Текст книги "Лаборатория великих разрушений
Фантастические повести"

Автор книги: Симон Бельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Я хотел вернуться к началу разговора и узнать, с какой целью Бастьен работает над изобретением новых взрывчатых веществ, но обед кончился, и Дюфур сказал, что я до вечера останусь один, так как в лаборатории много работы.

– Осмотрите пока здание, – посоветовал ученый. – Оно совершенно пустое, но на всякий случай не заходите в темные и отдаленные закоулки.

Они все вместе пошли к выходу, – впереди Дюфур, за ним сильно хромавший Рене, потом обожженный Бастьен и сзади Рамбер с забинтованной высоко поднятой головой.

Я наудачу отворил одну из массивных дверей и очутился в широком коридоре со сводчатым низким потолком. Пройдя его, я попал в часовню, в которой царил жуткий полумрак; на каменных плитах пола и решетки, сплетенной из железных лилий и виноградных листьев, лежали яркие красные и фиолетовые пятна солнечного света, проникавшего сюда через круглое окно с цветными стеклами. Через маленькую боковую дверь я попал в какой-то узкий темный туннель, в конце которого брезжил чуть заметный свет. В десяти шагах от часовни в глубокой нише можно было различить ступени винтовой лестницы, уходившей куда-то вверх. Меня начал охватывать смутный страх, но вместе с тем росло и жуткое любопытство, заставлявшее исследовать все углы и переходы этого каменного лабиринта. Поднявшись по лестнице, я попал в квадратную башню, служившую, должно быть, тюрьмой, так как узкое окно было заделано густой железной решеткой, а на стене уцелело ржавое кольцо с короткой в два фута цепью. Спустившись обратно и дойдя до конца туннеля, я, к своему удивлению, увидел шофера Морло, который стоял среди большой залы и, наклонившись к пыльному полу, внимательно рассматривал одну из каменных плит.

– Что вы здесь делаете? – спросил я.

Морло вздрогнул и выпрямился.

– Что делаю? А вот посмотрите сюда! Видите: след чьей-то ноги.

…А вот посмотрите сюда! Видите: след чьей-то ноги…

– Прекрасно вижу, но что же тут необыкновенного?

– Если есть след, значит, был человек, – ответил Морло с таким выражением, как будто сомневался в справедливости своего вывода.

– Конечно!

– Но куда же он девался?

– Если его нет здесь, значит, ушел, – ответил я, улыбаясь.

– Да, это правильно! Хотя он, может быть, все еще здесь, рядом с нами.

Я невольно оглянулся.

– Но его не так-то легко увидеть: я ищу его целый месяц и еще ни разу не встречал.

– Да ведь этот след мог оставить Дюфур или кто-нибудь из его помощников.

– Посмотрите хорошенько, ведь это отпечаток босой ноги.

Тут я только заметил, что на слое серой пыли остались следы пальцев: это обстоятельство заставило меня вдруг чего-то испугаться.

– Теперь вы поймете, в чем дело, – продолжал Морло, заметив мое волнение и тот интерес, с которым я вновь принялся рассматривать отпечаток большой грубой ноги. – Тут творится какая-то чертовщина. Этот босой человек или дьявол расхаживает повсюду, я находил его следы в третьем этаже и в подвалах, но еще не разу не видел его самого и полагаю, что его никто не увидит.

Мы невольно говорили шепотом, так как в этой части здания эхо повторяло каждое слово, и эти глухие голоса камней производили до крайности неприятное впечатление. У меня очень тонкий слух, и в тот момент, когда Морло замолчал, я услышал осторожные мягкие шаги в той самой галерее, которую только что прошел.

– Он там! – сказал я, поднимая руку и чувствуя, как на мгновение замерло сердце.

– Скорей!! – закричали разом я, Морло и звучные стены.

Стуча сапогами по истертым плитам, мы бросились ко входу в туннель, пробежали его быстрее ветра до часовни, но всюду было пусто и тихо, и только на башне над нашей головой скрипел и стонал заржавленный флюгер.

Когда я вернулся в уютную комнату Дюфура и уселся в мягкое удобное кресло, вся эта история начала постепенно утрачивать свои жуткие очертания, и мое поведение мне самому стало казаться смешным и нелепым. Испугаться следа чьей-то босой ноги! Как будто в монастырь не мог зайти какой-нибудь крестьянин или пастух, желавший укрыться от дождя или осмотреть заброшенное здание, в которое можно было проникнуть через десятки входов и разбитые окна. Я и Морло так кричали, что непременно должны были напугать этого бедняка, который, вероятно, без оглядки бежит теперь под проливным дождем. Может быть, я увидел бы его в окно, если бы горизонта не закрывали большие деревья, росшие вокруг овального пруда с темнозеленой водой. Этот угол запущенного и заброшенного парка под окнами Дюфура производил такое же мрачное, тоскливое впечатление, как и самое здание. Вода застыла, умерла, и казалось, никакая буря не могла всколыхнуть гладкую поверхность искусственного озера, среди которого чернели две наполовину затонувшие лодки. В деревьях не чувствовалось жизни, не видно было веселого, радостного трепетания листьев и ветвей, слившихся в одну без-форменную тяжелую массу. На месте Дюфура я предпочел бы наглухо закрыть эти окна и целый день пользоваться электрическим светом, лишь бы не видеть угнетающей картины тления и разрушения. Вечер я провел в одиночестве, скучая над каким-то ученым трактатом о радиоактивных веществах. К ужину мы все снова собрались в монастырской столовой. Свет лампы, спускавшейся с потолка, падал на угол стола и на небольшую часть каменного пола, – все остальное пространство оставалось во мраке; там шла какая-то своя жизнь, странная, чуждая и непонятная для нас.

Мои новые знакомые завели сначала ученый спор об источниках атомной энергии, в котором я ничего не понимал, но потом разговор перешел на более интересную для меня тему.

– Такая дождливая и темная ночь, как сегодня, очень удобна для этого проклятого Икса, – сказал Бастьен, оглядываясь в ту сторону, где смутно виднелся ряд глубоких оконных ниш. – Вы осмотрели двери, Рамбер?

Капитан молча кивнул головой.

– Кто этот Икс? – спросил я.

Бастьен пожал плечами.

– Об этом я знаю не больше вашего, за исключением того, что встреча с этим человеком может иметь очень скверные последствия для него или для меня.

Я вопросительно посмотрел на Дюфура.

– Видите ли, – сказал профессор, – с некоторого времени наша лаборатория и заключенные в ней материалы представляют такую ценность, как если бы здесь хранилось все золото французского банка. Пиронит и, главное, искусство его приготовления в переводе на деньги означают миллиарды франков. Вернее говоря, – нет, не может быть такой суммы, в какую возможно было бы оценить мое изобретение.

– Наше изобретение! – поправил Бастьен.

Я с трудом скрыл недоверчивую улыбку при взгляде на грязную скатерть, серые дешевые тарелки и блюдо с отбитым краем, которое стояло перед этими сказочными богачами.

– Не знаю, каким путем, – продолжал Дюфур, – кому-то, несмотря на всю нашу осторожность, удалось довольно точно ознакомиться со свойствами пиронита. Месяца за два до вашего приезда, почти в тот самый день, когда производились первые опыты с пиронитом, мы получили письмо…

– И довольно странным способом! – прервал Рене профессора. – Мы нашли конверт на этом столе, на том месте, где стоит ваш прибор.

– Вот это письмо, – сказал Рамбер, протягивая мне вчетверо сложенный лист бумаги.

Развернув его, я увидел несколько строк, написанных твердым, размашистым почерком:

«Профессор Дюфур и его друзья извещаются, что они должны не позднее конца марта составить подробное описание приготовления пиронита и положить рукопись сзади алтаря, в круглой часовне. В противном случае все они будут приговорены к смерти, и ни один из них не покинет этого монастыря».

Вместо подписи стояла большая буква X.

– Подобные же письма мы получали еще два раза, – продолжал Дюфур. – По некоторым причинам я считаю дело это очень серьезным, и поэтому просил вас ехать в открытом экипаже, чтобы вы не подверглись той опасности, которая угрожает только мне и моим товарищам.

Я хотел возразить профессору, что он, может быть, преувеличивает размеры опасности, но промолчал, вспомнив мелькнувшую между деревьями около дороги черную фигуру.

– Желал бы я встретиться с этим негодяем, – задумчиво сказал Рамбер.

– Ваше желание легко исполнить, – насмешливо ответил Бастьен, ловко бросая хлебный шарик в портрет старого монаха, который своими живыми глазами смотрел на нашу компанию из глубины рамы. – Пройдите сейчас по всем галереям, и наверное вы где-нибудь наткнетесь на почтенного Икса.

– И получу из-за угла пулю, как это случилось с Рене.

– Как, дело дошло уже до этого? – спросил я.

– Да, это произошло три дня тому назад, – сказал Рене. – У меня была привычка ходить вечером по одному из бесчисленных коридоров, обдумывая сложные и запутанные вопросы, на которые я наталкивался во время работы в лаборатории. Проходя мимо какого-то отверстия в стене, я вдруг услышал сзади слабый шорох, быстро обернулся, и это невольное движение спасло мне жизнь, так как пуля ударилась на вершок выше моей головы.

– Отчего вы не обратитесь к полиции? – спросил я у Дюфура.

Профессор улыбнулся.

– Во-первых, что же может сделать полиция с этим никому не ведомым Иксом? А во-вторых, – полицейские чиновники слишком любопытны, и я поэтому не хотел бы пускать их дальше порога.

– Я, например, не имею малейшего желания встречаться с жандармами и судебными следователями! – воскликнул Бастьен. – Но они были бы очень рады увидеть меня здесь! А, как вы думаете? – спросил он, обращаясь к Дюфуру.

– Слушайте! – остановил нас Рене, поднимаясь с своего места и вытягивая руку по направлению к боковой двери.

Мы замолчали, и в наступившей тишине отчетливо и ясно зазвучало отдаленное жалобное и невыразимо тоскливое пение.

– Что за чертовщина! – сказал Бастьен, напряженно прислушиваясь.

– Тише! – шепотом остановил его Амбруаз, побледнев от волнения. – Это церковная служба.

– Или ветер, – нерешительно заметил Дюфур. – Все это здание с десятками коридоров и множеством расщелин напоминает огромный каменный орган, в котором рождаются самые странные звуки.

– Но только не слова латинской молитвы, – ответил Рене. – Вот теперь громче, слышите?

Но голос или голоса внезапно умолкли, и, стоя в светлом кругу под лампой, мы могли уловить лишь отдаленный шум деревьев и монотонный стук дождя за окнами. Рамбер, который ничего не слышал, с уверенностью повторил:

– Ну, конечно, ветер, что же еще тут может быть?

– К черту все эти глупые сказки и старые легенды! – закричал Бастьен, с грохотом отодвигая скамью. – Я удивляюсь вам, Рене; вы ведь отлично знаете, что в мире нет ничего, кроме движения. Неосязаемый эфир и его колебания, – вот что такое все вещи и люди.

– Но не могу же я не верить своим чувствам!..

– Лгут, обманывают и чувства! Я верю только разуму.

– Мне тоже показалось, что кто-то пел молитву, – сказал я.

– Вздор! – кричал Бастьен с волнением и так оглушительно стучал по столу, как будто этим стуком желал заглушить голоса целого сонма призраков. – Здесь, кроме нас да еще, может быть, этого подлого Икса, никого нет. Но не станет же Икс, человек в высшей степени осторожный и ловкий, распевать, как дурак, в пустых залах, подражая голосу давно исчезнувших отсюда монахов. Вы, Рене, начинены легендами, словно брамин, турецкий святой или проводник по катакомбам. Для ученого это весьма скверный багаж.

– В легендах иногда можно найти такую же глубину и красоту, как и в научных теориях, – ответил Рене. – Это причудливые фантастические растения прошлых веков, которые развертывают еще кое-где свои редкие цветы и листья над нашей почвой.

– Их надо выполоть, вытоптать, вырвать с корнем, чтобы они не отравляли воздух своим ядовитым дыханием! Долой все старые сказки! – закричал Бастьен, размахивая своей обожженной рукой. – Мы, ученые и техники, создадим самую прекрасную и величественную легенду. Мы сравняем горы, превратим пустыни в моря, откроем путь в глубину нашей планеты, устроим города около полюса и зажжем искусственное солнце! Наступят новые дни творения. Наука изменит климаты, направит по новым путям морские и воздушные течения, вернет на землю первобытного плезиозавра и мамонта или создаст животных еще более чудовищных. Старые леса и поля исчезнут, – на их месте развернется волшебная флора. Тебе, Рене, я много раз описывал эту растительность, формы которой ботаники и физиологи будут заранее проектировать так точно, как теперь инженеры составляют чертежи мостов и машин. Наука поведет нас в бездны неба, на другие планеты, может быть, на иные звезды, и тогда наступит золотой век, осуществится самая удивительная легенда о всемогущем человеке.

Бастьен не мог сидеть от охватившего его волнения. Он быстрыми нервными шагами расхаживал в освещенной полосе около стола, провожаемый насмешливым лукавым взглядом старого аббата на стене. Рамбер и Дюфур, казалось, совершенно не слушали своего товарища; Рене задумчиво смотрел в стороживший нас мрак, наполнявший гулкую пустоту. И только я один с возрастающим удивлением следил за бурной речью этого фанатика науки, голос которого далеко разносился по пустынным залам и коридорам отцов-бернардинцев.

– Но для того, чтобы наука и разум овладели миром, – продолжал Бастьен, – совершили все свои завоевания, необходимо заставить людей отказаться от их своекорыстия, взаимной ненависти, вражды и угнетения друг друга! С этого надо начать, и с этой точки зрения христианство, если бы люди приняли его во всей чистоте, прекрасно подготовляет путь для великой победы разума! Теперь придется начинать все вновь. Если они не желают добровольно стать справедливыми и отказаться от жестокости и мелочной тирании, их надо заставить. Понимаете ли, – заставить! Принудить, загнать на тот путь, на который они не желают идти добровольно!

…Их надо заставить. Понимаете ли, – заставить! Принудить…

Бастьен посмотрел на меня, как будто ожидая возражений или вопросов.

– Но кто же их заставит? Я вас не совсем понимаю.

– Еще бы! – с выражением неизмеримого превосходства воскликнул Бастьен. – Вы, журналисты, вечно заняты маленькими, ничтожными идейками, микроскопическими вопросами, плесенью мировой жизни!..

– Не совсем так, – возразил я, задетый его замечанием.

– А вот мы сейчас увидим, способны ли вы и люди подобные вам возвыситься до понимания истинно великой идеи! Вам Дюфур говорил о свойствах пиронита?

– Я знаю это вещество только но названию.

– Пиронит не вещество! Впрочем, я не стану читать вам лекцию об этом изобретении, которое перевернет вверх дном всю культуру, и скажу только, что пиронит представляет нечто среднее между материей и энергией. Не думаю, чтобы ваши знания по физике были особенно велики, но, может быть, вы поймете меня, если я скажу, что пиронит возбуждает распадение атомов. Под его влиянием эти мельчайшие частицы превращаются в свет и электричество. Материя, так сказать, сгорает, с той разницей, что при этом всеуничтожающем горении не получается дыма и газа, а происходит полное превращение веществ в колебания эфира. Колебания эти распространяются со скоростью в сотни тысяч километров в секунду. Другими словами, если бы зажечь пиронитом этот монастырь, то его каменные стены унеслись бы в неизмеримое пространство в виде ослепительных потоков света и через короткое время исчезли бы между звездами, как замирающие волны на поверхности моря. Здесь на земле не осталось бы ни одной пылинки, и только какой-нибудь астроном на отдаленной планете мог бы, пожалуй, уловить голубоватое сияние, удаляющееся от нашей планеты со скоростью в 300 тысяч километров. Понимаете?

Я утвердительно кивнул головой.

– Ну, так теперь вам должно быть ясно, что, обладая такой страшной разрушительной силой, я могу взорвать, сжечь, уничтожить весь земной шар! Человечеству придется выбирать: или оно станет совершенно разумным и справедливым, или вместе со своей планетой отправится к границам вселенной и погаснет в вечном мраке, как искры, выброшенные ночью из трубы паровоза.

Бастьен заложил руки в карманы своего разорванного пиджака и смотрел на меня с вызывающим видом, очевидно, ожидая возражений. Но я до такой степени был ошеломлен этой сумасшедшей идеей устроить мировой пожар, что не находил слов для ответа.

– И этот пиронит действительно существует? – спросил я наконец.

– Спросите у Дюфура.

Профессор, давно выказывавший признаки нетерпения, с неудовольствием посмотрел на сумасбродного ученого.

– Мне кажется, что теперь поздно продолжать этот разговор, – сказал он. – Вы забыли, Бастьен, что существует еще и антипиронит, которым можно потушить тот пожар, который, я это знаю, вы решились бы зажечь.

– Ваш антипиронит не вышел еще из лаборатории, и мы только теряем время, ожидая его появления, – с раздражением ответил Бастьен.

– Я вам уже говорил сотни раз и еще повторяю, что никто, кроме меня, не будет иметь ни одного грамма пиронита, пока наука не даст возможности защитить мир от самого ужасного несчастья.

– Вы не имеете права так поступать! – закричал Бастьен. – Изобретение принадлежит не вам одному! Это насилие. Я не могу больше ждать!..

– Подождете!

– Смотрите, как бы вам не пришлось раскаиваться!

– Довольно, Бастьен! – вмешался Рамбер. – Ваши выходки становятся прямо несносны. Нам незачем заводить ссоры, которые еще более ухудшат наше и без того трудное и опасное положение.

– Я только отстаиваю свое право сделать из пиронита наиболее практическое и полезное употребление, – ответил опасный изобретатель.

Я и Рене невольно рассмеялись при этой фразе, произнесенной человеком, который считал практичным сжечь земной шар, как ракету.

– Ваша комната в соседнем коридоре, – сказал Дюфур, прощаясь со мной. – Рамбер вас проводит.

До этого момента, несмотря на усталость, я не думал о сне, но после слов профессора с неприятным чувством вспомнил о том, что мне придется проводить ночь в одном из мрачных закоулков этого каменного лабиринта. Не знаю почему, мысль эта так меня испугала, что я хотел было немедленно сбежать из монастыря в какую-нибудь деревенскую гостиницу, и только стыд за свою трусость заставил меня отказаться от этого намерения.

III. Что случилось ночью

– Вот ваша комната, – сказал Рамбер, держа в одной руке свечу, а другой с трудом отворяя тяжелую дубовую дверь.

Это помещение служило, вероятно, кельей для одного из отцов-бернардинцев. Еще днем я обратил внимание на странное несоответствие в этом здании между комнатами, служившими для жилья, и пустынными залами и коридорами. Первые походили на ячейки, выдолбленные в твердом камне. Тяжелый покатый потолок часто спускался к самому полу, стены образовывали выступы; слабый дневной свет проникал из каких-то невидимых отверстий или маленьких квадратных окон, размещенных так высоко, что дотянуться до них можно было, только поднявшись на носках. Несокрушимые двери в вершок толщиной запирались железными ржавыми болтами и засовами. Но за порогом этих тесных каморок тянулись огромные унылые пустыри, украшенные колоннами и соединявшиеся друг с другом широко разверстыми арками. При свете двух свечей, горевших в резном высоком канделябре, я внимательно осмотрел свою мрачную комнату. Она сохранила почти тот же самый вид, какой имела при ее прежних, давно исчезнувших владельцах. Все жалкое убранство этого склепа состояло из двух тяжелых стульев, массивного стола, закапанного воском, и деревянной кровати, поставленной в глубокой нише против двери. Дюфур добавил к этой обстановке высокий зеркальный шкап, мягкое кресло и ковер, закрывавший часть пола. На столе лежали письменные принадлежности и груда книг самого разнообразного содержания.

Не раздеваясь, я улегся на кровать и прилагал все усилия, чтобы увлечься чтением иллюстрированной «Истории путешествия к Северному полюсу». Но, читая, я все время напряженно к чему-то прислушивался, вздрагивая при каждом слабом звуке. Вдруг мое внимание было привлечено небольшим квадратным отверстием в двери, на высоте человеческого роста. Должно быть, такие отверстия служили для того, чтобы монахи постоянно и незаметно могли наблюдать друг за другом. Мрак, наполнявший коридор, был так непроницаем, что окошко казалось закрытым куском черного бархата. С этой минуты, переворачивая страницы книги, я каждый раз бросал взгляд на дверь с таким чувством, как будто ожидал встретить там чей-то внимательный глаз. Но минуты шли за минутами, предо мной в колеблющемся сумраке плыли, путаясь с действительностью, причудливые льды северных морей, отражение света в зеркале превратилось в северное сияние, которое то вспыхивало, то гасло и наконец совершенно потухло. Книга выпала у меня из рук, и я уснул тревожным и чутким сном. Проснулся я как будто от неожиданного толчка. Оплывшие свечи догорали; я приподнялся, чтобы их потушить, и с затаенным страхом взглянул еще раз на окошко в дверях. Из черной тьмы на меня глянуло чье-то бледное худое лицо с неподвижными блестящими глазами. Я замер от ужаса, не имея силы, чтобы крикнуть или отвести глаза от этого видения.

– Кто там? – спросил я наконец хриплым, чужим голосом. – Это вы, Рамбер?

– Кто там? – спросил я наконец хриплым, чужим голосом. – Это вы, Рамбер?

Лицо медленно отодвинулось и исчезло в темноте.

Свечи догорали, вспыхивая длинным синеватым пламенем; я почувствовал, что умру от страха, если останусь один в темноте, и с тем приливом мужества, которое дает неотвратимая опасность, схватил канделябр, отодвинул железный засов и выбежал в коридор, высоко поднимая свечи и крича во все горло:

– Бастьен! Рамбер!! Бастьен! Вставайте… скорей!..

Казалось, десятки замирающих голосов повторяют мой крик в пустых коридорах и разносят его по всему монастырю. Бастьен в одном белье появился на пороге своей комнаты.

– Что с вами? – спросил он. – Почему вы так отчаянно кричите? Что случилось?

– Здесь кто-то был. Я видел лицо!..

– Где?

– В окошке в двери!

– Может быть, вам это только померещилось? Я сам запирал все двери в эту галерею и в столовую.

– Уверяю вас… – дрожащим от волнения голосом начал я, но в ту же минуту раздался отчетливый стук железной решетки в другом конце коридора.

Бастьен выпрямился, услышав этот дребезжащий звук, и с криком: – Теперь он от нас не уйдет! – побежал по галерее.

Впереди него неслась мерная тень, отбрасываемая на каменный пол вспыхнувшими свечами и бумагой. Мы быстро добежали до конца коридора, и когда очутились в зале, то на мгновение увидели чью-то серую фигуру, неслышно скользившую между колоннами.

– Скорей! скорей! – подбадривал меня Бастьен, но я не умел так быстро бегать, как он, и все больше и больше отставать от своего товарища.

Голос ученого слышался уже из того туннеля, в котором я был днем.

– Он здесь! – кричал Бастьен. – Не отставайте! Давайте свечи! Боже мой! Кто это?!

В то же мгновение прогремел оглушительный выстрел, всколыхнувший весь мрак старинного здания, и сразу наступила тишина. Я продолжал бежать, как сумасшедший, плохо сознавая, что делаю, пока не наткнулся на тело Бастьена. Он лежал лицом вниз, с откинутой правой рукой.

Он лежал лицом вниз, с откинутой правой рукой.

Горела только одна свеча, и при ее дрожащем свете я ничего не мог рассмотреть вокруг себя, но зато слышал чьи-то тяжелые шаги, удалявшиеся по лестнице, которая вела на башню. В то же время мои необычайно напряженные чувства позволяли угадывать присутствие еще одного человека, который стоял в конце туннеля, на пороге часовни.

Я бросил канделябр около трупа и не помню, как добрался до столовой, где увидел полуодетого Дюфура, Рамбера с одеялом на плечах и Рене, который, по-видимому, еще не ложился. В дверях стоял Морло.

– Что случилось? Где Бастьен?! Кто стрелял?! – засыпали они меня вопросами и после первых моих слов бросились из столовой.

Через несколько минут Дюфур и Рамбер осторожно внесли труп своего погибшего товарища и положили его на скамью. Я несколько успокоился и мог наконец связно рассказать о том, что произошло со мной и Бастьеном.

– Следовательно, их было двое, – заметил Дюфур, когда я кончил рассказывать. – Один – несомненно, этот таинственный Икс, который, видимо, очень торопится осуществить свои угрозы. Но кто же другой, и как он проник в запертый коридор? Или, может быть, Бастьен забыл запереть двери?

– Этого вам никогда не удастся узнать, – угрюмо пробормотал Морло.

– Почему?

– Потому что есть вещи, о которых ничего не пишут в самых ученых книгах.

– Но, как бы там ни было, нам всем необходимо соблюдать величайшую осторожность. Я думаю, что недели через две или самое большее через месяц все работы будут закончены, и мы сможем уехать отсюда, но до того времени нам придется жить, как в осажденной крепости. Вам, Рамбер, я поручаю обязанности коменданта. Дело идет не только о том, чтобы сохранить нашу жизнь, но еще, – и это самое главное, – о будущности моего изобретения.

Последние слова Дюфура произвели на меня крайне неприятное впечатление. Этот человек больше всего на свете был озабочен мыслью о своем разрушительном веществе и, кажется, ни на минуту не задумался бы принести в жертву жизнь своих друзей. При первых лучах зари Морло сколотил гроб из неоструганных досок и, когда всходило солнце, мы похоронили Бастьена на берегу пруда, между двумя высокими тополями.