Текст книги "Ложь и любовь"

Автор книги: Сидни Ламберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Согласен, – Жюльен кивнул, – но вот увидишь, проблем не будет.

– Доберемся до Цюриха, и я сдам тебя в больницу, – заключил Дэвид. – И не спорь со мной.

– Только один день, – взмолился Жюльен. – Пожалуйста! Я же сказал, что у меня с собой таблетки. Буду лежать, но не в больнице, а в гостинице.

– Не забывай, что теперь ответственность за тебя перед Катрин, по твоей милости, лежит полностью на мне. – Дэвид строго посмотрел на друга. – Будешь лежать.

– Буду, как скажешь.

Это немного успокоило Дэвида.

– А как ты выбрался из больницы?

– Ой! – Жюльен махнул рукой. – Даже рассказывать не хочу. Потом как-нибудь. Но это было весело.

– Не сомневаюсь. – Дэвид уставился в окно. – Чего тебя понесло вслед за мной?

– Как тебе сказать? – Жюльен засмеялся. – Есть пара идей по поводу того, как сделать предложение Мишель.

– Какие еще могут быть идеи? Лучше бы придумал, что я скажу Катрин, когда она позвонит. Ты… – Не успел Дэвид договорить, как во внутреннем кармане его пиджака затрясся сотовый, словно предчувствуя те излияния, которые сейчас придется передавать.

– Вот теперь бери и сам объясняйся. – Он протянул телефон другу, но тот отстранился. – Ох, – только и сказал Дэвид, нажимая кнопку.

– Алло! Дэвид? Жюльен с тобой?

Мишель стала перебирать тетради, дискеты. Она уезжала второпях и могла оставить многое из того, что пригодилось бы теперь в учебе. Два ящика одних только книжек, распечаток, взятых когда-то из Интернета, ксерокопии… Хорошо, что отец встретил ее. Сама Мишель не управилась бы со всем этим богатством. Остальные вещи Мари обещала выслать после того, как Мишель даст знать, что доехала и все хорошо. На полу были разбросаны листы, диски, книги. Мишель не знала, за что ей взяться. Столько проблем навалилось сразу… И одна из главных – как объяснить все родителям? Почему, вдруг, такая перемена? Что случилось? Ничего лучше – чем короткое «соскучилась», она пока не придумала. Ни отец, ни мать не допекали ее. Не задали ни одного вопроса. Они поняли, что произошло нечто серьезное, возможно, непоправимое, но не хотели лезть с расспросами. Дочь сама все расскажет, если посчитает нужным. Мишель была им за это крайне благодарна.

Ее не прогнали. Целыми днями просиживала она в своей комнате, ссылаясь на то, что разбирает вещи. Между тем Мишель сама не знала, как можно назвать ее времяпрепровождение. Все кругом опостылело ей. Учеба, карьера утратили смысл. Она готовилась учиться в новом университете, хотя сейчас ее ничто не интересовало.

Даже, напротив, все отталкивало. Потому что весь мир клином сошелся на Дэвиде Митчелле, этом мерзавце, и Мишель ничего не могла с собой поделать. Его прикосновения, его ласки были еще свежи в ее памяти. Иногда Мишель казалось, что она слышит за спиной его дыхание. Она оборачивалась и подолгу смотрела в одну точку. Задумавшись, сидела часами неподвижно, и только слезы беззвучно катились по ее щекам.

Глаза не видели, уши не слышали. В пустом взгляде выражались только тоска и мука. Мишель не хотелось есть. Сон… Во сне приходил он. Одна ночь, проведенная с ним, повторялась как видеозапись. Мишель видела себя счастливой и его… Жизнь ее распалась на две половины: до этой ночи и после. До – пустота, после – беспробудная тоска. Мишель чувствовала это все острее. Вот когда она поняла, что имел в виду Жюльен Этьен, говоря на лекциях о понимании любви древними греками. Они считали ее независящей от человека страстью, болезнью, которая охватывает и томит, спасения от которой никто не знает. Рок, неизбежность. Человек беззащитен перед собственными чувствами. Влюбленные считались одержимыми и несчастными, если не находили удовлетворения своей страсти. Древние греки воспевали любовь, восхищались ею и боялись одновременно. Особенно если страсть была запретной. Древние трагики почти все свои произведения посвятили этой теме – неразделенная любовь, бессилие человека перед роком, судьбой. Только теперь Мишель поняла, что заставляло их думать так. Страсть жгла ее душу и сердце. Томила, рвала, истязала… Часами Мишель просиживала с одной тетрадью в руках. Она гуляла по улицам родного города, а перед глазами стояли едва распустившиеся деревья той самой аллеи в городском парке Базеля. Мишель не видела людей, машин. Если бы ее вдруг сбил автомобиль, она, наверное, умерла бы счастливой, потому что со смертью пришел бы покой. Мишель даже стала подумывать о самоубийстве. Мысль эта посещала ее все чаще и чаще, несмотря на то, что она всячески гнала ее прочь. Пройдет, это бывало и раньше, не я первая, не я последняя, повторяла она себе, пытаясь вспомнить подобные случаи, но на ум приходили, как назло, одни древнегреческие трагедии, в которых, если герои сами себя не убивали, измученные чувствами, то им помогали умереть. Мишель, возможно, хватило бы решимости. Но ее останавливала забота о родителях – она была единственной дочерью.

Дэвид Митчелл разрушил ее жизнь, В одночасье. Рассыпался хрустальный дворец, покатились в разные концы света розовые жемчужины ее несостоявшегося счастья. Кто? Кто внушает человеку с детства эту глупую мысль? Почему каждый рождается с уверенностью, что если вести себя правильно, учиться на чужих ошибках, то счастье достижимо, возможно. Нет… Все зависит от случая. Одному повезло, другому нет. Мишель всегда была рассудительной, даже слишком предусмотрительной. И что же? Это помогло ей? Только все осложнило…

Внезапно послышался стук в дверь.

– Да, – откликнулась Мишель, поспешно вытирая навернувшиеся на глаза слезы.

– Милая, пришел какой-то человек. Спрашивает, когда и сколько мы бываем дома. Какая-то социальная служба. Изучают нагрузку и что-то еще. Я не поняла. Вот анкета. Заполни. Он ждет внизу.

Мишель кивнула и взяла листок, который протянула ей мать. Вопросы показались ей странными: «Укажите точное время, когда вы бываете дома во вторник». То же самое предлагалось сообщить и обо всех других днях недели. Потом вдруг. «Хватает ли вам свободного времени?». Мишель прочитала название анкеты. «Цюрихский университет психологической студенческой службы».

– А вы заполнили? – спросила Мишель у матери.

– Да. – Мать кивнула.

Пожав плечами, Мишель стала вписывать ответы. Это заняло у нее от силы минуту. Потом отдала анкету. Дверь захлопнулась.

Мишель растянулась на полу. Мысли ее были уже далеко. Психологическая студенческая служба… Что за бред. Дэвид… Психология для нее теперь навсегда станет самой противной наукой. Уже стала. Мишель окинула взглядом комнату. Смешно. Но эта комната за годы ее детства вытерпела не меньше восьми ремонтов. Или, точнее сказать, коренных переделок. Она росла вместе с Мишель. По обоям на стенах, по мебели, по цвету штор можно было определить, сколько лет хозяйке комнаты. Начиналось все с розовых тонов. Сейчас комната была оббита мехом. Вся. Ковер, мебель. И везде нашиты кошачьи следы из кожи. Обои сделаны под мешковину, из отверстий которой выбиваются клочки рыжего меха. Потолок тоже оклеен мехом, но только белым. Она сама все это придумала.

Мишель усмехнулась. Как давно она ничего здесь не переделывала. Приезжала только на каникулы, и драгоценные часы отдыха от занятий не хотелось тратить на ремонт. Но теперь она все здесь снова переделает. Под средневековый стиль. Или под античный. Только бы чем-то заняться, отвлечься.

День прошел незаметно, разряженный в траурные одежды сумрачных мыслей и скорбных чувств.

Мишель сидела в своей комнате, задумчивая и грустная. Вся ее жизнь совершалась сейчас внутри, не видимая, не слышимая никем, но оттого не менее глубокая, тяжелая. Бывают люди, которые от горя мечутся в исступлении, обращаются ко всем со своими проблемами или находят утешение в том, чтобы ломать, крушить все вокруг. Мишель никогда не была такой. Что бы ни случилось, она редко выплескивала свои эмоции на окружающих. Говорят, от этого развиваются болезни, даже смертельные. Иногда Мишель хотелось кому-то открыться, но внутри словно был барьер, не позволяющий довериться даже самым близким.

За окном уже стемнело. Сквозь драповые, серые шторы не было видно звезд. Мишель встала и отдернула занавески. Небо сияло во всем своем великолепии, звездные россыпи блестели, словно жемчуг на черном бархате. Мишель распахнула окно и села на подоконник. Квартира ее родителей имела два этажа. Окна были на пятом и четвертом. Мишель сидела сейчас на пятом. Внизу светилась огнями улица, гудели машины, шли люди. И всюду движение, жизнь… А Мишель хотелось покоя, хотелось крикнуть им всем: «Остановитесь, куда вы спешите? Остановитесь и подумайте, а счастлив ли каждый из вас? Вы, бегающие внизу! Безумные, пустые…»

Мишель почти ненавидела их всех. Они безучастно шли мимо нее, не замечая ее горя, и никто даже не поднял голову. Слезы текли по щекам Мишель. Огоньки вверху, огоньки внизу рассеивались длинными лучами. Острыми, словно иглы. Ей показалось, что весь мир ополчился на нее. И вдруг… зазвонил будильник – напоминание о том, что пора на пробежку. Мысли ушли. Боль спряталась, словно испугавшись резких, пронзительных звуков. Город внизу вмиг преобразился. Люди шли. Машины ехали. Будильник пищал. Жизнь продолжалась. Все шло своим чередом.

Мишель развернулась и спрыгнула с подоконника на пол. Какая мелочь иногда меняет все в один миг! Один звук, пришедший из внешнего мира, словно вырвал Мишель из ее переживаний. Сигнал, говорящий – у тебя еще остались здесь обязанности, ты многим здесь нужна.

Она надела спортивный костюм, кроссовки, повязку на лоб и вышла вниз.

– Я – бегать, – коротко сказала она матери. – К ужину не ждите.

Дверь за ней захлопнулась. Лестничная площадка была пуста, Мишель поспешила на улицу. Ей хотелось затеряться в толпе прохожих, раствориться среди них. Она вышла из подъезда и побежала. И тут…

И тут прямо навстречу ей из-за угла дома выползло нечто громоздкое, о восьми ногах и трех головах. Мишель глазам своим не поверила. Конная полиция? Да, конечно… но не в этой части города и не в средневековых же доспехах! А между тем рыцари гордо дефилировали именно в ее сторону. Мишель остановилась в недоумении. Тут только она заметила, что лица странствующих рыцарей ей очень знакомы. Жюльен Этьен в доспехах и с мечом у пояса вел коня под уздцы. На коне гордо восседал… Дэвид Митчелл. Лицо его наполовину закрывал шлем, но затененные глаза сияли восторгом. Он хорошо смотрелся верхом: широкоплечий, с острыми по-мужски, но приятными чертами лица. Вся его фигура излучала достоинство. Доспехи тоже были Дэвиду к лицу. Сталь сияла в свете фонарей, кольчуга переливалась, кожаный ремень опоясывал талию, черный кельтский плащ с капюшоном изящными складками свисал вниз, прикрывая сзади седло и лошадь.

Мишель встала посреди улицы как вкопанная и с изумлением наблюдала приближение доблестных воинов. И не она одна. Люди тоже останавливались и с любопытством разглядывали пришельцев из средневековья. До Мишель донеслось несколько реплик:

– По-моему, театральный фестиваль здесь бывает осенью.

– Это для туристов, новая затея администрации.

– Здесь же не пешеходная зона. Машины и лошади не всегда совместимы. Кто-то посигналит, а она понесется, потопчет людей.

– Здорово!

Когда между Мишель и рыцарями оставалось шагов десять, Жюльен поклонился и, гордо подняв руку, начал:

– О, госпожа всех земель и морей! О, божественная леди, чьи глаза подобны звездам в небесах, перед которой красота светил меркнет, точно лампада угасает на ветру. О, моя леди! Этот рыцарь, – он указал на Дэвида, – проделал длинный путь, чтобы припасть к твоим ногам. Его судьба в твоих руках…

Машины на дороге тормозили, даже остановился какой-то автобус, люди все подходили, вокруг Мишель и рыцарей собралась целая толпа. Краем глаза она заметила трех полицейских, которые пытались прорваться сквозь живое оцепление и выяснить, в чем дело.

– Дайте людям объясниться! Не мешайте, они же ничего дурного не делают, – шикали на них.

– Движение остановилось! – пытались возразить те. – Разойдитесь!

– Десять минут! Ничего не случится, – спорили с ними люди из толпы.

В итоге полицейские решили подождать. Жюльен всего этого не замечал и продолжал решать судьбу своего сюзерена. Вот уж где в полной мере его красноречие нашло выход!

– Если он чем-то согрешил пред вами, он обязательно исправится. Сердце его разобьется, если вы не выслушаете несчастного. Много миль проскакали мы, но нигде не встретили подобной вам.

После этой тирады преподаватель античного искусства поклонился и отступил назад, отпустив лошадь и давая дорогу Дэвиду, который уже успел спешиться.

Без лишних слов тот подошел к Мишель и, опустившись на одно колено, поцеловал прекрасной даме руку.

– Не знаю, что нашептали вам обо мне сплетники и недоброжелатели, но клянусь, что это все клевета. Но, даже если вы не верите мне, я готов искупить мою мнимую вину чем угодно. Только скажите, как мне доказать мою любовь к вам. Любое ваше желание я исполню с радостью. – Он замер, склонив голову и приникнув лбом к руке Мишель.

Мишель была вне себя. Ее переполняли восторг, счастье, все вместе взятое. Голова кружилась. Лица людей, огни плыли, неслись, перемешавшись в один карнавал. Ее рука чувствовала тепло его прижатого лба, а сердце безумно билось в упоении чувств.

– Вы прошены, – только и смогла вымолвить она.

Дэвид посмотрел на нее своим пронзительным взглядом, в котором светились любовь и благодарность. Ушли страхи, сомнения, его глаза снова стали чистыми, блестящими, словно кто то невидимой рукой снял с них пелену. В руках у Дэвида появилось колечко. Простое на вид: тонкое, будто с оплетающими основу цветами. Оно блестело, переливалось драгоценными камнями. Крохотные, они словно капельки воды застыли в глубине каждого цветка.

– Моя леди, – начал Дэвид, и голос его дрогнул. – Я прошу вашей руки и сердца. Будьте отныне моей женой, госпожой всей моей жизни.

Вдруг раздались аплодисменты, кто-то даже засвистел.

– Соглашайся! Он тебя любит! – кричали со всех сторон.

Мишель была словно в бреду.

– Да, – почти простонала она, – я стану вашей женой.

Дэвид поднялся и поцеловал Мишель в лоб.

– Я люблю тебя, – шептал он словно в исступлении, – и буду любить всегда.

Тут Мишель увидела, как сквозь толпу пробирается женщина.

– Пустите, пожалуйста, пустите, там мой муж, – говорила она.

Сердце Мишель остановилось. Она вся напряглась. Женщину пропустили, и она бросилась… к Этьену.

– Жюльен!

Тот распахнул ей навстречу объятия и рассмеялся. Он не дал сказать жене ни слова и, едва обняв ее, вскочил на коня – ловко, словно всю жизнь только на лошадях и ездил. Женщина уже насупилась, явно собираясь возмутиться по этому поводу, но Жюльен, наклонившись, ухватил ее за руку и сильным движением поднял к себе. Женщина была стройная, невысокого роста. Жюльен Этьен рядом с ней выглядел богатырем. Он поворотил коня и, проследив, чтобы жена хорошо устроилась, закричал во все горло, как когда-то в древности кричали глашатаи на площадях средневекового Цюриха:

– Дорогу королеве! Дорогу ее величеству!

Его жена засмеялась, замахала руками. Люди засвистели, зааплодировали и расступились. Жюльен пустил коня рысцой. Тут же закричали полицейские:

– Стой! Куда!

– Остановитесь немедленно!

Жюльен уже не слышал их. Он несся по улице, одной рукой придерживая жену, другой – поводья. Полицейские кинулись по машинам и поехали за ними.

Дэвид мысленно поблагодарил Жюльена: друг увел за собой полицейских, чтобы те не разлучили влюбленных сразу после примирения и взаимных признаний. Дэвид воспользовался моментом.

– Уедем, – шепнул он Мишель.

Через минуту оба уже сидели в такси, толпа провожала их свистом, криками, пожеланиями счастья и большого количества детей.

Мишель не хотелось ничего говорить. Она опустила голову на грудь Дэвида, одетую в доспехи. Металл обжег щеку холодком. Мишель было приятно чувствовать, как он нагревается от ее тепла.

– Отель «Саввой Бор-Ан-Виль», – сказал Дэвид, и машина тронулась.

Замелькали огни, люди, дома. Мишель закрыла глаза. Где-то там, под этой броней, билось сердце. Сердце горячее, чуткое, нежное и… любящее.

Эпилог

– Что прикажете делать, если я не люблю вас. И никогда не любила. Вы ведь знаете, что я и замуж вышла только по настоянию матери. Ведь вы знали. – Она обернулась, каштановые волосы рассыпались по белоснежным плечам. Жозель продолжала свою речь. Как и в прошлый раз теребила кружевной платок, разглаживая узор пальцами. Но ни ее волнение, ни тревога не казались естественными.

– Не обижайся, – шепнул Жюльен Дэвиду, – но, по-моему, она играет хуже, чем в прошлый раз.

– Я тоже заметила, – присоединилась к мнению мужа Катрин.

– Согласен. – Дэвид задумчиво кивнул. – Но она ведь предупредила, что так и будет, не хотела исполнять эту роль. Вообще играть не хотела. Я спрашивал почему. Она сказала, что я пойму.

Раздался шум. На сцене появился Рикардо. Жозель будто бы вздрогнула, ссутулилась, но все это получилось как-то наигранно.

– Ты бледна, мой друг, – сказал Рикардо, – поди приляг, до обеда еще около часа.

Он хотел обнять жену, Жозель отстранилась, опустила глаза. Не было в этом движении ни отвращения, ни равнодушия, ни ненависти. Он был пуст и показался каким-то чисто техническим приемом.

– Ты не верна! – заорал Рикардо. – Подлая изменница! Так скройся с глаз моих, исчезни!

Жозель метнулась к мужу, но тут же отстранилась, словно пораженная его гневом. Слезы побежали по ее щекам. Но глаза молчали. Жозель стояла посреди сцены, как и должна была стоять. Однако по ее виду ничего нельзя было сказать.

– Да будет вам известно… – начала она.

Слова ее были так же невыразительны, как и жесты. В них не было ни гордости, ни отчаяния, ни вызова. Точно так же недавно Катрин отчитывала Жюльена за то, что он забыл ключи. Упрек, но не больше. Ужас? Его не было. Непреклонность? Скорее смирение, даже благодарность.

Когда Мишель покинула сцену, никто не зааплодировал, никто не закричал «Браво».

– Ничего не понимаю. – Жюльен пожал плечами. – А ты? – Он обратился к Дэвиду.

Тот улыбнулся. В улыбке этой светилось счастье. Взгляд его замер на одной точке, уставившись в декорации на сцене.

– Понял, – прошептал Дэвид и посмотрел на друга. – Я все понял.

– Так объясни, сделай милость, – улыбнулся Жюльен.

Дэвид скорее не осознал, а почувствовал то, что случилось с его Жозель. Мишель любила. Любила всем сердцем, всем существом. А Жозель должна была ненавидеть, презирать, восставать против унижения, быть гордой. Отчаяние, безысходность составляли ее амплуа. А Мишель переполняли совсем другие чувства. Только теперь Дэвид понял почему она говорит о невозможности для себя карьеры актрисы. Мишель не может спрятать себя под маску. Она прекрасно сыграла бы великолепную мать, любящую жену, счастливую невесту. Но не Жозель, разочаровавшуюся в той самой жизни, которой наслаждалась Мишель.

– Она любит, – коротко ответил Дэвид Жюльену. – А любящий готов обнять весь мир, помогать всем и каждому. В счастливом сердце нет места ненависти. Она не может. Она любит…