Текст книги "Своенравная красавица"
Автор книги: Сильвия Торп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Сильвия Торп
Своенравная красавица
Conyngton – 1
OCR: fanni; SpellCheck: Larisa_F
Торп С. Т61 Своенравная красавица: Роман / Пер. с англ. Д.Ш. Евгеньева. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004. – 223 с. – (Стрела Амура).
Оригинал: Sylvia Thorpe «Fair Shine the Day», 1964
ISBN 5-9524-1235-1
Переводчик: Евгеньев Д.Ш.
Аннотация
Своенравная и непокорная красавица Черити питает нежные чувства к своему другу детства Дарреллу Конингтону. Ей кажется, что она любит его, как брата. Но кузена девушки, Джонаса, уже не один год снедает жгучая ревность к красавцу Дарреллу. Он поклялся отомстить сопернику...
Сильвия Торп
Своенравная красавица
Часть первая
Глава 1
ЧЕРИТИ, ДЕТСТВО
Солнце сияло в то майское утро, но было холодно, резкий ветер гнал по небу легкие облака, шумел молодой листвой и клонил к земле первые весенние цветы в парке Джонатана Шенфилда. Еще совсем рано, весь дом спит, в Маут-Хаус встали только слуги, а Черити уже спустилась украдкой по черной лестнице и проскользнула по выложенному каменной плиткой коридору за кухней. Ей нужно было к двери в дальнем конце коридора, к двери, которая выходила во двор, отделявший жилые помещения от конюшен. Оттуда ничего не стоило выбежать в парк и очутиться на свободе.
Черити, затаив дыхание, прошла на цыпочках по коридору. На самом деле никто не запрещал ей выйти рано утром на прогулку, и слуги, хлопотавшие на кухне, не имели права остановить ее, но Черити знала, что, если ее заметят, начнутся восклицания и вопросы, и волшебное очарование этого прекрасного утра будет безнадежно испорчено.
Она добралась, наконец, до двери и тихонько открыла ее. Двор был пуст, и, подобрав юбки, Черити помчалась к распахнутой калитке, проскочила посыпанную гравием дорожку, ведущую к парадному входу, и вскоре оказалась в заросшем буйной травой парке. Черити бежала, пока хватило сил, и остановилась перевести дух под раскидистыми ветвями дуба. Она прислонилась к мощному корявому стволу, раскинула руки и запрокинула голову, упиваясь своей свободой.
Черити было тринадцать лет, а этим именем[1] ее наградили, чтобы она не забывала о своем месте в жизни, так как, будучи сиротой от рождения, целиком зависела от милости старшего брата своего отца, Джонатана Шенфилда. Он был человек справедливый и никогда не упрекал девочку за то, в чем она никак не виновата, но несчастные обстоятельства, да еще и то, что она была наполовину француженкой, – все это неизбежно накладывало свой отпечаток, отдаляя Черити от его троих детей, с которыми она росла вместе. Эти факты, впрочем, редко тяготили ее, и уж меньше всего в то сияющее майское утро 1641 года.
Отдышавшись, Черити отошла от дуба и тихонько побрела дальше, поскольку не боялась, что ее догонят. У нее не было определенной цели, хотелось просто побыть одной, вне дома, без придирок двоюродного брата, 16-летнего Джонаса, и не чувствовать пустого безразличия Бет и Сары, его сестер. А также избавиться на время от монотонного круга уроков и домашних обязанностей, против которых так часто бунтовало в молчаливом протесте все ее существо. Позднее ей, вероятно, придется сполна расплатиться за свой поступок, но не могла она сидеть спокойно, когда счастье и волнение бурлили в ней, как вешние воды. Этого дня она ждала всю долгую зиму.
Черити направилась к ручью, который служил границей имения ее дяди; по другую сторону начиналось обширное поместье сэра Даррелла Конингтона. На протяжении многих поколений его семья владела этими землями, и влияние сквайров распространялось на всю округу. Они даже добавили свою фамилию к названию деревушки в соседней долине – получилось Конингтон-Сент-Джон, а их большой дом, венчающий вершину холма между деревней и Маут-Хаус, именовался просто и гордо – Конингтон.
Черити подобрала юбки и, соблюдая величайшую осторожность, перебралась через бурный ручей – мостками ей послужили два больших камня и полусгнивший ствол упавшего дерева, а потом взобралась на грязный противоположный берег. Перед ней круто вздымался лесистый склон холма, но узкая тропинка, петляющая между деревьями, была ей так же хорошо знакома, как и аккуратные дорожки дядюшкиного сада. Две семьи, обитавшие по соседству много лет, всегда были в дружеских отношениях, но по иронии судьбы именно Черити выпало на долю впервые установить действительно тесную связь между ними. Из всего семейства Шенфилд Черити была самым частым и желанным гостем в соседском доме, что чрезвычайно раздражало ее кузена Джонаса.
С дальней опушки леса, там, где он граничил с обширным оленьим парком, был виден сам Конингтон – великолепный дом, построенный во времена старой королевы взамен прежнего, более скромного особняка. Дом стоял на холме, его высокие трубы и островерхая крыша четко вырисовывались на фоне ясного весеннего неба, изящные обводы окон сверкали на солнце. К подножию террасами поднимались сады с могучими деревьями и ровными лужайками, статуями, увитыми зеленью беседками и ухоженными цветниками. Все это было обнесено высокой кирпичной стеной с широкими арочными воротами. Внушительный дом свидетельствовал о богатстве и гордости его владельцев. «Гордый, как Конингтон» – это изречение хорошо известно во всей округе. Большинство относилось к этой черте характера с пониманием, так как в гордости Конингтонов не было высокомерия. Только немногие вроде молодого Джонаса Шенфилда и нескольких недовольных в близлежащем Плимуте негодовали или ворчали по этому поводу в своем кругу.
Конингтон нравился Черити во всех отношениях, а тот вид, который внезапно открывался глазам, когда, поднявшись по крутой тропинке, она выходила из рощи, не надоедал никогда. Черити немного помедлила, глядя на поместье. Она знала, что, несмотря на ранний час, в доме уже кипят приготовления к празднику: ожидалось, что единственный сын хозяина привезет сегодня домой свою молодую жену.
Юный Даррелл Конингтон был для Черити самым главным человеком на свете. Шесть лет назад он впервые спас ее от грубого задиры Джонаса; так возникли отношения, которых многих озадачивали, а самого Джонаса просто выводили из себя. Странная дружба связала маленькую родственницу Шенфилдов, наполовину иностранку, к которой и в семье-то относились презрительно-равнодушно, с сыном и наследником сэра Даррелла Конингтона и оказала громадное влияние на довольно унылую до того жизнь Черити. Когда стало ясно, что сам сэр Даррелл очень тепло относится к девочке и что его жена приняла малышку под свое крыло, в Конингтоне и окрестностях молча признали, что с Черити Шенфилд надо теперь считаться.
Сама же девочка, обеспеченная дядей из чувства долга и также по долгу благодарная ему, вскоре по-настоящему привязалась к сквайру и его жене, а самая сильная привязанность и самое глубокое чувство достались юному Дарреллу. Будучи на четыре года старше ее, он превратился в молодого человека, когда она еще сидела за уроками в классной комнате, и все же время еще больше сблизило их, так что Даррелл смотрел на Черити почти как на родную сестру, которой ему так не хватало.
Их дружба прервалась только год назад, когда сэр Даррелл решил, что пора его сыну повидать мир, и отослал его в Лондон – пожить при дворе перед поездкой в Кент для заключения брака, давно оговоренного для него. И Даррелл уехал из Конингтона, но теперь, наконец, настал момент долгожданного возвращения, а то, что молодой человек привезет с собой жену, совершенно не беспокоило Черити. Новобрачная была не намного старше ее самой, и Черити пребывала в радостной надежде, что обретет в Элисон Конингтон подругу, почти ровесницу, и с женой Даррелла у нее будет гораздо больше общего, чем с двоюродными сестрами.
Постояв на опушке, Черити пошла дальше через парк, в сторону от дома, к дороге, ведущей в деревню. Минут через десять она миновала величественные въездные ворота, обрамленные каменными столбами, и, спускаясь с холма, бросила мимолетный взгляд направо, где среди деревьев виднелись крыши и трубы необитаемого Дауэр-Хаус. Вскоре дорога круто свернула, огибая холм, и теперь вся деревня у подножия холма лежала как на ладони.
На свой лад это был столь же прекрасный вид, как и особняк, горделиво венчающий вершину холма. Соломенные крыши сгрудились на зеленом склоне вокруг церквушки Сент-Джон, ее квадратная башня выделялась на темном фоне тисов. За церковью, на другом берегу речки, что вилась по долине, яркий блеск отраженных солнечных лучей выдавал наличие громадного колеса водяной мельницы. А справа – длинный, приземистый, крытый соломой постоялый двор у старого каменного моста на дороге, ведущей в Плимут. Ощутив прилив свежих сил, Черити побежала с холма и скоро догнала рослого молодца в домотканой одежде – он шагал в ту же сторону, с собакой по пятам. Он оглянулся, заслышав приближение Черити, и она узнала Диккона Брамбла, старшего сына хозяина постоялого двора. Диккон остановился и улыбнулся ей, откинув прядь светлых, как пакля, волос, небрежно упавших на лоб.
– Доброго утречка, мисс Черити, – приветствовал он ее. – Раненько вы вышли из дому.
Черити наклонилась погладить собаку, которая радостно виляла хвостом у ее ног.
– Да не могу я лежать в постели в такое утро, Диккон, – весело ответила она, – а сегодня тем более!
– Ага, – согласился он, кивая, – большой день для Конингтона! Работать, я думаю, сегодня не придется: вся деревня встречает мастера Даррелла и его леди!
– Мы приглашены на обед в Конингтон. Сэр Даррелл устраивает праздник в честь их приезда, – заметила Черити, идя рядом с ним. – Как хорошо, что Даррелл снова будет здесь! Он так давно уехал, но леди Конингтон говорит, что теперь они с женой останутся в Девоншире.
– Конечно, они будут жить здесь, мисс Черити! Пусть все беды останутся в Лондоне, как говорится.
– Беды? – Черити, нахмурившись, оглянулась на молодого человека. – Какие такие беды?
Диккон пожал плечами и покачал головой. Для того, кто никогда не уезжал далее пяти миль от своей родной деревни, Лондон существовал вообще в другом мире. Разногласия между королем и парламентом, отставка королевского премьер-министра, даже вторжение шотландской армии на севере – все это были лишь смутные любопытные слухи, далеко не столь важные, как приплод ягнят или виды на урожай.
– Что-то такое толкуют в Плимуте, – сказал он неопределенно, немного помолчав. – Вчера в деревню заходил коробейник, он и говорил, что очень уж горячо некоторые поносят короля.
Черити шагала молча, наморщив лоб. Она была всего лишь ребенком, но обладала живым и любознательным умом, и слова Диккона напомнили ей кое-какие вещи из разговоров с братцем Джонасом. Он часто ездил в Плимут. Его мать происходила из тамошней преуспевающей купеческой семьи, и два ее брата, не имевшие своих сыновей, любили, чтобы племянник навещал их. Ясно же, что когда-нибудь он унаследует от них хорошее состояние, и отец был не против того, чтобы Джонас обучался делу. Правда, Джонас попутно обучался и многому другому, но этими своими знаниями и взглядами он делился только с Черити. Джонас не любил и презирал бедную родственницу-сиротку, но она, по крайней мере, выслушивала его, не то что сестры, и не выбалтывала все это родителям.
От Джонаса Черити узнала, как все недовольны налогом, именуемым корабельной податью, и штрафами за непосещение церкви; так узнала она и о войне с Шотландией, и о решении короля править без парламента. И для нее стало привычным повторяемое часто и всегда с проклятиями имя графа Страффордского, доверенного министра короля, сейчас привлеченного к суду за свою деятельность. Информация Джонаса бывала неточна и обычно окрашена предвзятостью тех, от кого он ее получал, но Черити узнавала достаточно, чтобы понять, что не все так прекрасно в мире, как можно предположить по мирной и спокойной жизни в их тихом уголке Девоншира. Сейчас ей впервые пришло на ум, что эти отдаленные беды могут однажды коснуться и ее собственной жизни, и жизней самых дорогих для нее людей. Неясное предчувствие охватило девочку, затмив на мгновение сияние такого многообещающего дня.
Дурное настроение вскоре развеялось. Диккон уже отбросил эту тему, перейдя к более животрепещущему вопросу, и рассказывал о том, как в деревне готовятся отпраздновать возвращение в отчий дом наследника сквайра вместе с молодой женой. Событие, конечно, грандиозное, ведь у сэра Даррелла других детей нет и, хотя само бракосочетание молодого Даррелла состоялось прошлой осенью в доме невесты в Кенте, обитатели Конингтона только теперь получили возможность повеселиться от души. Все помещики в округе приглашены на празднество, а для простого люда организовали музыку и танцы на зеленой лужайке в деревне, едой и напитками их щедро снабдил сэр Даррелл. Это будет радость для всех, и настроение Черити, от природы жизнерадостной, снова поднялось, пока она слушала Диккона.
– Интересно, – сказала она больше самой себе, – как будет чувствовать себя миссис Конингтон среди совершенно незнакомых людей, вдали от дома и семьи? Как по-твоему, мы ей так же любопытны, как она нам?
Диккон поскреб затылок – разговор пошел какой-то слишком глубокий для него – и через несколько шагов сообщил, что некоторые в деревне считают, что напрасно мастер Даррелл женился на «иностранке» из другого графства, а не на девонширской девушке. В этом месте он резко прервался, вспомнив с некоторым опозданием, что мать его спутницы была настоящая иностранка, и не только для Девоншира, но даже и для Англии. Черити, впрочем, не заметила его промаха. Она продолжала все так же размышлять вслух:
– Я-то думаю, что это так заманчиво путешествовать по разным далеким местам. Мне хотелось бы поехать в Лондон и во Францию. В Нормандию, где родилась моя мать. Будь я мальчиком, я бы поехала, как только вырасту! – Она разгорячилась, темные глаза заблестели, эта тема всегда ее волновала. – Я преуспела бы в жизни, разбогатела и могла бы делать то, что мне хочется. Да, все пути открыты перед тобой, если ты мужчина! Женщина ничего не может, если только она не богачка и красавица, а у меня ничего этого нет. Вот бы мне родиться мальчиком!
Диккон усмехнулся над ней, не схватывая, о чем это она, но желая все же сделать приятное, потому что знал ее всю жизнь и на свой лад любил. Черити вздохнула. Не с Дикконом ей хотелось бы поговорить, а с Дарреллом: он всегда смеялся вместе с ней и никогда – над ней, он понимал ее неугомонность, порой доходившую до открытого бунта. И Даррелл объяснил бы ей эти странные тревожные слухи, которые привозил Джонас из Плимута и о которых теперь узнал даже флегматичный Диккон. Хоть и не ведая, кто прав, кто виноват в той грандиозной распре, Черити, однако, инстинктивно понимала, что рассказы Джонаса односторонни и окрашены его собственным завистливым, сварливым нравом.
Они вошли в деревню; люди занимались обычными делами, но в воздухе безошибочно ощущался острый дух предвкушения. Черити рассталась с Дикконом у дверей «Конингтон-Армс», его тоже ожидала работа, а сама присела на низкий парапет моста, поглядывая то на искрящийся внизу поток, то на чудесный вид вокруг. Яркие цветы в садах у домиков по всей деревне, фруктовые деревья в цвету, молодая зелень лесов и лугов на окрестных холмах – все это создавало законченную картину сельской идиллии, даже трудно было поверить, что всего-то в нескольких милях отсюда может быть совершенно иная местность, что на севере лежат дикие, глухие, населенные призраками пустоши Дартмура, а южнее морские волны неустанно бьют в неприступный берег. Порой Черити задыхалась в этой уютной долине, ее неудержимо тянуло к дикой пустоши или беспокойному морю, но сегодня ею владела полная умиротворенность. Даррелл возвращается домой.
Наконец она вспомнила о времени, как быстро оно проскочило. Черити спрыгнула с парапета и пустилась домой. Она спешила, старалась изо всех сил, и все равно к тому времени, когда добралась до дома, который в момент ее бегства мирно дремал за закрытыми ставнями, его обитатели явно были на ногах и жизнь шла обычным порядком.
Черити остановилась, раскаиваясь в собственной неаккуратности. В утренней спешке она схватила старую шерстяную накидку и сунула ноги в башмаки на толстой подошве. Они были теперь в грязи, юбка тоже запачкалась. Волосы, небрежно связанные узлом, рассыпались по плечам. Несомненно, следовало проявить благоразумие и хоть немного привести себя в порядок, прежде чем войти в дом.
Черити отклонилась от той тропы, которой уходила из дому, и оказалась у остатков крепостного рва, давшего название дому[2]. Сейчас он превратился в обычный прудик, отгороженный со стороны дома древней стеной с полуразрушенной надвратной башней. Там плавала пара лебедей, и рыбки поблескивали чешуей меж листьев кувшинок. Черити стерла грязь с ботинок о влажную сочную траву, встала на колени у озерца и наклонилась над тихой водой – вот и зеркало, чтобы собрать в пучок свои густые черные волосы.
Лицо, глядевшее на нее из воды, подтверждало ее собственное мнение, что красотой она не блещет. Черити слышала, что Маргерит, ее мать, отличалась своеобразной, темной, нездешней красотой, но если это правда, то она ничего не передала дочери от своей внешности, кроме чистой смуглой кожи. Сама Маргерит, доживи она до того времени, когда ее дочь вырастет, узнала бы это гордое лицо с широким лбом и твердым подбородком, крупным, хорошо очерченным ртом и темными, глубоко посаженными глазами под слишком, пожалуй, густыми бровями вразлет. Это лицо смотрело на нее с фамильных портретов маленького замка в Нормандии, который был ее домом, пока она не сбежала, чтобы выйти замуж за Роберта Шенфилда.
Но в деревне Конингтон-Сент-Джон Черити резко выделялась внешностью, тем более рядом со своими белокурыми, голубоглазыми кузинами, да еще и в характере у нее было нечто, усугублявшее разницу между ними. Спокойное послушание, приличные женские занятия – это для Бет и Сары, но не для Черити. Джонатан Шенфилд и его жена Элизабет просто терялись перед ее упрямством. Они решили воспитывать Черити в строгости, поскольку заметили в ней прискорбное своеволие, из-за которого ее отец опозорил семью и взял в жены иностранку. Не прошло и года после их брака, как это же самое своеволие послужило причиной его жестокой и безвременной кончины. Тот факт, что железная дисциплина не сумела удержать в рамках отца, не помешал им применить ее к ребенку.
Большой камень вдруг пролетел со свистом над плечом Черити, отражение раскололось и исчезло, а вода сильно плеснула ей в лицо и окатила платье. Черити прикрыла рукой глаза и, повернувшись, увидела в нескольких шагах от себя Джонаса. Он неслышно подошел по траве и теперь стоял, широко расставив ноги и подбоченясь, и с ухмылкой наблюдал за ее растерянностью.
– Хватит пялиться с такой любовью на свой чудный образ, – сказал он насмешливо. – У тебя маловато причин для тщеславия.
Черити посмотрела на него с негодованием и неприязнью.
– Может, и так, – парировала она, – но это лучше, чем прекрасная внешность и трусливое сердце. Я-то не побоялась проехаться на новой лошади, которую дядя купил у сэра Даррелла.
Джонас вспыхнул. Он был хорош собой – все Шенфилды, за исключением Черити, обладали незаурядной красотой, – но вот с мужеством ему повезло значительно меньше. Джонас пытался скрыть сей факт под обычной бравадой, но его не покидало тяжелое чувство, что никого этим не проведешь. И самое противное, что его маленькая кузина в избытке была наделена отвагой, которой так не хватало ему. Он до сих пор корчился в муках, вспоминая прошлое лето и несчастный день, когда Черити вскарабкалась на самый верх старой надвратной башни и беспечно расположилась там, нисколько не боясь головокружительной высоты, а сам он, попытавшись последовать за ней, оцепенел от ужаса, не поднявшись и до половины. Он вцепился в камни, теряя сознание и дрожа от страха, пока его не снял кто-то из слуг. Черити сурово наказали за бесшабашный поступок, но это явилось слабым утешением для уязвленного самолюбия Джонаса.
А более всего он негодовал по поводу тех отношений, которые установились у Черити с Конингтонами. Джонас был бы рад оказаться, подобно Черити, без родного дома и называть сына сквайра своим другом, но Даррелл не давал себе труда скрывать презрение к мальчику, который был на несколько лет младше. Кто такая Черити, без гроша за душой, наполовину иностранка, сирота! И она держится как ни в чем не бывало с самыми знатными соседями, в то время как ему достается не более чем обычная вежливость. Джонас видел, что Черити в приподнятом настроении, и, поскольку несложно было догадаться о причине, следующие его слова прозвучали еще более ядовито и ревниво, чем всегда:
– Ты прихорашиваешься, потому что Даррелл Конингтон сегодня возвращается? Не трудись зря! Он привезет жену. Говорят, она настоящая красавица.
Этот выстрел пропал впустую. Черити, стоя на коленях в густой траве, смотрела непонимающе. Ну конечно, у Даррелла жена красавица. И представить невозможно, чтобы она была дурнушка.
– А мне что до этого? Если ты думаешь, что моя внешность будет иметь для нее большее значение, чем для Даррелла, на твои шутки не стоит обращать внимания!
– Как и на твои, кузина, если ты надеешься, что ваши отношения останутся такими же, как прежде. Думаешь, после года при дворе Даррелл захочет, чтобы ему докучал глупый ребенок?
– Я не глупый ребенок! – возмущенно закричала Черити, но из предосторожности поднялась на ноги, прежде чем добавить победно: – А хоть бы и так, он все равно предпочел дружить со мной, а не с таким смазливым попугаем, у которого ничего нет, кроме перьев да громкого голоса.
Джонас издал яростный вопль и с угрожающим видом шагнул к ней, но Черити стрелой промчалась мимо него и понеслась к дому. Джонас бросился за ней, но Черити бегала как лань, и к тому моменту, как он ворвался в просторный, выложенный каменной плиткой холл, она уже взлетела по лестнице в дальнем конце. Из этого выгодного положения она посмотрела на него сверху вниз, состроила насмешливую рожицу и скрылась в спальне, которую делила с Бет и Сарой.
Глава 2
ТУЧИ НАД АНГЛИЕЙ
Не считая утреннего молебна, Черити не встречалась с Джонасом, пока они не собрались в Конингтон, да и то он был в холле с родителями, а она спускались по лестнице вместе с Бет. Девятилетняя Сара была слишком маленькой для приемов.
Миссис Шенфилд придирчивым, но одобрительным взглядом окинула своего красавца сына и пухленькую хорошенькую дочь, но как только перевела взгляд на племянницу, удовлетворение сразу испарилось. По такому важному случаю она выбрала платье для Черити с гораздо большим тщанием, чем обычно. Но насыщенные, яркие цвета, которые подошли бы к смуглой коже, не соответствовали, по мнению миссис Шенфилд, ни возрасту девочки, ни ее положению в обществе. Элизабет пошла на компромисс, выбрав янтарно-желтую тафту, но все же была не в восторге от результата.
«Высокая и тоненькая, как жеребенок, – подумала Элизабет с досадой, не замечая, что Черити обладает еще и стремительной грацией жеребенка – и эта грива черных волос, таких тяжелых и жестких, что никакой силой их не уложишь в локоны». Будь право выбора за Элизабет, племянница осталась бы дома с Сарой, но отправиться в поместье без нее значило бы глубоко оскорбить Конингтонов.
Миссис Шенфилд с девочками проделала путешествие до дома соседей в громадной громыхающей карете, а Джонас с отцом ехали рядом верхом. Джонас пребывал в чрезвычайно дурном расположении духа. Испытывая острую неприязнь к Дарреллу Конингтону, он не видел в его возвращении повода для радостей и охотно избежал бы приема, если бы мог. Даррелл превосходил его по всем статьям: богатством, титулом, удальством и отвагой, вдобавок он пользовался такой широкой популярностью, какая Джонасу и не снилась, и в результате Джонас чувствовал себя болезненно уязвленным и страшно ему завидовал.
Они прибыли в поместье среди первых, и слуга, сопровождавший их по парадной лестнице к Длинной галерее, сообщил, что господин Даррелл с супругой уже на месте.
Нетерпение и волнение Черити достигли к этой минуте такого накала, что она с трудом заставляла себя скромно и спокойно идти, как ей и положено, в хвосте маленькой группы, позади Джонаса и Бет, которые, в свою очередь, следовали за родителями. Как только они вошли в Длинную галерею, роскошную анфиладу с окнами-бойницами, окружавшую по периметру весь дом, Черити встала на цыпочки и вытянула шею, пытаясь хоть мельком увидеть Даррелла.
Помещик и его семья расположились поблизости от двух каминов. Леди Конингтон сидела в просторном кресле, ее горничная скромно держалась на заднем плане. Миледи сделалась инвалидом после рождения своего единственного ребенка, и болезнь оказала столь разрушительное воздействие на ее внешность, что она выглядела значительно старше своих лет. Но сегодня громадная радость озаряла ее милое измученное лицо. Супруг стоял рядом с ней. Высокий мужчина с резкими чертами худого лица; твердый подбородок прикрыт небольшой заостренной бородкой, длинные волосы падают старательно уложенными локонами на кружевной воротник черного бархатного камзола. Он являл собой центральную фигуру в этой группе, но Черити видела только молодого человека рядом с ним.
Даррелл-младший был очень похож на отца: высокий, длинноногий, глаза, как у газели, золотисто-каштановые волосы с заметным рыжеватым отливом – фамильные черты Конингтонов, но в лице его было много и от материнского обаяния. Приближаясь, Черити жадно вглядывалась в него и замечала, как сильно он изменился за время своего отсутствия. Даррелл выглядел значительно старше и уверенней, чем раньше, по ее воспоминаниям. И впервые Черити осознала, что их разделяет и четырехлетняя разница в возрасте, и глубокая пропасть по месту в жизни. Острая боль сомнения, как шип, впилась в ее счастье, и слова Джонаса, сказанные ей сегодня утром, с пугающей отчетливостью вновь прозвучали в памяти.
Семейство дяди исполнило ритуал приветствия и отошло в сторону, а Черити осталась напротив Конингтонов. Она присела в глубоком реверансе, но Даррелл, наклонившись, взял ее за руки и заставил подняться. Она быстро взглянула в его лицо и увидела, что он улыбается ей с прежней любовью.
– Как дела, малышка? – поддразнивая, спросил он. Даррелл часто называл ее так, и одно то, что она вновь услышала эти слова, заставило ее сердце подпрыгнуть от счастья. – Ты сегодня много серьезней, чем в прежние времена. Мадам, – добавил он, обращаясь к своей жене, – позвольте представить вам Черити Шенфилд, о которой я много рассказывал. Страшно озорной ребенок, но мы научились ладить с ней.
Элисон Конингтон робко улыбнулась Черити – маленькая стройная девушка, необыкновенно хорошенькая, с нежным детским личиком и темно-серыми глазами. Волосы у нее были бледно-золотые, почти серебристые, и в своем светлом блестящем атласном платье, с ниткой жемчуга вокруг шеи, она показалась Черити воздушной феей из сказки. Элисон заметно нервничала, в руках крепко зажат сложенный веер, глаза опущены, и только время от времени быстрый взгляд на мужа, как бы за поддержкой. Черити, младше ее по возрасту и вообще чуждая робости, ощутила внезапный приступ сочувствия, окрашенного, правда, некоторым раздражением. Это и стало основой ее отношения к Элисон во все время их знакомства.
А Даррелл лукаво рассматривал Черити.
– Клянусь честью, дитя, ты очень подросла! – заметил он. – Скоро я уже не смогу больше называть тебя малышкой.
Черити засмеялась, она не переживала по поводу своего роста, который, как неустанно повторяла ей тетя, был в высшей степени неприличен для женщины.
– Джонас говорит, что сорняки всегда всех перерастают.
– Джонас, похоже, мало изменился, – сухо заметил Даррелл. – Пора бы ему научиться хорошим манерам.
– О, он просто завидует, вот и все, – беспечно бросила Черити. – Ему так нравится быть повыше, и он злится, что мне до него совсем немножко. Боится, что скоро я перерасту его.
Даррелл рассмеялся, но приближение новых гостей помешало ему ответить. Леди Конингтон кивком подозвала Черити и усадила ее на низкую скамеечку у своего кресла, а стоявшая неподалеку Элизабет нахмурилась, увидев, что девочку так выделяют. Именно это ее больше всего бесило в Черити – то, что она столь любима всем семейством Конингтон. Это было унизительно для ее собственных детей, в особенности для сына, которым она неимоверно гордилась, – и, следовательно, непростительно для Черити. Элизабет огляделась вокруг, разыскивая глазами Джонаса, и увидела, что он стоит в полном одиночестве, прислонившись к стене, у окна-бойницы и пристально, тяжелым взглядом смотрит на Даррелла Конингтона. Досада Элизабет возросла, так как столь ясно выраженная враждебность, которую Джонас всегда испытывал к сыну сквайра, могла немало повредить ему в глазах общества.
Однако знай она правду, то встревожилась бы уже по-настоящему, ибо не на Даррелла неотрывно смотрел Джонас, а на его молодую жену. До той минуты, как он ступил в Длинную галерею, Джонас и не думал об Элисон Конингтон, за исключением той сцены сегодня утром, когда он воспользовался ее именем, чтобы уколоть свою кузину, но при первом же взгляде на Элисон у него перехватило дыхание. Джонас склонился перед ней и пробормотал какие-то слова, а затем отошел, утратив дар речи, не в силах думать ни о чем, кроме этого нежного лица и прекрасных глаз, взглянувших на миг из-под длинных ресниц прямо в его глаза. Сейчас он немного пришел в себя, но все еще не мог включиться в разговоры, что велись вокруг. Он молча стоял, не отводя взгляда от Элисон и попеременно кляня то себя самого за неуклюжесть, из-за которой она, должно быть, приняла его за невоспитанного болвана, то Даррелла, потому что он вдобавок ко всему прочему еще и заполучил в жены такое дивное создание.
Черити, заметив Джонаса среди оживленных гостей, подумала мимолетно, что он какой-то слишком надутый – даже больше, чем обычно, но в тот момент мысли ее были заняты не Джонасом. Она внимательно наблюдала за взрослыми людьми и прислушивалась к разговорам, ловя с разных сторон весьма любопытные отрывки. Она была совершенно счастлива, пока Даррелл, отошедший поговорить с кем-то в другом конце зала, не присоединился вновь к группе у кресла матери и один джентльмен сказал:
– Какие же новости привезли вы нам из Лондона, мистер Конингтон? В последнее время до нас доходят тревожные слухи, но отсеять крупицы правды из кучи сплетен и догадок – задача не из легких.
И сразу же в их непосредственном окружении повисла пауза, ведь все понимали, что под новостями из Лондона имелись в виду не банальные сплетни о моде и скандалах, а те напряженные и неспокойные известия, которые распространились по всему королевству. Черити увидела, как внезапно посерьезнело лицо Даррелла. Несколько секунд он медлил с ответом.
