Текст книги "Закуток (ЛП)"
Автор книги: Сидони-Габриель Колетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
– Даже не знаю, зачем я тебе все это рассказываю, – резко сказала она. – Ну да ладно… А потом вошел он, Леон… мосье Уикенд. Так как я не должна была находиться там в это время, он вздрогнул от удивления. Тогда мадам Ляк… Мадам Уикенд сказала ему, что я попросила отпустить меня, так как я плохо себя чувствую. Глядя на лицо, какое у меня было в то время, он мог в это поверить.
– А револьвер?
– Она спрятала его в ящик. Такое старье… Он вообще не действовал. Представляешь, какой я имела вид с револьвером, зажатым в руке, который только щелкал, когда я нажимала курок.
Она стала смотреть рассеянным взглядом на улицу, покусывая губы и съедая помаду.
– Ну а она? – настаивала Алиса. – Как она себя вела?
– Она? Да никак. Она мне выкрутила руку…
Эрмина немного приподняла край своего рукава, потом опустила.
– Она подняла револьвер. Вот и все. О! Ты ее совсем не знаешь…
– Ты сказала, что потом вошел мосье Уикенд. Что он сделал, когда ты уходила?
– Ничего, – ответила Эрмина. – Он мужчина, – продолжала она с горечью. – Ты когда-нибудь встречала мужчину, который бы сделал хоть один жест в тот именно момент, когда этого от него ждешь?
– Не часто, – сказала Алиса. – Но я встречала женщин, которые, как ты говоришь, делали жесты довольно идиотские… Ты все же не станешь утверждать…
– Спокойно, детка, спокойно. Каждому свое.
Удивленная, старшая сестра подняла глаза на высокую смуглую молодую женщину, которая была похожа на нее, если не считать светлых волос и болезненной худобы, и которая никогда в своей жизни и не помышляла называть ее «деткой», да еще развязным и покровительственным тоном. Алиса внезапно почувствовала себя беспричинно усталой, вытянула ноги на диване и мысленно пожелала чашку горячего кофе и присутствия Мишеля, его легкомысленного молчания после обеда, шелеста иллюстрированных журналов, которые он просматривал…
– Послушай, Эрмина…
Движением руки младшая сестра отмела то, что собиралась сказать Алисе.
– Нет. «Послушай, Эрмина». Это то же, что и «Видишь ли, малыш» из уст умудренного опытом отца, обращающегося к своему сыну. А ты совсем не умудренная опытом, Алиса…
– Не меньше, чем ты, во всяком случае…
– Меньше, чем я. Тебе никогда не приходилось заниматься самой тяжелой женской работой, которая заключается в том, чтобы завоевать себе мужчину. Мы вчетвером, мы вкалывали больше, чем четверо, смеялись немного меньше, чем четверо, а потом тебе, тебе Мишель достался без всякого усилия. Ведь, если честно, ты не особенно себя утруждала! О Бизуте я не говорю – это отрезанный ломоть.
Вся дрожа, она остановилась на мгновенье у окна и набросила на плечи двусторонний плед в широкую клетку, который по ночам использовался как дополнительное одеяло. В памяти Алисы Эрмина воскресила ту Алису, двадцати пяти лет, которая, закутавшись в этот же плед у этого же приоткрытого окна, поджидала три хриплых гудка жалкого, маленького, еле ездившего автомобиля, которым управлял Мишель.
– Любовь, – заговорила Эрмина, – когда она взаимна, не требует особых усилий. Тебе ни с кем не надо было бороться, между тобой и Мишелем все было ясно.
– Но разве твой роман с мосье Уикендом – это не любовь?
Эрмина повела своими дрожащими от волнения плечами, сжала руками свои пылающие щеки.
– Конечно… Нет… Ты сама должна догадаться…
– Прошу прощения, – оборвала ее Алиса. – Но мне незачем «догадываться самой». Беспочвенные предположения никогда не входили в правила нашей семьи. Как, впрочем, и оскорбительные расспросы. Я послала бы тебя подальше, если бы ты сунула свой нос, самый красивый и наименее аннамитский нос в нашей семье, в мои сердечные дела… И никто не нарушал твоего не очень-то любезного молчания, когда речь заходила о мосье Уикенде, и которое ты можешь хранить и дальше.
– Леон… Мосье Уикенд, это… это мой последний шанс, ну, как бы тебе объяснить… Это моя цель, удача, которая подвернулась, это…
– Но он же женат, Эрмина!
– Знаешь, старушка, в том не моя вина. Ты говоришь, как женщина тех времен, когда развод был запрещен.
– Ты его любишь?
– Да… Да. Я думаю только об этом. Вот уже два года, как я размышляю, примеряюсь, веду себя осторожно, познаю самое себя, я себя воспитываю самым строгим образом… Жестким… Я даже ревную… Если это не любовь, черт возьми, то это вполне ее стоит.
Ожесточенность исчезла с лица тридцатилетней женщины, она наклонилась к Алисе с улыбкой молодой, кокетливой девушки:
– Знаешь, не надо думать, что он так плох… Во-первых, ему только сорок пять и…
Алиса взорвалась, перебив ее:
– Но, дурочка, можно подумать, что ты даже не понимаешь, что ты только что стреляла в его жену и что теперь все пропало!
– Тсс! – промолвила Эрмина и со значительным видом подняла указательный палец. – Может быть, и нет… Может быть, и нет…
И она уже опять светилась от прилива энергии. Вновь обретя румянец, Эрмина скинула плед, стала ходить между окном и роялем, в маленьком пространстве, где они все четверо выросли.
Потом она опустилась на старый диван. На нее вдруг напала вялость, она побледнела, губы пересохли, ее охватила глубокая усталость. Она сомкнула веки и сделала долгий, долгий выдох.
– Не знаю, может быть, я и ненормальная, – пробормотала она, – но мне кажется весьма утешительным, когда теряешь мужчину только в случае его смерти.
– Подобное мнение в основном распространено среди женщин, которые еще не теряли ни своих мужей, ни своих возлюбленных, – холодно сказала Алиса. – Могу ли я узнать, что ты собираешься делать? Что касается меня, я иду вниз выпить чашку кофе.
– Я тоже.
Она вскочила с дивана, цвет щек ее изменился, и она прислонилась к роялю.
– Сейчас пройдет… Ах да! Прежде всего… Ты подождешь минутку?
Облокотившись на рояль, она сжала виски обеими руками.
– Так… Было без четверти двенадцать, когда я оставила их вдвоем. Она завтракает дома с дочерью… Он же, он почти всегда питается в столовой для своих служащих. Если он сегодня там обедал, то обед кончается в… час, час десять. Сколько времени, Алиса?
– Половина второго.
– Он, наверное, поднялся к себе в кабинет, а может, пошел прогуляться. Интересно, рассказала она ему все или все-таки не все. Подожди, я попытаюсь сообразить…
Нажимая кончиками пальцев на глаза, она старательно напрягала свои телепатические способности, пытаясь как бы видеть сквозь стены и расстояния.
– Я думаю, она ему все рассказала. Со мной она была само спокойствие! Но потом должна была наступить разрядка и он, вероятно, наслушался такого! В этом случае он у себя в кабинете и ждет моего звонка! – выпалила Эрмина на одном дыхании.
Быстрым и нетвердым шагом она бросилась в свою комнату, откуда Алиса услышала шум набираемого диска телефонного аппарата.
– Алло… Алло… Да, это я… Как?.. Да, я так и думала… Что… Да мне все равно, не важно где… Договорились.
Она вернулась преображенная. Ярко накрашенные губы, два разных тона пудры на лице и серо-зеленые глаза, наполненные какой-то безумной мыслью, вызывающе светловолосая, красивая, благодаря сочетанию такого большого рта с таким маленьким носом, она вызвала восхищение и удивление Алисы.
– Черт возьми, прекрасная убийца!..
Эрмина ответила рассеянной улыбкой, она застегнула перчатки.
– Ну что?.. Ты с ним говорила?
– Говорила.
– Все, как ты предполагала?
– Да, она ему рассказала.
– И все же, Мина, если бы ты ее убила… Где бы ты сейчас была? Хотелось бы мне знать…
– Ты начисто лишена воображения.
Эрмина раскинула руки, и стало казаться, что она вот-вот улетит, что она как бы распята, что она возвеличивается прямо-таки на глазах.
– Да, – закричала она, – он ждал у телефона! Он повторял свое «гм, гм», как человек в затруднительном положении, бормотал бог весть что, он почти не упомянул об этой штуке, об оружии… Щелк, щелк-щелк…
Вытянутой рукой, согнутым указательным пальцем она целилась в стену. Потом опустила руку и нежно взглянула на сестру:
– Все начинается снова, ну же, Алиса! Прекрасная и невыносимая жизнь начинается снова! Но на этот раз я клянусь тебе…
Дрожа, как лань, Эрмина прижалась к сестре. Алиса своим боком почувствовала выступ исхудавшего бедра.
– Идем, моя бедная девочка. Пойдем, ты немного подкрепишься.
По лестнице Эрмина легко спускалась бегом. «Что с ней будет? – спрашивала себя Алиса. – А если бы револьвер выстрелил… Что бы сказал Мишель? С тех пор как я здесь, у меня нет времени подумать о Мишеле. А хочется ли мне сейчас думать о Мишеле?»
Она еле успевала за сестрой, вдыхала запах ее духов, одновременно продумывая, как бы поговорить с ней, терпеливо и весомо. Но она знала, что ничего подобного не сделает, она чувствовала себя чем-то обделенной по сравнению с Эрминой и немного завидовала ей.
Эйфория, охватившая Эрмину, когда она пила обжигающий кофе, довольно быстро прошла. Как только фаянсовые часы с кукушкой, висевшие на стене кафе «Банк и спорт», пробили два часа сорок пять минут, ее пыл начал угасать.
– Я предпочла, чтобы ты съела что-нибудь более существенное, чем эта воздушная булочка, – сказала ей Алиса.
– Придумаешь тоже… Во времена, когда я была манекенщицей у Вертюшу, профессиональные манекенщицы всегда говорили, что перед большим показом лучше немного поголодать, чем отяжелять себя перееданием. Впрочем, напитки в счет не шли… И хоп! Теплый кофе… И хоп! Стаканчик полусухого шампанского. При таких стрессах и усталости все это быстро выходило вон, поверь мне.
Она замолчала, быстро посмотрела на себя в зеркало и встала.
– Ну я пошла.
Смотря куда-то в сторону, она протянула Алисе руку в перчатке.
– Ты не хочешь, чтобы я тебя отвезла?
– Нет, знаешь, не стоит… А впрочем, да, отвези меня.
Она дала шоферу такси адрес бара на улице Поля Сезанна. Всю дорогу она хмурила брови и с очень сосредоточенным видом, как если бы она повторяла заученный урок, покусывала изнутри свои щеки. У Алисы хватило времени увидеть через открытую дверь бара, как какой-то мужчина стремительно поднялся навстречу Эрмине.
Вторая половина дня тянулась для нее очень медленно. Около пяти часов она решила вернуться к себе, где стала разбирать ящики письменного стола и комода. Она обнаружила два-три хорошо запрятанных письма, которые тут же уничтожила с холодной небрежностью: «В них было то, что огорчило бы Мишеля, если бы он их обнаружил… Все та же история с Амброджио! Значит, я не была хорошей женой? Конечно, была. С точки зрения супружеской жизни, я стоила Мишеля. Ни один из нас двоих не думал, что он изменяет другому. До чего же мы гадкие, сами того не подозревая…»
Поглядывая в открытое окно, она подстерегала наступление вечера, боясь, что темнота застанет ее врасплох. Она опасалась также оказаться во власти сентиментальных чувств, связанных с недавним прошлым и навеянных исписанными листками, слабым запахом духов, датой на почтовом штемпеле. Как только она почувствовала легкую дрожь, она перестала просматривать связки бумаг и раскрывать конверты. Алиса вымыла руки и одела свою маленькую шляпку с короткой вуалеткой.
«Меня нигде не ждут, ничто меня не торопит…» Слово «ожидание» возродило навязчивое видение: Эрмина и мельком увиденный мужчина, идущие навстречу друг другу.
На улице она шла размашистыми шагами, но как только зажглись первые витрины, она замедлила шаг. Канцтовары, фруктовые лавки, кондитерские будили в ней укоренившуюся привычку, потребность «купить что-нибудь Мишелю», что-нибудь приятное, какое-либо необычное сладкое… «С таким же успехом я могу принести что-нибудь для Коломбы… и для Эрмины… Но Эрмина и Коломба сейчас там, куда их зовут их собственные устремления. Одна работает и обслуживает своего бедного друга, обремененного профессией и больной женой. Другая – в пылу битвы за мужчину, которого она пытается сделать своим союзником… А я…»
Ее вдруг охватило желание ничего не делать, и она зацокала языком на манер Коломбы: «Тс… тс… тс…» Она купила фрукты, копченую говядину, хлебцы, посыпанные зернами укропа, пирожные. «Если они устали, будет приятно поужинать наверху с босыми ногами, как когда-то… Да, но когда-то нас было четверо, даже пятеро, считая с папой… Хлеб, подогретый на сковородке, копченая колбаса и сыр – все запиваемое сидром…»
Содрогнувшись от чисто физического ретроспективного ужаса, она вспомнила ту дальнюю рождественскую ночь: четыре сестры Эд в легких платьях цвета морской волны, создавшие оркестр и нанятые выступать в кафе, играют с пяти часов вечера до семи утра. «Я помню, что мы даже не осмеливались поесть из-за боязни скатиться под стол от усталости. Я со своей виолончелью скорее исполняла партию контрабаса: бум… бум… Тонико, доминанто, тонико, доминанто… Эрмину, которой исполнилось пятнадцать лет, вырвало всем, что она выпила, а публика аплодировала, считая ее пьяной. Коломба хотела убить какого-то типа ударом стула… А Бизута… Бедная очаровательная Бизута позировала в это время для „Художественного фото“, то с лирой, то с молитвенником, то с облезлым львом, то с гигантскими тенями рук на ее теле…»
Все-таки она почувствовала какой-то прилив нежности, вспоминая некоторые вечера из прошлого, когда в нагретом углублении диванчика-закутка в атмосфере надежной безопасности собирались все четыре сестры Эд, самая красивая – иногда полностью обнаженная, самая стыдливая в длинной венецианской шали… «Это так далеко… Это уже невозможно вернуть. Теперь Мишель уж больше не разделяет моей судьбы, а Эрмина только что пыталась застрелить мадам Уикенд…»
Она задумчиво приступила к приготовлению легкой закуски, накрыла старой маленькой розовой скатертью письменный стол и расставила на нем приборы, сменные тарелки она поставила на рояль… «Как обычно, как всегда… Ой, я ставлю одну лишнюю тарелку, нас только трое… Неужели так трудно устроиться в жизни, закрепиться где-нибудь таким четырем девушкам, как мы?.. Не злые, не глупые, не уродливые, только немного упрямые… Семь часов. Где же может быть Эрмина? Никто никогда не задавал себе вопроса: „Где же может быть Коломба?“ Коломба такая цельная, загнанная до предела, но неутомимая, все время курившая и кашлявшая, не была ли она всегда на том месте, где требовал ее долг?..» Знакомый кашель послышался за дверью, и Алиса поспешила открыть.
– Как я рада, моя закутошница, что ты так рано вернулась! Не слишком переутомлена? Располагайся здесь, вытяни свои большие лапы. Как Баляби? Он зайдет меня проведать? Мне нужно столько тебе рассказать! Ничего страшного, слава богу. Но ты представляешь, что наделала Эрмина?
В нескольких словах Алиса рассказала о покушении.
– …К счастью, револьвер заело, или, скорее, я полагаю, он был не заряжен… щелк-щелк-щелк… В три часа Эрмина снова встретилась с мосье Уикендом в баре…
Рассказывая, она вытирала руки, которыми только что резала салат.
– Вот новость так новость! Как тебе это нравится!
– Да… – рассеянно сказала Коломба. – Разумеется.
Удивленная, Алиса внимательно всмотрелась в обрамленное прядями волос, красивое, печальное от чрезмерной усталости лицо сестры.
– Ты знала об этом, Коломба?
– Что?.. Нет, я ничего об этом не знала. Что ты хочешь… Дело обыкновенное. Не в первый и не в последний раз.
– Что с тобой, Коломба? Тебе нездоровится?
На нее смотрели усталые светлые глаза.
– Нет… Но мне как-то не по себе. Этот Каррин, представь себе…
Алиса с раздражением бросила полотенце на рояль.
– Прекрасно! Теперь Каррин! Что с ним еще, с Каррином? Вы поссорились? У него умерла жена?
Коломба терпеливо покачала головой.
– К сожалению, речь об этом сейчас не идет. Нет. Каррину предлагают провести предстоящий музыкальный сезон в По – дирижирование оркестром, участие в фестивалях в Биаррице и постановка там оперетты, первая постановка, раньше, чем в Париже. И гонорары…
Она присвистнула, запустила свою большую руку в волосы, обнажив белый лоб.
– Кроме того, выяснилось, что спокойная атмосфера страны басков будет весьма полезной для его жены… Спокойная, – воскликнула она. – Спокойная! Я тебе покажу спокойную!
Она закашлялась, и на ее сделавшемся вдруг враждебном лице проступила на какое-то время легкая краснота.
– Сколько времени его не будет? – немного помолчав, спросила Алиса.
– Я думаю, месяцев шесть. Шесть месяцев, – вздохнула Коломба. – Я и так уже питаюсь крохами… Ой! Прости меня, девочка…
Она схватила руку Алисы, прижала ее к своему сухому рту, потом к щеке.
– Когда Эрмина тебе не причиняет боли, то это делаю я… С самого своего приезда ты только и наталкиваешься на нашу грубую бесчувственность… Впрочем…
Она посмотрела на Алису своим простосердечным взглядом:
– Впрочем, ты совсем другое дело. Никто не может ни взять, ни отобрать то, что у тебя было с Мишелем.
– Я знаю. Эрмина уже позаботилась о том, чтобы объяснить мне преимущества моего положения.
Обеими руками старшая сестра повисла на плечах Алисы, усадила ее на старый диван и крепко обняла.
– Моя Лели! Мой голубой воробышек! Мой маленький птенчик! Видишь, как мы тебя мучаем. Мой родной…
Они немного всплакнули, захваченные вновь языком своего детства, потребностью смеяться и проливать слезы. Но эта расслабленность длилась недолго. Коломба снова вернулась к своим заботам смиренной влюбленной.
– Понимаешь, мой маленький, если Каррин поедет, ему надо дать ответ уже завтра. Это очень благородно со стороны Альберта Вольфа: не только уступить свое место, но и рекомендовать Каррина себе на замену и вообще провернуть всю эту операцию…
– Ты бы тоже поехала?
Честные глаза Коломбы забегали, пытаясь солгать.
– Не представляю, как бы я смогла это сделать. Первым жестом Баляби было предложить мне нечто вроде весьма расплывчатой должности секретаря… Работа вполне почетная и сугубо техническая. Ты знаешь, с тех пор как мы стали работать вместе, я для него не бесполезна, – добавила она с гордостью. – Но там вдали, представь себе этот маленький ад: больная жена, шантаж на почве стенокардии… И потом, чтобы уехать, надо иметь на что…
Пальцы Коломбы, пожелтевшие от табака, схватили, а потом отбросили старую фетровую шляпу, которую она положила рядом с собой.
– Ты забываешь, что у меня есть деньги, – сказала Алиса после непродолжительной паузы.
Она ожидала, что Коломба вздрогнет от неожиданности, может быть, даже вскрикнет. Но уже многие годы Коломба отводила лишь незначительное место искушениям в своей жизни. Она приняла предложение вопросительной и недоверчивой улыбкой, образовавшей две большие складки на ее щеках. Она погладила плечо Алисы и встала.
– Оставим это. До завтра. Баляби должен завтра дать ответ. Сейчас он в своем «рабочем коридоре». Он ходит взад и вперед. Две большие кудрявые седые пряди падают ему на лицо… Он смотрит взглядом близорукой овцы вот так и вполголоса напевает свое священное заклинание: «Я бодр, как никогда… Я бодр, как никогда…»
Она изображала походку своего любимого, его опущенные плечи, его голос.
«Она тоже видит сквозь стены, как и Эрмина, – подумала Алиса. – Как получилось, что я утратила свое второе зрение! Воспоминания, сожаления, покойник, оказывается, это все так ничтожно по сравнению с их стремлением к будущему. Это у них еще пройдет… – Она улыбнулась легкой улыбкой, которую тут же погасила и за которую она хотела себя наказать. – Честно говоря, нам всем бывает стыдно, как только мужчина уходит из нашей жизни…»
– Ты его по-прежнему сильно любишь, а, Коломба?.. – спросила она вполголоса.
Коломба посмотрела на нее глазами честного человека.
– Очень. Очень, уверяю тебя. Он беззащитен, ты ведь его знаешь, – тихо добавила она.
Она помрачнела, выудила из своего кармана смятую гармошкой сигарету.
– Я прекрасно знаю, все мы наивно полагаем, что, любя мужчину, мы отвращаем его от другой женщины, которая, конечно же, хуже нас…
– Оставь свою сигарету и иди есть. У меня под краном охлаждаются две бутылочки твоего отвратительного черного тягучего пива. Второй сумасшедшей ждать не будем.
– Все чудесно! – воскликнула Коломба. – В сторону все дела…
Развязав шнурки, она вытрясла свои большие плоские туфли, сняла чулки и твердо встала на свои большие ноги, с удовольствием взглянув на них – белые, безукоризненной формы. Худые, как ноги распятого.
– Они сегодня опять хорошо походили. Вечером сначала я проводила Баляби, потом он меня сюда и все пешком. Их я сейчас тоже подставлю под кран. Я принесла «Пари-суар», дать?
Она пошла в ванную, откуда до Алисы донеслось посвистывание. «Она свистит… Значит, уедет». Глаза Алисы, расположившейся на диване-закутке, соскользнули с раскрытой газеты и проследовали тем же путем, что и накануне, задерживаясь на тех же памятных точках, но к чувству радости, испытанному вчера, уже примешивалось немного неудовольствия. «Я не смогу больше терпеть эти черные разводы от дыма позади печной трубы. И потом, этот письменный стол и куча бумаг на нем… Мишель и я, мы не выносили этот беспорядок, который я бы назвала снобизмом беспорядка. Завтра я возьмусь за письменный стол…» Через окно, открытое под стеклянной крышей, проникало дыхание мая. На улице громко хлопнула дверца такси, закрытая со всего размаха. «Держу пари… Это почерк Эрмины…»
– Это Эрмина, – подтвердила Коломба, принесшая с собой после душа бесхитростный запах лаванды.
Она завязала поясок своего банного халата, открыла входную дверь и крикнула в коридор:
– Я все знаю! Он тебе сопротивлялся, ты его убила!
В ответ раздался взрыв хриплого смеха, и Коломба бросилась босиком навстречу сестре, обменявшись с нею восклицаниями. «Ну ты даешь!» – говорила она перешептываниями и смешками. «Они обе сумасшедшие, – думала Алиса, не тронувшись с места. – А может, я утратила чувство внутреннего настроя дома и не могу понять то комическое, что несет в себе неудавшееся покушение». Сестры вошли рука об руку. «С момента моего приезда я ни разу не видела, чтобы им было так хорошо вместе и чтобы они были такими красивыми к тому же…»
Когда Коломба выходила из воды, надевала свой голубой халат и распускала темные волосы, она становилась необыкновенно красивой, и от нее как бы исходило величественное сияние, которое Алиса называла «ореолом вокруг лица архангела». Коломба поддерживала Эрмину, та, казалось, таяла на глазах и уменьшалась в размерах, должно быть, она устала до предела. Платье и черный берет, оба с приколотыми золотыми розами, были покрыты пылью. Тело было побеждено, но лицо светилось счастьем женщины, празднующей победу. Алиса встала ей навстречу и коротко спросила:
– Ну что, Эрмина?..
– Все нормально.
– Что нормально? Он разводится?
Волнение вновь проступило на лице младшей сестры. Она упала в углубление дивана.
– Не так быстро! Подожди… Глупость, которую я совершила, кажется, оборачивается далеко не к худшему. Я наконец приобрела уверенность, детки. Горизонт очень и очень проясняется.
– Оставь эту метеорологическую галиматью и рассказывай понятно, – проворчала Алиса.
– Прежде всего я требую сочувствия, – прохныкала Эрмина. – Вместо супа у меня в желудке два коктейля и два сандвича с салатом… Человек-который-желает-мне-добра хотел напоить меня анисовой водой и накормить кофейными эклерами… Кому после этого верить?
Она рассмеялась, рассказывая, и снимала с себя одежду, не вставая, выскальзывая из узкого платья, снимая шелковые трусики в сеточку, пояс с розовыми резинками, длинные золотистые чулки… Начав сбрасывать бретельки своей короткой комбинации, она остановилась, прижала к груди руки и жалобно посмотрела на сестер.
– Я припаду к ногам той из вас, которая сходит за моим большим халатом…
Она дрожала от нервного озноба и застенчивости. Пока Коломба ходила за халатом, Алиса прочла в тусклых, но выразительных глазах Эрмины робкое желание прижаться к ней, желание, которому она не пошла навстречу.
Стеганый халатик тонкой шерсти с рисунком накрыл дрожащие плечи, и розовый отсвет упал на щеки с утренним искусственным румянцем, который уже потерял свою нежную окраску под несколькими слоями пудры.
– Оставайтесь здесь обе, – скомандовала Алиса. – С вами столько всего произошло за сегодняшний день…
Она одна принялась за приготовление легкого ужина, заказала по телефону вина, хлеба и льда в соседней пивной. Все это она делала легко, с удовлетворением думая о том, что она избежала очередной версии романа «Дело Уикендов» и робких причитаний Коломбы. Впрочем, ее сестры совсем не горели желанием ей помогать. Она ходила взад-вперед и ловила урывками подробности рассказов двух «так много переживших» женщин.
– С одной стороны, – рассуждала Коломба, – мой Баляби будет чувствовать себя значительно свободней в По, да и я тоже, так как работа обязательно будет нас объединять… Это будет своего рода легализацией нашей привязанности, ты меня понимаешь?..
Эрмина энергично кивала головой в знак одобрения, равномерно повторяя: «Мм… Мм…»
«А Коломба даже не замечает, что Эрмина думает совсем о другом», – усмехнулась Алиса. Она раскупоривала вино, крошила лед, переливала в графин шипучий портер с его коричневатой пеной…
– Я не претендую на то, – воскликнула Эрмина, – чтобы мой жест считался гениальным, однако…
Алиса протирала стаканы и пожимала плечами. «Как же, как же, она как раз близка к тому, чтобы претендовать на это! Если дело пойдет хорошо, она дойдет до того, что будет утверждать, что нарочно не зарядила револьвер…» Усилием воли она подавила желание посмеяться над новоиспеченной неудачницей, хлопнула в ладоши, и в квартире раздался радостный клич:
– К столу! К столу! К столу!
Съедим эти котлеты,
Они так не вкусны,
Когда не подогреты!
Голод заставил их на время умолкнуть. Они только обменивались понимающими улыбками, с благодарностью смотрели на Алису, радостно приветствовали сверкание вина и свежесть масла, плававшего среди кусочков льда в холодной воде. Дым сигарет, гаснувших в пальцах Коломбы лишь для того, чтобы вновь вспыхнуть в губах Эрмины или Алисы, портил вкус и запах блюд. Но уже со времен далекой юности сестры этого не замечали. Насытившись, они еще продолжали запивать маленькими глотками остатки пирожных. Выражение лица как Коломбы, так и Эрмины стало постепенно меняться. Архангел с ореолом превращался в озабоченного архангела, а Эрмина нервно соскребала яркий лак со своего мизинца.
– Кофе не будет? – спросила она Алису.
– Ты его не заказывала.
Эрмина, извиняясь, вытянула свою тонкую руку из толстого рукава розового халата.
– Но, закутошница, это и ребенку понятно! Коломба, держу пари, что ты хочешь кофе… Да? Коломба, посвисти!
Коломба, усевшись на край открытого окна, издала трель, закончившуюся тремя отдельными нотами. С улицы послышался аналогичный сигнал.
– Кафе «Банк и спорт» посылает нам три кофе, – сказала Эрмина. – Это очень удобно. Как видишь, мы окружили себя комфортом. Только я чувствую себя крайне униженной, так как я никогда не умела свистеть. Манекенщицы у Вертюшу говорили, что только холодные женщины не умеют свистеть.
Ее вдруг охватил необъяснимый приступ безумного смеха, и она прекратила смеяться лишь тогда, когда появился большой коричневый кофейник. Коломба лениво, с безразличием опытного официанта, вылила остатки вина из трех стаканов в ведерко со льдом и наполнила их теплым кофе. Эрмина, вновь погруженная в свои заботы, отвечала невпопад: «Нет, без сахара… спасибо… Да, два куска…» Кубок черного стекла наполнялся пеплом и окурками.
– Ты пьешь слишком много кофе, Эрмина.
– Оставь ее, – сказала Коломба. – Сигареты и кофе – это хлеб сестер Эд. Они так много пережили!
– Но не я, – сказала Алиса. – По крайней мере… не сегодня.
Обе ее сестры виновато взглянули на нее. «Они, видимо, забыли, что Мишель умер, – подумала она. – Не мне их упрекать за это».
– Дети мои, мы на повороте нашей жизни… Эрмина, мне бы так хотелось знать, что ты собираешься… что ты думаешь делать…
Эрмина опустила голову, поджав губы.
– Не забивай себе голову больше, чем нужно, – сказала она, не желая откровенничать. – Тебе не задавали вопросов, когда ты покинула «команду».
– Это не одно и то же, Мина. Я вышла замуж за Мишеля, вот и все.
– Ну, допустим, я выйду за Леона… И это все.
– Боже мой, малышка, не очень-то у тебя дружелюбный тон…
Телефонный звонок прервал и так поразил Эрмину, что она не сразу бросилась к телефону в свою комнату. Она замерла, устремив взгляд на дверь своей комнаты, и даже не поправила расстегнувшийся на груди халат. Затем вскочила, зацепилась полой широкого халата за угол стола и, вместо того чтобы остановиться и отцепить, с раздражением сбросила его и помчалась почти голая к аппарату… Алиса неодобрительно покачала головой, глядя на Коломбу.
– Пещерная женщина, – сказала она. – Кто бы мог такое подумать?
Они замолчали, курили, допивая остатки кофе. Из комнаты Эрмины доносились обрывки разговора, короткие слова, произносимые очень громко, и еле слышные фразы. В какой-то момент молчание так затянулось, что Алиса забеспокоилась. Но монолог продолжался более тихо, то ли из предосторожности, то ли от успокоенности.
– О чем они могут говорить друг с другом? – спросила Алиса.
Коломба думала о другом и не услышала ее. Она подпирала рукой щеку, наполовину закрытую темными волосами, и глядела в окно светлыми, нежными, покорными женскими глазами. «Она тоже мысленно говорит с ним…» Впервые после приезда Алисе пришлось сделать над собой усилие, чтобы побороть комок, подступивший к горлу, проглотить солоноватую слюну, которая предшествует рыданиям. Из комнаты Эрмины раздался крик, такой же победоносный, как последний крик роженицы, и минутой позже Эрмина вернулась. Она подобрала дрожащей рукой свой стеганый халат, прижав его к себе. Ее босая ледяная нога задела руку Алисы, когда она перешагивала через спинку дивана.
– От такого крика и молоку недолго свернуться, – проворчала отвлеченная от своих мечтаний Коломба.
– Что случилось, Эрмина?
Эрмина обратила к сестрам свое бледное лицо, бледное от пудры и по контрасту с помадой; ее глаза наполнились крупными, блестящими слезами.
– Он… он сказал… – заикаясь, промолвила она… – Он сказал, что… он разводится, что мы поженимся… и уедем далеко-далеко… вдвоем…
Сияющие крупные слезы брызнули из глаз. К плечу Алисы припало обнаженное плечо, волна светлых волос, пахнуло горячечным дыханием, которое появляется у женщин в минуты сильного волнения, она ощутила тяжесть тела, оно, обессилев, давило на нее всем своим весом. Алиса напряглась, чтобы крепче поддержать ослабевшую сестру, слегка побаюкала ее и дала ей выплакаться.
– Ты, по крайней мере, уверена… – рискнула она спросить чуть попозже.
– Уверена?
Покрасневший нос показался из золотистых волос; подурневшая, счастливая, вся блестящая от слез, Эрмина сказала с возмущением:
– Уверена! Да как ты можешь… Человек, который перевернет всю свою жизнь, который уговорил свою жену подать на развод, такой человек…
