Текст книги "Дело генетиков"
Автор книги: Сигизмунд Миронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
На примере прироста числа научных сотрудников и аспирантов заметно резкое увеличение финансирования науки в СССР в 60–70-е годы. Примерно с середины 1950-х годов рост численности научных кадров был линейным – страна выходила на передовые рубежи науки. А в 1960–1965 годах численность научных сотрудников была увеличена в 3 раза. И рост национального дохода был очень высоким, причем по оценкам даже западных специалистов он шел в основном за счет роста производительности труда. Далее произошло замедление как прироста национального дохода, так и прироста численности ученых и аспирантов.
Итак, замедление роста СССР четко коррелирует с прекращением роста числа научных сотрудников, что отражает относительное сокращение прироста финансирования науки. Конечно, можно предположить и другую гипотезу – мол, несмотря на рост финансирования шло падение эффективности работы научных сотрудников. Это возможно. Пока же на основании этих натуральных показателей следует сделать вывод, что прирост финансирования науки был недостаточным для обеспечения опережающего роста СССР.
* * *
Теперь проведем сравнительный анализ с США. В научных учреждениях всех типов СССР в 1989 г. было занято 1522 тыс. научных работников, в том числе 49,7 тыс. докторов наук и 493,1 кандидата наук. Многие утверждают, что в СССР работал каждый четвертый ученый мира. К сожалению, найти цифр, подтверждающих это, мне не удалось.
Для сравнения в США, где населения было меньше, на вторую половину 80-х годов насчитывалось 7500 научных учреждений и 2,73 млн. научных работников (если относить к научным работникам тех, которых относили в СССР), в том числе 380 тыс. ученых с докторской степенью. И это притом, что не учтены научные работники, занятые консультированием.
Если учесть, что в 1986 году население США составило 240 млн. человек, а СССР 279 млн., то доля занятых в науке в США будет 1,14 %, а в СССР – 0,55 %, то есть в 2 раза меньше. То есть к концу советской власти СССР все больше отставал от США в области науки.
Итак, пока СССР ускоренно наращивал финансирование науки, это, несмотря на все недостатки внедрения научных результатов, давало свой результат. Но затем лидеры СССР то ли испугались таких высоких темпов роста затрат на науку, то ли не заметили проблемы. Если бы сложившаяся в 60-е годы доля науки в общем числе занятых в экономике сохранилась в течение следующих 15 лет, то к 1985 году в ней было бы занято более 8 %, что, кстати, и случилось в США. В СССР на деле в 1985 году эта доля составила лишь 4 %.
Прекращение роста числа аспирантов, а также замедление прироста числа научных сотрудников и прироста финансирования науки в 80-е негативно сказались на развитии СССР, приведя к выравниванию темпов роста национального дохода на Западе и в СССР.
Почему же тогда СССР в течение последних 10 лет (1978–1987 гг.) давал очень стабильный рост ВВП? А дело в том, что включился в действие еще один фактор – очень хорошо поставленное образование. Доказано, что долгосрочный экономический рост почти полностью является производным увеличения производительности труда. Этот рост на 30 % обусловлен увеличением инвестирования капитала, на 30 % улучшением образования, то есть ростом человеческого капитала, и на 30 % прогрессом в технологии.
В последние годы советской власти экономика СССР стабильно росла со скоростью в 3,5 % в год. По-видимому, это и был объективный предел роста национального дохода для обществ такого типа при 40-часовой рабочей неделе и массе праздничных дней, когда резерв рабочей силы иссяк.
Но и это еще не все. Из-за прекращения роста числа научных кадров остановился и должностной рост молодых научных сотрудников в 1988 году. Это вызвало потерю мотивации к научной деятельности. В конце советской эры произошло ослабление у значительной части научных работников мотивов к поддержанию высокого методического уровня своей работы.
Отставание науки в СССР в позднесоветские времена
Итак, эффективность использования научных кадров в СССР стала падать. Но есть еще один фактор. Следует еще учесть, что СССР разрабатывал почти все научные направления, а в США многие направления, например, микроскопия, были отданы на откуп Германии и Японии. Другими словами, концентрация ученых в целом в Западном мире на отдельных направлениях была еще больше. Отметим также, что в США шел активный процесс ухода научных учреждений и вузов из крупных городов, тогда как в СССР наука была сконцентрирована главным образом в Москве, где до 19 % населения было занято в научной сфере науки, что резко снижало, при лимитировании прописки, поиск способных научных кадров.
Некоторые доходят до того, что утверждают, что бюджет советской науки составлял меньше 20 % от такового в США. Конечно, можно заявлять, что эффективность советской науки в расчете на единицу финансирования была выше. Мол, имея бюджет на науку 15–20 процентов от американского, то есть примерно пятую часть, советская наука реально соревновалась с ними на всех научных направлениях.
Вот одно из таких откровений: «30 % всех мировых публикаций принадлежит американцам. Это в десять раз больше, чем в России, где финансирование в 200 раз меньшее, чем в США. То есть эффективность работы российских ученых в 20 раз выше!» Даже если это и так, это малое утешение для народа, которого учили видеть в стране застой…
* * *
Далее. Существенный вред развитию науки в позднем СССР нанесли неверные приоритеты в области вознаграждения за труд.
В сталинские времена престиж науки был недосягаем. Статус старшего научного сотрудника обеспечивал относительную автономию и достаточно высокий уровень жизни. Напомню, что в сталинском СССР зарплата профессора в 1947 году в 7 раз (!!!) превышала зарплату самого высококвалифицированного рабочего. Ученые имели очень большие персональные привилегии. Ни один официальный титул или звание в СССР не было более престижным, чем действительный член АН СССР. Как я уже писал выше, в середине 50-х годов Н. Хрущев на одном из кремлевских приемов поднял тост за самого богатого человека СССР – президента Академии наук.
Добавлю, что по данным ЮНЕСКО, в 1953 году, когда страной еще правил «тиран» Сталин, СССР занимал в мире 2-е место по числу студентов на 10 тыс. жителей и 3-е – по интеллектуальному потенциалу молодежи, ныне по первому показателю нас обогнали не только многие страны Европы, но даже и Латинской Америки, по второму скатились на 40-е место. Сейчас 10 % призывников приходят в армию, не умея ни читать, ни писать.
После смерти Сталина все пошло наперекосяк. Шкала оплаты научных работников не пересматривалась в СССР с конца сороковых годов. Зарплата доктора наук в 1960–1970 годы не превосходила зарплату шофера на стройке, шахтера или водителя автобуса. Младшие научные сотрудники – основная движущая сила науки – еле сводили концы с концами.
Если в 1971 году размер аспирантской стипендии составлял 67–79 % от средней зарплаты по стране, то к 1985 году он уменьшился до 45–53 %. Лишь в 1987 году размеры аспирантской стипендии были увеличены на 30–50 %. Планирующие органы допустили огромную ошибку. Снижение престижа труда в науке в 70–80-х годах оказало влияние на приток кадров.
Итак, если Сталин, понимая роль науки для развития СССР, постоянно сохранял очень высокий относительный уровень оплаты ученых, то последующие лидеры СССР оказались менее дальновидными.
* * *
Другим недостатком советской науки было то, что в СССР научное приборостроение, производства реактивов и материалов были развиты плохо. Отсутствие специализации по созданию приборов, реагентов, выполнению рутинных научных задач, как в США, было организационной слабостью советской науки, по крайней мере, в биологии и медицине. Наука требовала специализации и реорганизации. В СССР же не произошло формирования отрасли научного приборостроения, производство научной аппаратуры зачастую велось полукустарным способом. В середине 80-х годов один исследователь в СССР имел инструментальных измерительных возможностей (в пересчете на условные единицы) в 200 раз меньшие, чем в США. По остальным материальным условиям был примерно такой же разрыв.
Неблагоприятно сказывались на развитии советской науки и барьеры, возводимые американцами. Свидетельствует акад. Ж. Алферов: «Даже в 70-е, 80-е годы была такая международная комиссия «Коком», и для любой зарубежной фирмы требовалось ее разрешение, чтобы продать нам то или другое. И если в этой комиссии могли заподозрить, что есть возможность покупаемое СССР использовать в оборонных целях, то сразу же накладывался запрет. Скажем, мне для исследований, за которые я позже получил Нобелевскую премию, нужна экспериментальная установка, которую производит компания «Рибер» во Франции. Эта компания готова ее продать, и президент Академии наук СССР Александров находит средства ее купить. Но… «Коком» не разрешает!.. Но даже в таких условиях СССР был единственной страной, которая составляла конкуренцию науке США».
От себя добавлю, что валютные приборы шли, в основном, в московские НИИ и вузы, хотя они не были самыми лучшими по научному уровню. Hyv кроме МГУ и кардиоцентра.
Я могу судить по биологии и медицине. Гораздо более научно продвинутые центры в Пущине, Черноголовке, Ленинграде, Новосибирском академгородке в поздние застойные годы получали гораздо меньше приборов, чем москвичи, отличавшиеся особым научным снобизмом. Мне самому приходилось ездить из Иванова в Москву за реактивами в Кривоколенный переулок (база химреактивов была там) и тратить на это целый день.
А москвичи могли это сделать по нескольку раз в день. Как только приходили импортные реактивы, они уже стояли рядом и давали конфеты складским работникам. Мне оставались объедки, да и конфеты я не сразу научился давать. По заявкам же реактивы почти не приходили. Поэтому заказывали все впрок.
Получив импортный прибор, московский академик становился монополистом; других он к себе на прибор не пускал, опасаясь, что другие, с периферии, быстро лишат его монополии. Часто такие дорогостоящие приборы просто стояли без действия, так как московский надутый академик не знал, как их использовать для своей области науки, а прибор ему уже дали…
Особенно меня поражала ненависть научных бонз-москвичей к ученым быстро растущих научных городков. Например, тогдашний вице-президент академии наук СССР Овчинников по-черному вредил ученым Пущина-на-Оке, не давая им почти денег на закупку оборудования, а все пустив себе на создание огромного института, кажется, биоорганической химии или химической биологии – его здание в виде молекулы ДНК стоит на углу улицы Миклухо-Маклая, напротив кинотеатра, кажется, «Космос».
* * *
Другим важным фактором, сдерживавшим развитие науки и инноваций в позднем СССР, было отсутствие стимулов у промышленности к внедрению новейшей технологии и изобретений. После смерти Сталина в большинстве случаев заводы работали отдельно, а отраслевые НИИ и КБ – отдельно. Это ослабляло связь прикладных разработок с производством, замедляло процесс внедрения. Лишь в некоторых случаях, как, например, в самолетостроении, КБ и производство были все еще интегрированы, что и обеспечивало более успешное развитие этих областей.
В целом же, руководство любого завода мало интересовало, что они выпускают. Главное было выполнить и чуть перевыполнить план, чтобы быть на хорошем счету в министерстве и получить премию. Как вспоминает инженер А. Болонкин, находясь в Бурятии, он предложил заводу «Теплоприбор» вместо огромных тяжелых 15-килограммовых чугунных датчиков давления образца прошлого века выпускать спроектированные Болонкиным маленькие пальчиковые датчики.
«Первый вопрос, который мне задал главный инженер: «Сколько будет стоить ваш датчик?» – «Два-три рубля», – ответил я. Главный инженер посмотрел на меня как на сумасшедшего. «Вы что, хотите нас без ножа зарезать? Наш датчик стоит 35 рублей, мы единственный завод в Союзе, кто выпускает датчики такого назначения. Потребление их ограничено. Кто это позволит нам снизить финансовый план. Вы бы лучше придумали, чтобы датчик стоил дороже, требовал больше металла (основание для увеличения плана поставок материалов), требовал большей трудоемкости (основание для повышения фонда зарплаты)».
Другие примеры. Производство промышленных и исследовательских лазеров, открытых лауреатами Нобелевской премии Н.Г. Басовым и А.М. Прохоровым, давно стало за рубежом огромным и прибыльным бизнесом. Но даже для собственных исследований Академии наук СССР приходится закупать лазеры за рубежом, т. к. своих адекватных массовых моделей попросту не было.
Современные телекоммуникации, от всемирного Интернета до мобильных телефонов и CD-плееров, стали возможными, в том числе, и благодаря применению полупроводниковых гетероструктур (Нобелевская премия Ж.И. Алферова). Но ни одно (!) из этих «приложений» к открытию Алферова не было промышленно освоено в СССР. Между тем, на мировом рынке эти «приложения» приносят прибыль в сотни миллиардов долларов в год. Среди глобальных лидеров здесь – финская NOKIA, многие фирмы из Южной Кореи и Тайваня (кто-нибудь слышал о тамошних Академиях наук?), но никак не Россия.
Научные князьки
Самое интересное, что о гонениях на генетику кричат в основном академики и директора НИИ. Между тем, существенная часть проблем советской науки возникла от этих всесильных научных князьков. Не зря к званию академиков продирались зубами. Грызлись друг с другом почем зря. Место директора НИИ обеспечивало избрание членкором или академиком. Даже если директор был бесплоден в научном смысле.
* * *
Поговорим о советских научных директорах. Их всесилие стало второй причиной застоя в советской науке. Именно из-за их всесилия возникло такое уродливое явление, как вмененное соавторство. Суть его в том, что имя директора или завотделом ставилось на первое место в список авторов статьи, даже если они пальцем о палец не ударили.
Причем, многие истинные авторы статей были в этом заинтересованы, так как имя шефа обеспечивало быстрое прохождение рецензирования.
Все эти директора хотели тихо и неспешно, не напрягаясь, получать степени и звания, ездить по заграницам, пожинать плоды вмененного соавторства. В результате некоторые советские директора НИИ публиковали до 600 научных работ в год. Но они просто даже прочитать бы их не смогли, все эти работы.
Кроме того, в послесталинском СССР из-за во многом неверной политики ВАК в отношении публикаций, когда можно было защищать кандидатские, а часто и докторские диссертации без опубликования основных материалов в рецензируемых журналах, звание ученого было существенно девальвировано. Наука в вузах СССР базировалась в основном на диссертациях, а не на научных статьях.
В целом основной целью большинства ученых в СССР была защита диссертации, а не публикация статьи или решение научной проблемы. Сотни тысяч кандидатов и десятки тысяч докторов наук всеми правдами и неправдами боролись за звания и степени, чтобы потом почить до пенсии на этих лаврах.
Я хорошо помню, как мы работали в погоне за степенями и званиями. Для доктора наук целью становилась подготовка как можно большего числа кандидатов наук. Это давало надежду получить звание академика в какой-нибудь из академий. Ни о каком сближении науки с практикой речи не шло. Существенная часть научной работы вузов и многих НИИ оказывалась обыкновенной мистификацией. И ничего другого ожидать не приходилось. Ведь ученые получали зарплату не за выполнение конкретных исследований, а за техничное преодоление препятствий на пути к ученым званиям и степеням. Фильтров против научного мусора не было.
Так, СССР стал попадать в диссертационную ловушку. Как пишет один остроумный автор в Интернете, «как только перестали жестко требовать практический результат – так сразу расцвела околонаучная паразитическая тусовка, которая только пишет пудовые и бесполезные «труды», «осваивает» девятизначные госсредства и дружно травит настоящих новаторов – вон даже «комитет по борьбе с лженаукой» соорудили – ага, вдруг не дай бог кто вложит деньги в нетрадиционную науку, и окажется, что получить полезный практический эффект можно в 100 раз быстрее и дешевле, чем «в академической науке» – тогда придется всем дипломированным околонаучным дармоедам переквалифицироваться в дворников, но это отдельная тема».
* * *
Одной из основных ошибок советских руководителей в развитии науки в СССР стало введение института соискательства. Мне кажется, что введение соискательства было временной мерой, но, как говорят, нет ничего более постоянного, чем временное. Пока был жесткий государственный контроль за качеством диссертаций, соискательство в целом не очень мешало функционированию советской науки. Но как только государство ушло из многих сфер и, в частности, резко сократило свое присутствие в науке, сразу проявились коррупционные возможности соискательства. Развелось множество частных квалификационных комиссий типа ВМАК. Профанация, а не наука имеется и в диссертациях у многих соискателей типа Зюганова и Жириновского, защитивших диссертации на основе докладов и не занимавшихся в научных учреждениях.
Западные ученые, не находя публикаций у многих советских профессоров, стали очень скептически оценивать их научную квалификацию. В 1991 году эту проблему решал фонд Сороса. И решил ее в западном стиле: ученый – это тот, кто за последние пять лет опубликовал не меньше трех статей в рецензируемых журналах с каким-то минимальным импакт-фактором. Самой большой неожиданностью соросовского эксперимента оказалось то, что на весь бывший Советский Союз таких ученых набралось всего 21 тысяча из 1522 тысяч, числившихся в ЦСУ Вот так-то.
Что надо было делать?
Наука требовала большего финансирования и введения большей ответственности за полученный результат.
Советские ученые били тревогу. Президент АН СССР академик Г.И.Марчук писал о кризисе советской науки: «Широкой общественностью, руководством страны должно быть осознано: наше положение в науке находится в разительном контрасте не только с развитыми, но и с развивающимися странами».
Самое интересное, что симптомы нарастали постепенно. Первые свидетельства снижения эффективности советской науки были получены еще в конце 60-х годов. Один из выводов работы Бариновой и др. – о низкой эффективности научных исследований в СССР, – подкрепленный количественными данными, оказался довольно неожиданным. Тогда гораздо чаще говорилось о высокой эффективности науки в Советском Союзе и превосходстве ее над наукой капиталистических стран. Полученные данные не подтвердили этот тезис. Выяснилось, что наукометрический подход может вскрывать просчеты в управлении наукой, и в этом плане он мог быть опасен для руководства наукой на разных уровнях.
С.Г. Кара-Мурза, анализируя состояние науки в позднем СССР, убедительно доказывает, что за последние 15–20 лет перед гибелью СССР в Советском Союзе стало нарастать отставание от мировой науки. Особенно устаревшим познавательным аппаратом пользовались в СССР химики. В среднем в химических журналах СССР 60 % ссылок на иностранные источники относились к работам, опубликованным 10 и более лет назад. Для биологии этот показатель равен 32 %, для физики – 34 %. Анализ литературы показал, что советские авторы использовали меньшее число методов на одну статью, чем авторы за рубежом.
В 1976–1987 годах произошло резкое постарение научных кадров. В середине 80-х годов советские доклады на международных симпозиумах составляли менее 1 %.
С.Г. Кара-Мурза сделал вывод, что накопленное отставание в развитии материально-технической базы науки СССР было столь велико, что одновременное технологическое переоснащение всей развернутой в стране сети научных организаций будет или экономически невозможно, или оно будет идти в таком темпе, что разрыв не сократится, а увеличится. Неизбежен был переход к селективной стратегии в научной политике или резкое увеличение финансирования науки и ее реформа с целью повышения эффективности.
Кара-Мурза вместе с М. Петровым нашли болевые точки советской науки – плохое развитие создания научных методов, разделение фундаментальных и прикладных наук и отсутствие мотивации ученых – и поставили вопрос о коренной реорганизации науки в СССР, но их не услышали…
Если добавить плохое знание языков, медленную доставку ученым оригинальных научных работ с Запада, плохие учебники…, то сразу появляется карта лечения нашей науки. Петров назвал это лечение онаучиванием населения по интенсивной модели.
Но СССР рухнул, а в рыночной России это невозможно. Их рекомендации не пригодились, сейчас наука в России уже погибла и больше не возродится.
* * *
Итак, к концу советского периода наука СССР стала испытывать определенные финансовые затруднения. Резко снизился прирост числа научных сотрудников. Им не хватало современных приборов и реагентов. Уровень их жизни относительно других категорий населения резко упал. Ну и, кроме того, сыграли свою отрицательную роль засилье советских научных директоров и все большее засасывание советской науки в диссертационную ловушку.
