огромный горн алхимика в дальнем углу Рамбер приспособил для накаливания радиоактивных металлов. Около стен лежали груды мусора и черный шлак, выброшенный из печей древних и новых химиков. Колбы, реторты и другая стеклянная посуда самых разнообразных и причудливых форм наполняли глубокие ниши: холодный блеск полированного металла и грозно-трепетное синее пламя, с неистовым шумом вырывавшееся из конической трубы в середине лаборатории, оживляли мрачные своды подвала, затянутые паутиной и покрытые густой копотью.

Изобретение пиронита, как говорил мне Дюфур, было в такой же степени делом случая, как и результатом упорной научной работы, сопровождаемой бесконечным числом опытов. Дюфур и его сотрудники исходили из того предположения, что при известных условиях все вещества способны к такому же выделению энергии, как и радиоактивные металлы. Со времени работ Беккереля, супругов Кюри, Рутерфорда, француза Лебона и английского физика Соди известно, что распавшиеся разрушенные атомы радия дают начало непрерывному потоку мельчайших частиц, которые уносятся со страшной скоростью в 20.000 километров в секунду. Если бы снаряды наших артиллерийских орудий обладали подобной скоростью, то их разрушительная энергия возросла бы в миллионы раз. Но, в сравнении с радийным потоком, ядро, выброшенное двенадцатидюймовой пушкой, движется так же медленно, как улитка рядом с курьерским поездом. Каждая крупинка радиоактивного вещества представляет маленький вулкан, извержение которого может продолжаться в течение столь долгого времени, что в сравнении с человеческой жизнью оно кажется почти бесконечным. По наблюдениям и вычислениям Рутерфорда, средняя продолжительность существования радия равна 2.550 годам. Уран сохраняется неизмеримо дольше, и средний срок его существования надо считать миллионами лет. Уже по этому можно судить, до какой степени неуловима та мельчайшая атомная пыль, которая непрерывно рассеивается радиоактивными металлами. И это к нашему счастью, так как такое рассеивание и превращение материи сопровождается колоссальным выделением энергии. На основании точных вычислений Дюфура, распадающиеся атомы одного фунта меди или свинца могли бы приводить в движение в течение десяти дней все машины Франции. Скрытый в каком-нибудь куске радия запас работы, по давно известным опытам, в 500.000 раз превышает ту работу, какую может дать теплота, выделяемая при сгорании равного ему по весу куска угля. Вся сила Ниагарского водопада ничтожна в сравнении с мощностью этих невидимых титанов, которые когда-нибудь будут служить человеку и дадут ему такое могущество, о котором он теперь не смеет и мечтать. Вокруг нас в каждом предмете скрыта безмерная почти энергия, которая, если бы она разом вырвалась наружу, способна была бы произвести стихийное разрушение. Но какое практическое приложение возможно будет в последующее время сделать из этих парадоксальных, хотя и бесспорных истин? Пользование новым видом энергии, скрытой в атомах, почти так же трудно, как если бы она находилась на другой планете. Нам известны лишь очень немногие радиоактивные вещества, которые с медлительностью, свойственной геологическим процессам, выделяют и рассеивают заключенную в них силу, превращенную в электрические и световые волны, что по существу одно и то же, и в движение бесконечно малых материальных частиц. Если представить себе такие существа, для которых время тянулось бы в миллион раз медленнее, чем для нас, то они могли бы, пожалуй, каким-нибудь способом собирать, концентрировать энергию радиоактивных тел и пользоваться ею для работы или взрывов и массового истребления друг друга. Они открыли бы десятки других, излучающих энергию элементов, которые слишком медленно теряют свои атомы для того, чтобы мы сумели заметить это общее течение, бесконечный круговорот материи и силы.

Великое изобретение Дюфура в том именно и заключалось, что ему после трехлетних трудов удалось ускорить радиоактивное излучение большей части тел, а при помощи Бастьена и в особенности Рене, процесс этот был доведен до нескольких мгновений. Мельчайшая, едва видимая песчинка разлеталась с сотрясением, подобным грохоту пушечного выстрела. Щепотка железных опилок на моих глазах опрокинула и раздробила в мельчайшие куски огромную скалу, поднимавшуюся над вершинами вековых сосен. Окружавшие ее деревья были изломаны в щепы и отброшены на расстояние в девятьсот шагов. Важно заметить, что пиронит давал лишь начальный толчок к распаду атомов. Его роль была сходна с той, какую играет зажженная спичка, поднесенная к бочке с порохом. Из чего он состоял? Вот вопрос, который мне предлагали сотни раз! Те изобретатели, которые пожелают получить заработанный Дюфуром миллиард, пусть запомнят следующее. Пиронит не был веществом в обычном смысле этого слова. Он заключал продукты распада, эманации различных элементов, в том числе радия, тория, свинца и золота. Сам Дюфур и его помощники часто употребляли термины, принятые музыкантами, они говорили о полной гамме пиронита, об его нижних и верхних тонах, о силе и полноте этой адской смеси. Пиронит «полной гаммы» невозможно было хранить ни в какой посуде, так как, приходя с нею в соприкосновение, он сейчас же начинал свое действие. Рене как-то объяснил мне, что весь изготовленный ими пиронит был неполным разрушителем, так как не содержал возбудителя атомной энергии платины, из которой делались трубки для хранения смеси, но открывать однажды наполненную трубку было в сто раз опаснее, чем бросить горящий факел в склады пороха. Вырвавшийся наружу демон разрушения немедленно взрывал окружающий воздух, взрывы эти распространялись все дальше и дальше, подобно волнам на поверхности воды, и все кругом рушилось, таяло, пылало и наконец исчезало в неизмеримых глубинах неба. Тот, кто получит в своей лаборатории пиронит, должен твердо помнить, что ему необходимо уметь останавливать действие разрушителя, потому что в противном случае изобретатель нечаянно может уничтожить всю нашу планету. Дюфур знал это средство, но мне оно неизвестно, хотя по одному случайному замечанию профессора я догадываюсь, что антипиронит был очень легким газом, подобным аргону или гелию, который не поддавался действию этого сверхогня и, выражаясь неточно, быстро тушил начавшееся извержение. У нас в лаборатории всегда стояли высокие стальные цилиндры с этим газом. Предосторожность эту я оценил только тогда, когда Дюфур объяснил мне, что действие его разрушителя нарастает, подобно катящейся лавине; в первые две минуты взрыв унес бы в междупланетное пространство только часть монастырского здания, но через десять минут взлетел бы весь Авиньон, через двадцать Вогезы и Альпы, а через час после начала действия Урал и Алтай в виде светящейся пыли неслись бы за пределами лунной орбиты. Через полтора часа Земля была бы разметена по всей солнечной системе, возвратившись в свое первобытное хаотическое состояние. Угроза Бастьена сжечь мир совсем не была бессмысленной фразой маньяка: пиронит так же опасен для Земли, как тлеющая лучина над пролитым бензином. Насколько я понял Дюфура, он предполагал применять в артиллерии и в качестве движущей силы не полную гамму пиронита, а лишь те возбудители, которые вызывали распадение одного определенного вещества. Вот все, что я знаю и что могу сообщить об этом страшном изобретении. К написанному в этой главе я не могу прибавить ни одного слова. Всякие попытки принудить меня к этому будут совершенно бесполезны. Предупреждаю шпионов, которые не остановятся перед насилием, что у меня хранится трубка с пиронитом, найденная мною в комнате Бастьена, и поэтому всякое покушение на мою свободу или жизнь может повлечь за собой нежелательные и крайне прискорбные события.

V. Где происходят самые странные и неожиданные происшествия

В течение нескольких дней наша жизнь протекала совершенно мирно. Смерть Бастьена стала мне казаться каким-то ужасным кошмаром, к воспоминанию о котором мы часто возвращались, сидя в столовой. Изо всех своих новых друзей я ближе всего сошелся с Рене. Этот человек привлекал меня своей необыкновенной душевной мягкостью и возвышенностью своих идей. Я не знаю, был ли Рене религиозным, не знаю даже, исповедовал ли он какую-нибудь религию, но в его внешности, в одухотворенном лице, в ясном и чистом выражении глаз было что-то, заставлявшее невольно вспоминать о людях, горевших пламенем веры.

– Зачем вам этот пиронит, страшное орудие убийства и разрушения? – спросил я его как-то, когда мы вдвоем сидели в сумрачной лаборатории, озаренной красным светом углей, догоравших в горне древнего алхимика.

– Вы ошибаетесь, – ответил он. – Пиронит не будет средством для истребления людей. Это новая, неизмеримо могущественная сила, которая совершенно изменит нашу жизнь. Война станет невозможной. Пиронит уничтожит бедность и нищету, потому что при его помощи человечество извлечет в тысячи раз больше продуктов, чем добывает их теперь. Я иногда как будто вижу этот новый мир, в котором нет слез и страданий. Машины неизмеримой мощности превратят всю землю в цветущий сад, изменят климаты и рассеют ночной мрак. Миф о Прометее вновь воскреснет в XX веке, но тот огонь, который мы теперь похитим у богов, не будет чадным дымящим факелом, который принес на землю древний титан, а действительным божественным пламенем, способным согреть и осветить все человечество. Вы мне не верите! – продолжал он с волнением. – Но ведь пора, давно пора!.. Все человечество чего-то ждет. Это тяжелое чувство ожидания одинаково свойственно теперь и бедняку в жалкой грязной хижине и миллионеру или королю. Мир живет как будто бы все более и более напряженной жизнью, но сердце его устало, износилось, и все чаще людей охватывает отчаяние и сомнение в том, нужна ли вся эта безмерно давящая культура, которую поддерживают миллионы живых кариатид. Наука освободит человечество, и ревнивый взор богов напрасно сторожит от нее тайну свободы, силы и счастья. Я, не задумываясь, отдал бы свою жизнь, если бы она понадобилась для нового открытия пиронита. Бастьен погиб, как мученик, но я знаю, что никто из нас не отступил бы перед такой смертью, лишь бы довести дело до конца.

В эту минуту мне почему-то показалось, что Рене даже завидовал своему погибшему товарищу. Рамбер видел в пироните только средство для ведения войны. Он не скрывал своего насмешливого отношения к взглядам Рене и между ними часто возникали упорные споры. Впрочем, оттого ли, что они давно знали доводы и возражения друг друга, или вследствие осознанной ими невозможности прийти к соглашению, диспуты эти велись таким образом, что каждый ученый, не возражая противнику, развивал лишь свои собственные планы о применении пиронита.

Рамбер раскладывал перед собой карту Европы и отмечал на границе Франции и Германии те места, где произойдут первые битвы. Он подробнейшим образом перечислял дивизии, корпуса, переводил их с одного фронта на другой и все дальше и дальше, по направлению к Берлину, двигал французскую армию. По его мнению, при помощи нового великого разрушителя, вся кампания должна была окончиться в три недели. Потом капитан переводил войска в Австрию, занимал Вену и Будапешт и, одержав окончательную победу, разгромив все немецкие силы, начинал развивать планы новых грандиозных походов и завоеваний. Во все концы земного шара пиронит нес великое разрушение, и все народы, действуя то в союзе с Францией, то против нее, втягивались на безграничную арену войны.

– Это будет прекрасно, – повторял Рамбер, – прекрасно и величественно! Главное сражение разыграется где-нибудь в северном Китае. Вообразите себе армию в сто миллионов человек и против нее нашу скорострельную артиллерию, которая будет громить фланги и центр этих безмерных полчищ и сносить без остатка их укрепления.

Он умолкал и быстрыми шагами начинал ходить по комнате, воображая себя, вероятно, в центре этой необозримой битвы. Слышался голос одного Рене:

– Исчезнет проклятие, тяготеющее над человечеством и заставляющее его от колыбели до могилы работать из-за куска хлеба. Братство людей и народов уничтожит всю накопившуюся злобу и ненависть; пиронит очистит мир, как тот огонь, о котором говорится в Библии. Все, что есть лучшего у современного человека, является пока только смутно сознаваемой возможностью. Рай не сзади нас, а впереди. Входы его, может быть, и охраняются, но наш пиронит разрушит все преграды!

Дюфур никогда не вмешивался в эти споры. Для него существовала только наука, и когда он уставал от своих вычислений, измерений и опытов, то предпочитал всему остроумную болтовню за стаканом вина. В такие минуты он походил на веселого легкомысленного студента, готового поддержать каждую шутку.

Одна из таких шуток окончилась самым неожиданным образом. Как-то мы засиделись в столовой дольше обыкновенного, может быть, потому, что ночь была ненастная, бурная, и никому не хотелось слушать у себя в комнате печальную и торжественную музыку ветра, метавшегося по всему зданию. Я обратил внимание Дюфура на портрет старого аббата.

– Глаза этого монаха кажутся иногда живыми. Вы не замечаете, что их выражение меняется?

Дюфур засмеялся.

– В конце концов мы все поверим здесь во всякую чертовщину! Меняются не его, а ваши глаза, и все чудо можно объяснить двумя-тремя стаканами выпитого вами вина.

– Я говорю совершенно серьезно. Мне кажется, что никто не мог бы сегодня выдержать его взгляда в течение пяти минут.

Портрет помещался против меня и, хотя едва выступал из сумрака огромной комнаты, я все время испытывал такое чувство, как будто на меня из мрака устремлен чей-то пристальный взгляд.

– А вот мы сейчас попробуем! – ответил Дюфур. – Осветите лицо этого страшного старика.

Профессор быстро поднялся с своего места и, сделав несколько шагов по направлению к портрету, остановился. В лучах электрического света слабо поблескивала вытертая позолота на раме, чуть заметно выступали сухие очертания пожелтевшего лица, но глаза, казалось, блестели и со странной пытливостью смотрели на Дюфура.

– Не делайте этого! – сказал я, вдруг чего-то испугавшись и чувствуя, как дрожит моя рука, поддерживавшая лампу.

– Что за вздор! – весело ответил профессор и продолжал, обращаясь к портрету:

– Ну-с, почтенный отец-бернардинец, смотрите на меня с такой злобой, на какую только вы были способны при жизни!

Я мог поклясться, что глаза портрета обратились к Дюфуру.

Профессор постоял минуту и вдруг, закрыв лицо руками, вскрикнул:

– Боже мой!.. Он… Ах! Он закрыл глаза. Они живые!

Мы все, не разбираясь в смысле этих слов, бросились к портрету. Глаз не было!

На том месте, где они приходились, чернели, как у черепа, два глубоких отверстия.

Мы все бросились к портрету – глаз не было! На том месте, где они приходились, чернели, как у черепа, два глубоких отверстия.

– Что это: призрак, галлюцинация или, может быть, мы все сошли с ума? – сказал Дюфур слабым голосом, наливая себе стакан вина.

Рамбер схватил со стола нож и одним взмахом разрезал холст. За ним была пустота! На пыльном полу узкого прохода ясно отпечатались следы босых ног.

– Тут кто-то стоял, – сказал Рене. – И этот человек смотрел на нас через отверстие, которое он проделал на месте глаз у портрета. Вот, смотрите!

Рене указал на отогнутые треугольные кусочки потемневшего холста. Маленькие надрезы были сделаны так искусно, что, закрыв отверстие, мы в четырех шагах не могли заметить никаких повреждений в этом месте картины.

– Завтра надо осмотреть весь этот проход, – сказал Дюфур, все еще бледный от волнения. – Впрочем, я наверное знаю, что мы ничего и никого не найдем в этих стенах, похожих на пчелиные соты. Просто невероятно, – продолжал он, внимательно осматривая пол галереи, – какую уйму труда затрачивали древние и новые строители этого здания, чтобы всюду иметь уши и глаза, следить за грехом и добродетелью, окружать каждого брата сетью невидимых петель. Здесь уловляли души и, видимо, работа эта была чрезвычайно трудная! Ну, пойдемте. С этого дня мы будем обедать в моем кабинете. Поспешите, Рамбер, закончить работу с гелием и аргоном. Нам пора уехать. Я начинаю нервничать и, кажется, скоро дойду до такого умственного падения, что стану верить в приметы и в предчувствия.

– Желал бы я знать, что это за человек, – задумчиво сказал Рамбер. – И что ему от нас надо?

– Я догадываюсь, что ему надо, – ответил Дюфур, останавливаясь на пороге своей комнаты. – Он заботится о спасении наших душ. Берегитесь его, господа!

С этими словами профессор запер за собою дверь.

На другой день дождь перестал. Светило яркое солнце, но мощный ветер широкими взмахами несся по равнине, пригибая деревья, опрокидывая изгороди и с яростным шумом прибоя обрушиваясь на все непреодолимые препятствия. Я сидел в своей комнате за книгой, когда вдруг услыхал отчаянный крик Морло. Он кричал где-то на дворе, у подножья главной башни. Я бросился вниз, и первое, что увидел, выбежав на залитый солнцем двор, был распростертый на лужайке труп Рене. Он лежал в двух шагах от сырой стены, покрытой пятнами синевато-зеленой плесени.

– Боже мой! – кричал Морло, дотрагиваясь до окровавленного лица убитого. – Он упал из самого верхнего окна! Я слышал, как он крикнул. Его сбросил тот, кто убил и Бастьена. Ну, негодяй, попадись только ты мне в руки, я вытяну из тебя все жилы! Прячешься, подлая гадина! Боишься, сова проклятая! Но я до тебя доберусь…

…Он упал из самого верхнего окна! Я слышал, как он крикнул. Его сбросил тот, кто убил и Бастьена…

Он кричал, подняв голову и обращаясь к кому-то на вершине массивной башни.

Рене упал с высоты в двадцать метров и умер мгновенно. Поднявшись на колокольню, мы там ничего не нашли, кроме нескольких обвалившихся кирпичей у того широкого окна, где Рене часто сидел, смотря на панораму Роны и синеющих вдали гор.

Смерть эта потрясла нас всех неизмеримо больше, чем гибель Бастьена. Копая могилу, я так рыдал, что Морло, у которого у самого слезы текли по загоревшим коричневым щекам, принялся меня утешать. Как все простые бесхитростные люди, он не мог ничего другого придумать, как беспрестанное повторение, что наступит время, когда умру и я, и Дюфур, и Рамбер, и всех нас зароют в землю так точно, как мы хоронили несчастного Рене.

– С этим ничего не поделаешь! От смерти никуда не уйдешь. Давно ли хоронили Бастьена, и вот теперь…

Тут мысли шофера приняли другое направление. Он вытер лицо грязной ладонью и, обращаясь к суровым, мрачным стенам, принялся вновь бранить и проклинать убийц, придумывая для них всевозможный казни.

Дюфура и Рамбера я застал в лаборатории, где они о чем-то громко спорили.

– Вы не можете один браться за такое опасное дело, – говорил Дюфур. – Я не стану сидеть, сложа руки.

– Но поймите, что ваше участие все испортит! Если мы вчетвером начнем гоняться за убийцей, то, понятно, никогда его не увидим. Он слишком осторожен и ловок.

Оказалось, что Рамбер твердо решил поймать таинственного убийцу, но желал обойтись в этом деле без нашей помощи.

– Из вас никто не сумеет пройти впотьмах так тихо, чтобы остаться незамеченным. Для этого нужна большая опытность. Когда я служил в Алжире, то участвовал во многих экспедициях, и мне приходилось по неделям выслеживать и днем и ночью очень опытных арабских лазутчиков. Поверьте мне, я один сделаю это лучше, чем целая дюжина храбрых, но неопытных людей. Не забывайте, что все будет происходить ночью.

– Но если он вас убьет?

– Возможно. Если бы моим противником не был бесчестный убийца, я бы сказал, что между нами в этом каменном лабиринте произойдет американская дуэль с выслеживанием врага.

Дюфур о чем-то сосредоточенно думал, смотря на реторты с разноцветными жидкостями.

– Может ли быть такой случай, – спросил он, – что вы будете знать, наверное знать, что противник идет за вами, хотя для вас он остается неуловимым?

– Это возможный и самый опасный случай. Особенно в темноте.

– Хорошо, – сказал Дюфур с повеселевшим лицом. – Я вам дам великолепное оружие, которое сразу уничтожит и сделает напрасными все уловки этой ядовитой гадины.

Рамбер с удивлением взглянул на него.

– Какое это оружие?

Профессор вместо ответа быстро подогрел на спиртовой лампе какую-то смесь и, подавая ее Рамберу с другим объемистым пузырьком, сказал:

– Разлейте эту жидкость и потом другую на пути вашего противника, и когда он наступит на них, то подошвы его сапог будут оставлять огненные фосфорические следы.

– Великолепно! – воскликнул Рамбер. – Как я сам забыл о такой простой вещи!

Вечером я, профессор и Морло собрались в библиотеке, служившей теперь спальней Дюфуру, – единственной комнате, где мы могли считать себя в полной безопасности. Минуты тянулись с страшной медлительностью. Шофер дремал около двери. Дюфур быстро расхаживал из угла в угол, а я сидел у стола и напряженно прислушивался к неясным звукам, теням звуков, скользивших за стенами комнаты.

– Наш гарнизон сильно поредел, – с печальной улыбкой сказал Дюфур. – Бастьен, Рене… и, может быть, теперь Рамбер. Остаюсь один я. Не слишком ли много жертв принесено было пирониту? И какой ужас, если эти жертвы окажутся бесплодными. Слушайте, если со мной что-нибудь случится, то откройте ящик вот этого стола и возьмите мои записки!

Он на минуту показал мне объемистую тетрадь в зеленом переплете.

– Но не оставайтесь здесь больше ни одной минуты. Спешите в Авиньон и дальше в Париж, в Россию! Нигде не останавливайтесь. В лаборатории ни к чему не прикасайтесь, иначе может произойти несчастье.

– Но ведь оно может произойти и без меня, – сказал я, пугаясь при мысли о запасах этого проклятого пиронита, находившихся в подвале.

– Все ограничится взрывом части здания, – ответил Дюфур. – Там есть предохранитель. Но, главное, позаботьтесь о том, чтобы сохранить мои записки. Там описаны опыты, которые создадут новую эру в науке. Я нашел путь к решению великой мировой загадки, и мне хотелось бы, чтобы теория строения вещества, созданная Дюфуром, не умерла вместе с ним. Пиронит – это только приложение теории, одно из возможных приложений. Главное – мои шесть формул, которые вы опубликуете в каком-нибудь специальном журнале и представите в Академию.

Он еще раз достал рукопись, как будто желая передать ее мне немедленно, но потом решительно бросил обратно в ящик и запер стол.

Часы пробили одиннадцать, двенадцать, и стрелка подвигалась к часу, когда мы вдруг услышали приближающиеся шаги. Они гулко звучали в соседней зале, все ближе и ближе; дверь распахнулась, и в библиотеку спокойно вошел высокий человек, одетый в зеленую охотничью куртку. За ним показался Рамбер.

– Добрый вечер, профессор! – сказал человек в охотничьем костюме, кланяясь Дюфуру и как будто не замечая моего присутствия. – Ловкую штуку вы со мной сыграли, нечего сказать!

– Вот убийца Рене и Бастьена! – громко заявил Рамбер. – Не бойтесь, – он обезоружен.

– Вот убийца Рене и Бастьена! – громко заявил Рамбер. – Не бойтесь, – он обезоружен.

К нашему удивлению, преступник не обнаруживал ни малейшего испуга или растерянности. Он с любопытством оглядывал комнату и, увидев изумленное лицо Морло, сказал с усмешкой:

– Ну и мастер же вы ругаться! Много вы мне наговорили хороших слов в день смерти Рене.

Он произносил слова с заметным немецким акцентом. Впрочем, его можно было принять и за шведа и за датчанина. Судя но внешности, этому человеку было не больше тридцати лет. Его лицо с твердо очерченными линиями напоминало каменную маску; четырехугольный, давно небритый подбородок выдавался вперед, в серых глазах застыло такое подозрительное, настороженное выражение, какое бывает у хищных животных, выслеживающих добычу. Невольно бросалась в глаза огромная рука, в которой он держал фуражку: длинные узловатые пальцы быстро перебирали суконный околыш, и казалось, что эта нервная, необыкновенно подвижная кисть принадлежит другому человеку или живет своей особой жизнью, как самостоятельное существо.

– Как вас зовут? – спросил резким голосом Дюфур.

Убийца пожал плечами.

– Полагаю, что знакомство со мной не доставит вам особого удовольствия, да и к чему вся эта комедия суда? Моя игра проиграна, и следовательно, мне остается только уплатить долг.

Дерзость и смелость этого человека меня поражали не менее, чем Дюфура. И только Рамбер, стоявший с револьвером у двери, сохранял спокойное и суровое выражение.

– Почему вы совершили эти убийства?

– Потому что вас всех, и особенно капитана Рамбера, я считаю самыми опасными людьми на всем земном шаре! – В серых глазах убийцы сверкнуло злобное выражение. – Да и что же вас приводит в негодование? Вы – гениальный ученый, но, как часто бывает с гениями и детьми, не понимаете самых простых вещей! Вас возмущает убийство двух человек, из которых один собирался сжечь всю Землю, а другой хотел перевернуть вверх дном жизнь людей. Или что вы скажете о капитане, который при помощи пиронита мечтает отправить на тот свет четвертую часть населения обоих полушарий? Мы, кажется, тут все, за исключением шофера и журналиста, свободны от всяких предрассудков.

– Вы его видели, – сказал Рамбер, – и теперь мы окончим то, что начали в одной из зал верхнего этажа.

Пальцы человека в охотничьей куртке забегали еще быстрее, ощупывая фуражку, но лицо его оставалось неподвижным.

– Это и мое мнение, – сказал он. – Как бывший офицер, я могу надеяться, что дело будет покончено одним выстрелом?

Капитан утвердительно кивнул головой.

– Надеюсь, больше говорить не о чем. Идем! – И, подняв револьвер, Рамбер пропустил мимо себя преступника.

На пороге последний на минуту остановился.

– У вас есть еще один враг, более опасный, чем я. Не знаю, дьявол он или человек, но берегитесь, Дюфур… Вы все стоите так же близко к концу, как и я!

С этими словами он вышел из комнаты и медленно по диагонали пошел через квадратную залу в ту сторону, где чуть приметно белели окна, пропускавшие слабый свет звезд. Стоя в дверях, я видел, как на каменных плитах загорались мерцающие огненно-желтые пятна, быстро принимавшие голубоватый фантастический оттенок.

– Раз, два, три… четыре!.. – шепотом считал Морло, и когда сказал «семь!» – прогремел выстрел, и следы разом оборвались среди пустынной залы.