Текст книги "Кровное родство. Книга первая"
Автор книги: Ширли Конран
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Часть вторая
Глава 6
Воскресенье, 17 июля 1949 года
– Чьи эти ножницы? – спросила за завтраком Шушу, извлекая из кармана названный предмет. – Ну-ка, сознавайтесь!
Аннабел и Миранда переглянулись, но промолчали. Десятилетняя Клер, ковыряя ложечкой в чашке с йогуртом, ответила небрежно:
– Они из детской, из коробки для рукоделия.
– Полковник Бромли обнаружил эти ножницы в своей оранжерее, – тоном, не предвещавшим ничего хорошего, сообщила Шушу. – Он сказал, что кто-то – не слишком высокого роста – потаскал у него виноград.
– Ябеда! – выпалила Аннабел, метнув взгляд на Клер.
– Тсс! – шикнула на нее Миранда, но – увы – с опозданием.
Шушу поняла, что дальнейшие расспросы не имеют смысла. Веснушчатая Миранда никогда и ни за что на свете не наябедничала бы на Аннабел, с которой была неразлучна, но именно она, младшая из сестер, являлась инициатором и главным исполнителем всех без исключения шалостей и проказ, тогда как Аннабел во всем следовала за ней.
– Вы двое, – твердо сказала Шушу, – пойдете и извинитесь перед полковником Бромли. И спросите, не нужно ли сделать какую-нибудь работу у него в саду.
– Ябеда! – снова прошипела Аннабел в сторону Клер.
Шушу сурово взглянула на Клер:
– А тебе следовало бы остановить их.
Клер провела рукой по своим темным, коротко подстриженным волосам:
– Но я же не знала…
Как старшей, частенько за озорство младших незаслуженно доставалось и ей.
– Ты всегда так говоришь, – оборвала ее Шушу. – Она, видишь ли, не знала! А должна бы знать. Поэтому ты тоже будешь наказана.
– Но это нечестно! – закричала Клер. – Вечно мне достается из-за них! А Аннабел всегда выкручивается!
Шушу знала, что это правда, и знала также почему. Еще в детстве сама она – не слишком красивая и, прямо скажем, совсем обыкновенная девочка – видела, что хорошеньким, самоуверенным девчонкам – таким, какой была сейчас Аннабел, – почти всегда удается выкрутиться благодаря смелости и кокетству.
– В жизни вообще мало справедливости, Клер, – заметила она. – И чем раньше ты усвоишь это, тем лучше.
Клер обиженно поджала губы. Уже давно живя рядом с Шушу, она знала, что, в отличие от бабушки, Шушу никогда не меняет раз принятого решения и не смягчает вынесенного приговора.
Два года назад, сразу же после смерти Билли, Шушу приехала в Старлингс, чтобы побыть недельку с Элинор, да так и осталась в доме. В Лондоне она служила стенографисткой, но терпеть не могла эту профессию. В Старлингсе она выполняла обязанности секретаря Элинор – вела хозяйство и вообще, что называется, тащила на себе весь дом. Элинор положила ей хорошее жалованье, но главное было в другом: из жизни Шушу ушло одиночество. Теперь ей было кому отдавать нерастраченное тепло своей души.
Одним из главных качеств Шушу была ее тщательность и скрупулезность во всем, за что бы она ни бралась. Другим – привычка без обиняков высказывать свое мнение, в результате чего между нею и Элинор постоянно происходили пикировки – правда, вполне дружеские. Шушу была единственным человеком, который смело критиковал Элинор, а делала она это, не слишком-то выбирая выражения. Для обеих женщин эти мелкие стычки были доказательством взаимной привязанности. И разве могли иметь хоть какое-то значение для соединявшей их дружбы два-три слова, сказанных на повышенных тонах!
Главным делом Шушу была забота об Элинор. Она оберегала ее от чужаков и делала это с поразительным чутьем и бульдожьей свирепостью. Ей пришлось заняться этим сразу же после смерти Билли, когда потребовалось выполнить кучу бюрократических формальностей, отбиваться от толпы репортеров, противостоять настырным попыткам похоронного агента обставить траурную церемонию как можно дороже.
Судебная экспертиза пришла к заключению, что мистер Уильям О'Дэйр сломал себе шею, упав с лестницы, и, будучи в бессознательном состоянии, захлебнулся собственными рвотными массами. Таким образом, речь шла о смерти от несчастного случая.
Элинор, находясь на людях, не пролила ни единой слезинки. Глядя перед собой невидящим взором, она молчала и разжала губы лишь для того, чтобы попросить всех оставить ее в покое. Шушу знала причину подобного состояния: на фронте ей не раз доводилось видеть только что доставленных с поля боя раненых, которые от полученного шока не чувствовали боли, даже если рана была смертельной. Провожая до Двери молодого местного врача, навещавшего Элинор, она сказала ему об этом, и он подтвердил ее диагноз.
– Это часто случается с вдовами, – сказал он. – Они в полном смысле слова ничего не чувствуют – до тех пор, пока не осознают до конца, что супруга нет в живых. А это может произойти спустя долгое время.
– Ну, оно и к лучшему, – пробормотала себе под нос Шушу. Врач не стал уточнять, к чему относилось это замечание.
– Вполне возможно, что миссис О'Дэйр будет себя вести совсем не тан, как обычно, будет выглядеть даже не совсем нормальной или потерянной, или словно бы бояться собственных чувств. Если в последнее время они с мужем ссорились, она может даже мучиться чувством вины, потому что они уже не сумеют помириться.
Увидев выражение лица Шушу и припомнив то, что ему доводилось слышать о Билли, он добавил:
– Особенно если она… гм… испытывала чувство досады по отношению к мистеру О'Дэйру или… гм… когда-нибудь желала его смерти… Я слышал, он был довольно тяжелым человеком. – Немного помолчав, врач заговорил снова: – С другой стороны, не удивляйтесь, если теперь миссис О'Дэйр как бы сотрет из памяти все плохие воспоминания о своем супруге и сосредоточится только на хороших, даже преувеличивая их. То есть будет считать его прекрасным, замечательным человеком. В таком случае самое гуманное было бы не противоречить ей.
– О, этим она занималась в течение многих лет, – горько произнесла Шушу.
В первые дни после похорон Элинор словно бы оцепенела, застыла в своем горе. По всему телу ее разлилась слабость, движения стали замедленными, как у лунатика, каждое из них стоило неимоверных усилий. Она ощущала себя опустошенной, будто из нее высосали все соки, и впервые в жизни она почувствовала себя старой.
Через несколько дней Шушу буквально силой усадила ее за письменный стол. В привычной обстановке понемногу заработало воображение, сами собой сложились какие-то первые прикидки, и шаг за шагом Элинор начала втягиваться в работу. А уж погрузившись в новую книгу, она не могла думать ни о чем другом.
Одной из отличительных особенностей романов Элинор Дав было то, что в них дело никогда не доходило до секса. Предшествовавшие ему стадии отношений описывались весьма подробно, но как только героиня оказывалась в объятиях героя, далее следовало многоточие. Конечно же, грудь героини Элинор бурно вздымалась и дыхание становилось прерывистым, но не было случая, когда бы она не взошла на брачное ложе чистой и непорочной (даже тогда, когда казалось, что ей уже не выкрутиться из критической ситуации), чтобы разделить его (что, впрочем, тоже никогда не описывалось) с аристократического вида джентльменом, обладателем пышной темной шевелюры и бровей вразлет, по имени Перигрин или Торквил, и поселиться с ним в обширном поместье, унаследованном им от предков. Героини Элинор никогда не выходили замуж за механиков.
На сей раз местом действия своей новой книги Элинор избрала Париж 1870 года, осажденный германской армией. Втянувшись в привычную работу, она с увлечением придумывала фабулу, намечала проблемы, с которыми придется столкнуться героям, и пути их решения. В ее романах героиня всегда оказывалась перед необходимостью тяжелого выбора, причем в обоих случаях ожидавшие ее перспективы были весьма удручающими, однако в последний момент неизменно возникал какой-нибудь – почти невероятный – спасительный вариант, приводивший к благополучной развязке и вечному счастью. И, мысленно переносясь вместе со своей героиней в Париж, Элинор забывала о собственных страданиях.
Все первые дни, последовавшие за смертью деда, девочки проплакали. Клер заливалась слезами, чувствуя себя виноватой. Не иначе подействовало ее последнее колдовское зелье, составленное из цветков примулы, корней фиалки и овечьего помета. Наверное, она слишком сильно желала смерти Папы Билли.
Миранда хныкала из сочувствия к старшей сестре, но кончилось тем, что она попросила у Клер рецепт упомянутого зелья.
Когда Клер и Миранда давно уже перестали плакать, Аннабел все еще продолжала рыдать: она стала бояться спать в темноте и каждую ночь просыпалась вскрикивая.
– Она самая чувствительная из всех, – объясняла Шушу няня.
Шушу знала, однако, что среди обитателей Старлингса не только Аннабел обладает нежной и чувствительной душой. Для самой Шушу, некогда крутившей баранку санитарной машины, твердость характера была делом привычным: она прекрасно умела ставить на место грубых водопроводчиков, нерадивую прислугу, нахальных продавщиц, не позволяя им садиться себе на голову. К мелким жизненным неурядицам она относилась так, как относятся к надоедливой мошкаре: прихлопнуть и забыть – чего же еще?
Однако состояние Элинор после смерти Билли было похоже на состояние боксера, получившего крепкий удар: на ноги она встала, но держалась на них с трудом. Ее мягкость, пассивность и явное стремление уклоняться от каких бы то ни было споров делали ее особенно уязвимой.
– Ты дождешься, Нелл, что в один прекрасный день весь свет сядет тебе на шею, – заявила Шушу однажды утром, когда они стояли в холле. – Так и норовишь оказать кому-нибудь благодеяние. – Через окно она проводила взглядом женскую фигуру в красном, сворачивавшую за поворот. – Ты отдала Дорин свое новое пальто, не так ли?
– Я знаю, что это она украла ложки, но она сказала, что очень раскаивается, – попыталась оправдаться Элинор. – И потом, сейчас слишком холодно для июля, а на ней был только тоненький жакетик.
– Она должна радоваться, что вообще не оказалась в тюрьме. А надеть ей есть что: ты же подарила ей пальто в прошлом году – то, зеленое. Ты просто дуреха, Нелл.
Элинор нахмурилась: она предпочла бы, чтобы ее считали доброй.
– И уж коли мы заговорили на эту тему, какого черта тебе понадобилось помогать этому Стинкеру Болдуину выйти на поруки? – спросила Шушу. Стинкер Болдуин был местный пьяница.
– Его жена приходила ко мне вместе с тремя детьми. Она сказала, что у него на следующей неделе день рождения.
Шушу бросила на нее взгляд, исполненный презрения:
– Как раз подходящий случай, чтобы он снова надрался и изметелил ее. Стинкеру следовало бы все свои дни рождения проводить за решеткой. Ты что, дала ей денег?
– Совсем немного, – поколебавшись, ответила Элинор.
– Ну вот, опять! И держу пари, что ты изобрела какую-нибудь вескую причину для этой глупости.
– Разве так уж плохо, что я дала немного денег этой бедной женщине?
– Да, плохо. Потому что она пропьет их – точно так же, как пропил бы и сам Стинкер. Лучше бы ты дала ей корзинку еды.
– Но она почувствовала бы унижение, – возразила Элинор, пытаясь обосновать свой поступок.
– Чушь! Вот увидишь, скоро она опять явится сюда, чтобы выклянчить денег еще. – Шушу прекрасно знала, как сочувственно относится Элинор к бедным и как быстро они начинают это понимать.
– В конце концов, я могу себе это позволить, – отбивалась Элинор.
– Но не в таких объемах, моя дорогая! Я недавно заглядывала в твою чековую книжку. Мы ведь посылаем по чеку каждому попрошайке, которому не лень сунуть слезное письмо в наш почтовый ящик! У тебя не хватит ни денег, ни времени, чтобы разрешить все проблемы, существующие в мире. Да, кстати, это и не твое дело.
– Я только стараюсь помогать людям.
– Ах ты, добрая душа! Только тогда уж начни с тех, кто рядом с тобой. Девчонки вертят тобой как хотят. Я наказываю их за то, что стянули виноград, а они бегут к тебе, и ты утираешь им носы, отменяешь наказание и кормишь их шоколадками. Ты слишком распустила их, Нелл. Если так пойдет дальше, они окончательно отобьются от рук.
– Понимаешь, у меня из головы не выходит, что эти бедняжки растут без отца и матери…
– Ну, уж их-то бедняжками никак не назовешь! – сердито фыркнула Шушу. – Чем потакать им, лучше бы ты взялась за них как следует.
На следующее утро Шушу вышла к завтраку, на ходу перебирая стопку конвертов.
– Тебе сегодня только одно, Нелл. А я получила длиннющее письмо от Берты Хигби. – Шушу до сих пор переписывалась с матерью своего погибшего жениха. В 1922 году родители Джинджера переехали в Америку и поселились в Кливленде, штат Огайо, где мистер Хигби открыл скобяную лавку.
Погрузившись в письмо и временами читая вслух две-три строчки, Шушу не замечала выражения лица Элинор до той минуты, когда дверь столовой распахнулась и в комнату влетели три девочки.
– Смотри, что мы тебе принесли! – Миранда сунула в руки бабушке букетик уже поникших полевых цветов.
– Что случилось? – спросила Клер, взглянув на лицо бабушки, на стоявший перед ней нетронутым завтрак и на скомканный носовой платок в ее руке.
– Ничего, ничего…
– Нет, случилось! Мы же видим, что ты плакала, – возразила Аннабел.
– Да нет, это по глупости. Просто я думала, что международную премию за лучший роман получу я, а ее присудили Дафне Дю Морье.
– Это они там все глупые! – закричала Миранда. Бросившись к бабушке, все трое крепко обняли ее.
– Самая лучшая – это ты, Ба, – сказала Аннабел. – Во всем, во всем.
– Мы испечем тебе твой любимый шоколадный торт, – пообещала Миранда, – и напишем на нем: „Самая главная премия".
С улыбкой слушая эти выражения детской преданности, Шушу знала, что уже ко времени вечернего чая Элинор забудет о своем разочаровании. У нее давно вошло в привычку сразу же отбрасывать или забывать все то, что огорчало и расстраивало ее. „Наверное, только поэтому, – думала Шушу, – ей удалось выдержать столько лет рядом с Билли". На миг перед мысленным взором Шушу встало лицо Билли – пьяного, злого, с налитыми кровью мутными глазами; но она знала, что в памяти Элинор светятся только два ярких, чистейшей воды аквамарина, которые околдовали когда-то ее душу. Шушу поражалась, слыша, как Элинор, отвечая на вопросы журналистов о том, собирается ли она когда-нибудь снова выйти замуж, повторяла: нет, никогда, потому что никто не сможет заменить ей ее покойного мужа.
Верила ли в это сама Элинор, нет ли, Шушу была известна истинная подоплека этого дела. Раз освободившись и взмыв в недосягаемые прежде выси, Элинор опасалась снова оказаться прикованной к другому деспоту и хаму.
Суббота, 24 марта 1951 года
– Что это за шум?
Двенадцатилетняя Клер в светлом твидовом пальто и черных резиновых сапожках бросилась бежать в глубь сада. Сестры последовали за ней. За садом, по другую сторону живой изгороди, начинался луг, над которым в ясном голубом небе кружились грачи. Слева поднимался запущенный за последние годы лес, также принадлежавший Элинор, справа – холм, откуда слабо доносилось цоканье конских копыт.
Взлетел и словно бы повис в воздухе печальный звук рога.
– Это охота!
Клер быстро вскарабкалась на ворота и уселась на верхней из пяти деревянных перекладин. Сестры присоединились к ней. Взгляды всех были устремлены на холм, откуда слышался, все ближе и ближе, глуховатый энергичный перестук подков.
Наконец над вершиной холма показались головы всадников в черных шляпах с твердыми полями, затем плечи, обтянутые черным или ярко-красным, затем лошадиные морды с развевающимися гривами, затем их сильные, изящные тела с длинными стройными ногами, и все это неудержимой лавиной покатилось вниз по склону. Перед глазами девочек предстала во всем своем великолепии уормингфордская охота в обрамлении дышащего свежестью весеннего дня.
Впереди облачком черных и рыжевато-коричневых пятнышек мчалась свора собак, преследующих загнанную, измученную лису. Отставая ярдов на четыреста от заливающихся возбужденным лаем псов, с грохотом неслась основная масса охотников – человек тридцать, кто на лошади, кто на пони, а за нею, на некотором расстоянии, – несколько ребят из Пони-клуба на своих темных косматых лошадках. Когда всадники осаживали коней, чтобы в пылу гонки не перескочить изгородь, из-под копыт животных взметались комья влажной земли.
Несчастная лиса была умницей: она знала, что можно сбить погоню со следа, пробежав по ручью или по куче навоза, и несколько раз проделывала это; на какое-то время ей даже удалось укрыться среди стада овец. Но теперь, после четырех часов неумолимого преследования, грязная, обессилевшая, она еле передвигала лапы.
– Это лиса из нашего леса! – воскликнула Аннабел. Не прошло и недели с тех пор, как эта рыжая воровка – уже в который раз – забралась в курятник Старлингса, не поленившись прогрызть дощатую стену, чтобы утащить пару цыплят. – Давайте спрячем ее! Она ведь наша, она живет в нашем лесу! – И, соскочив на землю, Аннабел бегом кинулась навстречу насмерть перепуганной лисице.
– Назад! Собаки собьют тебя с ног! – крикнула Клер, тоже спрыгивая на землю и бросаясь вслед за сестрой. Миранда последовала за ней.
Бедная лиса представляла жалкое зрелище: ее глаза вытаращены, язык свисал, как тряпка, бона тяжело ходили. Задыхаясь, животное с трудом и болью глотало воздух. Бег ее становился все медленнее; наконец, лапы подкосились, она чуть не упала и остановилась, пошатываясь. Бежать она уже не могла.
Аннабел была уже всего лишь в десятке ярдов, когда свора настигла лису. Спасения не было. Из последних сил лиса обернулась к своим мучителям и оскалила зубы. В следующее мгновение бежавшие первыми набросились на нее и начали рвать, вонзая зубы куда попало. Остальные, подлетая, наваливались сверху.
Когда охотники подоспели к месту убийства, Клер узнала среди них двух-трех местных хозяев, ветеринара и полковника Бромли, восседавшего на прекрасном, ухоженном гнедом жеребце.
– Эй, девочки! Уходите-ка отсюда! – крикнул распорядитель охоты. Он выглядел великолепно на серой лошади в ярко-красной куртке, белых бриджах и черных сапогах с рыжими отворотами.
– Ах вы, гады! Проклятые гады! – Это не выдержала Миранда, забыв о том, что употреблять подобные слова им настрого запрещено.
– Проклятые убийцы! – закричала вслед за ней Аннабел.
Полковник Бромли, в черном котелке и бежевом непромокаемом плаще, подъехал к девочкам.
– Не надо принимать это так близко к сердцу, – сказал он. – Лисы таскают моих ягнят и фазанов, а также ваших кур. Благодаря охоте лис становится меньше, а кроме того, этот способ их истребления наименее жесток.
– Неужели нельзя истреблять их как-нибудь по-другому? – прорыдала Клер. – Какими-нибудь ловушками или ядом?
– Фермеры не могут пользоваться ядом, потому что на отравленное мясо могут наткнуться их собственные собаки. А когда животное попадает в капкан, ему обычно приходится мучиться несколько дней.
– Ну, тогда убивайте их из ружей! Это быстро и не так жестоко, – закричала Аннабел.
– Фермеры не могут просиживать все ночи с ружьем в руках, подстерегая лису.
– А по-моему, это просто зверство! – снова выкрикнула Аннабел. – Сначала вы для собственной потехи загоняете несчастное животное до полусмерти, а потом смотрите, как другие животные рвут его на куски! Я рада, что я не такая, как вы!
– Потише, потише, – заметил полковник Бромли. – Вашей бабушке вряд ли будет приятно, если распорядитель охоты пожалуется на вас.
– А нам наплевать, понятно? – крикнула Аннабел. – Ах вы, кровожадная старая свинья!
Полковник Бромли ничего не ответил, только некоторое время молча смотрел на девочек, потом повернул коня так, чтобы оказаться между ними и остальными охотниками, и не сдвинулся с этого места, пока охота не повернула назад.
Двумя часами позже, когда Элинор и Шушу вернулись из поездки по магазинам, сестры возились в саду, предавая земле то немногое, что осталось от несчастной лисицы.
Услышав шум подъезжающего автомобиля, девочки бросились навстречу бабушке и Шушу и наперебой затараторили, не дав им времени даже расстегнуть пальто.
Разобравшись, наконец, что к чему, Элинор не могла сдержать своего возмущения:
– Посмотрела бы я на этого распорядителя, если бы его самого четыре часа гоняли огромные кровожадные зверюги! Он запел бы тогда совсем по-другому! Да он сам настоящий зверь, несмотря на весь свой шикарный костюм!
Получив с посыльным письмо от полковника Бромли, она пробежала его глазами: „…невоспитанные… хулиганское поведение… если повторится… полиция… директору их школы…"
– В здешних краях охота – святое дело, – заметила Шушу. – Этот чертов распорядитель нажаловался в полицию. Думаю, тебе придется порядочно поулыбаться, чтобы расхлебать эту кашу, Нелл.
Элинор выглядела обеспокоенной. Конечно, теперь она была принята в местном обществе, но прекрасно понимала, что, возрази она хоть словом против охоты, ее немедленно… ну, не то чтобы подвергнут остракизму, но…
– И все-таки девочки были абсолютно правы, – твердо заключила она.
Тем не менее, чтобы заранее предупредить возможные дальнейшие выпады со стороны распорядителя охоты, Элинор сочла нужным переговорить с сержантом Брауном, хорошо знавшим, что она ежегодно передает чек на солидную сумму фонду вдов и сирот полицейских, а также нанесла визит директрисе местной школы, мисс Прайер.
– Откровенно говоря, меня ничуть не удивляет подобное поведение Аннабел, – сказала ей директриса. – Она всегда ведет себя так, как будто она единственный ребенок в семье. – Мисс Прайер не употребила слов „непослушная", „своевольная", „эгоистичная", но имела в виду именно это.
– Аннабел просто старается не выглядеть бледно на фоне своих сестер, – попыталась оправдать внучку Элинор. – Вы же знаете, как умна Клер и какой сильный характер у Миранды.
– Поведение Аннабел, несомненно, продиктовано ревностью, – твердо произнесла мисс Прайер („Избалованный маленький тиран", – подумала она про себя.). – Вы не думали о том, чтобы отправить девочек в какой-нибудь пансион? Но не в Бененден или Хитфилд, а в такое место, где бы они научились самостоятельности и ответственности за свои поступки.
После долгой паузы Элинор ответила:
– Я подумаю об этом.
Придя домой, она позвонила Джо Гранту.
Вторник, 27 марта 1951 года
В глубине сада нарциссы качали своими золотистыми головками по воле ветра, гнавшего по небу облака. „Как похожи они на стайку пухлых купидончиков, загоняемых в постель строгой няней", – подумала Элинор. Она подняла воротник пальто и повернулась к Джо, которого, после восхитительного ленча из куропаток и великолепного кларета, пригласила полюбоваться своими нарциссами. Их золотой ручеек, обрамлявший всю заднюю часть сада, прямо-таки светился под бледной зеленью плакучих ив.
Когда кроны деревьев зашумели под порывом игривого мартовского ветра, Элинор возбужденно рассмеялась. Пряди светлых волос хлестали ее по щекам.
– Я чувствую себя так, словно окунулась лицом в снег. Это так бодрит! Правда, Джо?
– По-моему, чертовски холодно. – Свой сад Джо давно предоставил заботам садовника и любовался им лишь через надежно закрытые, не пропускавшие ни малейшего сквозняка окна. – Не знаю, зачем ты спрашиваешь у меня совета, – добавил он. – Ты вполне в состоянии принимать решения самостоятельно.
– Каждой женщине нужен мужчина, который наставлял бы ее, – улыбнулась Элинор. – Знаю: мне повезло, что меня наставляешь именно ты. Кстати, спасибо за тот обзор моих финансовых дел.
– Он обошелся бы тебе значительно дешевле, если бы ты раз в месяц приглашала для этого кого-нибудь прямо сюда, домой.
Элинор благодарно взглянула на Джо:
– Вот видишь? Мне бы это даже в голову не пришло. Я даже не представляю себе, как ведется домашняя бухгалтерия. Не забывай, во времена нашей молодости не принято было обучать девушек деловым профессиям.
– Деловая подготовка – это еще не все, – возразил Джо. – Помимо этого, важно иметь здравый смысл и работать как следует. Ведь чего ради затевается любой бизнес? Ради того, чтобы произвести какой-то продукт или услугу и продать их. Не имеет значения, что именно ты производишь – книгу или бульдозер. Есть только два пути умножить свои доходы: либо сократить расходы на производство, либо поднять цену на продукцию или увеличить ее выпуск.
– Но это не относится к писателям.
– Очень даже относится! Думаю, ты должна попробовать диктовать свои книги. Так ты увеличишь производительность своего труда. Кстати, я договорился с тем профессором истории, чтобы он просмотрел твою рукопись. А потом он передаст ее преподавателю английского, чтобы тот проверил грамматику и правописание.
– Ну, разумеется! – воскликнула Элинор. – Ведь в детстве я училась американскому правописанию. А потом вот попала сюда и в результате не могу правильно писать ни по-американски, ни по-английски… Но знаешь, Джо, сегодня, вообще-то, я просила тебя приехать совсем по другому делу. Это не связано с моей работой.
Джо вопросительно поднял брови.
– Я хотела посоветоваться с тобой насчет девочек.
Джо рассмеялся:
– Ты вечно твердила, что мы с Этель слишком суровы с нашими мальчишками. Но мальчикам нужна дисциплина. И девочкам тоже. Я всегда говорил тебе, что нужно определить их в пансион, когда они достаточно подрастут. Просто нечестно держать их в этой деревенской школе только из-за того, что тебе хочется видеть их каждый день. Они же сами когда-нибудь упрекнут тебя. Я считаю, что ты просто обязана поместить их в такое заведение, где они получат превосходное воспитание и будут находиться среди девочек того круга, в который они сами войдут, когда вырастут.
– Я хочу… – Элинор помедлила. – Я хочу, чтобы им никогда не пришлось столкнуться с той насмешливой снисходительностью и высокомерием, с какими пришлось столкнуться мне, когда я познакомилась с семьей Билли. Я хочу, чтобы они никогда не испытали тех унижений, через которые прошла я. Я хочу, чтобы эти девочки везде были и чувствовали себя равными среди равных.
– Ты везде и всегда была и остаешься равной среди равных, – сердито возразил Джо. – Ну и повезло же Билли, что он встретил тебя! – Он вспомнил, как много лет назад, придя в тот французский госпиталь навестить Билли, впервые увидел Элинор – молодую, неутомимую, полную бьющей через край жизненной силы. Вспомнил он и скромное венчание в маленькой полуразрушенной церквушке: в рунах у Элинор был тогда букет белых хризантем, собственноручно украденных Билли из чьего-то почти пустого, искалеченного войной сада.
– Мы все были немножко влюблены в тебя, Элинор: рядом с тобой становилось тепло, и ты просто заражала своей энергией. Но из-за Билли никто не мог и близко подойти к тебе! – И добавил страстно: – Билли женился на тебе, потому что ты была самой красивой девушкой из всех, кого он знал, но он был не единственным, кто тан думал! – Джо улыбнулся Элинор. – А теперь ты прекрасная женщина. Впрочем, думаю, я не единственный мужчина, который тебе об этом говорит.
Его слова явно доставили удовольствие Элинор.
– Мне так давно ничего подобного не говорили, Джо, – улыбнулась она в ответ.
Он ласково взглянул на нее:
– Единственная возможная причина – в том, что ты сама никого не подпускаешь к себе настолько близко, чтобы он мог сказать тебе это. В твоей жизни должен быть мужчина, Элинор. Ты еще достаточно молода, чтобы получать удовольствие от… общения с мужчинами.
– Мужчины стремятся к большему, чем просто общение. Я не хочу обнадеживать человека только для того, чтобы потом отвергнуть его. Потому что я никогда не выйду снова замуж. Никто никогда не сможет заменить мне Билли в… в некоторых отношениях. – И, прямо глядя в глаза Джо, она мягко добавила: – Думаю, ты понимаешь, конечно же, что я никогда не заведу никаких интрижек.
„Ну что ж, – подумал Джо, – вопрос был задан, и ответ был получен". Снова улыбнувшись Элинор, он дружески положил руну ей на плечо.
– Тан вот, насчет девочек, – сказала она. – Ты знаешь, что я хочу сделать для них все, что смогу. Я хочу достойно представить их в обществе. Подскажи, что для этого нужно.
Джо сразу понял, что она имеет в виду. Пройдя долгий и непростой жизненный путь, он знал, что заветная мечта Элинор – поднять своих внучек выше (и намного выше), чем поднялась она сама. Он взглянул на девочек, игравших на газоне перед домом.
– Если таково твое желание, я, конечно же, помогу тебе, – проговорил он. – Но следует помнить, что слишком много привилегий – это тоже плохо. Может быть, даже хуже. – В тот момент он вспомнил кое о ком из надменных товарищей Адама по Итону.
Элинор кивнула:
– Да, таково мое желание.
– Тогда, – предложил Джо, – сначала купи себе машину поприличнее.
– Поприличнее! Да сейчас никакую не купишь. Люди ждут очереди по нескольку лет.
– Думаю, я мог бы устроить тебе белый „роллс-ройс" довоенного выпуска. Его продает один мой знакомый.
– Но я не справлюсь с „роллс-ройсом"! Он намного тяжелее, чем моя машина.
– А тебе и не нужно с ним справляться. Ты наймешь шофера. И первым делом он отвезет тебя к Норману Хартнеллу.
– Но он же одевает саму королеву! Мне это не по карману.
– Хартнелл – лучший модельер выходной одежды, поэтому королева и одевается у него. И ты тоже сможешь позволить это себе, если будешь больше писать. Ведь прежде чем сыграть какую-нибудь роль, актер должен соответственно одеться, не так ли? – После некоторого раздумья он продолжал: – Конечно, тебе известно, что ко двору тебя может представить только дама, которая сама является представленной. Я найду кого-нибудь, кто согласится представить тебя и поможет устроить бальный сезон в Лондоне. По случайности мне известно, что Соне Рашли дорого обошелся ее развод, и теперь ей нужны деньги.
– Но как я могу тратить время на лондонский сезон, когда я должна работать, чтобы иметь средства для него?
– Вставай пораньше.
– Билли говорил мне то же самое.
– И насчет девочек, – снова заговорил Джо. – Отправь их учиться в Швейцарию или в Париж. Там они приобретут все, что требуется в обществе. Они должны научиться…
– Быть очаровательными? – насмешливо спросила Элинор. А когда Джо кивнул, продолжала: – Они и так очаровательны. Чему еще они должны научиться?
– Всего-навсего семи вещам. – Джо растопырил пальцы, обтянутые коричневой кожей перчаток, и принялся загибать их: – Во-первых, никогда не критиковать королевскую семью, охоту, а также владельцев газет, потому что у них круговая порука. Во-вторых, во время сезонов не помещать своих объявлений в дешевых газетах. В-третьих, заниматься какой-нибудь достойной внимания прессы благотворительной деятельностью, желательно – связанной с детьми или собаками. В-четвертых, оказывать поддержку местной общине, причем так, чтобы это было известно всем. Например, при открытии какого-нибудь церковного праздника можно публично вручить викарию чек на починку крыши храма – или что-нибудь в этом роде. – Они приближались к двери, и Джо, прервав свою лекцию, взмолился: – Может быть, закончим на сегодня общение с природой, Элинор? И продолжим наш разговор у камина в твоем кабинете? Пожалуйста!
