Текст книги "Дело генетиков"
Автор книги: Сигизмунд Миронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Заключение
Давайте вспомним те вопросы, на которые мы хотели получить ответы.
1. Кто оказался прав: мичуринцы или морганисты? Мичуринцы и Лысенко оказались более правыми.
2. Кто такой Лысенко? Он был выдающимся естествоиспытателем советской страны.
3. Правда ли, что Лысенко был карьеристом, нечестным путем прокравшимся в науку и задурившим голову Сталину? Нет.
4. Правда ли, что Лысенко был негодяем, делавшим людям одни подлости? Нет. Он не был негодяем, он не доносил и никого не подсиживал.
5. Что нового открыл Лысенко в области биологии и агрономической науки? Он сделал целый ряд выдающихся открытий.
6. Правда ли, что путем организации Августовской сессии ВАСХНИЛ Лысенко хотел захватить власть и занять монопольное положение в советской биологии? Нет, он и так имел достаточно власти, он просто защищался от морганистов.
7. Кто начал атаку первым, морганисты или Лысенко? Что произошло до сессии? Первыми начали атаку морганисты. Сессия ВАСХНИЛ была защитной реакцией Сталина в ответ на атаку морганистов.
8. Поддержал Сталин Лысенко или нет? Если да, то почему? Поддержал, так как боролся против монополизма в науке и против клановости.
9. Что хотел Сталин, организуя открытые дискуссии? Он хотел сделать науку прозрачнее, освободить ее от кланов.
10. Правда ли, что монополия Лысенко на истину необратимо повредила развитию советской биологии? Нет, влияние гонений было минимальным.
11. Если нет, то почему советская биология стала отставать? Основной причиной отставания советской биологии и науки в целом стали некоторые организационные просчеты, недостаток финансирования, всесилие научных князьков.
Итак, казалось бы, все стало на свои места. Добавлю здесь лишь пункт о борьбе с космополитизмом – борьба с космополитизмом была на самом деле борьбой за получение русским языком статуса языка науки. До Второй мировой войны было три языка науки: английский, французский и немецкий. После войны их осталось два: английский и русский. Сейчас, после 1991 года, остался лишь английский.
Да здравствуют Ельцин и Путин, сделавшие все возможное, чтобы лишить русский язык его столь высокого статуса, которого с большим трудом добился Сталин!
* * *
Как сказал С.Г. Кара-Мурза, лучший способ отдать дань уважения и отметить память Сталина – учиться на его уроках и думать, почему он сделал так, а не иначе. Думать без предвзятости любого рода, но не вступая в союз с врагами и соглашателями. Вот этому и посвящена настоящая книга. Какие же выводы можно сделать из проведенного выше анализа литературы?
Сталинская наука была выстроена на основе русского способа производства. Научные институты при Сталине финансировались государством и не зависели от промышленности, которая сама шла к ним и заказывала исследования, если надо было.
Централизация науки имела опасность – развитие монополизма. Ведь в России начальник всегда прав. Чтобы этого не было, Сталин придумал систему постоянных открытых научных дискуссий. Они состоялись и периодически повторялись в разных отраслях знания.
По сути, наука в СССР была независима; Сталин пытался повернуть науку лицом к практике, но ученые этого не хотели. Практические запросы мешали им быстренько и без проблем получать степени и звания, а потом ездить по заграницам.
После смерти Сталина созданная Сталиным система организации науки быстро выродилась под давлением ученых на ЦК…
Что же мы имеем в нынешней России? Нынешняя Россия свою науку потеряла. Государство практически прекратило финансировать науку.
Некоторые считают, что рынок в России надо видоизменить и основой его стимулирующего действия сделать рентные платежи. Однако пока никто не доказал, что такой рынок будет работать именно так, да и в мире что-то примеров не отмечено.
Рынок в нынешней России не будет работать именно по причине слабости государства и его неспособности развивать науку и венчурное (технологическое, изобретательское) дело. Поэтому детские надежды некоторых любителей рынка на малые предприятия или честный рынок есть свидетельство непонимания того, как работает современный капитализм.
* * *
Вот и вся история моего расследования дела о репрессиях советских генетиков. В заключение приношу огромную благодарность Павлу Краснову, который помог мне переделать и сделать читабельной мою статью о Лысенко. Эта глава и стала основой данной книги.
Особую признательность мне хочется выразить участникам Интернет-форума С.Г. Кара-Мурзы, которые терпеливо искали и находили ошибки в моих публикациях и помогли мне решиться на то, чтобы составить из статей настоящую книгу.
Приложение
Ученые и власть во времена Сталина
Мы рассмотрели послевоенное состояние советской науки. Ну, а что же было до Великой Отечественной войны, почему все эти российские демократы талдычат о довоенных репрессиях среди ученых СССР?
В Приложении к этой книге мне пришлось сделать экскурс в историю советской науки до войны. Оказалось, что по признаку принадлежности к той или иной научной гипотезе никто никого не репрессировал. Репрессировались, в основном, администраторы от науки, директора НИИ, которые уже наукой заниматься не умели, но пользовались своим административным влиянием для получения незаслуженных благ.
При этом надо особо отметить, что Советское правительство с самого начала делало все, чтобы помочь российским ученым пережить трудные годы. Так, например, 29 февраля 1922 г. К. Чуковский писал в своем дневнике: «Все это хорошо, но вот что непонятно: почему все так обозлены на КУБУ (Комиссия по улучшению быта ученых. – Авт.).
Где, в какой стране, на какой Луне, на каком Марсе, – существует такой аппарат для 12 000 людей: подошел, нажал кнопку, получил целую гору продуктов – ничего не заплатил и ушел!! А между тем прислушайтесь в очереди: все брюзжат, скулят, ругают Горького, Родэ, всех, всех – неизвестно за что, почему. Просто так! «Черт знает что! Везде масло как масло, а здесь как стеарин! Опять треску! У меня еще прежняя не съедена. Сами, небось, бифштексы жрут, а нам – треска». Такой гул стоит в очередях Дома ученых с утра до вечера».
* * *
Интересным феноменом, который не могут объяснить антисталинисты, используя свою гипотезу о «тиранизме» Сталина, является феномен академика Павлова.
Взаимоотношения Павлова и Советской власти были не безоблачны. Сразу же после победы Октября Павлов стал открыто выступать против новых властей.
Тем не менее, Павлов признавал, что власть отнеслась к нему более чем лояльно. «В первые годы революции, – говорил он, – многие из почтенных профессоров лицемерно клялись в преданности и верности новому большевистскому режиму. Мне было тошно видеть и слышать, так как я не верил в их искренность. Я тогда написал Ленину: «Я не специалист и не верю в ваш опасный социальный эксперимент».
И что же вы думаете? Ленин правильно оценил мою прямоту и тревогу за судьбы отчизны и не только не сделал ничего худого мне, но, напротив того, отдал распоряжение улучшить условия моей жизни и работы, что и было незамедлительно сделано в те тяжелые для всей страны дни».
Ленин, игнорируя социально-политическую позицию Павлова, делал все возможное, чтобы обеспечить ему хорошие условия для работы. (Было даже издано специальное Постановление Совнаркома о льготах для И.П. Павлова!). В нем предусматривалось среди других пунктов предоставление Павлову и его жене специального пайка, от которого ученый решительно отказался. Но питание для его подопытных животных позволило продолжить эксперименты по условным рефлексам.
«Я помню, – писал Капица, – как мне рассказывал академик А.Н. Крылов, что, встретив Павлова на Каменноостровском, он обратился к нему: «Иван Петрович, могу Вас попросить об одном одолжении?» – «Конечно». – «Возьмите меня в собаки». На что Павлов ответил: «Вы умный человек, а такие глупости говорите».
«В дальнейшем, – отмечает Капица, – жизнь подтвердила, что Ленин был прав, когда он игнорировал проявляемое Павловым в социальных вопросах резкое инакомыслие, и при этом весьма бережно относился как лично к Павлову, так и к его научной деятельности. Все это привело к тому, что Павлов в советское время как физиолог не прерывал свои блестящие работы по условным рефлексам, которые по сей день в мировой науке играют ведущую роль. В вопросах, касающихся социальных проблем, все высказанное Павловым уже давно забылось».
Но даже получив поддержку, Павлов не перестал критиковать Советскую власть. П.Л. Капица писал о том, что Павлов «без стеснения в самых резких выражениях критиковал и даже ругал руководство, крестился у каждой церкви, носил царские ордена, на которые до революции не обращал внимания». Есть свидетельства, что Павлов говорил студентам: «Вот из-за кого нам плохо живется!» – и показывал на портреты Ленина и Сталина.
Павлов не только ходатайствовал об отдельных репрессированных лицах (это делали и некоторые другие ученые – Вернадский, например). В 30-х гг. в своих письмах Павлов обращался в правительство с резкой критикой общей политики сталинского руководства. Сохранилась серия подобных павловских писем, адресованных в Совнарком. Тем не менее, Павлов не только не подвергся никаким гонениям, но, напротив, получал все большую поддержку в своих научных работах от государства.
Итак, пример Павлова доказывает, что, несмотря на резкие идеологические разногласия с большевиками, выдающиеся ученые не подвергались репрессиям.
* * *
Что же касается ученых, побывавших в сталинские годы в ГУЛАГе, то были и такие. Характерны поздние высказывания по этому поводу В.М. Молотова. Он говорил: «Много болтали лишнего. И круг их знакомств, как и следовало ожидать… Они ведь не поддерживали нас… В значительной части наша русская интеллигенция была тесно связана с зажиточным крестьянством, у которого прокулацкие настроения, страна-то крестьянская. Тот же Туполев мог бы стать опасным врагом. У него большие связи с враждебной нам интеллигенцией… Туполевы, они были в свое время очень серьезным вопросом для нас. Некоторое время они были противниками, и нужно было время, чтобы их приблизить к Советской власти».
Нет оснований считать, что репрессированные ученые были абсолютно невиновными. Об этом свидетельствует случай с Ландау. Он сидел за составление противогосударственных, провокационных и подстрекающих к совершению государственных преступлений листовок, что было подтверждено личными показаниями и вещественными доказательствами.
Проще говоря, Ландау писал и разбрасывал антисоветские листовки с призывами свергнуть существующую власть и восстановить подлинный коммунизм (троцкизм). Кроме того, Ландау инициировал антисоветскую забастовку в Харьковском университете.
Л.Д. Ландау отсидел целый год. Выпущен по решению Берии под ручательство группы физиков и как не представлявший серьезной опасности.
В газете «Дуэль», № 50 за 2006 год, приведен протокол допроса «великого физика» Ландау. Изучая данный протокол, замените «вредительскую, антисоветскую деятельность» на «антигосударственную», а потом сами решите, чем занимался «великий физик» Ландау Л.Д. И может, станет понятно, почему Сталин разработку и изготовление атомной бомбы поручил не таким «теоретикам», а Курчатову?
* * *
«Протокол допроса Ландау Льва Давидовича от 3 августа 1938 года
ЛАНДАУ Л. Д., 1908 г. рожд., уроженец г. Баку, сын инженера, служащий, беспартийный, еврей, гр-н СССР; до ареста профессор физики, ст. научный сотрудник Ин-та физических проблем Академии наук СССР.
Вопрос:Вы обвиняетесь в антисоветской деятельности. За что вас арестовали?
Ответ:Это какое-то недоразумение. Ни с какими контрреволюционными организациями я не связывался и антисоветской работы не вел.
Вопрос:Ландау, ваше запирательство бесполезно. Мы вас предупреждаем, что при дальнейших с вашей стороны попытках стать на путь ложных или не до конца искренних показаний мы вас изобличим очными ставками с вашими единомышленниками.
Ответ:Меня не в чем изобличать, антисоветской работы я не вел, и никаких единомышленников в этом смысле у меня не было.
Вопрос:Мы еще раз предлагаем вам дать правдивые показания относительно вашей антисоветской деятельности.
Ответ:Мне нечего показывать.
Вопрос:Предъявляем вам документ – текст антисоветской листовки за подписью «Московский комитет антифашистской рабочей партии». Вам знаком этот почерк? Чьей рукой написана листовка?
Ответ:Да, знаком. Это почерк физика М. А. Кореца, которого я хорошо знаю.
Вопрос:Корец показывает, что контрреволюционная листовка написана им, и утверждает, что вы являетесь одним из авторов этого антисоветского документа. Вы и теперь будете отрицать предъявленное вам обвинение?
Ответ:Я вижу бессмысленность дальнейшего отрицания своей причастности к составлению предъявленного мне контрреволюционного документа. Пытался я отрицать свою вину, будучи уверенным, что следствию этот документ неизвестен.
Предъявленная мне антисоветская листовка действительно была составлена мною и Корец М.А. – участником контрреволюционной организации, к которой принадлежал и я.
Эту листовку мы намеревались размножить и распространить в дни первомайских торжеств в Москве среди демонстрантов.
Вопрос:К вопросу о подготовке контрреволюционной листовки мы вернемся впоследствии. Сейчас расскажите, когда впервые вы стали на путь борьбы против Советской власти?
Ответ:Мне трудно прямо ответить на этот вопрос. Прошу разрешить мне рассказать подробно, как я постепенно, начав с антимарксистских позиций в области науки, дошел до контрреволюционной подпольной деятельности.
В 1929 году я закончил высшее образование и, как способный физик, был командирован Наркомпросом за границу для научного усовершенствования. За границей я работал главным образом у известного физика Бора (Дания) и у ряда физиков его школы в Берлине, Цюрихе, Лейпциге и Кембридже.
Вопрос:Что это за школа Бора?
Ответ:Я имею в виду так называемую «Копенгагенскую школу» физиков во главе с Бором. Это – ведущая школа современной физики капиталистического мира.
«Копенгагенская школа» – не материалистическая, отрицающая диалектический материализм, не признающая научный марксистский метод. В частности, резкой критике и отрицанию подвергались в этой школе положения, выдвинутые Энгельсом в его «Диалектике природы». Должен сказать, что за границу я поехал уже с известной идеалистической настроенностью. В результате пребывания за границей и тесного сближения со школой Бора и лично с ним (моя командировка субсидировалась первые 6 месяцев Наркомпросом, а остальное время получал рокфеллеровскую стипендию, устроенную мне Бором) мои воззрения окончательно сформировались. Я вернулся в СССР убежденным сторонником буржуазных позиций «Копенгагенской школы» и открыто выступал против материалистической философии, против «допущения» марксизма в науку. Я заявлял, что наука сама по себе, без Марксовой философии, которую мы считали псевдонаучной, разрешит свои проблемы.
Вопрос:Вы говорите: «Мы считали»… Кто это «мы»?
Ответ:На почве антимарксистских взглядов я в 1931 году, работая в Ленинграде, тесно сошелся с группой антисоветски настроенных физиков-теоретиков. Это были: Гамов Г.А. (в 1934 году уехал в командировку в Данию и не вернулся в СССР), Иваненко Д.Д. (в 1935 г. осужден за антисоветскую деятельность), Бронштейн М.П., Френкель Я.Н. Известную роль тут сыграло и мое личное настроение недовольства и озлобленности, вызванное арестом моего отца Д.Л. Ланду. До революции отец служил инженером в одной из нефтяных компаний в Баку. В 1930 г., когда я находился за границей, отец был арестован и вскоре осужден за вредительство в нефтяной промышленности к 10 годам концлагеря. Это обстоятельство также толкало меня на сближение с антисоветской группой физиков.
Вопрос:Расскажите, в чем практически выражалась антисоветская деятельность этой группы?
Ответ:Это была группа единомышленников с общей антисоветской позицией сначала в области науки (отрицание марксизма). Но, борясь против марксистского метода в науке, считая марксистскую философию ненаучной, мы боролись и против мероприятий Советской власти в этой области, считая гибельным для науки стремление Советской власти подвести под науку марксистский фундамент.
Всячески охаивая марксизм, защищая буржуазные концепции, мы эти взгляды пропагандировали как в своем окружении, так и в докладах и лекциях в вузах Ленинграда.
Мы открыто объявляли материалистическую философию лженаукой и насаждали буржуазную науку в советских вузах, в научных институтах и в популярной литературе по физике.
Наши выступления, естественно, наталкивались на отпор со стороны советской научной общественности и расценивались как антисоветские (так, в частности, было после одного публичного выступления Френкеля против марксизма).
В связи с этим мы переносили нашу критику и недовольство на отношение Советской власти к науке вообще и клеветнически утверждали, что Советская власть не обеспечивает ученым соответствующих условий работы.
В результате моего общения и совместной с Гамовым, Иваненко, Френкель и Бронштейном по существу антисоветской деятельности я к середине 1932 г., когда переехал из Ленинграда в Харьков, был уже не только антимарксистом в вопросах науки, но и антисоветски настроенным человеком.
В Харькове я работал в качестве руководителя теоретического отдела Украинского физико-технического института. Здесь мои антисоветские настроения активизировались, я стал искать в своем новом окружении единомышленников.
Вопрос:Какие антисоветские связи вы установили в институте?
Ответ:Вскоре я близко сошелся с научными работниками института Розенкевич Л.В. и Корец М.А., которых я знал до Харькова. Впоследствии на почве общности антисоветских взглядов мы близко сошлись с руководящими работниками института Шубниковым Л.В. и Вайсбергом A.C. Антисоветская деятельность этой нашей группы первое время сводилась, как и в Ленинграде, к борьбе против марксистских принципов в науке, против диалектического материализма, к пропаганде в лекциях буржуазных идей и положений и воспитанию в этом духе будущих научных кадров.
Новым моментом был вопрос о взаимоотношениях «чистой» и прикладной науки.
Вопрос этот очень остро встал в 1934 г. в связи с определением планов и направления работ института – крупнейшего в стране научно-исследовательского учреждения в области физики. Мы выступали решительными противниками слияния, органической взаимосвязи теории и практики, чистой и прикладной физики, отстаивая полную независимость «чистой» науки.
И в дальнейшем, когда наша группа перешла к активным, контрреволюционным, вредительским действиям, эти действия прикрывались флагом борьбы за «чистую науку».
Прикрываясь борьбой за «чистую науку», наша антисоветская группа всячески добивалась отрыва теории от практики, что не только тормозило развитие советской науки, но и влекло за собой, учитывая огромное прикладное значение физики, задержку развития производительных сил СССР.
Пропагандируя под флагом «чистой науки» буржуазные антисоветские взгляды среди студенческой молодежи, мы считали, что наша пропаганда вызовет непосредственное стремление учащейся молодежи к активной антисоветской деятельности.
Вопрос:Когда произошел этот переход группы к активным контрреволюционным действиям?
Ответ:В 1935 году. К этому времени в институте уже вполне сформировалась антисоветская группа физиков в составе меня – Ландау Л.Д., Розенкевича Льва Викторовича – сына личного дворянина, Кореца Моисея Абрамовича – дважды исключавшегося из рядов ВЛКСМ, Вайсберга Александра Семеновича – иностранного специалиста, Шубникова Льва Васильевича – профессора Украинского физико-технического института и Обреимова Ивана Васильевича (последний был вовлечен в группу ШУБНИКОВЫМ).
Собираясь периодически друг у друга на квартире, а также в институте в моем кабинете, мы обсуждали с контрреволюционных позиций положение в стране, политику Советской власти.
Последовавшие вскоре после убийства С.М. Кирова аресты и расстрелы вызвали в нашей среде озлобление и стремления более активно бороться против Советской власти…
Я ничего не намерен скрыть от следствия. В борьбе против Советской власти мы использовали все доступные нам возможности, начиная от антисоветской пропаганды в лекциях, докладах, научных трудах и кончая вредительским срывом важнейших научных работ, имеющих народнохозяйственное и оборонное значение.
Вопрос:Вот о конкретных фактах этой вашей преступной деятельности вам и придется рассказать.
Ответ:Вся наша вредительская деятельность была направлена на то, чтобы подорвать, свести на нет огромное практическое, прикладное значение теоретических работ, проводимых в институте. Прикрывалось это, как я уже говорил, борьбой за «чистую» науку.
Наша линия дезорганизовывала, разваливала институт, являющийся крупнейшим центром экспериментальной физики, срывала его наиболее актуальные для промышленности и обороны работы.
Участники нашей группы душили инициативу тех сотрудников института, которые пытались ставить на практические рельсы технические и оборонные работы. Научные сотрудники, отстаивавшие необходимость заниматься не только абстрактной теорией, но и практическими проблемами, всяческими путями выживались нами из института.
В этих целях талантливых советских научных работников, разрабатывающих актуальные для хозяйства и обороны темы, мы травили, как якобы бездарных, неработоспособных работников, создавая им таким образом невозможную обстановку для работы.
Так мы поступили с научным работником института Рябининым, который успешно вел многообещающую работу по применению жидкого метана как горючего для авиационного двигателя.
Я, Шубников, Вайсберг и Розенкевич организовали вокруг Рябинина склоку и довели его до такого отчаяния, что он избил меня. Воспользовавшись этим, мы добились его ухода – сначала из лаборатории, а затем и из института.
Таким же образом из института был выжит инженер Стрельников, разработавший конструкцию рентгеновской трубки, мощность которой примерно в 10 раз превышала существующие в СССР. Эта трубка могла быть использована в промышленности для устранения дефектов в металлах и рентгеновского исследования структур. Стрельников был нами удален из института под предлогом несоответствия его узкоприкладных работ задачам института.
Подобными же путями мы добились ухода из института научных работников Желеховского, Помазанова и др.
Противодействие, которое наша вредительская линия встречала со стороны партийной организации института, мы старались сломить, привлекая к себе рядовых сотрудников института, воздействуя на них своим научным авторитетом.
Некоторых научных сотрудников – Руэмана Мартына Зигфридовича (иноспециалист), Лифшица, Померанчука и Ахиезера – нам удалось привлечь на свою сторону, не посвящая их в существование нашей антисоветской группы.
Вопрос:Говоря об антисоветской деятельности ваших соучастников, вы умалчиваете о вашей роли в этой вражеской деятельности.
Ответ:Я физик-теоретик, и от экспериментальной работы по прикладным темам стоял дальше других участников организации.
Мое вредительство заключалось в том, что, являясь руководителем теоретического отдела института, я из этого отдела изгнал всякую возможность содействия актуальным техническим, а, следовательно, и оборонным темам.
В своих работах по вопросам, могущим иметь техническое приложение, я всегда вытравлял ту основу, за которую можно было бы ухватиться для технической реализации.
Так я поступил при разработке вопроса о свойствах ионного и электронного газа в плазме – проблема, практическое направление которой могло бы содействовать развитию техники ультракоротких волн, имеющих оборонное значение.
Вопрос:Вы не раскрыли полностью всю вредительскую деятельность, которую вы и ваши единомышленники развернули в Харьковском физико-техническом институте.
Расскажите обстоятельно: какие именно области научной работы являлись объектами ваших вражеских действий?
Ответ:Шубников, Вайсберг, Розенкевич, Корец имели прямое отношение к лабораториям института. Мне известно, что в результате их вредительской деятельности работа лаборатории атомного ядра была совершенно оторвана от разрешения каких-либо задач, имеющих практическое, прикладное значение. Возможности разрешения ряда технических проблем огромного значения не реализовывались: например, темы, связанные с высокими напряжениями, с измерительной аппаратурой. Лаборатория, расходуя миллионные средства, работала без какой-либо ориентации на технические и оборонного характера выводы.
Лаборатория низких температур, руководимая Шубниковым, имела все возможности для разработки очень важной для промышленности и обороны страны проблемы рационального использования газов коксовых печей (выделение гелия) путем применения глубокого охлаждения газовой смеси. Шубников, прикрываясь нашим излюбленным флагом борьбы за «чистую науку», не допускал работы лаборатории в этом направлении.
Лаборатория ионных преобразований была доведена участниками нашей группы до окончательного развала, а способные научные сотрудники Желеховский, Помазанов и др. уволены из института.
До такого же состояния была доведена и лаборатория фотоэффекта.
Это – то, что успела провести наша антисоветская группа в 1935–1936 годах. Вскоре после этого я и Корец переехали в Москву.
Вопрос:Ваш переезд в Москву был вызван начавшимся разоблачением ваших вредительских действий в институте?
Ответ:Да. К концу 1935 года наша вредительская линия стала настолько очевидной для окружающих, что партийная организация и советская общественность института поставила более решительно вопрос о вражеской работе в институте.
В этих условиях оставаться мне дальше в Харькове было небезопасно.
Первый удар был нанесен нам арестом Кореца М.А. в ноябре 1935 г.
Правда, в тот момент обстановка вокруг нас еще не была настолько обострена, а научный авторитет наш был достаточно высок. Так что мы даже смогли принять ряд мер к освобождению Кореца, точнее, к отмене приговора суда по его делу.
Я в числе прочих был также допрошен следствием по делу Кореца. Скрыв, понятно, нашу антисоветскую деятельность, я дал следствию ложные показания о Кореце как о честном советском гражданине. Апеллируя этой же характеристикой «советского» ученого, мы организовали ходатайство перед соответствующими советскими органами (я послал письмо о Кореце Балицкому) и в результате добились отмены приговора суда (заключение в концлагерь) и освобождения из-под стражи Кореца.
Однако положение нашей группы все более осложнялось. Начавшееся в 1936 г. решительное вскрытие контрреволюционного подполья в стране грозило и нам провалом. Кореца уволили из института. Меня в конце 1936 г. уволили из университета за протаскивание буржуазных установок в лекциях.
По решению участников группы был организован протест против моего увольнения. Ряд научных сотрудников – Лифшиц, Ахиезер, Померанчук, Бриллиантов – подали коллективное заявление, в котором, угрожая уходом из института, потребовали моего восстановления на кафедре. Однако, несмотря на формальное мое восстановление, я и Корец политически были серьезно скомпрометированы.
Это обстоятельство заставило нас принять решение, в интересах сохранения наших кадров, да и личного благополучия, мне и КОРЕЦУ немедленно уехать с Украины.
Первым уехал я (в начале 1937 года). Устроившись на работу, я вызвал в Москву и обеспечил устройство на работу Кореца, а затем Лифшица и Померанчука (участников организованного протеста против моего увольнения в Харькове). Последних я устроил на кафедру физики Кожевенного института, которой руководил мой близкий знакомый профессор физики Румер Ю.Б.
Вопрос:А вы сами где стали работать в Москве?
Ответ:В Институте физических проблем Академии наук. С директором этого института профессором Капицей я был знаком раньше. Я приехал к нему, рассказал о тяжелой обстановке, создавшейся для меня на Украине, и просил принять меня на работу в возглавляемый им институт. Капица это устроил.
Вопрос:Какие антисоветские связи вы установили в Москве?
Ответ:Хотя мы, в частности я, и были дезорганизованы начавшимися в Харькове арестами наших людей (вскоре после нашего отъезда были арестованы Шубников, Вайсберг и Розенкевич), однако это же обстоятельство одновременно нас озлобляло и толкало на поиски новых антисоветских связей и более активных форм борьбы с ненавистным нам советским строем. Поэтому вскоре же после приезда в Москву я и Корец приступили к вербовке новых единомышленников. Первым был мною привлечен к антисоветской деятельности Румер.
Вопрос:Кто такой Румер?
Ответ:Юрий Борисович Румер, профессор физики. Познакомился я с ним в 1935 г. на Менделеевском съезде. Встречался я с ним в Москве и в 1936 г.
После моего переезда в Москву я сошелся с ним ближе. Обработку его в антисоветском направлении я вел постепенно, убеждая его сперва в неправильности линии Советской власти по отношению к науке, говорил, что аресты научных работников ничем не оправдываются и наносят вред науке, что такое положение мы, люди науки, терпеть не можем.
В дальнейших разговорах я более откровенно изложил ему свою точку зрения на положение в стране, на необходимость действовать всеми путями для изменения режима в стране. Я сообщил Румеру, что это не только моя точка зрения, а многих связанных со мной лиц.
В результате Румер согласился с моими доводами о необходимости организованной борьбы с советским режимом. В дальнейшем он был связан и со мною, и с Корецом.
Следующими лицами, на которых я рассчитывал как на антисоветский актив, были профессор Капица П.Л. и академик Семенов H.H., которые не скрывали от меня своих антисоветских настроений. Главной темой их бесед со мной являлись аресты научных работников. И Капица, и Семенов рассматривали эти аресты как произвол и расправу с невинными людьми, как результат гибельной политики советских верхов. Капица и Семенов утверждали, что политика партии ведет не к прогрессу науки, а к упадку и гибели ее.
Вопрос:Вы сообщили Капице и Семенову о существовании вашей антисоветской группы физиков, о ее деятельности в Харькове и Москве?
Ответ:Нет, этого я им не говорил. На такую откровенность я не решался, т. к. Капица и Семенов не были еще мною достаточно изучены, а отношения зависимости моей от Капицы не позволяли рисковать.
Вопрос:Кто еще, кроме Румера, был привлечен вами в контрреволюционную организацию?
Ответ:Мною никто больше. Со слов КОРЕЦА мне известно, что им окончательно была подготовлена к активным контрреволюционным действиям его давнишняя знакомая, проживающая в Москве, журналистка Марголис Л.С., отчим и мать которой осуждены и высланы. На квартире Марголис часто собирались журналисты и научные работники, среди которых Корец вел антисоветскую пропаганду. Корец познакомил меня с Марголис, и я сам убедился, что она полностью разделяет наши контрреволюционные позиции.
