Текст книги "Карманный атлас женщин"

Автор книги: Сильвия Хутник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Домохозяйка Мария Кретанская почистила кафель и ванну. Остался унитаз. Черная дыра. Непосредственный контакт с таинственным миром труб и стоков. Каждый раз, как только суешь руку в жерло унитаза, ты рискуешь быть поглощенной неизвестностью. В то же время это контакт с самой прозаической прозой жизни – с выделениями. Тот, кто занимается чисткой туалета, стоит ниже прочих в семейной иерархии, но обладает удивительной властью над всем тем, что выбрасывают и игнорируют. Мысль о мытье отвратительного толчка – это мысль об обуздании самой маленькой, элементарной частицы повседневности. О полной ликвидации микробов, которые сидят в засаде в каждом углу.

Философию мытья отхожего места Марыська усвоила на генетическом уровне. Ее мать никому не позволяла входить в туалет, пока унитаз не блестел, как жемчужина. Разумеется, никто из семьи не додумался собственноручно вычистить сортир. Лишь когда Марыське исполнилось восемнадцать лет, она была удостоена чести участвовать в тщательной дезинфекции всего туалета и ванной.

Наша Параша. Клозетта.Щетка и жидкость «Крот» для прочистки забитых труб. А уж туалетный утенок доберется до любого скопления самых вредных микробов. Освежитель, преображающий туалет в хвойный лес. Ершик для прочистки стока раковины. Специальное средство для прочистки колена слива. Все это знание должно стать наградой за самое низкое положение в семейной иерархии. Приспособления для уборки – такое же свидетельство о престиже, как и золотые цепи рэперов, как браслеты на запястьях поп-звезды. Заходит одна такая хозяйка в дом к другой, деловито оглядывает полочку со средствами и оценивает. Чтой-то маловато средств от ржавчины, да жидкость для кафеля не ахти, дескать, то, дескать, се. И вот уже полетела новость, закружилась, словно колесо на поле чудес: на каком месте в мнении таких же, как и она, окажется сегодня наша хозяюшка?

Манька, когда чистила унитаз, никогда не надевала перчатки. В перчатках – это только на бал ходить, а не дом мыть. Засовывала сожженные реагентами руки по локоть в сток и энергично скребла коричневый налет. Грязь забивалась под ногти, появлялись болезненные заусенцы. Был раз случай, забыла она снять золотой браслетик, так тот просто слетел с руки в унитаз, когда она спускала воду. Слава богу, удалось выловить. Быстро согнула палец, быстро погрузила его в пенную пучину и подцепила браслет. Другая рука, на которой обручальное кольцо все туже обхватывает палец, могла достичь таких пределов, о которых обычные люди понятия не имеют. В бачке, например, собирается осадок, который постепенно обволакивает пластмассовые детальки, поднимающие клапан. Со временем рычажок поднимается все труднее, совсем не поднимается – вот вам и проблема. И тогда хозяйка берет свернутую в рог тряпку и аккуратненько чистит даже самые махонькие углубленьица. Словно это фарфор в Королевском замке. Если тряпочка не достает до некоторых углубленьиц, на помощь приходят ногти мизинцев. Скоблят, царапают, соскребают, и осадок чудесным образом исчезает.

Чистка клозета – символ рациональности, нормальной обыденности. В жизни домохозяйки таких операций множество. Погруженные с головой в работу и сосредоточенные на очередных операциях, женщины чаще всего не задумываются над ними. А чистка толчка – это акт смирения перед миром, перед тем, что мы здесь застаем, что нас связывает с реальностью. Ввертывание ощетинившегося ершика в глубь трубы – это возвращение к истокам повествования о нас самих. Удаление налета искусственности, позы, притворства. Идеальный способ обрести покой, своего рода медитация, освобождающая от рабства цивилизации. Источник внутренней гармонии, доступный всем женщинам. Не вполне ценя или не отдавая себе отчета в том, как много можно пережить в процессе чистки унитаза, Домохозяйки выступают еще и в роли хранительниц Городской Мудрости. Узнай об этом псевдовдохновенные писатели, сразу бы описали это в своем очередном бестселлере. К счастью, тайное знание передается только по женской линии. Великий секрет – от бабки к матери, от матери к дочери: «Чисть квартиру свою и не забывай о толчке». Ибо умные женщины знают, что самое низкое на первый взгляд место в семейной иерархии – это на самом деле реальная власть над частицами повседневности. А от последней никто не в состоянии убежать. Только детальный план освоения, казалось бы, несложных функций ведет к счастливой жизни.

Вот Марыська и колупалась с туалетом. Уже блестит чистотой прихожая с аккуратно расставленной обувью (все-таки решила расставить ее по размеру). Так что теперь она может приступить к своей комнате, то есть к нише на кухне, отгороженной занавеской. Здесь больше всего времени занимает приведение в порядок разложенных на полках и на столе предметов, разглаживание постели. Когда-то здесь было довольно много тетрадей и книг, но с тех пор, как Манька перестала ходить в школу, столешница очистилась. Только рекламные листки, иногда какой-нибудь иллюстрированный журнал, если одолжит на время у знакомой киоскерши.

Хуже всего дело обстоит с занавесками: их трудно снять. Может, попросить отца, чтобы помог? Нет, наверняка не получится. Он всегда отказывает. Ходит потом надутый, ворчит что-то об обязанностях, о том, что только на дом и ишачит. Лучше не раздражать безработного. Марыська сама постирает. Уж она так распланирует день, чтобы успеть все. Но только к вечеру, после работы на базаре, когда в каждом доме включают телевизор, она завершит уборку. Хоть и устала, и вся потная, она не завалится бесчувственным трупом на кровать. Найдутся дела и кроме уборки: то, се, так время и убежит.

Пора доканчивать уборку большой комнаты, она же, кстати, и спальня хозяев. Ну, тут час пролетит, как минута. Протереть полки, вымыть горшки с цветами, тщательно обработать пылесосом ковер и отполировать столешницу. Наконец, вынуть стекла из стеллажей и тщательно их вымыть. Много времени на раздумья. Как долго еще ей придется вставать по утрам, собираться на работу, возвращаться с работы, хлопотать по дому. Отдыхать. Ничему не радоваться, ничего не желать, ни о чем не мечтать. Помещенная в скорлупку молодого тела психика старушки, ожидающей смерти.

Время летело на базаре за прилавком, а рядом если кто и был, так только парни в спортивных костюмах, продававшие букеты цветов, уворованных с кладбища. Вставали у входа на базар и плевали себе под ноги. Целыми группками вокруг одного пластмассового ведерка с хризантемами. Территория была помечена точками плевков с погашенными в них окурками. Время от времени кто-нибудь из группки, передразнивая старух, заводил: «Де-е-е-шево, два злотых, де-е-е-шево», а вся кодла гоготала.

И вот как-то раз один из этих бизнесменов пригласил Марию культурно отдохнуть. На дворе было лето, на Мокотовских полях – гулянье, сахарная вата и гриль. Девушки с декольте, наша Манька – в одолженном у Тересы платье и с легким макияжем. Кавалер по имени Дарек ленивым шагом вел Маньку под ручку, и неизвестно, как все случилось, но через два дня они уже были женихом и невестой. Мария накладывала каждый раз все более броский макияж, и все чаще они поддавали. На ее двадцать пятый день рождения Дарек подрался с ее братом и напился с ее отцом.

Улетучилась легкая экзистенциальная тоска по любви: любовь стала дистиллированной, как желудочная, и обжигающей, как житная. [10]10
  Желудочная, житная – популярные марки польской водки.


[Закрыть]А королевская жизнь была выброшена вместе с серебряной короной и жезлом. День выглядел всегда одинаково: в восемь утра – торговая точка с кастрюлями, в шесть вечера – родной дом, Дарек на диване и разговоры о его работе. Что, дескать, ищет же он ее, и чтобы пасть заткнула, потому как он старается. Мать понимающе кивала из кухни и спрашивала, когда свадьба. Свадьбу сыграли августовским вечером, но после нее ничего не изменилось. По телевизору показывали, что должна быть любовь. Никто и не спорил.

Ночью Мария любила выйти в подъезд, сесть на ступеньки и закурить. Мужу не нравилось, когда она смолила дома, хотя сам он прикуривал одну сигарету от другой. Женщины должны заботиться о здоровье и свежести дыхания.

Ночной выход из квартиры был своего рода бегством. Мария вслушивалась в дыхание домочадцев и, когда замечала, что храп и сопение стали размеренными, открывала дверь, и делала это так тихо, как только была способна. Она даже масло купила для петель, чтобы никакой скрип ее не выдал. В ящике газового счетчика она прятала пачку тоненьких «Vogue». Она обожала их! Ее возбуждало то, что они такие дорогие. Не говоря уже про то, как выглядели.

Ах! Тогда она была вовсе не на Охоте, а плыла на яхте в Голливуд. Не в домашнем халатике, а в прозрачной тунике, усеянной бриллиантиками. Мария изгибала миниатюрную ладошку и решительным движением подносила фильтр к губам. У всего был вкус первого глотка пива в летнем лагере в начальной школе или секретиков за стеклышком во дворе. Иногда ночную тишину прорывал голос скандалиста из соседней квартиры. Была слышна ругань, душевные излияния, звон посуды. Совсем как в кино. Что-то нереальное, нездешнее, привычно-шикарное. Подслушивать соседей мешали проносящиеся по Груецкой мотоциклы. Парни, исповедующие философию быстрой и шумной туда-сюда езды, развеивали грезы. Вызывали беспокойство, щекотали нервы. Тогда Мария возвращалась к себе, и даже тоненькая сигарета не могла ей помочь. И тогда она думала: что же со мною происходит?

Что со мною происходит? Кончу как Толстая Крыська. Видела ее недавно. Она сидела под забором со своим Эдеком и его приятелем. Пили денатурат и ели что-то странное, купленное у китайца. Крыська развалилась на низкой каменной оградке, а Эдек то и дело ее шпынял:

– Ты это… как-нибудь ноги свои собери. В кучку, что ли, или как.

– А то что? – взвивалась Крыська.

– А то воняет! Ногу на ногу, что ли, положи или как, не видишь: ем я тут.

– Ну тогда, извини, я пошла, если ты, блядь, такой нежный.

Крыська отошла к мойке, в которой весь рынок полоскал тарелки. Села на бетонное ограждение. Поплескалась, юбчонку подвернула, довольная. И вдруг – бах – задницей в воду, только ноги вверх взлетели. Через минуту послышался храп. Эдек с приятелем кончили обедать, встали и пошли куда глаза глядят. Через какое-то время Крыська протрезвела, подняла голову и пробормотала: «Ууу, блядь, ушли гады, вот она, сука, эта любовь…»

А Марии ни за что не хотелось становиться такой, как Толстая Крыська. Она снова хотела быть маленькой Черной Манькой с поющим за стеной отцом.

Опять что-то не так. Неживая как будто. И тогда она брала еще горевшую сигарету и гасила ее о свою руку. Ой! Больно! Только тогда она чувствовала, что жива. Проснись, малышка. Вот твое тело, твой дом, твоя жизнь. Видишь? Не видишь – прижги себе кожу еще раз.

Тем временем Дарек после свадьбы вроде как исчез. Нет, не вышел на минутку за сигаретами и не вернулся. Он, как и прежде, жил в доме, иногда даже что-то говорил Марии. Только отсутствовал духовно. Ментально. Астрально. Ну и выяснилось, что ходит к Тереске и что та беременна. Как же это, Даречек, она залетела? Как же так, что ты и она, а? Нет, ну с этой девушкой рехнуться можно, Манька, возьми себя в руки и соберись, что ли, а то прямо как психически больная на голову. Всегда в мечтах витает, и игры эти твои странные в принцессу, ты что же думала, никто не видит? Да весь дом смотрел в окна первого этажа и смеялся: экая она у нас, Королева Базара, и покои у нее королевские, небось, в крытом жестью ларьке. Иди в этот свой замок и продолжай спрашивать, как дети в брюхо попадают. А на муже можешь крест поставить, до свидания, чао. И мать туда же: велит манатки собирать и с квартиры сваливать, где ж это видано, дочке двадцать восемь лет и до сих пор на родительской шее. Папа в это время в бундесе вроде как работает, а сам сидит в немецкой тюрьме за контрабанду большого количества алкоголя под предлогом, что везет «для личного потребления».

Мария замыкается в себе и витает в облаках. Когда она едет в автобусе, ей кажется, что едет она в золоченой карете или в лимузине, что вместо тряпок из секонд-хенда на ней кружева из шелка. Развода не было, потому что откуда взять деньги на такие дела. Что тут будешь делать, куда идти? Иди, девушка, ко мне, готов тебя приютить, если квартирку мне уберешь, говорит Збышек, приятель по подъезду. Вот тебе раскладушка на кухне у холодильника, в котором старое сало и хлеб. Заходи и будь как дома. Можешь поставить у раковины свои женские штучки – пудры, бусы, девчачьи игрушки. Ты ведь опять девочка, не так, что ль?

Мария поставила дезодорант, который не прыскает, и рекламный образец крема, оторванный из журнала. Рядом – большая жестяная коробка из-под печенья. Там хранится ее тетрадь с папиными песнями и школьное удостоверение. Последнее.

Мария придумала себе новую игру, чтобы приводить себя в чувство, эдакую эмоциональную встрясочку: когда проходишь рядом со стеной дома или бетонной оградой, надо слегка изогнуть кисть и запястьем провести по бетону. Потом, даже не глядя на руки, слизывать кровь и остатки пыли с ран, которые плохо заживают. Женщина – как кожа: если об нее трутся все шероховатости города, она стирается до мяса. Мария старается остаться целой.

Она начинает соображать. Так, думает она, если уж меня мать из дома выбросила и наняла украинку на мое место на точке, то я сама свой бизнес раскручу и как-нибудь перекантуюсь, пережду. Что пережду? Жизнь пережду.

Без уборки дома, без танца со швабрами. Надо чем-то заполнить пустоту. Надо инвестировать в себя и еще больше себя казнить.

Чем сильнее трешь кожу до крови, тем острее ощущаешь себя саму. На обложках глянцевых журналов женщины расставляют ноги, а наша Мария вскрывает вены. Я тебе что, мясо? Ну тогда смотри на него! Как я его разделаю, поделю на махонькие волоконца, вылью кровь прямо на тротуар.

Тереться, сильно тереться о стену – единственный способ разбудить Марию. Когда она почти что теряет сознание от боли, то становится похожей на нашу святую деву с образа под крестом. Полная отчаяния и не от мира сего.

Тереть, сильно тереть. Когда-то она терла толчок, сегодня – себя. Чистота – первый шаг в небо.

Бомжиха скребет себе запястья бритвой, розочкой от разбитой бутылки, ржавым гвоздем. У нее чешется тело, кто-то дал ей б/у кожу из секонд-хенда. Не ее размер. Ее размеры минимальные, ожидания минимальные, такие XXS. Достаточно дать ей что-нибудь поесть и попить, и она поживет еще немножко, сама закопается в ямку и умрет. Заберите вы у нее эту кожу, это не ее размера тело. А то еще попортит, запачкает рвотой, сгустками крови, плазмой. Манька, перестань резаться, прижигать себя бычками, тереться об стенки, как медведь. Женщина, которая не любит заботиться о своем теле, – это монстр, понимаешь? Женщина без тела – это труп. Такая женщина не живет.

Ты когда-нибудь видела показы моды для бомжей? Какую-нибудь Маньку хоть раз приглашали на фотосессию? Вот было бы событие. Не какая-то там шутовская походка, а довольное выражение лица. Новейшая коллекция драных штанов. Одутловатая женщина маняще опирается о мусорный бак. Следующий снимок: она же, запрокинула голову и пьет прямо из горла. Денатурат прекрасно гармонирует с фиолетовым цветом платья. Вот только рот бомжихе не стоит раскрывать, потому что вместо белых жемчужин черные дыры и смерть. В этом сезоне самая модная зебра [11]11
  Зебра – надрезы на предплечье.


[Закрыть]– шотландская клетка. В специальном номере помещаем выкройки – достаточно приложить их к руке и прорезать бритвочкой.

Нет, такое дефиле – плохая идея. Спящим женщинам ничто не поможет. На бомжихах никто навару не сделает.

На базаре родилась, на базаре и помрешь. Что ж, то, что поначалу было посудным приварком к доходу, начинает казаться островком свободы и единственным путем в жизни. Базар, честь, отчизна. Ну и Боженька до кучи. Мария покупает моделин и на кухне вечерами лепит Богородиц. Греет их в духовке у приятеля целыми ночами и поглядывает, как у них нимбы твердеют. Из остатков раскатывает себе свой кружок и пристраивает на проволочке над головой. А что! Принцесса из сказки превращается в Царицу Мира. Моделиновые Богородицы расходятся очень хорошо, потому что на дворе праздники, рождественские богослужения, ясли и первая звезда. И Мария тоже звезда на базаре, потому что начинает знакомиться с аристократией помойки. Все держатся в сторонке, лица дурацкие, пальцы скрюченные и что-то прямо из горла глушат.

Все так лакали: Худой Бронек из Бемова, Элька Без Ноги и Витек. Все сидели на краю торжища и торговали всем, что удалось украсть. Приняли нового человека в свои нищенские объятия и заботились, как положено базарной семье. Угощали водкой, делились едой и рассказывали истории из своей жизни. Что были они когда-то жутко богатые, но им это надоело. Что в школе учились хорошо, но ленились. Что отец их бил, а мать придиралась, но что строгое воспитание они ценят, и если бы не эти шрамы после шнура от утюга, то они, хо-хо, ничего бы так и не добились в жизни. Семья сурова, но справедлива. Судьба сурова и несправедлива, потому что они здесь и в выходной и в проходной торчат, точно бродяги какие, с этими тряпками, чтобы на хлеб заработать. Они даже в базарную иерархию не входят, хотя стоят тут со всеми каждый день.

У Марии был красивый платок, который ей крестная привезла из Турции. Золотое шитье было торжественно расстелено уже в первый день в новом секторе. Со временем весь «прилавок» загрязнился и запылился. После праздников исчезли Марийки и моделина и появились слоники с обязательно поднятым на счастье хоботом и мишки, держащие сердечка love. Фабрика изделий из моделина начала как-то очень быстро сбавлять обороты по причине исчерпания фантазии и таланта художницы. Так и стояла она над почти пустым платком из Турции и вспоминала песни, которые отец пел на кухне. Подпевала, поначалу робко, потом все громче, раскачиваясь при этом из стороны в сторону. После нескольких рюмочек начинала смеяться над соседом Витеком и так ему пела:

 
Уся, парень мировой, знают все окрест,
Уся-уся-уся-ся, с аппетитом ест,
Уся-уся-уся-ся, может морду бить,
Да и водку, уся-ся, любит в горло лить!
 

Витек, весь красный от гордости, ни с того ни с сего вдруг давай рассказывать смешные истории из своей бурной жизни. А ему было что порассказать, потому что жил он в старом доме на Радомской улице. Во всей округе место это называли Пекином, а сам Витек описывал его как «малина, говно, сутенеры и дворники». Одно из повествований касалось генезиса алкоголизма нашего героя, в котором рассказчик так представлял свою судьбу: «Было дело, как-то раз по округе прокатилась весть, что какой-то псих стреляет из окна из дробовика. Боже милостивый, бабы детей на руки и быстро домой, все попрятались. Убить ведь может, а то и хуже что. Переполох был такой, что практически невозможно было определить, кто стреляет, зачем и откуда. Около полудня я спрятался за шторку, взял бинокль и установил наблюдение. Смотрю, высматриваю, думаю: уж я тебя, браток, возьму, ты только подожди. Потащат тебя отсюда по Маршалковской аж до Пясечно Восточного. Наконец, где-то так под вечер – есть! – что-то выпалило из окон напротив. Сукин сын у Копинской на балкончике сидел и пулял. Еще дым не успел развеяться в воздухе, а я уже быстро вычислил, что это кто-то на пятом этаже, по левую руку, если стоишь на лестничной площадке. Сорвался я с табурета, во двор лечу, а по дороге кричу Тадеку, который во дворе на помойке копался: бежим, скрутим сукина сына, убийцу. Рванули мы к этому дому, аж по три ступеньки перескакиваем, бах – и уже стоим перед дверью. За ручку – ничего, ногой – ничего. Наконец дверь открывается, а на пороге еврейчик-очкарик, и тогда я его раз по морде, два по морде. Тадек за мной вскочил в прихожую и тоже ему навешал. Мужик назад подался, упал, лежит, стонет: господа, что случилось, господа, в чем дело? А я киплю от возмущения: ты еще спрашиваешь, не знаешь, падла, за что? И снова бац его. Тут из кухни вылетела баба, жена его. Заорала: ой, напали, ой, мама, ой, бьют. Тадек к ней, что ее мужик – убийца, по людям стреляет. Как стреляет, где стреляет, ой, он только что с работы пришел, да и чем ему стрелять, и как, когда рука у него в гипсе после несчастного случая. Смотрим мы с Тадеком, действительно, мужик с переломом. А тем временем раздались очередные выстрелы, и вроде как сверху».

Витек понял свою ошибку, что в нервной обстановке он этажи перепутал и мужика ни за что ни про что избил. Склонился, стало быть, над ним вежливо и по всем правилам прощения попросил. Вернулся с Тадеком домой, но как-то им не по себе было; тогда взяли они бутылку и снова пошли на этот пятый этаж. Баба их не хотела впускать, но в конце концов они ее уговорили, ну, начальница, дорогуша, ошибочка вышла, если что не так, простите великодушно, ну, глупо получилось, просим прощения, извиняемся! И так замирялись с тем мужиком, что две недели не просыхали. А потом бедный Витек попал в зависимость от пагубного пристрастия, потому что Тадек рядом жил, да и тот мужик тоже напротив, Рыжий его звали.

И вот так он уж много лет с водярой. Но на Пасху завяжет, потому как Богу обет дал.

Тяжко тянулись дни на базарчике, в секторе старья. Мария стала снова Черной Манькой и старалась никак не реагировать на превратности жизни. Песни пела или из горла тянула. Но пришел как-то раз Дарек, в смысле муж ее какой-никакой, и тогда Худой Бронек из Бемова хотел ему врезать, но Мария прервала акт вершения справедливости. Дарек пришел, потому что Мария якобы какие-то деньги ему задолжала, да и ребенок вот-вот должен у них с Тереской появиться, и на пеленки нужно. А денег-то и не было, торговля шла плохо, так что Мария сняла золотой браслет, который у нее с первого причастия на руке, и прежде, чем успела вспомнить, о каких таких деньгах речь, просто дала Дареку остатки былой роскоши, и разошлись. Почему я ничего не чувствую, думала она, в сериалах люди, когда расходятся, рыдают, скандалят, а я ничего. Грустно? Ну, может, и есть чуток. Вот только отупение заслоняет все остальные чувства.

Водка, что ли, у меня горит внутри? Или это отцова болезнь, когда внутри болит, а снаружи – отупение?

Не хватало еще, чтобы я свихнулась.

Мария вставала утром и первым делом пыталась понять, не сходит ли она с ума. Она не знала, что делают сумасшедшие, но решила повнимательнее за собой следить. Быть чокнутой бабой – это все, это конец, это уход из жизни. В трамвае все сторонятся, на базаре убегают, не желают знаться. Дети плюются с близкого расстояния, над головой кружат мухи, жуть. Мужик – пускай псих, даже вонючий, – тот может быть мудрецом. А глупая баба – это ведьма, которая маленького Яся держит в клетке. [12]12
  Популярный сюжет польских народных сказок.


[Закрыть]Сумасшедшая с чердака, обложенная книгами и тайными записями. Это знахарка, травница, вытравляющая зародышей. Костлявая, с длинными волосами. Кривой нос и никаких шансов на складную жизнь.

Когда-то в родном доме она начинала день с уборки. Теперь и думать об этом забыла. Вытрясала в рот из пакета вчерашние крошки и шла в ванную. Открывала дверь (лампочка никогда не горела), выскребала пальцем остатки зубной пасты и приводила себя в порядок перед работой. Смотрела в осколок зеркальца: сначала пристально в глаза, потом – оглядывала лицо. Вроде как все на месте, руки немного тряслись после вчерашнего, но в принципе нормально, пройдет после первой стопки. Потом она одевалась. Вытаскивала из коробки такие грязные тряпки, что с непривычки могло бы стошнить. В восемь утра трудно вообразить, что тряпка – это тюль, а смердящие джинсы – бархат. Все висит, Мария похудела от недоедания, стала походить на смерть, страшную палку со скрипучим голосом.

«Что это вы, пани Марыся, худенькая такая, прямо скелетик. Худеть вам совсем не идет, зря вы это, как девочки с рекламы хотите быть, тоже без сисек, трупики костлявые, неизвестно откуда только у них силы берутся ноги переставлять. У женщины должно быть чем вздохнуть и на что сесть». У Марии ничего больше не было, даже груди, и нужды ее иметь она не видела. Ребенка нет и не будет, так на кой ей грудь. Как Дарек пошел к Тересе и ребеночка ей заделал, одна соседка так прокомментировала ситуацию: «Ой, надо было мужика к себе подпускать и детей ему нарожать, как бог велел. А то такие ленивые стали, что даже ноги им лень расставить».

И Мария пошла к гинекологу, впервые в жизни. Думала, может, они как-нибудь не так с мужем делали или что. Чуть не померла со стыда, рассказывая врачу «про это», но тот послал ее на анализы, и выяснилось, что Мария бесплодна. Значит, что? Значит, никогда? «А это значит, дорогая моя, что надо взывать в молитве к милости Божьей и лекарства какие положено принимать, а лучше собачку завести и о ребенке забыть». Мария никогда о потомстве не думала, но чем больше осознавала, что не сможет его иметь, тем больше его желала. Может, ребенок вызвал бы в ней какие-то теплые чувства? Маленькая принцесса или маленький принц. Она брала бы его с собой на базар, ставила бы колясочку рядом, и малыш бы на воздухе был, и сразу работа и прогулка в одном флаконе. Пить бы бросила. Нет, при ребенке она бы никогда не спилась! Устроила бы ему уголок, собирала бы игрушки, покупала красивую одежку или сама шила. Ведь когда-то она хорошо шила на машинке куклам и даже себе платье-костюм сделала. А уж как бы она любила этого ребеночка, боже мой. Как бы прижала, ти-ти-ти, маленькую свою кнопочку, и никакого вам манежа, а только на руках так бы и носила день и ночь. Может, и мужик какой нашелся бы в помощь, а если нет, ничего, переживем. Справимся. Как сейчас.

Мечты росли и порхали в голове почти тридцатилетней уже Марии. Лекарства от бесплодия она не стала покупать, к врачу больше не пошла, молиться не умела. Остались только фантазии. Стоя за своим прилавком, Черная Манька все больше и больше наливалась вином и водкой, раз ее даже кто-то избил, только она не знала, кто и когда. Целую неделю лежала в постели, соседи по дому приходили и ухаживали за ней, так ухаживали, что один бомж украл ее кастрюлю. Последнюю, оставшуюся от торговли с мамой. А когда она немного поправилась, то пошла к ней, в ее палатку.

– Мам, дай кастрюлю.

– Чево-о-о?

– Кастрюлю у меня украли. Дай мне какую-нибудь.

– А ну пошла отседа, чувырла, пьяница! Перед людьми стыдно, что такая дочь, алкоголичка, тряпка. Ничего за душой не имеет, мужик от нее ушел, а она и рада, знай себе хлещет с бомжарней. Умрешь – такая даже не заметит. Психичка! Клиентки мне то и дело говорят: видели мы, видели вашу дочку, под мусорным баком на тряпке дрянь всякую раскладывает. А я им на это: была у меня когда-то дочь, но больше нет ее, знать тебя не желаю, убирайся!

Мария ушла. Она не чувствовала боли, грусти, злости. Мир слезам не верит, так что не стоит плакать, бормотала себе под нос и шла в конец базара. Кроткая пьянчужка. С никакой жизнью, да и зачем она, эта жизнь, не стоит на нее тратить силы.

После того как к ней пришел Дарек с намерением утрясти якобы имевший место долг, ей стали сниться сны о беременности. Сначала было как в рекламе по телевизору: младенчик перебирает ножками в розовой кроватке, над ним тут же склоняется мама и улыбается, будто изливает на него свет любви, земной и небесной благодати. Благолепие. И потом – памперсы. Сколько же такой ребенок писает-какает? Такие кучки – сама сладость, ей-богу. В ее снах не было пеленок и грязных ползунков, а были какие-то поля, луга, деревья и среди них Мария, сидит и смотрит на свой живот, а он растет не по дням, а по часам. Наступает кульминация, когда кожа на ее животе лопается, и из живота выскакивает уже одетый мальчик дошкольного возраста и бежит от нее. Мария гонится за ним, кричит: «Стой, стой, потеряешься». А потом резко разворачивается и идет в противоположную сторону. Будто совсем забыла о ребенке.

Еще один сон имел непосредственную связь с базаром. Как-то раз в мясную палатку пани Баси вошла женщина с троими детьми и четвертым в животе. С порога – улыбки и веселый разговор. Дети то и дело за что-то хватались, куда-то лезли, вертелись под ногами.

«День добрый, здравствуйте. Попросила бы с полкило этих крылышек. Да, этих, самое то… Да… спасибо большое. И, может, еще… Петрусь!! Ах, негодник, перестань мне сумку теребить, не то получишь. Так, может, еще, пани Бася, голубушка, вот этой ветчинки, десять ломтиков, это будет на ужин… ну сил моих никаких больше нет, сказала, получишь по первое число, а ну, живо отсюда все!! Хорошо, пожалуй что, все. Сколько с меня? О, пакетик, прекрасно, пригодится. Премного вам благодарна, пани Бася, удачного дня и до свидания!»

Вот так и соединяла женщина материнскую любовь с покупками.

Ночью Марии приснилось, что сидит она в костеле на скамье и смотрит на стаю кошек, собак и детей, крушащих все вокруг. Дети заходили в алтарь, сбивали свечи, собаки писали на исповедальную кабинку, кошки из дароносицы ели облатки. Вели себя как та малышня в палатке пани Баси. Мария сидела, смотрела, и где-то там зрела мысль, что она должна что-нибудь сделать. Крикнуть «Брысь!», прогнать четвероногих прочь. Но даже если она хотела выдавить из себя голос, то он застревал у нее в горле и пропадал. Она не могла встать, ее ноги одеревенели. Она сидела так и смотрела на разрастающийся погром. Никто не приходил, а Мария чувствовала себя на самом деле свободной и счастливой. Она ничего не должна была делать, ни о чем думать. Она могла Не-Жить.

Кроме снов, ее одолевали физические недуги. Какие-то непонятные боли. Колики в животе, прострелы в спине. Но главным образом – выпадающая матка. Как будто что-то ее там пинало, толкало. Боль иногда становилась такой пронзительной, что она не могла встать. И тогда она садилась на тротуаре и свертывалась калачиком, в эмбрион. Эй, Манька, ну сделай же с собой что-нибудь. Может, у тебя рак или СПИД? Позаражаешь здесь всех, и весь базар перемрет. Иди лечись или домой. И Мария шла домой, а точнее – ползла несколько улиц, что отделяли ее от дома. Перед подъездом детишки облили ее какой-то дрянью, сброшенной в целлофановом пакете с этажа. Ей было все равно. Раскладушка… На раскладушку лечь и свернуться как-нибудь, может, перестанет дергать. Когда дергало, Мария наконец что-то чувствовала. Свой живот, свое тело, вообще хоть что-то. Она становилась этим телом только тогда, когда у нее болело. Больше не надо было резать кожу, ее вполне устраивали и судороги.

Дотащилась до дома, плюхнулась со стоном на свою раскладушку. Несколько минут спустя почувствовала что-то липкое между ног. Подумала, что описалась от боли. От всего этого ей стало смешно. Вспомнила, как Антек Дурачок кричал на весь базар: «А чтоб вы все насмерть усрались!» То есть смерть к ней, к Марии, пришла, ее выбрало пророчество юродивого. Она начала бестолково вспоминать все слова и вообще все, что было связано с Антеком Дурачком. Вот так в одночасье предстал он перед ней волхвом, проповедником и пророком.