Текст книги "Вторая"
Автор книги: Сидони-Габриель Колетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
– Фару, послушай… Я сейчас не могу разговаривать с тобой… Ты вошёл слишком рано, понимаешь? Вот именно, ты вошёл слишком рано.
– Тем лучше, – сказал Фару с большим достоинством в голосе. – Моё место здесь. Покончим с этим.
Фанни обескураженно смотрела на него. У неё тоже возникло желание заговорить с ним на языке досадной в этой ситуации доброты.
– Нет, Фару, оставь… Нам с Джейн просто нужно закончить наш разговор и принять сегодня же вечером некоторые… практические решения. Между нами с Джейн не будет сказано ничего такого, что заставило бы нас повышать голос… Не так ли, Джейн?
– Естественно, – подтвердила Джейн.
Она стояла всё на том же месте, немного сзади Фанни, и смотрела внимательным взглядом.
– Хорошо… – согласился Фару. – Что ж… Я не вижу к этому препятствий. Ты не против, если я буду рядом, в своём кабинете? Я могу быть уверен, что ничто из того, что касается нас троих, не станет пищей для чьих-то пересудов? Даже для сплетен прислуги? Абсолютно уверен?..
Он воспользовался этой своей повисшей в воздухе фразой, чтобы медленно, пятясь задом, приблизиться к двери, устремляя то к одной, то к другой женщине свой падающий свысока жёлтый взгляд.
– Да, да, да, – всякий раз отвечала Фанни.
Она нетерпеливо кивала в знак согласия, отчего чёрный жгут её волос в конце концов рассыпался. Она поспешно собрала волосы обеими руками.
Фару внимательно смотрел на осунувшиеся лица женщин, на густую гриву распущенных волос, которую закручивали белые руки… В его глазах промелькнуло предложение мира, которое не могла видеть Фанни, но в нём было нечто такое, что Джейн агрессивно двинулась прямо на Фару.
– Да, можете быть уверены в этом. Но только дайте нам побеседовать наедине.
Фару с натужной улыбкой послушался. Джейн проводила его до самой двери и, закрыв её за ним, вернулась к Фанни, которая заканчивала приводить в порядок волосы.
– Вот так, – сухо сказала Джейн.
– Да… – удручённо вздохнула Фанни. – Вот так. Она беспомощно уронила руки вдоль туловища.
– Отдохните, Фанни. Спешить некуда.
Фанни вернулась в своё кресло возле камина и устроилась поближе к огню. Появление горничной заставило Джейн сесть и начать просматривать почту Фару и бумаги из «Писательского общества»; она притворилась, что разбирает их. Горничная прошла через гостиную в обратном направлении, неся смокинг и бельё Фару.
– Он уходит, – сказала Фанни вполголоса.
– Да, – сказала Джейн. – Сегодня вечером примерочная репетиция в «Жимназ». Вы идёте?
Фанни не ответила. Она свернулась калачиком в своём кресле, прижав колени к груди, и глядела на пламя. Джейн, едва опиравшаяся о спинку стула, казалось, ждала, что её вот-вот сменят на посту. Она делала пометки в блокноте, похоже, что-то подсчитывала в уме, потом посмотрела на ручные часы.
Около семи часов домой вернулся Жан. Фанни машинально ответила на его «Добрый вечер, мамуля» и не пошевелилась. Но от Жана Фару шёл такой оскорбительный, такой разоблачительный запах духов, что обе женщины одновременно подняли головы.
– Это от тебя так пахнет? – спросила Фанни.
– Как – так, мамуля?
Свои следы помятости на веках, свои блестящие, распухшие и горячечные губы, свою омрачённую падением юность – всё это юноша посвящал Джейн, обращал к ней как упрямое оскорбление. Он зло смеялся и предоставлял ей нюхать эти низкопробные духи, предвещавшие наконец его освобождение, запах другой женщины…
– Иди и переоденься, – приказала ему Фанни. – У нас от тебя сейчас заболит голова.
Он вышел, очень довольный тем, что его поняли и осуждают.
– Подумать только, – сказала Фанни. – Как это гадко выглядит, когда мальчик становится мужчиной… Ещё немного, и он бы привёл её к нам… Так гордится, что у него теперь есть любовница…
– У него, и против меня, – сказала Джейн.
– Это верно.
Обострённое ощущение того, что они остались наедине, позволяло им говорить без обиняков.
– Он делает то, что может, он причиняет себе зло, чтобы больше не любить вас…
– О! Любить меня… Разве что в такой степени, чтобы желать мне зла… Может быть, он уже причинил мне это зло… Я не спрашиваю вас, Фанни, – быстро добавила она. – Если хотите, то, пока мы спокойны, давайте поговорим, поговорим начистоту… Допустим, завтра я уеду…
– Нет-нет, – перебила её Фанни. – Лучше потом, после ужина… Вы же слышите, что уже накрывают на стол.
Джейн долгим взглядом посмотрела на свою подругу.
– Вы хотите, чтобы я поужинала здесь?
– Ну само собой разумеется, – раздражённо сказала Фанни. – Не будем усложнять.
– Хорошо. Вы правы. Я пойду к себе в комнату привести кое-что в порядок. Если я вам понадоблюсь…
Вернувшись, она застала Фанни на том же месте, возле затухающего огня. Она напомнила ей: «Фанни, ужин!» И Фанни, наспех приведя себя в порядок, пошла в столовую, где ещё плавал, слабея, запах духов, принесённый Жаном Фару. Проявив необыкновенную предупредительность, Фару дождался, когда жена сядет.
Фанни отметила, что он тщательно выбрит, причёсан, незаметно попудрен загаром. Смокинг был узок ему в талии, и он откидывал назад затылок, подтягивая плечи друг к другу. «На кого, интересно, он злится сегодня? – промелькнуло у неё в голове. – Может, на меня?..»
Усевшись за стол, она почувствовала себя разбитой, вялой и голодной. Она ела много, к величайшему удивлению Фару, который наблюдал за ней, беседуя с сыном. Джейн тоже беседовала с Жаном, который, прежде чем ответить, выдерживал удивлённую, не лишённую вызова паузу. Когда Фару церемонно наклонил над бокалом жены графин с вином, она посмеялась над ним:
– Не знаю почему, но у тебя сегодня вид почти как у молодого героя-любовника, которому дали комическую роль…
И она расхохоталась непринуждённым смехом, какой вырывается у выздоравливающих или очень усталых людей. Она думала:
«А моё горе, как мне с ним быть в этой ситуации? Когда мне им заниматься? Сегодня было место рассудочности, безрассудству, гневу – всему, кроме горя… Так они его у меня и отнимут…»
Фару покинул дом изящно, ловко, разговаривая, зажигая сигарету, надевая пальто. Фанни считала, что он в прихожей, а Джейн – что он в ванной комнате, когда он уже переходил через улицу. Фанни осталась наедине с Джейн и, сидя напротив неё за столом, покачала головой, немного хмельная от сухого вина:
– Вот это я называю стилем прислуги, такую вот манеру уходить.
– Как это? – озадаченно спросила Джейн.
– Вы не обращали внимания, что никогда не знаешь, в какой точно момент домашняя работница уходит из дома? Она исчезает, как гном. А всё потому, что она всегда уносит какой-нибудь сувенирчик, ломтик телятины для мужа, остатки кофе в бутылке, какие-нибудь кусочки сахара…
Она снова засмеялась. В гостиной, куда она перешла, кто-то уже подкинул дров в камин и развернул на подлокотнике её любимого кресла «бержер» большую вигоневую шаль, и горе, в своей самой эгоистической форме, сжало Фанни горло. Мысль о покинутости, угроза скорого одиночества разогнали преходящее тепло, которым она была обязана обильной трапезе. «С Фару чувствуешь себя такой одинокой…» Она села, обернула ноги покрывалом и закрыла глаза с навернувшимися двумя слезинками.
– Я вам не мешаю? – спросила тихим голосом Джейн.
– Нет-нет, – сказала Фанни, не открывая глаз.
– Вы предпочитаете поговорить сейчас?.. Да?.. Завтра рано утром я могу позвонить по телефону госпоже Дельвай. В сущности, она будет очень рада снова занять своё место…
– Кто, Дельвай? Какое место? – Фанни освободила голову от гребня, шпилек, и её голова легла на длинные, отливавшие влажным чёрным глянцем водоросли волос.
– Дельвай, прежняя секретарша Фару, помните?
– Только не Дельвай, Джейн! Нет-нет, только не Дельвай!
– Что она вам такого сделала?
Под свободно спадавшими волосами и по-восточному белым лбом открылись влажные глаза Фанни – нежной и дикой жертвы кораблекрушения. Она с трудом взяла себя в руки, чтобы прогнать образ той прежней Дельвай – толстой, коротконогой, деятельной, беременной… Дельвай за работой… «А Джейн? А Джейн?..» Джейн отсутствует, Джейн испарилась…
– Ничего, – признала она. – Но на деле есть вещи более неотложные, чем вызов Дельвай. Бумажное хозяйство Фару разве не может подождать? Да пусть оно идёт к чертям, это бумажное хозяйство Фару!
– К чертям – согласна, но не к вам… Подумайте…
– Вот именно. Мне нужно какое-то время, чтобы подумать.
Она снова откинулась на свою подушку волос. Когда внезапно вошёл одетый Жан Фару, она жалобно вздохнула.
– Опять нездоровится, мамуля? Что-то уж очень часто… Почему вы не сходите к врачу?.. Я зашёл только пожелать вам спокойной ночи…
Он поцеловал ей кончики пальцев, и она увидела, что он изменил причёску. На запястье у него был тоненький золотой браслетик, а на рубашке – булавка с камнем, которой она раньше не видела. Обе женщины читали, как в открытой книге, этот ясный язык оставленных женщиной печатей.
– К счастью, я оставляю вас в хороших руках… Спокойной ночи, Джейн…
Он вышел с лёгкой недоброй улыбкой на лице. – Как он доволен, – сказала Джейн. – Он пошёл, бросив нам, если я не ошибаюсь, «отравленный намёк».
– Бедный мальчуган! – сказала Фанни рассеянно.
– О! Ну вы уж… – возразила ей Джейн. – Чем жалеть их, вы подумали бы лучше о себе.
Это множественное число заставило Фанни задуматься. Потрескивание дров в камине и размеренный звук иголки, делающей стежки, навевали на неё дремоту.
– Что это вы там шьёте? – спросила она внезапно. – Ремонтирую мои зимние перчатки, – сказала Джейн. – Кожа на них такая грубая… Им сносу нет, и они очень выручают в дороге…
– Ах да…
При слове «дорога» Фанни вздрогнула. Она представила себе холод, свистящий ветер, белые сухие набережные, увидела номер в отеле с лампочкой без абажура под потолком. Она была не из тех, кто любит изгнание; ей казалось, что быть одинокой – это значит быть отринутой и что в такой ситуации остаётся только ждать.
Прошёл лакей, пронеся в спальню к изголовью кроватей бутылку минеральной воды, апельсины и два стакана.
«Апельсины и два стакана… – сказала себе Фанни. – Всё правильно, скоро вернется Фару».
Она страшилась ночных часов, спаренных постелей и тел, Фару и, возможно, его сладострастной стратегии, которая была отнюдь не безопасной…
«Я его знаю, – заранее выбирая смирение, подумала Фанни. – Он постарается вести себя более достойно, чем сегодня днём… О! Этот день…»
– Джейн! – воскликнула она. – Не можете ли вы мне сказать…
Штопальщица ждала, держа иголку на весу. Она не стала натягивать на своё настоящее лицо маску приблизительно тридцатилетней девушки, и от улыбки у неё на щеке образовалась глубокая горькая складка.
– Фанни, теперь я не вижу ничего такого, что бы я не могла вам сказать…
– Тогда скажите мне, не находите ли и вы, как я, что Фару сегодня проявил себя невероятно?.. Что он был…
Тут она уже не сдержалась, встала и дала выход своим чувствам в крике:
– Я считаю, что он вёл себя так глупо, так глупо, что хуже просто не бывает! Ну почему он вёл себя так глупо?
– А как, по-вашему, он должен был себя вести? – резко возразила Джейн. – Вы думали, он будет блистать остроумием? Или станет вас бить? Или выбросит меня в окно?.. Мужчина в такой ситуации… Из ста не найдётся и одного, который бы вышел из положения с достоинством, если уж не с честью…
Она тряхнула головой.
– Для них это слишком трудно, – заключила она без комментариев, словно оставляя при себе самое очевидное из своего опыта.
– Почему? – слабым голосом спросила Фанни. Джейн откусила нитку зубами.
– Да просто потому. Понимаете, они ведь все застенчивы, – сказала она, употребляя всё то же оскорбительное множественное число. – И потом, так уж они устроены, что во всём, что мы называем сценой или спором, они тотчас усматривают для себя возможность освободиться от нас насовсем…
Фанни ничего не ответила. Она мысленно видела прежние, наполненные любовью дни, когда она плакала и кричала от ревности перед Фару, перед отстранённо молчавшим Фару, вознёсшимся на одну из тех вершин, откуда противник-мужчина взирает на то, как кружится и падает вниз, в пропасть, его самое дорогое достояние, некое надоедливое излишество… Фанни прошлась от одного окна к другому, чтобы размять затёкшее тело. Она остановилась перед Джейн и смерила её внимательным взглядом:
– Вы преследуете какую-нибудь цель, говоря мне так плохо о Фару?
– Цель? Нет!
– Есть по крайней мере какая-нибудь побудительная причина? Какой-нибудь проект? Намерение, наконец, какая-нибудь идея!
Она прижимала двумя руками к бокам свободное тёмно-розовое платье и трясла над Джейн облаком волос.
– Вы меня в чём-то подозреваете? – спросила Джейн дрожащими губами.
– Нет! Я вас ещё не подозреваю! Но почему вы говорите мне плохо о Фару?
Джейн сузила глаза, направленные в сторону двери кабинета. Словно избегая лишних слов, которые ей понадобились бы, чтобы объяснить поведение мужчины, она предпочла просто обвинить его, помня лишь об изначальной обиде.
– Это со злости, – объявила она, выдержав взгляд Фанни.
«Со злости… – повторила про себя Фанни. – Как в случае с Кемере, в случае с Дейвидсоном – так, что ли?..»
Она не понимала ни того, как это Джейн может ставить на одну доску великого Фару и какого-то там Мейровича, ни того, что у Джейн в запасе есть только одно слово «злость», чтобы обозначить им неблагодарность, сардоническую резкость, которыми самка любой расы платит самцу, от которого, понеся ущерб, она ускользает.
– Со злости, – настаивала Джейн, – со злости, а что вы хотите?.. Вы даже этого не понимаете, так ведь? Это потому, что вы Фанни… Вы существо слишком чистое для всего этого, дорогая… дорогая Фанни…
Она осмелилась наконец схватить свисавшую руку и уже прижимала её к щеке. Рука, охваченная тревогой, боролась, ускользала, сделалась совсем мягкой, чтобы вырваться, и Джейн снова взялась за иголку.
«Вот он и наступил, – размышляла Фанни, стоя перед чёрным стеклом, – вот он и наступил, этот час, когда мне надо решить, разожму ли я силой эту руку, которую ждала… Эту руку, сжимающую моё запястье, прикорнувшую в моей ладони, пробравшуюся под мой локоть, эту руку на моём плече, эту руку, обнимающую мою руку во время летних прогулок… Я была уверена, что буду и дальше иметь дело с этой рукой, которая приносит вигоневое покрывало, поднимает воротник моего манто, ухаживает за моими волосами, с этой рукой, на которую наталкивалась моя рука под влажными простынями больного Фару-младшего… Это та же рука, в чернильных пятнах от копирки, которая красит в фиолетовый цвет пальцы Фару и выдаёт мне его…»
– Там ледяной холод между окнами, Фанни… «Но, – мысленно продолжала Фанни, послушно возвращаясь к огню, – где я найду такие весы, на которых можно было бы взвесить и то, чем я обязана этой руке, и то, что она у меня взяла, и есть ли у меня право искать эти весы?..»
Она погрузилась в глубокое раздумье, временами граничащее со сном. Когда она открывала глаза или отводила их от камина, взгляд её скользил по гостиной, заставленной торшерами и увешанной большими абажурами.
Джейн разложила на одном из столов папки и кляссеры. «Бумажное хозяйство Фару…»
– Это нужно – всё, что в них находится? – спросила Фанни.
Отливающая светлым золотом и серебром круглая головка и молодое усталое лицо обратились к ней.
– Ни в малейшей степени. Но он требует, чтобы всё сохранялось. Мания, конечно. Ну да это его дело. Я не допускаю никакого беспорядка, уж вы меня знаете…
Тёплая тишина снова сомкнулась, нарушаемая снаружи нерезкими шумами, защищённая тихим, равномерным бормотанием пламени. Около одиннадцати часов Джейн встала и унесла папки и кляссеры в рабочий кабинет.
«Завтра, – грезилось Фанни, – завтра, если она уедет, я буду сидеть вот так возле этого огня, одна, как женщина, у которой большая часть любви осталась в прошлом. Фару, возможно, придёт в голову составить мне компанию… Это было бы ужасно. Потому что он стал бы слоняться от окна к камину, ковыряться в перегородке или заснул бы, свесив голову, в этом кресле. Или же стал бы работать рядом, каждую минуту нуждаясь в услугах Джейн и проклиная нас обеих. К концу недели он нашёл бы ей замену… А вот я замены ей не найду. Он непременно, просто фатально обретёт снова свою излюбленную, мусульманскую разновидность счастья. Снова обретёт свою невинность, своё одиночество и свою работу. А вот с кем я смогу снова быть вдвоём? Отказаться от её общества, чтобы быть одинокой с Фару… против Фару…»
Она приподнялась в кресле, поискала глазами какую-нибудь книгу, какую-нибудь игру; сложенный зелёный ломберный столик ныне уже не ждал вороха карт.
«До Джейн здесь, рядом со мной, был белокурый мальчуган, очень милый, который играл со мной в карты… Ему долго-долго было двенадцать лет. Я потеряла этого мальчугана. Он был очаровательным, и звук его голоса, его скрытность, его хрупкое здоровье когда-то привносили что-то женское в наш дом, где отныне будет только Фару… Я уже и недостаточно молода, и недостаточно богата, и недостаточно смела, чтобы быть одной возле Фару – либо вдали от Фару…»
Она попыталась мысленно воссоздать отчётливый, лишённый ретуши супружества образ Фару. Но это было всё равно как если бы она, запрокинув голову, следила за одной из тех молчаливых птиц, что большими кругами летают вокруг гнезда, на которое они почти никогда не садятся. Она перебрала в уме несколько упорных супружеских пар, пытаясь измерить в них ту часть мужского внимания, которую удалось заполучить женщинам.
«Подумаешь… Если и есть что-то надёжное, так это только то, что они говорят о своих мужчинах, что в них становится предметом их жалоб или их гордости, а также время, проведённое в ожидании их. Хотя всё то, что они выставляют напоказ, вовсе даже и не нуждается в присутствии мужчины, в его существовании…»
Она поняла, что порицает теперь то, что осталось от чистой религии, приверженцы которой живут лишь ожиданием бога и детскими забавами культа, и повернула назад, ища подмоги, которая могла прийти к ней только от солидарности, пусть зыбкой, пусть слегка предательской, от женской, постоянно расстраиваемой мужчиной солидарности, которая постоянно возрождается в ущерб мужчине… «А где Джейн?»
– Джейн!
Джейн явилась незамедлительно. Несмотря на усталость, от которой её лицо посерело, она была готова бодрствовать, откликаться на любой зов, кропотливо работать.
– Джейн, разве вы не хотите лечь спать?
– Не раньше, чем ляжете вы.
– Вы ждёте Фару?
– Только с вами.
Она села по другую сторону камина, напротив Фанни, и заботливо пошевелила угли. Она прислушивалась ко всем послеполуночным звукам и замерла, потому что какая-то машина, проезжавшая по улице, замедлила ход.
«Царапая Джейн, я тут же, едва появляется капелька крови, натыкаюсь на Фару, – размышляла Фанни. – Завтра, послезавтра и позже то же самое будет происходить и со мной, если она как-нибудь меня заденет…»
Массивная входная дверь внизу захлопнулась, потом – дверца лифта на лестничной площадке. Джейн посмотрела на Фанни нервным вопросительным взглядом и встала.
– Куда вы? Это же только Фару возвращается домой, – сказала Фанни с преувеличенным спокойствием.
Однако Джейн, вся бледная, выдала свой испуг, забормотав несвязно:
– Сцена… такая тяжёлая…
– Сцена?.. Кому, Фару? Дорогая моя, – сказала Фанни, вновь входя в свою роль старшей по возрасту, – даже и не думайте. Зачем устраивать сцену Фару? Мы и так слишком вмешали Фару в то, что касается только нас обеих. Я чувствую свою вину, – добавила она, сделав над собой некоторое усилие.
Они прислушались к позвякиванию нащупывающего скважину ключа. Шаги в прихожей направились в сторону кабинета, остановились, нерешительно повернули к гостиной. Потом их характер изменился, они сделались лёгкими, стали удаляться.
– Он уходит, – совсем тихо сказала Фанни.
– Он увидел свет под дверью… Может быть, вам надо пойти к нему? – предложила Джейн.
Фанни пожала плечами. Она приподняла всеми десятью пальцами массивные волосы на затылке, чтобы немного поправить их, подвинула поближе к огню ноги, очистила апельсин.
– Нам незачем торопиться, – наконец сказала она. – У нас много времени. А что, уже очень поздно?
– Нет-нет… Ещё только половина первого, – заверила её Джейн. – Здесь так хорошо, – сказала она со скрытой тоской. – Завтра я…
– Тс-с, Джейн! Кто вас просит думать про завтра? Завтра точно такой же день, как и все остальные. Всё хорошо…
После этого они продолжали обмениваться лишь редкими ничего не значащими словами. Одна делала вид, что читает, другая – что шьёт, и обе желали лишь одного – помолчать, отдохнуть, дать расслабиться силам, на которые не посягнул мужчина, и положиться на тишину, чтобы она питала их едва зародившуюся, хрупкую безопасность.
