Текст книги "Тени зла"

Автор книги: Шон Хатсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Глава 4

Оксфорд

"Крови было очень много. Она была везде: на полу, на кровати, даже на стене. Это совсем не так, как показывают в кино или по телевизору. Когда я выстрелил ей в лицо, голова ее дернулась и кровь хлынула во все стороны. Наверно, поэтому она испачкала стену и кровать. Она била фонтаном, особенно из шеи. Видимо, дробинки угодили ей в яремную вену. Это большая вена, правда? Яремная. Понимаете, когда стреляешь в кого-нибудь с близкого расстояния из дробовика, заряд не успевает рассеяться. В патроне дробовика тысячи мелких дробинок, но когда стреляешь в упор, они вылетают всей массой. А я стоял очень близко к ней. Ствол был примерно в пяти дюймах от ее лица.

На подушке было что-то густое и липкое, серовато-розового цвета. Кажется, ее мозг. Я видел мозги баранов в мясной лавке. Они почти такие же, поэтому мне и показалось, что это ее мозг. Когда я хотел поднять ее тело, мои руки запачкались этим липким веществом, похожим на ощупь на... овсяную кашу. Так что я оставил ее на кровати.

Ребенок проснулся. Видно, его разбудил выстрел. Он плакал. Негромко, он всегда так плакал, когда хотел есть. Я вошел в детскую и взял его на руки, но он продолжал плакать. Возможно, его напугали кровь и запах. Об этом тоже не услышишь по телевизору. Кровь имеет запах, когда ее много, она пахнет медью.

Ну, я просто уронил ребенка головкой на пол. После этого он не шевелился, и я подумал, что он умер. Я снова поднял его и положил на кровать рядом с женой.

Я заранее спрятал под кроватью ножовку, и мне оставалось только решить, с кого начать. Сначала я разрезал на куски ребенка. Начал с левой ручки. Я отпилил ее чуть пониже плеча. Но когда я начал пилить, он закричал. Наверное, падение лишь оглушило его. Он закричал, когда я почти отрезал ему руку, но больше он не шевелился. Я отпилил его правую ногу в бедре. Это было легко. Я думаю, потому, что кости у детей мягкие. Понимаете, ему еще и года не было. Крови было много. Больше, чем я ожидал. Особенно когда я отрезал его головку. Интересно, правда? Никогда не думал, что в таком маленьком теле столько крови.

Оставив части его тела на кровати, я принялся за жену. Ее ногу отрезать было гораздо труднее. Когда я пилил ее кость, мне казалось, будто я пилю дерево, только звук был другой – похожий на писк, и из кости сочилось что-то коричневое, видимо, костный мозг. Ну, мне понадобился целый час, чтобы разрезать их на куски, и я весь вспотел, пока закончил. Мясник бы справился лучше, он ведь каждый день рубит мясо, правда? Я очень устал и, когда закончил, заметил грязь... ну, экскременты. Знаете... Фекалии на кровати. Не знал, что случается, когда человек умирает. Что они об... ну, что они ходят под себя.

Я отрезал у жены одну грудь. Не знаю зачем. Наверно, чтобы посмотреть только, какая она. Я думал, она лопнет, как шарик, понимаете? Но она не лопнула. Я просто отрезал и бросил к другим частям. Но столько было крови! Правда, забавно?"

Келли Хант протянула руку и выключила магнитофон. За последнюю неделю она пятый раз слушала эту запись, но сегодня впервые ее от этого не тошнило. Она нажала кнопку обратной перемотки, и магнитофон засвистел, вращая катушки. Она остановила их и нажала воспроизведение.

– ...Но столько было крови! Правда, забавно?

Она услышала свой голос:

– Вам всегда снится одно и то же?

– Всегда одно и то же. Сон никогда не меняется. Повторяется с точностью до мельчайших деталей.

Она опять выключила магнитофон и провела рукой по длинным, до плеч, темным волосам.

На столе возле магнитофона лежала папка с бумагами. Келли раскрыла ее. В ней были сведения о человеке, голос которого она только что слушала. Морис Грант: тридцати двух лет, безработный, по специальности токарь. Десять лет женат на женщине по имени Джули, которая младше его на четыре года. Их сыну Марку десять месяцев.

Келли работала с Грантом, точнее, изучала его последние десять дней. Эта запись – одна из многих, сделанных ею и ее коллегами.

Келли просмотрела остальные документы с подробными сведениями о Гранте.

Он уже шесть месяцев безработный, и за это время отношения в их семье испортились. Келли постучала по папке карандашом. И вот теперь эти сны. Грант всегда описывал их как сны, никогда как кошмары, хотя одному Богу известно, что он чувствовал во время этих снов. Ее нервировало его спокойствие. Запись производилась, когда Грант спал. Ему давали различные лекарства, благодаря которым он мог говорить во время сна и сообщать, что видит. Сновидения изучали и исследовали уже давно, – Келли знала об этом, но никогда прежде человек не вступал в разговор во время сна и не описывал события бесстрастно, как сторонний наблюдатель.

Чтобы добиться этого состояния, Гранту впрыскивали тубарин-миорелаксант, обычно применявшийся в медицине вместе с обезболивающими средствами как снотворное. Предварительно перорально ему давали сорок пять миллиграммов метилфенидата, производного амфетамина, предназначенного для стимуляции деятельности мозга. Это сочетание лекарств вызывало у Гранта сновидения, он рассказывал о них, а его рассказы записывали на магнитофон.

Из документов Келли узнала, что в течение нескольких месяцев, предшествовавших приходу Гранта в институт, они с женой постоянно скандалили. Брак их, по сути дела, разрушился, и Грант говорил о жене с нескрываемым раздражением. Это отношение к ней подсознательно отражалось в его снах.

Келли снова взглянула на магнитофон, раздумывая, не включить ли его еще раз, но потом встала и подошла к одному из шкафов с бумагами, стоящих вдоль дальней стены. Над шкафом на стене висела фотография: Келли в окружении нескольких коллег. Снимок был сделан вскоре после ее поступления в институт, пятнадцать месяцев назад, через две недели после ее двадцатичетырехлетия.

Институт психических исследований представлял собой старинное здание, расположенное на участке земли площадью шесть акров. Стены его, местами облупившиеся от непогоды, были цвета засохшей крови. Здание, обвитое во многих местах вьющимся плющом, казалось, развалилось бы, если бы не гибкие лозы, окружившие стены, словно строительные леса. Левое крыло отремонтировали: обновленная кирпичная кладка и большие окна с зеркальными стеклами выглядели на редкость безобидно рядом с мрачными решетчатыми окнами остальных частей здания. Представлялось, что это строение насильно перетащили в двадцатый век. Над старинными печными трубами на крыше висели провода телефонной связи. Посыпанная гравием подъездная аллея соединяла институт с дорогой, ведущей в Оксфорд. Вдоль аллеи, будто часовые, выстроились высокие кедры и тополя.

Однако если внешне здание принадлежало ушедшей эпохе, то внутренний вид его был современным, почти футуристическим.

За многие годы старые комнаты превратились в прекрасно оборудованные офисы и лаборатории, предоставляющие Келли и ее коллегам все необходимое для проведения исследований.

Институт был основан в 1861 году и с тех пор занимался изучением и регистрацией всех видов психических явлений – от навязчивых состояний до телекинеза. Огромная библиотека в подвальном помещении хранила на своих полках знания, накопленные более чем за сто лет, но прогресс внес коррективы, и ученые теперь вместо гусиных перьев использовали текстовые процессоры, а вместо рассказов очевидцев и слухов – электронные устройства наблюдения.

У Келли было много сведений о Морисе Гранте, в том числе документы, которые она только что достала из шкафа. В них находился результат электроэнцефалографии мозга Гранта – один из многих; полученных во время его сна. Она посмотрела на него и покачала головой – перед ней была загадка.

На электроэнцефалограмме было пять линий, каждая из которых представляла определенную область мозга; четыре из них оказались ровными.

Ее заинтересовала пятая линия. Прибор изобразил ее в виде больших зигзагообразных штрихов, свидетельствующих о невероятной степени активности в одной области мозга.

Келли была уверена, что именно эта область контролировала сновидения. Она знала также, что все линии должны отражать активность мозга. Не будь этой единственной активной области, можно было подумать, что ЭЭГ снимались у трупа.

Дверь ее кабинета открылась.

– Извини за вторжение, Келли, – обратился к ней знакомый голос. Вошедший холодно и как бы запоздало улыбнулся. – Мне нужно поговорить с тобой.

На лице доктора Стивена Вернона появилась натянутая, формальная улыбка, в которой никогда не участвовали его глаза. Он был одним из тех толстых людей, которых из вежливости называют дородными. Пуговицы его серого костюма едва держались под напором толстого живота. Брюки были несколько коротки для него, но зато об их складки можно было порезаться. Очень густые и пышные для пятидесятипятилетнего человека волосы блестели в свете люминесцентных ламп. Усы его напоминали те, что шаловливые мальчишки забавы ради подрисовывают портретам на рекламных афишах. Черты его лица были тонкими и хищными, из-под одутловатых век смотрели серо-голубые глаза. Серый костюм. Серые волосы. Серые глаза. Вернон походил на пасмурный день. Но в этих глазах, в этом массивном теле кипела энергия. Вернон сейчас так же жаждал знаний, как и двадцать пять лет назад, когда пришел в институт. Последние двенадцать лет он его возглавлял. Подчиненные уважали его за ум и преданность делу. Часто он до глубокой ночи засиживался в своем кабинете на втором этаже, читая отчеты. В ночной тишине любил побродить по пустынным коридорам и лабораториям института, за толстыми стенами которого чувствовал себя удивительно спокойно.

Дом его находился в восьми – девяти милях от института, но он всегда неохотно возвращался туда после работы.

Дом.

Можно ли назвать домом место, куда он боялся возвращаться?

Проходя мимо Вернона, Келли уловила знакомый запах, который, казалось, следовал за ним повсюду, окружая его невидимым облаком. Это был запах ментола. Он постоянно сосал конфеты от кашля, хотя Келли никогда не видела его простуженным. В нагрудном кармане вместо ручки лежал пакетик с конфетами. Усевшись, он сунул в рот очередную конфету.

– Как у тебя продвигается дело с этим Грантом? – спросил ее Вернон.

Келли рассказала ему о магнитофонной записи и повторяющихся кошмарах.

– Да, да, я знаю об этом, – быстро сказал он. – Я кое-что слышал об электроэнцефалограмме.

Зеленые глаза Келли встретились с его серыми глазами, какое-то время они молча смотрели друг на друга.

– Можно взглянуть на нее? – спросил он.

Келли подала ему бумажную ленту. Вернон пошевелил конфету во рту и профессиональным взглядом впился в линии ЭЭГ.

– Его мозг стимулировали? – спросил он.

– Да. Мы еще используем амфетамины.

Вернон медленно кивнул. Как опытный врач он понимал, что ЭЭГ должна была зарегистрировать гораздо большую активность мозга. В институте работали четыре врача. Один из них обязательно присутствовал, когда пациенту давали лекарства, и следил за его состоянием.

– Но тогда почему активна только одна область? – вслух подумал Вернон.

– Весьма вероятно, что именно эта область управляет подсознательным мышлением, – сказала Келли. – Когда Грант бодрствовал, ЭЭГ показала лишь незначительную активность в этой области. – Она указала на линию с небольшими зубцами.

Вернон, громко посасывая свою конфету, свернул бумажную ленту и вернул ее Келли.

– Снимите ЭЭГ еще раз, когда он будет бодрствовать, – распорядился Вернон. – Потом еще одну, когда он заснет, но без лекарств. Я хочу посмотреть на нормальную ЭЭГ.

Келли кивнула.

Вернон подошел к окну и стал смотреть, как накрапывает дождь.

– Это очень важно для меня, Келли, – сказал он, сцепив за спиной руки, отчего стал похож на директора школы, собравшегося дать нагоняй непослушному ученику. – Результаты электроэнцефалографии его мозга, – продолжал Вернон, – свидетельствуют о том, что подсознание может работать независимо от остального мозга. Мы должны найти ключ к этой закрытой области.

В его голосе она уловила нотку, близкую к отчаянию. Казалось, еще немного времени и их поиски увенчаются успехом, но, видимо, времени-то у Вернона и не было. Ни дня не проходило, чтобы он не заглянул в лабораторию Келли или в ее кабинет, и так с самого начала исследований. Поведение Вернона обнаруживало нечто большее, чем обычный интерес руководителя, оно становилось навязчивым. Келли могла только гадать, почему.

Он все еще стоял у окна, а она смотрела на его широкую спину.

– Я постараюсь снять у него ЭЭГ прямо сейчас, – сказала она.

Вернон повернулся, кивнул и направился к двери.

– Я буду в своем кабинете, – сказал он. – Как только будут результаты, дай мне знать.

Когда он проходил мимо, она снова почувствовала запах ментола. Он закрыл за собой дверь, и удаляющиеся шаги гулким эхом отозвались в коридоре.

Она положила бумаги в шкаф, вышла из кабинета и торопливо направилась к лестнице, чтобы спуститься в лабораторию.

Стивен Вернон тяжело погрузился в кресло за дубовым столом и закрыл глаза, поглаживая переносицу большим и указательным пальцами. В приемной под аккомпанемент барабанящего по стеклу дождя постукивала машинка секретарши.

Его большой, как и подобает руководителю, кабинет был одной из немногих комнат в здании, которые отдавали дань прошлому. Деревянная обшивка стен и стол пахли так, будто их недавно навощили. Напротив стола висела весьма неплохая копия картины Жерико «Капрал Жерар». Вернон скользнул по картине рассеянным взглядом, его одолевали другие мысли.

Неужели ЭЭГ Гранта в самом деле открыла доселе неизвестную область мозга? Неужели они нашли ключ к подсознанию? Может ли он надеяться на удачу через столько лет?

Он выпрямился в кресле и взглянул на телефон. Звонок мог раздаться через пять минут, пять часов или пять недель. Но он верил, что это произойдет, ведь он ждал этого звонка столько лет.

Глава 5

Париж

– Смотрите на часы.

Жан Декар сосредоточил внимание на плавно вращающемся в воздухе золотистом предмете. Дыхание его замедлилось, неглубокие, хриплые вдохи перемежались неровными выдохами. Правая рука покоилась на ручке кресла, левая лежала на коленях.

– Ни о чем не думайте, – услышал он. – Только смотрите на часы и слушайте меня.

Казалось, голос был в сотне миль от него.

На самом деле он принадлежал Алену Жуберу, который стоял на коленях рядом с ним. Жубер раскачивал висящие на цепочке часы.

Тут же, зажав пальцами ручку, стоял Мишель Лазаль, который наблюдал за происходящим и был готов записать все, что увидит. Лазалю было тридцать восемь лет, на два года больше, чем Жуберу, но пухлое и румяное лицо его выглядело моложе. Они работали вместе уже два года, и за это время стали друзьями. Сейчас Лазаль внимательно наблюдал, как Жубер наклонился к Декару, веки которого начали смежаться сном.

– Вы будете спать, но услышите мой голос и ответите на мои вопросы, – сказал Жубер. – Вы меня поняли?

Декар медленно кивнул.

– Вы меня поняли? Отвечайте.

– Да.

– Как вас зовут?

– Жан Декар.

– Где вы живете?

– Улица Сен-Жермен, 16.

– Сколько вам лет?

– Сорок один.

Лазаль что-то записал в блокноте, потом увидел, как Жубер достал из кармана миниатюрный фонарь и посветил Декару в глаза.

– Он готов, – сказал Жубер, заметив, что зрачки пациента сильно расширились. – Но на всякий случай проверим.

Он взял со стола две толстые длинные иглы примерно по шесть дюймов каждая. Собрав в складку кожу на правой руке Декара, он медленно проколол ее иглой.

Тот не реагировал.

– Вы чувствуете боль, Жан? – спросил Жубер.

– Нет.

Он взял вторую иглу и, выпрямив пальцы Декара, вонзил ее под ноготь указательного пальца до самого ушка. Крови не было.

– Вы что-нибудь чувствуете?

– Нет.

Жубер кивнул коллеге и быстро вытащил иглы.

Лазаль достал из кармана колоду карт и подал ее Жуберу, став так, чтобы видеть карты. Первой была семерка пик.

– Какая карта у меня в руке, Жан? – спросил Жубер.

Декар ответил.

– А сейчас?

– Дама бубен.

– Верно. А следующая?

– Десятка треф.

– Верно.

Они проверили тридцать карт, все ответы совпадали.

– Поразительно! – сказал Лазаль. – Ты будешь сейчас выводить его из этого состояния?

– Через минуту, – ответил Жубер и снова обратился к Декару: – Жан, я сейчас задумаю несколько слов. Вы попробуете назвать их. Вы меня поняли?

– Да.

Жубер написал слова на листке бумаги и показал коллеге. Декар перечислил слова почти автоматически.

Жубер улыбнулся. Лазаль изумленно покачал головой.

– На улице Де-Болонь будет автомобильная катастрофа.

Декар произнес эти слова так же невыразительно, как и предыдущие. Жубер и Лазаль ошеломленно посмотрели на него.

– Повторите еще раз, – потребовал Жубер.

Декар подчинился.

– Когда? Откуда вы знаете?

– Я вижу мертвых. – Он безучастно смотрел куда-то вперед, как будто видел сквозь стену то, чего не видели двое других.

– Когда произойдет катастрофа? – спросил Жубер.

– Сегодня, без одиннадцати четыре.

Лазаль бросил тревожный взгляд на свои часы.

– Уже без четырнадцати четыре, – сказал он Жуберу.

– Откуда вы знаете, что она произойдет? – настаивал Жубер.

– Я вижу ее сейчас.

– Сколько человек погибнут?

– Четверо.

– Возможно ли это? – спросил Лазаль, наморщив лоб. – Может ли он в самом деле видеть это?

Вместо ответа Жубер посмотрел на часы, которые показывали без двенадцати четыре.

Жан Декар какое-то время молчал, затем рот его широко раскрылся, словно в беззвучном крике, лицо исказили безграничный страх и такая пронзительная боль, что Лазаль отступил на шаг. Затем, хрипло застонав, Декар потерял сознание.

Исследователям понадобилось десять минут, чтобы привести его в чувство, но и придя в сознание, он, казалось, все еще пребывал в трансе. Только через полчаса он смог разговаривать и попытался встать, но упал, уронив стол. Лицо его было мертвенно-бледным, под глазами выступили темные пятна.

Жубер схватил его за руку:

– Жан, вы помните, что говорили мне сейчас?

Декар покачал головой.

– Мне плохо, – все, что он смог сказать.

Лазаль принес ему стакан воды.

Вдруг раздался громкий стук в дверь, и в комнату вошел полный мужчина в форме жандарма.

– Кто из вас Жан Декар? – спросил он.

– Я, – сказал Декар.

– А вы кто? – обратился жандарм к исследователям.

– Мы работаем здесь, в метафизическом центре, – ответил Лазаль.

– Пожалуйста, оставьте нас, – сказал жандарм.

– Не стоит, – возразил Декар. – Все в порядке. Чем я провинился?

– Ничем, мсье, – извиняющимся тоном проговорил жандарм. – Я пришел, чтобы сообщить вам плохую новость.

Лазаль и Жубер переглянулись, потом посмотрели на жандарма. Всех охватило чувство тревожного ожидания. Жандарм негромко произнес:

– Сегодня примерно без одиннадцати четыре ваша дочь погибла: школьный автобус столкнулся с грузовиком. Кроме нее, погибли еще три человека.

– Где это произошло? – спросил Декар, глаза которого наполнились слезами.

Жандарм откашлялся:

– На улице Де-Болонь.

Глава 6

Мишель Лазаль зачерпнул рукой холодную воду и сделал глоток. Почувствовав, что таблетка транквилизатора застряла в горле, он выпил еще немного воды и вытер руки полотенцем. Он глубоко вздохнул и положил флакон с таблетками в карман брюк. Возможно, принимать таблетки ему уже необязательно, но за восемнадцать месяцев после смерти жены они стали значить для него больше, чем психологическая поддержка. Лазаль зависел от них и осмеливался смотреть на жизнь только сквозь призму облегчения, которое приносили ему эти таблетки. Он не был похож на человека, перенесшего нервное расстройство, но и его тридцатипятилетняя жена не давала ни малейшего повода предположить, что она может умереть от сердечного приступа. После ее смерти Лазаль ушел в себя, и выманить его из скорлупы не могли ни друзья, ни работа. Он жил как отшельник.

Детей у них с женой не было. Она была бесплодна – результат непроходимости фаллопиевых труб. Родители Лазаля умерли пять лет назад, и ему не к кому было обратиться за поддержкой. Его недуг развивался исподволь, постепенно, как щупальцами охватывая душу, пока не помрачился его рассудок.

Он повернулся и посмотрел на Жубера, который сидел с закрытыми глазами, изящно держа сигарету двумя пальцами. Пепел, казалось, вот-вот упадет с нее, и Лазаль наблюдал, как дым медленно поднимался вверх. Наконец Жубер шевельнул рукой, невольно стряхнув пепел, и Лазаль поспешно втоптал его в ковер.

Лазаль работал Б метафизическом центре уже двенадцать лет. Центр находился на окраине Парижа – большое современное здание в форме гигантской буквы "Е". Казалось, что оно высечено из одной каменной глыбы – такими плавными и гармоничными были его очертания. Лазаль жил примерно в миле от центра, рядом с церковным двором, где похоронили его жену.

Он стоял, рассеянно оглядывая комнату и стараясь не думать о жене, но всегда, когда он узнавал о чьей-либо смерти, как сейчас о смерти дочери Жана Декара, воспоминания завладевали им с новой силой.

Его коллега Жубер был свободен от всяких уз. Он развелся с женой и считал работу куда более привлекательной, чем семейная жизнь. Проведя шесть лет в лаборатории парапсихологии в Утрехте, где ему присвоили степень доктора психологии, он мог считаться более сведущим в области паранормального, чем Лазаль, хотя и был двумя годами моложе.

До прихода в парижский центр он еще какое-то время работал в университете Фрибурга в Западной Германии

Психологически Жубер отличался от своего коллеги столь же резко, сколь и физически. С холодной отчужденностью он видел во всем и во всех лишь потенциальный источник информации или объект изучения. К испытуемым, с которыми работал, он проявлял не больше чувств, чем к подопытным кроликам. Наука для Жубера была средоточием жизни, а знания – высшей целью. Он не мог успокоиться, не решив проблемы, а именно в этот момент они с Лазалем стояли перед нерешенной проблемой.

– Предвидение.

Лазаль взглянул на коллегу.

– Я говорю о Декаре, – продолжал тот. – Вначале у него проявились телепатические способности, а затем он увидел эту катастрофу. Это предвидение.

– Ты думаешь, он смог увидеть катастрофу, потому что в автобусе была его дочь? – спросил Лазаль.

– Декар не знал, что среди жертв будет его дочь, но предвидел катастрофу и гибель четырех человек. Мы провели опыты с тремя другими испытуемыми точно так же, как с Декаром, и во всех случаях результаты совпали. Каждый из них в состоянии гипнотического сна продемонстрировал разную степень телепатической способности, но тех испытуемых мы выводили из состояния транса раньше и быстрее. Продлись транс подольше, возможно, они тоже смогли бы предсказать грядущие события.

Жубер встал, подошел к столу, на котором стоял кофейник, и налил себе чашку кофе. Отпив небольшой глоток, он слегка поморщился – кофе обжег ему язык.

– Насколько мы сможем предсказывать любые события, – продолжал он, – будет зависеть лишь от восприимчивости испытуемого. – На лице его мелькнула улыбка. – Они помогут не только предотвращать бедствия: способность предугадывать события может оказаться весьма прибыльной. Интересно, сможет испытуемый предсказать результат, когда колесо рулетки еще вращается? – Жубер снова отпил кофе, уже не обращая внимания на его температуру.

– Но Декар сумел предсказать будущее, только находясь в гипнотическом трансе, – заметил Лазаль.

– Это говорит о том, что в мозгу есть область, которая продолжает функционировать, даже когда человек без сознания, – область, ранее неисследованная и способная к предвидению.

Наступившее молчание нарушил Лазаль.

– Я позвоню в институт в Англию, – сказал он. – Они должны знать об этом.

– Не надо, – возразил Жубер, – я сам им позвоню.

Он вышел из комнаты и закрыл дверь, оставив Лазаля в некотором недоумении. Войдя в свой кабинет, Жубер сел за стол и придвинул к себе телефон. Подняв трубку, он долго размышлял, прежде чем набрать номер.

«Ранее не изучавшаяся область мозга, – подумал он и нахмурился. – Это открытие несомненно принесет славу».

Таким открытием ему не хотелось делиться.

Еще некоторое время он возбужденно постукивал по столу рукой, затем набрал номер.

Келли Хант подняла трубку.

– Келли Хант слушает, – сказала она.

– Мисс Хант, я звоню из метафизического центра, – послышался в трубке незнакомый голос.

– Лазаль? – спросила она.

– Нет. Меня зовут Жубер. Ален Жубер. Мы с вами еще не разговаривали.

Келли не понравился его отчужденный тон, но было приятно, что он, как и Лазаль, говорит на превосходном английском. Ее французский был не более, чем сносный.

– Вы получили копию магнитофонной записи, которую я вам выслала? – спросила она.

– Получили, – ответил он.

– Опыты с испытуемыми дали какие-то результаты?

Жубер молчал, в трубке слышалось только шипение.

– Нет, – наконец ответил Жубер вяло. – Я потому и звоню вам, что считаю бессмысленным дальнейший обмен информацией между нашими институтами.

Келли нахмурилась.

– Но мы с самого начала договорились, что будем проводить исследования совместно, – возразила она. – Вы должны были использовать гипноз, мы – лекарства.

Последовала длительная пауза.

– Испытуемый, с которым мы сегодня работали, оказался невосприимчивым, – солгал француз.

Келли уловила в его голосе враждебность, озадачившую ее.

– Лазаль говорил мне, что ваши опыты с использованием гипноза, кажется, дают хорошие результаты, – раздраженно проговорила она. – Он был очень доволен тем, как идут у вас дела.

– Мой коллега имеет привычку все преувеличивать, – сказал холодно Жубер.

– Где Лазаль? Могу я с ним поговорить?

– Он работает. Я не хочу его беспокоить.

– Значит, мне вы ничего не скажете?

– Нет, – последовал быстрый, пожалуй, чересчур быстрый ответ.

Келли отвела трубку от головы и посмотрела на нее, словно ждала, что из нее покажется голова Жубера. Его грубый тон резко отличался от приятного голоса Лазаля, к которому она успела привыкнуть.

Келли собралась уже рассказать об ЭЭГ Мориса Гранта, но Жубер опередил ее.

– Мне нечего вам сказать, – решительно проговорил он.

– Придется мне сообщить доктору Вернону, что...

Жубер прервал ее:

– Поступайте, как вам угодно, мисс Хант. – Он положил трубку.

Келли поймала себя на том, что снова смотрит на трубку, и медленно опустила ее. Первоначальное замешательство, вызванное неучтивостью француза, перешло в гнев. Жубер почти откровенно ей нагрубил. Почему? – спрашивала она себя.

Хотел что-то от нее скрыть?

Если да, то по какой причине?

Она покачала головой, раздраженная как Жубером, так и своим слишком живым воображением. Как бы то ни было, он не имеет права разрывать связи между двумя институтами. Не поговорить ли ей с Лазалем? У нее был его домашний номер.

Может быть, он сам ей завтра позвонит?

Она откинулась в кресле, слушая, как дождь барабанит в окно. На столе перед ней лежала последняя электроэнцефалограмма, которую лишь час назад сняли у Мориса Гранта. Она была нормальной, заметно отличаясь от той, что была у него после приема лекарств. Она бросила оценивающий взгляд на линии ЭЭГ, но не заметила ничего необычного. Позднее, когда Грант уснет, они снимут у него еще одну ЭЭГ. Возможно, на ней будут отклонения, которые позволят им разгадать фокусы, которые проделывает его мозг.

Она вспомнила, как он описывал свой кошмар – ритуальное убийство жены и ребенка.

«Что бы это значило?» – подумала она.