Текст книги "Замороженная саранча (СИ)"

Автор книги: Сильвия Паола Каваллано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Любовь к детям

Моя любовь к детям началась в детском саду: лет в пять я воображала себя мамой трехлетней девочки Лены, мне даже снилось, как я забираю ее из детского сада (недавно я встретила ее в парикмахерской – она просила подстричь как-нибудь так, чтобы не очень была заметна начинающаяся плешь на макушке… А я что там делала? Мелирование! Ну, и седина так меньше заметна….) Эта любовь почему-то не распространялась на мою младшую сестру (у нас 5 лет разница). С ней у меня было противоборство и соперничество, которое, я думаю, подстегивалось неправильной (внимание мама: в данном вопросе!) политикой родителей: лет до 10 меня укладывали спать днем – с младшей сестрой, лет до 15 вечером я ложилась спать в 9 – с младшей сестрой, когда она была маленькая, мне приходилось сторожить ее у манежа, забрасывая обратно раскиданные игрушки… вместо того чтобы играть с детьми за калиткой. Странно, почему я до сих пор люблю маленьких детей?:-)

* * *

Сошел снег, подсох асфальт, мы отболели своими ежевесенними ОРЗ-Свинками-Ветрянками, можно прыгать в классики! К сожалению, я не помню всех правил, на какой-то цифре нельзя ни разговаривать, ни смеяться; кажется, на пятерку – королевскую – надо попасть битой, кидая ее из-за спины. Наверное, она называлась «королевской», потому что на ней был «отдышек», какую-то цифру прыгали «без отдышков». Битой служили коробочки из-под гуталина с высохшим содержимым и слегка утяжеленные песком. Я прыгала плохо, все девчонки меня «обпрыгивали» и иногда даже не принимали, потому что я все время задевала, поэтому я тренировалась дома: линолеум на кухне был квадратиками, чуть меньшими по размеру. Потом на смену классикам пришли «резиночки». Они, видимо, были более взрослой игрой, потому что на старой квартире я в них еще не прыгала. Или прыгала? Ведь когда я ударилась виском об угол письменного стола это было как раз во время игры в «резиночки» и еще на старой квартире… Вторым участником была моя сестра, а третьим – иногда бабушка, иногда вращающееся кресло, на которое нацепляли резинку. В школе прыгали в женском туалете, потому что это была «запрещенная» игра. Врочем, во время перемен разрешалось только прогуливаться парами или повторять домашнее задание. Ни бегать, ни прыгать не разрешалось. Люди!! Как мы выжили? Как у нас все не одервенело и не отрафировалось?

* * *

Читать меня учил папа. По книгам, которые переплел дедушка. У нас было 3 или 4 таких тома – два зеленых и один синий – а внутри много-много тоненьких детских книжек. Помню книжку про Лошарика: иллюстрации мне не нравились, но Лошарика все равно было жалко, бартовские, михалковские стихи, русские народные сказки. Бабу-Ягу из сказки «Гуси-лебеди» я закалякала черным карандашом – такая она была страшная. Я, конечно, все равно старалась пролистывать эту страницу, потому что из-под черного карандаша проступали то длинный нос, то бородавка, но она, как назло, открывалась чаще других. Уничтожать пугающее и страшное – это у нас наследственное. Правда, мой племянник нашел более радикальное и действенное решение – в книжке Дональда Биссета «Забытый день рождения» он просто стер ластиком (а практически – протер до дыр) лица пугавших его вреднюг Нельзя, Несмей и Стыдись, хотя на другой странице он почему-то их пощадил. Да и самое страшное в них – не лица, а черные плащи и надвинутые капюшоны. Итак, читать меня учил папа. Мы сидели под торшером (не помню, какую он тогда носил обивку, он сменил их как минимум три – от кричащей аляповато-абстрактной красной – по моде начала семидесятых, через бежевую с коричневым кантиком до коричневой – из материала, оставшегося от штор)… Какая это была книжка, я сейчас уже не помню. Слога никак не хотели складываться в слова, как все дети, я не читала, а пыталась отгадывать, папа заводился… Но читать меня он все-таки научил.

Еще одна история про новый и старый дом

Раньше мы жили в хорошем доме, потому что он был коперативный. Я не знаю, что это значит, вроде как с «пленными немцами», но в нем не писали в подъезде, там был лифт, даже целых два лифта, правда, они часто ломались, и тогда нам приходилось подниматься пешком. Лестница была грязноватой, с надписями на стенах, разбитыми лампочками и запахом мочи, но первые пять этажей идти было даже интересно, следующие три я ныла и просилась на ручки, остальные три мы преодолевали с плачем и угрозами оставить меня ночевать на лестнице и последние три меня все-таки несли на ручках. Мы жили на последнем этаже. Но все-таки лифт чаще работал, чем не работал. И все соседи, набивавшиеся в лифт, каждый день говорили одно и то же. «Как выросла! Какая большая! На кого же она похожа?» Я не понимаю, как можно за один день вырасти или измениться так, что надо опять спрашивать, на кого же я похожа! Еще там была лифтерша Пелагея Степановна. Почему она называлась лифтершей, я не знаю, в лифте она с нами никогда не ездила, а сидела в стеклянной будочке внизу, напротив входа в подъезд, и вязала на спицах, вернее, делала вид, что вяжет, как настоящий разведчик (потому что на день Победы она пришла к нам в школу с орденами и рассказывала, что в войну она была разведчиком). Пелагея Степановна знала всех жильцов в лицо, со спины, и по звуку закрываемой двери, знала, кто отхватил к празднику копченую колбасу, во сколько Ирка из 7-ой возвращается домой, на каком месяце Раиса из 17 и во сколько уходит по ночам из 75-ой «слесарь». Всех посторонних она сначала подвергала рентгенологическому обследованию, после чего голосом, в котором слышалось «мы начеку! враг не пройдет!» спрашивала: «Вы к кому? В какую квартиру?»

А потом мы переехали в пятиэтажку от останкинского мясокомбината. Там жили одни пьяницы, в подъезде пахло кошачей мочой, а вместо лифтерши были бабки на скамейке. И у нас был спаренный телефон. Я думала, что спариваются только насекомые, я сама видела на даче жуков и стрекоз, а про телефоны узнала только когда захотела один раз позвонить бабушке, а вместо гудков в трубке было какое-то потрескивание. Я думала, что он выключен из сети, но он был включен. Тогда мама мне объяснила, что наш телефон спаренный, и когда алкаш Витя разговаривает, мы позвонить не можем, и нам никто не может дозвониться. Когда мне кто-то не мог дозвониться и потом телефон наконец освобождался, я нарочно снимала трубку и клала ее на стол, чтобы отомстить Вите. И вот один раз родители ушли голосовать, а мы с сестрой остались дома одни и сняли трубку. Вдруг в дверь стали яростно звонить и с такой силой бить ногами, что мы думали, она вылетит вместе с дверной коробкой. Мы тихонько подкрались к глазку. И увидели бешеного Витю. Он размахивал ножом и орал: «Положите трубку Ссуки, убью!!» мы ужасно испугались и побежали звонить в милицию. По-моему, его все-таки забрали, но потом он что-то там нахимичил с проводами, и телефон у нас совсем перестал работать.

Теперь, когда у нас с Машкой была своя комната, мы очень долго укладывались спать. Сначала мы целый час спорили, когда гасить свет: если ей хотелось еще почитать, мне хотелось спать немедленно, и наоборот. Иногда мне хотелось поболтать, тогда мы не спорили из-за света, а гасили свет и болтали в темноте, пока от моего занудства сестра не засыпала. Но главная часть ритуала – это пожелание «Спокойной ночи» – чтобы, не дай Бог – не послышалось «Покойной». Мне в этом слове мерещился покойник, и я тут же начинала бояться, что я этой ночью умру. Иногда я долго размышляла, как она произнесла «покойной» или все-таки «спокойной»? Когда сомнения оказывались неразрешимыми, или склонялись в пользу первой версии, я начинала будить сестру, и требовать произнести как следует, выделив буку С многократным повторением «Сссспокойной ночи». Иногда она начинала меня шантажировать: «Я скажу СССпокойной ночи, если мы еще почитаем». Я не уступала, тогда она назло говорила «Ну, ПППокойной ночи». Какое-то время я терпела, уговаривала себя, что это все ерунда, глупости, предрассудки и пр, но потом не выдерживала, и разрешала ей включить свет. Потом придумала выход получше: шла к маме и просила ее пожелать мне СССпокойной ночи.

Инопланетянин на веревочке

Я уже рассказывала как в августе мы наедались черемухи до почернения губ, зубов и языков, а потом врали малышне что мы – инопланетяне. И они нам верили. Но однажды к Жуковым приехал племянник Илюша. Мы с Наташкой как раз демонстрировали мелюзге свои черно-коричневые языки и заливали про пришельцев. А Илюша сказал: «Да врете вы все. Инопланетяне летать умеют. А вы?» Чтобы не ронять свой авторитет перед малышней, мы начали уверять, что конечно умеем и скоро так полетим, что он зависти описаются. А сами стали думать как. В поисках ответа мы перерыли все наташкины журналы «Наука и Жизнь». Там были советы на все случаи жизни: как сварить клейстер, как сшить из брезента плащ-палатку, как заклеивать на зиму окна, как солить огурцы, как похудеть за два дня на десять килограммов, как пикировать помидоры. Но о том, как взлететь хотя бы на 20 сантиметров ничего не было. На всякий случай мы решили пока выучить язык немых и наврать, что это язык пришельцев. Потом как раз к Соколовым привезли песок, и нам стало не до инопланетян. Но через несколько дней, когда мы с Наташкой играли у меня в теплице – хоть там и жарко, зато никто не лезет с просьбами и поручениями – туда залетел воробей. Мы стали за ним гоняться по всей теплице, нанеся при этом значительный урон, как говорилось по радио, «живой силе и технике» (помидорам и лейкам с граблями), ну то есть мы нечаянно уронили грабли, которые нечаянно опрокинули лейку с птичьим пометом прямо нам на ноги. Еще мы посшибали много зеленых помидоров, а воробья поймали только после того, как он шлепнулся в бак с водой. Утраняя последствия погони, мы заметили, что один оторванный помидор зацепился за веревку, которой были подвязаны помидоры. Если веревку поднимали – он поднимался, опускали – опускался.

– Ура!! я знаю, как обмануть малышню!! – вдруг заорала я.

Вот что я придумала: нужно обвязать меня веревкой – я легче Наташки, поэтому летать буду я, а она будет тянуть веревку – за пояс, перекинуть ее через сук березы и снизу тянуть веревку за другой конец. Придется рассказать все моей сестре, потому что одна Наташка меня не вытянет. Мы попросили наташкиного папу привезти из Москвы бенгальских огней, чтобы малышня вообще описалась от удивления. Конечно, летать надо было в темноте, чтобы не было заметно веревку. За сеткой, там, где водокачка, мы нашли подходящую березу. От нее до лавочки, где мы велели стоять малышне, было метров двадцать. Наташку загораживали кусты черемухи. Накануне мы все отрепетировали и сказали малышне приходить завтра к девяти на маленький пруд. Пришельцы улетают на родину.

Ну, вы, наверное, думаете, что сук подо мной отломился, и я опять упала, как с трубы? А вот и нет! Все прошло прекрасно. Мелюзга смотрела на меня, открыв рот (у нас там был лазутчик – моя бабушка. Мы просили ее прогуляться до маленького пруда в девять вечера.). Когда я взлетела над зарослями черемухи с искрящими бенгальскими огнями в обеих руках, малышня восторженно выдохнула «Ух ты!!» А Илюша сказал моей бабушке: «А Вы знаете, что Ваша внучка – пришелец?» Теперь вы, наверное, подумали, что бабушка сказала: «Ну и накостыляю я дома этим пришельцам!» А вот и нет. Она так не сказала, хотя, наверное, подумала. А, может, бабушка тоже на секундочку поверила, что я – пришелец?

На следующий день мы с Наташкой возвращались с дальнего поля с очередным уловом саранчей для опытов. На маленьком перекрестке нас окружила настоящая толпа детей. Слух о наших полетах облетел все садоводческое товарищество. И все просили повторить полет. Наташка решила воспользоваться нашей славой в корыстных целях и сказала, что у нас кончилось топливо, пусть приносят деньги на заправку, тогда мы полетаем. Понятно, что все тут же понеслись домой просить у родителей деньги. А вечером к нашей калитке пришел целый отряд возмущенных бабушек и мам. «Как вам не стыдно вымогать деньги у маленьких!» Вот за это нас уже наказали и больше уже не летали. А малышне наврали, что настоящие пришельцы улетели, а мы – их двойники.

Вместо заключения

Вот в общих чертах и все, что осталось от детства. Не считая неправильного прикуса, сколиоза и скелетов в шкафу. Но их я доставать пока не собираюсь. А теперь я немножко порассуждаю о философских проблемах. Если вы такое читать не любите, подождите, может, со временем еще что-нибудь вспомню. Где-то в глубине, на самом дне памяти, шевелятся воспоминания о мумии, кладе в компосте, об индейцах и новом годе. И еще куча историй про школу: прием в октябрята и пионеры, политинформации и классные часы, ленинские субботники, смотры строя и песни и прочая советская мура. Постараюсь со временем их выковырять. А пока, вместо заключения, обобщения и итогов-выводов Тягомотные рассуждения о быстротечности времени. Только для взрослых.

Настоящее как-то сдавило, расплющило прошлое. А ведь детство вовсе не промелькнуло, не пробежало, как это сейчас, из настоящего, кажется. Оно тянулось, длилось. Один день был как целая жизнь – бесконечным. И времена года не мелькали, как в калейдоскопе, они тоже тянулись. А уж школа… казалось, она никогда не закончится. И вот все это в прошлом. Что это? Закон физики или психологии, что время с возрастом бежит или воспринимается иначе. А может это из-за того, что до 90 (не помню точную цифру) процентов информации о мире и знаний мы получаем до 5 лет, поэтому все кажется новым, интересным, потому что оно такое и есть! Да, но это никак не проясняет вопрос о текучести и особенно быстротекучести, то есть быстротечности времени. А вот какую теорию придумала на этот счет одна моя подружка: в юности мы летаем, парим, все видится с высоты птичьего полета, видишь далеко, за горизонт заглядываешь и все кажется возможным, а когда мы взрослеем, «приземляемся» и уже не летаем, а бегаем (иногда как загнанные лошади) силы еще есть, но деталей уже не замечаешь, видишь только то, что вокруг, и за горизоны не заглядываешь – не споткнуться бы и не вляпаться!

Письмо подруге

В тридцать пять лет мне было необходимо услышать, что жизнь не заканчивается на пеленках-памперсах, и что впереди не только седина в волосы да бес в ребро (в данном случае в роли беса я вижу радикулит), да даже не в этом дело, а в ощущении бегущего и убегающего времени, так вот, мне было необходимо услышать что «все еще будет», что «все еще только начинается» и т. д. но поскольку никто этого говорить не собирался, и даже наоборот, все вокруг ныли (я громче всех) о самонереализации, отсутствии детей, семьи, интересной работы, любимого человека нужное подчеркнуть, то пришлось самой. Не знаю, не получится ли обратный эффект, но я попробую.

Только боюсь что вместо философии получатся опять жалобы на быстротекучесть времени. В связи с твоей идеей про полеты в юности и зашоренность в зрелости я бы к этому добавила (по моим ощущениям) что приземленность возникает не только от отсутствия времени, но и от того, что как-то с возрастом не о чем становится мечтать – становишься, во-первых, трезвее и о чем-то мечтать просто перестаешь как о несбыточном, что-то сбывается, и это тоже вычеркиваешь из списка и таким образом становится не о чем мечтать, согласись, что в юности, а в детстве тем более, те самые крылья для полета тебе дает все-таки мечта. Какие у тебя самые счастливые дни или моменты в жизни, исключая детство, потому что, мне кажется, что по прошествии лет нам свойственно идеализировать прошлое, ведь в детстве нам хотелось побыстрее вырасти, потому что надоела школа, или наказания, или что телевизор не разрешали ночью смотреть, или гулять до поздна (вот и получается, что там хорошо, где нас нет!). У меня счастливые моменты (что вспомнилось) такие: когда мне первые 2–3 раза давали итальянскую визу, когда мои подозрения насчет болезней не оправдывались, и когда я узнала, что беременна Аней). О чем мне сейчас мечтать? О третьем ребенке? О другом доме, побольше, с большим садом? О работе? Об индийском массаже в 4 руки? О походе в ресторан «Пиросмани»? О том как вырастут дети и я буду замирать от восхищения, находясь с ними выросшими рядом где-нибудь в общественном месте? О нашей с Риккардо совместной здоровой деятельной старости? Только эти мечты также отличаются от настоящей «большой и светлой» мечты, на которую мы способны в детстве и юности, как дикие лебеди от бройлерных кур. И дело не только в объекте мечтаний, а в том, что дети не умеют заглядывать вперед, делать прогнозы, поэтому мечтают вольно и легко, а все предостережения исходят от родителей. Взрослые люди начинают «препарировать» свою мечту и собственными руками обрезают ей крылья, а то и голову отхватят – обзовут ее «несбыточной», «абсурдной». В детстве можно мечтать о том, чтобы найти клад, сделать выдающееся открытие, в космос полететь, выйти замуж за принца ну или хотя бы за актера из фильма про Робин Гуда, наесться до отвала мороженого, всю ночь не ложиться спать, чтобы не вызвали завтра на математике. Сейчас обо всем этом мечтать глупо. Вот и летай после всего этого! Подскажи, о чем бы помечтать!:-) только не о Париже – уже была. Поэтому очень хочется писать, чтобы как-то все нереализованное и внутри бурлящее (хотя, наверное, уже не бурлит, а хлюпает) куда-то поместить. И еще про то, что время летит, мне кажется, что это тоже как-то связано с потерей мечтательных способностей. Раньше случалось встать с ощущением того, что перед тобой – целый день и может столько всего интересного произойти! А сейчас? Встаешь и знаешь, что после завтрака поиграешь с Аней немного, потом уложишь ее спать, потом стирка-глажка и так все по накатанной, никаких приятных неожиданностей. Конечно, и раньше случалось просыпаться в плохом настроении, но все равно, как-то больше всего происходило в жизни, а что не происходило – додумывал и домечтовывал, а сейчас все одинаковое, известное и мечтать не о чем! Вот такие мои ощущения. Я прекрасно помню, что и раньше многим была недовольна, было у меня много страхов – типо остаться одной, бездетной и никому не нужной, я часто думала «Ну когда же, наконец?» У каждого возраста и у каждого состояния свои проблемы, вот я и пытаюсь решить теперешние.

По дому пробежал ветерок: дверь в сад была распахнута и когда я открыла окно в комнате, образовался сквозняк. Вздулись занавески, закружилась пыль за дверью (надо пропылесосить, пока муж не прищучил), запорхали пожелтевшие листки бумаги – письма бабушки, папы, мамы, тети Лели. Потом хлопнула дверь и движение прекратилось: занавески опали и вернулись на прежнее место, пыль снова серым облаком улеглась вдоль плинтуса, пожелтевшие письма опустились на ковер. Его тоже давно пора пропылесосить: на ярком утреннем солнце так хорошо видны все ниточки, клочки, обрезки, соломинки. Но вместо этого я сгребла письма и начала читать. Я читала и думала о быстротечности жизни. Мама описывала мои первые звуки, попытки сесть в кровати, купания, кормления….

«…Про то, как Поля купается, я тебе уже писала, но напишу еще раз. Моем мы Полю с твоей мамой. Она держит а я намыливаю и потом смываю водой из кувшина. Если Поля лежит на животике, то сразу же ловит ручками желтую уточку и тянет ее в рот.

Вытираем в ванной большой махровой простыней, а потом несем в комнату и на письменном столе ее одеваем. Раньше-то стол был как раз под рост Поли, а теперь или ноги свисают или если Поля начинает ползти, то голова, хорошо еще что возле окна стоит манеж, все-таки хоть какая-то подстраховка. Ну, а вообще мы ее, конечно, одну не оставляем нигде, где Поля может уползти, кроме кроватки.

Теперь об одежде. В комнате Поля одета в ползунки, распашонку и кофточку от какого-нибудь не шерстяного костюма, а если температура градусов 20–21 – это если ветер дует в нашу сторону – то на ножки одеваю носочки. На улицу еще одеваю голубой шерстяной костюмчик. На головку одеваю вязаную розовую шапочку (помнишь, я ее вязала из трех оттенков розового китайского мулине, как ты советовал тремя широкими полосами), потом синюю шерстяную и белую с помпоном от свитера или маминого или папиного, не знаю. Заворачиваю в одеяло и если мороз больше -10, то еще и в белый конверт, который мы с тобой покупали в детском мире.

Я только недавно решила посмотреть книгу „По щучьему веленью“, ты купил ее Поле на работе. И оказалось, что в середине этой книги есть вставка из нее можно вырезать и сделать разные игрушки, которые наклеиваются в книге. Ты сам-то видел? Книга интересная, но придется подождать, пока Поля подрастет.

В пятницу ко мне приезжала Наташа Алипова-Ежова.

Привезла Поле очень красивое платьице оранжевое с белой отделкой на воротнике и с кармашками. Платье летнее. И две игрушки – жирафа и очень забавный медвежонок. В руках у него ломтик арбуза, от которого он откусил кусочек, а на лбу пчелка и как-то по особенному пищит.»

И – банальность – кажется, что все это было только вчера. Есть ли способ остановить, запечатлеть все это? Или самый надежный способ – закрыть как следует все двери в детство, вообще в прошлое, замазать все щели и щелочки, набить бумаги в замочную скважину, да еще сургучом на всякий случай все это опечатать. Тогда можно жить дальше. И не сожалеть, что уже не пососешь желтого резинового жирафа, не попрыгаешь в классики, не побегаешь по грязи босяком…. Нет, конечно, можно засунуть в рот жирафа, но удовольствия от этого никакого, можно рано утром, когда никто не видит, попрыгать в классики, но ведь делаешь-то все это не по-настоящему, не как в детстве. И уж точно не вернешь радости каникул. И тех весенних запахов, которые возвещают их приближение.

В 18–20 лет детство еще не закончилось. В 23–25 – было как-то не до него, я жила будущим: надежды, мечты, фантазии… В 25–27 до детства было рукой подать: тот же двор, те же бабушки на скамеечке перед подъездом (в письменной речи почему-то захотелось употребить уменьшительно-ласкательные формы, в жизни это всегда были «бабки на скамейке»), тот же замусореный подъезд, та же мебель в квартире: когда-то полированный письменный стол, весь царапинах и бороздках от шариковой ручки и в белесых пятнах и разводах – от оставленных «на минуточку» чашек с горячим чаем. А если уж захочется совсем приблизиться к детству – можно снять со шкафа коробку с игрушками: ворсистой лошадкой, красной лисой с резиновой мордой, медведем Халвицким и бесформенной бежевой собакой, которую мне подарили на Новый год родители.

Один раз к нам на «Запорожце» приехали бабушка Таня и дедушка Коля – мамины родители. Дедушка был инвалидом войны и ему полагался «Запорожец». Бабушка была врачом-терапевтом, поэтому в каждый свой приезд пальпировала нам животы и внимательно осматривала языки на предмет обложенности, горло на предмет цвета и миндалины на предмет размера. Иногда бабушка привозила с собой фо-нен-до-скоп, и тогда она нас еще и слушала: «дыши-не дыши-покашляй». Вообщем, и на этот раз медосмотр затянулся, потому что мама просила то «железки пощупать», то «печень посмотреть», то по коленкам постучать. Так что когда бабушка вынесла свой вердикт, пора было обедать. Помимо фонендоскопа и всяких вкусностей, бабушка Таня привезла в подарок бабушке Зое интуристовский календарь с умилительными видами подмосковной природы. Мы тут же сослали старый календарь с японками в туалет, стимулировать работу желудочно-кишечного тракта, а новый повесили на терраске над столом. Бабушке эти календари, как и книги, кофеты, носовые платки, духи и прочие, в основном экспортно-импортные безделушки дарили благодарные больные. Как раз июльская фотография представляла собой вид лесной опушки, с белоствольными березками, папоротниками и крепеньким боровиком на переднем плане. И вдруг, глядя на эту фотографию, бабушка Зоя сказала: «А не съездить ли нам в лес? Устроим пикник, пособираем грибы, полевые цветы, я так давно не была в лесу! Через поле мне идти тяжело, а Вы, Николай Алексеевич, нас на своем „Запорожце“ отвезете». Все стали бабушку отговаривать, что поздно, в «Запоржец» мы все не влезем, но она стояла на своем. И вот мы кое-как втиснулись в машину, причем Машке пришлось лечь к нам на колени – по другому она не влезала. Другой дедушка, Николай Дмитриевич, не уместился и остался дома.

Грибов нам что-то совсем не попадалось. Хорошо хоть набрели на черничник, а то пришлось бы вообще с пустыми руками возвращаться. Но в этом черничнике были зверские комары, а бабушка так спешила, что, конечно, забыла дома одеколон. От комаров. В довершение всего у дедушки спустило колесо, и он остался сторожить машину, обе бабушки тоже остались, потому что им тяжело было идти через поле. Мы пошли пешком за помощью – и в районе второй канавы (или первой, если считать от леса) – как полило! Машка и папа не очень переживали, Машка так вообще носилась довольная под этим дождем, а я, накрывши голову всеми платками и куртками, вся изворчалась, что теперь непременно заболею, у меня уже в горле дерет и в ухе постреливает. Хорошо хоть бабушка приехала, будет кому диагноз поставить. Дома дедушка затопил душ, мама поставила чайник и напекла блинов, пока папа искал по соседям запасное колесо для «Запорожца». Когда мы съели все блины с протертой с сахаром черникой, бабушка посмотрела на висевший на стене календарь и сказала: «А японки здесь лучше смотрелись, чем этот дурацкий гриб. Где они только такой нашли!»