Текст книги "Капкан для крестоносца"
Автор книги: Шэрон Пенман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава VIII
Лондон, Англия
Ей дважды повезло – она появилась на свет красавицей и богатой наследницей. Ей предстояло стать единственной из женщин, кто будет носить корону и Франции и Англии, но история помнит ее по титулу, происходящему от названия ее любимого герцогства – Алиенора Аквитанская. Она выкажет себя как фигура противоречивая и притягательная, потому как никогда не следовала ограничениям, налагаемым на женщин церковью и обществом, ибо Алиенора была убеждена, что способна править наравне с любым мужчиной. В тринадцать ее выдали за французского короля Людовика Капета. Будучи очарован молодой прелестной супругой, Людовик, с другой стороны, был смущен ее сильной волей и мирскими пристрастиями. Сам-то он воспитывался для церкви, и в десять лет был вырван из монастыря неожиданной гибелью старшего брата. Со своей стороны, Алиенора сетовала частенько, что выходила замуж за короля, а вышла за монаха. Их брак стал столкновением характеров и культур. Алиенора была дочерью обласканного солнцем юга, где тяга к наслаждением не считалась греховной, где высоко ценились трубадуры, а женщины не были робкими и угодливо-покорными, тогда как Людовик был сыном куда более сурового, воздержанного и консервативного севера.
И тем не менее, этот брак продержался пятнадцать лет и даже пережил провальный Второй крестовый поход и скандал, вызванный родственным визитом Алиеноры ко двору ее дяди в Антиохии. Там она попыталась положить конец их союзу при помощи той тактики, к которой испокон века прибегали короли, чтобы избавиться от постылых жен: заявила, что брак незаконен, потому как они приходятся друг другу кровными родственниками в запретном четвертом колене. Людовик силой увез жену из Антиохии, а его советники запятнали ее честь, распустив слухи, что это преступная страсть к собственному дяде подтолкнула ее на столь дерзкое и непристойное поведение. Это был первый из преподанных Алиеноре горьких уроков о неравенстве мужчин и женщин. Но далеко не последний.
Залогом краха их брака стала ее неспособность дать Людовику наследника. После рождения второй дочери король начал верить, что их союз проклят перед Богом, и в марте 1152 г. положил ему конец. Сразу после развода Алиенора вернулась в Аквитанию, и не прошло и двух месяцев, как она повергла в ужас весь христианский мир, когда сама выбрала себе мужа, а не стала дожидаться, пока Людовик определит кандидата, выгодного для французской короны. Выбор ее не мог сильнее ужаснуть Капета, и как монарха и как человека, потому что пал на герцога Нормандского. Генрих Фиц-Эмпресс был на девять лет моложе жены, но уже снискал себе репутацию сильного правителя и имел веские притязания на английский трон.
Если Алиенора и Людовик не подходили друг другу, то с Генрихом она составила идеальную пару: то были два сокола высокого полета, одержимые жаждой престола и друг друга. В течение двух лет со дня их свадьбы Генрих овладел Англией, и Алиенора снова стала королевой. Домены первого ее мужа казались ничтожными по сравнению с владениями Анжуйского дома, распростершимися от шотландской границы до Средиземного моря. Для соседей, испытывающих удивление, восхищение и зависть, Генрих словно летел на крыльях ветра. Алиенора горделиво парила рядом. Людовику она не смогла родить сына, а Генриху подарила пятерых, причем четверо из них дожили до совершеннолетия, и еще трех дочерей, из которых две сочетались браком с королями. В течение двадцати лет они шли от триумфа к триумфу. Даже убийство архиепископа в стенах Кентерберийского собора не заставило померкнуть блеск Анжуйского двора. А затем все вдруг рухнуло.
Никто не был удивлен сильнее Генриха, когда трое старших сыновей затеяли против него мятеж и их поддержала их мать, его королева. Король победил, разумеется, разгромив троих неоперившихся юнцов и бездарного полководца в лице короля французов, но этот бунт оставил в его сердце рану, которая никогда полностью не затянулась. Сыновей-то он простил, и прощал снова и снова, из года в год. А вот Алиенору нет. Генрих винил ее в отчуждении сыновей, которых любил, но при этом забывал посмотреть на себя. Он пришел к выводу, что Алиенора – ревнивая жена, возненавидевшая его юную любовницу, известную как Прекрасная Розамунда, и не верил утверждениям супруги, когда та говорила, что причинами ее возмущения стали слишком суровая власть, которую он взял над ее любимой Аквитанией и отказ наделить сыновей собственными доменами. Главной слабостью Генриха была его неспособность поступиться хоть толикой королевских прерогатив. Сыновья продолжали роптать на тугую узду, а Алиенора стала его пленницей: он заточил ее в английском замке вдали от родных земель. Зимы сменяли лето, а ей оставалось бессильно наблюдать, как ее собственная семья раздирает сама себя изнутри.
Однажды она сказала даме Амарии, преданной служанке, делившей с ней долгое заточение, что они с Генрихом редко допускали ошибки, но если уж допускали, то гибельные. У нее было шестнадцать лет, чтобы обдумать свои, и за эти долгие, трудные годы, вдали от мира Алиенора развила в себе способность, о существовании которой ее муж и сыновья даже не подозревали – искусство самоанализа. А еще королева научилась уживаться со своими горестями, и это дало ей силы пережить трагедии, предотвратить которые она не могла.
Хэл, их золотой мальчик, молодой король, умер во время очередного мятежа против отца. Среди прочих недостатков Генриха и Алиеноры как родителей было то, что у каждого имелись свои любимчики. Для Генриха это были Хэл и младшенький Джон, тогда как для Алиеноры на первом месте всегда стоял Ричард. Жоффруа досталась роль забытого сына. Его толкала на бунт неспособность отца понять, что он, Жоффруа, и Ричард совсем другие по сравнению с обаятельным, но никчемным и безответственным Хэлом. Жоффруа нашел глупую смерть во время турнира при дворе своего нового союзника, молодого французского короля Филиппа, который оказался столь же отличен от Людовика, как отличаются гранит и песок. Затем Генрих утеснил Ричарда, отказав признать его наследником. Он считал, что таким образом сможет повлиять на своевольного и гневливого сына. Но на деле только убедил Ричарда в том, что намерен лишить его права на трон в пользу Джона, и заставил отправиться по проторенной братьями дорожке – к французскому двору. К тому времени Генрих уже сдал и болел и не желал воевать с сыном. Но и был слишком горд, чтобы пойти на уступки и официально признать Ричарда преемником престола. И жизнь, полная великих побед, закончилась горькой драмой. Генрих умер в замке Шинон после того как пережил унизительную капитуляцию перед Ричардом и Филиппом. Мало кто сомневался, что окончательно сломила старика весть о предательстве его любимчика Джона, ради которого он шел на такие жертвы.
Первым же своим королевским указом Ричард освободил мать из заточения в замке Солсбери. Ей надлежит повиноваться во всем, гласил документ. И ей повиновались. Так началось лучшее, быть может, время в жизни Алиеноры, потому как она перестала быть птицей с подрезанными крыльями. Между ней и Ричардом существовало то, к чему так отчаянно стремился Генрих в общении с сыновьями, но так никогда и не достиг: полное и безоговорочное доверие. Сын охотно дозволял ей все, против чего всегда восставал Генрих – дал сполна развернуться ее недюжинным талантам, инстинктам политика, отточенным за пятьдесят лет на арене истории. Сразу после восшествия на престол Ричард стал готовиться исполнить данный им обет освободить Иерусалим от сарацин. Три года прошло с тех пор как меловые скалы Дувра растаяли вдали, но король был уверен, что под скипетром матери его королевство будет пребывать в мире до его возвращения.
Сейчас, в свои шестьдесят девять, Алиенора так же яростно сопротивлялась старости, как некогда боролась с условностями общества. После зимнего перехода через Альпы, предпринятого с целью проводить невесту Ричарда к нему на Сицилию, королева вернулась в Англию, чтобы маневрировать между своевольным сводным братом Ричарда Жоффом, ставшим против воли архиепископом Йоркским и непопулярным канцлером епископом Илийским – умным и гордым калекой Гийомом Лоншаном, а также приглядывать за своим младшим отпрыском Джоном, графом Мортенским, по совместительству покорной пешкой французского монарха.
С Англией у Алиеноры было связано мало хорошего, она грезила о тепле и уютной роскоши своего любимого города Пуатье. И тем не менее, королева готова была торчать в этой треклятой, промытой всеми дождями стране до возвращения Ричарда из Святой земли. Недели превращались в месяцы, прочие крестоносцы вернулись домой, и многие из них взахлеб рассказывали о подвигах ее сына на полях сражений в Утремере. Но от Ричарда не было ни единой весточки, только зловещее, удушающее молчание.
* * *
Часовня Св. Иоанна Евангелиста была той причиной, по которой Алиенора предпочитала останавливаться в Лондонском Тауэре, а не в королевском дворце в Вестминстере. Верхний этаж главной башни был разделен на два больших помещения: большой зал и просторную опочивальню, из которой потайная дверь вела в часовню. Если по ночам сон не шел, Алиенора заворачивалась в подбитый мехом плащ и тихо проскальзывала в ораторий[9]9
Ораторий – в католической церкви так называется молитвенное помещение, в которое доступ открыт лишь определенным лицам, в отличие от открытых всем верующим церквей.
[Закрыть], чтобы побыть наедине с Богом и собственными мыслями. В ее долгой жизни было много неудавшихся праздников Рождества. Иные имели место во время скучной, несчастной жизни в роли супруги французского государя, еще большее количество в качестве пленницы Генриха, теряющей надежду когда-либо выйти на свободу. Но ни одно не было таким тягостным, как минувшее. Она руководила своим Рождественским двором с надменным видом и колючей улыбкой на губах, всем своим видом отрицая слухи, распространяемые ее собственным отпрыском – слухи о гибели Ричарда.
Стены в часовне недавно побелили, и в мягком свете свечей они мерцали, как будто были сделаны из полированной слоновой кости. Днем витражные стекла играли в лучах солнца россыпью самоцветов, теперь же, в полутьме, вспыхивали время от времени неяркие искры изумруда, рубина или королевского пурпура. Аромат благовоний витал в воздухе; Алиеноре он нравился, напоминая о благоуханных специях Сицилии и Пуату. По блестящим плиткам пола были разбросаны молитвенные подушки, но старые кости стали капризными, и она предпочитала деревянную скамью у восточной стены. Королева уселась на нее и сейчас, подложив под поясницу вышитый валик. Следом за ней в ораторий пробралась одна из ее борзых, но у нее не хватило духу прогнать животное. Если Всевышний заботится даже о воробышке, то почему ему не обратить взор и на собаку?
В эту дождливую январскую ночь она пришла не молиться – на пути к Господу и так уже было больше ее молитв, чем звезд на небе.
– Ах, Гарри, – чуть слышно промолвила королева. – Интересно, в чистилище плачут? Оплакивают близких, живущих в печали? Я не верю, что он мертв. Будь это так, я бы знала. Как я могла бы не почувствовать?
И все же… У нее не было дурных предчувствий в отношении Хэла, Жоффруа или дочери Тильды. Было только потрясение при вести, что предстоит похоронить еще одно дитя. Но Ричарда она понимала как никого другого из его братьев. Мать и сына связывали узы не только кровного родства. Их так многое объединяло: глубинная, всепоглощающая любовь к герцогству, которым он готовился править, любовь к музыке, зрелищам, тяга к далеким экзотическим странам. Да и к риску тоже, хотя приобретенная за годы осторожность научила ее сдерживать эти порывы. Алиенора видела в Ричарде лучшего представителя своей династии, достойного наследника долгой череды герцогов Аквитанских, которые возводили свой род к Карлу Великому. А еще она ощущала в своем любимце горько-сладкий привкус воспоминаний о его отце, том молодом, дерзком герцоге, в котором с первой их встречи в тот жаркий августовский день во дворце у Людовика она угадала человека с великим будущим. Нет, будь Ричард мертв, она бы знала.
Но где он? Что с ним случилось? С каждым днем его власть подвергается все большей угрозе, потому как стоит людям поверить, что государь не вернется, у них не останется иного выбора, как примкнуть к Джону. Алиенора всегда считала, что будет ногтями и зубами драться за сохранение династии, вот только сумеет ли она поддержать Джона, если тот снимет корону с мертвого тела брата? Она так до конца и не простила младшего сына за то, что он предал лежащего на смертном одре Гарри. А уж простить еще и предательство по отношению к Ричарду… Как-то вдруг накатила невыносимая усталость, она ощутила тяжесть каждого прожитого года из своих шестидесяти восьми лет.
– Что, если мы так никогда и не узнаем, что с ним сталось, а, Гарри? – прошептала королева. – Если его корабль пошел ко дну во время бури…
– Мадам! – На пороге стояла дама Амария. Ее тревогу выдавали напряженность позы и легкая дрожь в голосе. – Лорд Шатору здесь, просит его принять. Он извиняется за поздний визит, но говорит, что дело срочное.
Алиенора оцепенела. Андре де Шовиньи был кровным родичем, его мать приходилась ей теткой. Для Ричарда, однако, он значил куда больше, чем просто кузен – это был его лучший друг, настолько близкий, что они заканчивали друг за друга фразы и понимали друг друга с полувзгляда. Между ними существовала связь, которой Ричард был лишен в отношениях с братьями. Только Андре никогда не ступал ногой на английскую землю – шутил, что там скверная погода, плохое вино, добродетельные женщины. И все это основательные причины держаться от острова подальше. И вот теперь он отважился на опасную январскую переправу через беспокойный пролив, называемый Узким морем. Что его заставило?
– Разумеется, я приму его, Амария.
Алиенора посидела еще немного, чувствуя, что ее мир вот-вот изменится, но в какую сторону, ей страшно было даже думать.
Когда она вышла из часовни, Андре уже успели проводить в ее опочивальню. Рыцарь промок до нитки, с покрытого пятнами плаща капала вода, сапоги были в грязи, волосы взъерошены, – все это являло собой свидетельство того, что дело у него и впрямь срочное. Но Алиенора видела только его осунувшееся, печальное лицо.
– Нет, только не Ричард!
Этот неровный, срывающийся голос был каким-то чужим, и она не сразу поняла, что он принадлежит ей. Стены вдруг закружились, силы оставили, как оставил Бог. Алиенора никогда не падала в обморок и гордилась умением сохранять хладнокровие в критическую минуту. Теперь она ощутила опасную легкость в голове, ноги грозили вот-вот подкоситься. Но Андре и Амария были рядом и поспешно проводили ее к ближайшему креслу.
Когда королева рухнула на сиденье, Андре опустился перед ней на колени и заключил ее руку в свои ледяные ладони.
– Нет, мадам, нет! Он не умер!
Ее глаза впились в поднятое к ней лицо.
– Ты клянешься, что это так?
– Жизнью моего сына. Я не лгу. Дела плохи, так плохи, что хуже некуда. Но он жив.
Алиенора смежила на миг веки и показалась ему такой старой и хрупкой, что он засомневался, осмелится ли поведать ей всю правду. Но когда она снова заговорила, это был голос королевы, а не волнующейся матери.
– Расскажи, – велела она. – Расскажи все, что знаешь.
– За несколько дней до Рождества Ричард попал в плен к людям герцога Австрийского. Это произошло в деревушке близ Вены. Леопольд удерживает его и собирается передать этому выродку Генриху. Если уже не передал.
Пальцы Алиеноры впились в подлокотники кресла.
– Откуда ты узнал, Андре? Насколько ты уверен?
– Более чем уверен, мадам. Я едва с ума не сошел у себя в Шатору, дожидаясь вестей. Мне подумалось, что архиепископ Готье всегда все узнает первым, поэтому после Рождества я поскакал в Руан. И находился там, когда прибыл один из лазутчиков прелата при французском дворе.
Андре заерзал, так как тело его ныло после долгих часов в седле, и Алиенора знаком предложила ему подняться. Плюхнувшись на ближайший сундук, Шовиньи с благодарностью принял от Амарии кубок с вином.
– Сколько бы ни платил архиепископ своему человеку, тот заслуживает большего, – продолжил он рассказ. – Ему каким-то образом удалось раздобыть копию письма Генриха к Филиппу, где рассказывалось про пленение Ричарда.
– Письмо у тебя с собой?
– Да, копия с оригинала и перевод на французский.
Сунув руку за пазуху, он извлек кожаный кошель.
– Это послание архиепископа тебе, госпожа, а это письмо Генриха. – Не уверенный, что королева понимает латынь – редкая наука для большинства женщин, – он вручил ей французскую копию.
Выждав, когда одна из фрейлин поспешно принесла подсвечник, она развернула пергамент. Свеча помогала, но не слишком. Отбросив ложную скромность, она вернула письмо рыцарю.
– Здесь слишком темно для моих слабеющих глаз. Прочти вслух, Андре.
Шовиньи встал и поднес письмо к большому железному канделябру, свисавшему с потолка. Прочистив горло, он глянул на Алиенору, как бы извиняясь за то, что ей предстоит услышать.
«Генрих, милостью Божией император римлян и вечный август, своему возлюбленному и ближайшему другу Филиппу, преславному королю франков, с пожеланием здоровья и выражением искренней любви и признательности… Сочли мы должным уведомить твою милость, что когда враг нашей империи и возмутитель твоего королевства Ричард, король английский, пересекал море с целью возвратиться в свои владения, ветры занесли его в область Истрию, в место, расположенное между Аквилеей и Венецией. И там, по воле Божьей, король потерпел крушение, но спасся вместе с некоторыми другими спутниками.
Наш преданный вассал граф Мейнхард Герцский и население тамошнего округа, прослышав о присутствии короля на их земле и припомнив измену, предательство и коварные деяния, учиненные им в Земле обетованной, стали разыскивать его с намерением пленить. Хотя сам король сбежал, но восьмерых рыцарей из его свиты поймали. Вскоре после этого король проезжал через деревню в архиепископстве Зальцбургском, где Фридрих фон Петтау схватил шестерых его спутников. Сам Ричард поспешил в ночь всего с тремя приспешниками, направляясь в Австрию. Но за дорогой следили и расставили стражу по обе стороны от нее, и тогда наш возлюбленный кузен Леопольд, герцог Австрийский, пленил короля в бедном доме в одном селе в окрестностях Вены.
Андре сделал паузу, чтобы отпить вина, надеясь забить неприятный вкус, остававшийся у него во рту после этих слов.
Поскольку он сейчас в нашей власти, и зная, сколь досаждал и вредил он тебе, мы почли нужным известить твою милость, поскольку ведаем, что это весьма порадует тебя и заставит возликовать в душе. Писано в Реднице в день пятый перед январскими календами».
– Похоже, Ричард пытался добраться до Саксонии, – произнесла Алиенора после очень долгого молчания. – Он явно был осведомлен, что ему не стоит соваться в какой-либо итальянский, французский или испанский порт. Но почему с ним было так мало людей, Андре? Пуститься вглубь враждебной территории с двумя десятками рыцарей? Что сталось со всеми воинами, с которыми он отплыл из-под Акры?
Андре, не менее недоумевающий, мог только развести руками.
– Быть может, они погибли во время кораблекрушения. Но мы ведь наверняка прознали бы о таком громадном несчастье, не так ли? Мадам, это еще не все. Лазутчику архиепископа удалось раздобыть второе письмо, написанное Филиппом Леопольду, когда он узнал новости от Генриха. В нем французский король обвиняет Ричарда в организации убийства Конрада Монферратского, заклинает Леопольда не освобождать Ричарда и не предпринимать ничего, пока они все не обсудят.
Тут губы де Шовиньи скривились, и он с горечью промолвил:
– Эта подлая свинья на французском троне намерена предложить за Ричарда свою цену, и если ее примут…
Заканчивать фразу нужды не было, потому что Алиенора представляла последствия не хуже родича. Теперь она уже не сгибалась в кресле, словно кости не в силах были держать ее, но сидела ровно, и рыцарь заметил, как краска постепенно возвращается на ее щеки, а восковая бледность исчезает. Ему подумалось, что ее тело повинуется ее приказу окрепнуть, найти силу в некоем внутреннем источнике, над которым не властны года, и он ощутил волну облегчения. Андре так тягостно было видеть королеву такой хрупкой, уязвимой, дряхлой. Алиенора встала и, переваривая смысл письма императора, принялась расхаживать по опочивальне. Затем повернулась к гостю, и тот увидел, что в ее миндалевидных глазах появился по-кошачьему зеленоватый блеск и что они не выражают ничего, кроме свирепой, неумолимой ярости.
– Это им с рук не сойдет, – сказала она, превратив эту простую фразу в объявление войны. – Мы вернем свободу моему сыну, чего бы это ни стоило. И будем защищать его королевство до тех пор, пока он не вернется к нам.
Это было именно то, чего Андре жаждал услышать.
– Я еду в Германию, как только соберусь, мадам. Я разыщу его и, клянусь бессмертием своей души, что…
– Нет, Андре. Ричарду ты нужнее здесь. Не боясь больше возмездия со стороны Ричарда, Филипп заявит права на Нормандию. Тебе и верным вассалам моего сына предстоит защищать ее до той поры, когда он сам сможет разобраться с этой «подлой свиньей на французском троне».
Как бы ни хотелось Андре ринуться в Германию и перерыть эту проклятую страну в поисках Ричарда, он понимал, что королева права.
– Обещаю тебе, госпожа, что нога Филиппа не ступит на землю Нормандии, пока Ричард в отсутствии. – Тут он помедлил, отдавая себе отчет, что Джон тоже приходится ей сыном, но промолчать не мог. – Нападение будет с двух сторон: Филипп действует в Нормандии, Джон – в Англии. Мне неизвестно, где Джон, но вскоре он узнает о пленении Ричарда, и тогда…
– Джон сейчас в Уэльсе, пытается нанять рутье, но пока не слишком преуспел. – Алиенора не раскрыла, откуда ей так хорошо известно о действиях младшего сына, и вместо этого устремила на рыцаря прямой, почти вызывающий взгляд гипнотических зеленых глаз. – Джона опасаться не стоит, я о нем позабочусь, – ледяным тоном пообещала она.
Королева повернулась к Амарии и попросила позвать писца:
– Завтра поутру нужно разослать весть. Следует сообщить юстициарам Ричарда, в первую очередь Вильгельму Маршалу. Спасибо Господу за Уилла. А еще надо направить указ в большой совет. Так много дел. – Алиенора, похоже, обращалась к себе самой, а не к Андре, хотя время от времени ее взгляд останавливался на нем. – Надо установить наблюдение в портах и усилить гарнизоны королевских замков. И надо составлять план, как собрать выкуп.
Снова сосредоточив на Андре взгляд, королева с удивлением отметила, что он улыбается.
– Ты, госпожа, напомнила мне Ричарда, замышляющего очередную кампанию. Ты уверена, что Генрих затребует выкуп?
– Будь это Филипп… – Она мрачно посмотрела на собеседника. – А вот Генрих… Да, он запросит выкуп за Ричарда. Ему слишком потребны деньги, потому как нужно подавлять мятеж собственных вассалов. Этот идиот дерзко убил епископа, по крайней мере, выглядит это именно так, и сей поступок наводит на мысль, что я серьезно переоценила способности этого человека. В мире справедливом и честном император был бы немедленно отлучен от церкви и ему стало бы не до захвата Ричарда. Но в мире справедливом и честном не может быть папы столь бесхребетного – удивительно, как ему ходить-то удается.
В ее голосе было столько досады, что Андре понял: она не ожидает от Целестина действенной помощи в освобождении Ричарда.
Алиенора подошла к рыцарю и положила свои ладони на его:
– У тебя усталый вид, кузен. Ты приплыл из Барфлера в Саутгемптон? Значит, провел в пути несколько дней. Мой стюард найдет для тебя комнату здесь, в Тауэре. Постарайся выспаться. Мы победим, обещаю.
– Я верю, мадам, – ответил Шовиньи совершенно искренне, сильно ободренный возрождением Алиеноры из легенд, женщины, отважившейся пойти в крестовый поход, не побоявшейся выбирать собственную судьбу, совершить поступок, на который не дерзала ни одна королева: взбунтоваться против человека, бывшего ее повелителем и мужем. Отвагу и стойкость Ричард унаследовал не только от отца, подумалось ему.
– Госпожа… – промолвил он, слегка сжав ей руки. – С этим нельзя тянуть. Надо как можно быстрее освободить Ричарда. – Шовиньи помолчал немного, затем продолжил так тихо, что расслышать его слова могла только она: – Орел, запертый в клетке, долго не живет.
Алиенора похолодела – Андре красноречиво озвучил ее собственные страхи. Но когда их взгляды встретились, королева кивнула, потому что этот человек знал ее сына как никто другой на этой Божьей земле, возможно, даже лучше, чем она сама.
– Я это понимаю, – сказала женщина спокойно. – Но нам стоит помнить еще кое о чем, Андре. Если из могилы Ричард никогда не смог бы к нам вернуться, то из Германии сможет. И вернется.
* * *
Поначалу супруга Ричарда и его сестра наслаждались своим пребыванием в Вечном городе. Папа был само радушие, и вскоре их поселили во дворце семейства Франджипани на Палатине, самом знаменитом из семи римских холмов. Джоанна несколько раз посещала Рим во время замужества за королем Сицилии Вильгельмом Вторым, а Беренгария была тут проездом, когда ехала в обществе Алиеноры из Наварры к Ричарду на Сицилию. Но Анне не терпелось полюбоваться древними реликвиями, и обе королевы наняли проводников, показавших девушке храм Аполлона, дворец Нерона и подземные крипты в банях Диоклетиана. Угождать той, кого прозвали Девой Кипра, вошло у них в привычку.
Анна стала предметом живого любопытства и слухов, потому как римское общество не знало, как относиться к ней. Известно было, что это дочь Исаака Комнина, самопровозглашенного императора Кипра, смещенного Ричардом, и людей удивляло, что она не является ни пленницей, ни заложницей. Не вызвало сомнения, что сейчас девица входит в королевский двор, и римляне не понимали, как могло такое произойти. Им ведь было невдомек, что Исаак Комнин был отцом, которого ни одна дочь не смогла бы любить, и был ненавистен киприотам, охотно помогавшим его свергнуть. Тринадцатилетняя это было за два года до описываемых событий Анна и ее мачеха София с радостью оставили позади Кипр и дурные воспоминания о своем существовании на острове, и девушка вскоре уже наслаждалось жизнью в качестве подопечной английского короля.
Тем январским вечером Анна играла в тавлеи[10]10
Средневековая настольная игра, прообраз шашек.
[Закрыть] с Алисией, девушкой, которую Джоанна взяла к себе после того как брат несчастной, рыцарь-тамплиер, утонул во время кораблекрушения у берегов Сицилии. Но сосредоточиться на игре не удавалось. И оглядывая зал, Анна видела, что и другие женщины тоже отвлечены от дела.
Проведя в их обществе почти два года, Анна хорошо изучила спутниц. Даму Беатрису она про себя называла Драконихой – эта острая на язык норманнка находилась при Джоанне с детства, и ей лучше было не перечить. Фрейлины Беренгарии вызывали у нее мало интереса, потому как по-французски не разумели и говорили на романском языке Наварры и на lenga romana, наречии, бывшем в ходу в Аквитании. Да и вообще они казались скучными и пресными уже пятнадцатилетней Анне. А вот в леди Мариам не было ничего скучного и пресного, потому как история ее семьи была такой же экзотической, как и ее наружность. Поцелованная солнцем кожа и раскосые золотистые глаза намекали на сарацинскую кровь, при этом Анна знала, что Мариам христианка, избранная в наперсницы Джоанне, тоскующей по дому девочке-жене короля Вильгельма. Мать фрейлины была невольницей в гареме отца Вильгельма. Скандальное происхождение подстегивало любопытство Анны, как и тайный роман, который Мариам крутила с валлийским кузеном Джоанны Морганом.
Анна терялась по временам в догадках, известно ли Джоанне и Беренгарии об амурах Мариам. Беренгария наверняка бы не одобрила, потому что усвоила строгий испанский кодекс поведения, отчего казалась Анне старше своих двадцати трех лет. Анна была слегка влюблена в супруга Беренгарии, которого называла сарацинским прозвищем Малик-Рик – она знала, что это забавляет его. Киприотка не считала Беренгарию подходящей парой для такого мужчины. Но питала к ней симпатию, потому что у Беренгарии было щедрое сердце. Дочь Исаака Комнина как никто другой знала, как редко встречается в их мире истинная доброта.
Но вот кого она по-настоящему полюбила, так это Джоанну: женщину красивую, светскую, умную и обладающую сильной волей. А еще Джоанна умела наслаждаться радостями повседневной жизни, и этому уроку Анна охотно училась. При кипрском дворе смех был не в чести, так как отец, постоянно боящийся утратить свою незаконную власть, с подозрением смотрел на всякие забавы и веселье. Когда они приплыли в ноябре в Мессину, мачеха предпочла остаться на родной Сицилии, а вот Анна решила ехать с Джоанной и Беренгарией дальше, во владения английского короля.
Позабыв про игру с Алисией, Анна наблюдала за другими женщинами в зале. Беренгария трудилась над тонкой вышивкой, как и большинство ее фрейлин, а Джоанна читала им вслух книгу «История королей Британии». Анна слышала рассказ Джоанны, что сочинил эту книгу монах-августинец по имени Гальфрид Монмутский, но это имя ни о чем не говорило ей. Чтение явно не слишком занимало Джоанну, поскольку она по временам останавливалась, устремляла взгляд в пустоту, затем спохватывалась и снова обращалась к страницам. Анна забыла, когда в последний раз слышала чей-то смех. Создавалось ощущение, что в доме объявлен траур.
Алисия терпеливо ждала, когда подруга вернется к игре. Когда этого не случилось, она промолвила тихо:
– Я каждый день возношу молитвы, чтобы король Ричард добрался благополучно.
Она хотела утешить, понимая, как беспокоится Анна, как переживают они все, но Анна неверно истолковала ее намерения и рассердилась:
– Разумеется, с Малик-Риком все хорошо! Как ты вообще можешь сомневаться в этом?
Голос Анны прозвучал звонко, и взрослые стали оглядываться на нее. Но никто ничего не сказал на этот всплеск эмоций, потому что тема безопасности короля была очень тонкой и явно не из тех, которые стоит обсуждать в присутствии сестры и жены Ричарда. Повисла неуютная тишина, но все давно уже привыкли к таким неприятным моментам. Привычный уклад придворной жизни постепенно и неуклонно разрушался вместе с осознанием неприятного факта, что король исчез и может даже погиб.
Наблюдая, как Анна выговаривает Алисии за «недостаток веры», Беренгария печально улыбнулась. Джоанна перестала делать вид, будто читает, раскрытая книга лежала у нее на коленях. Она прекрасно понимала, в каком унылом направлении текут мысли невестки, потому что и сама думала о том же, отчаянно дожидаясь весточки о местонахождении Ричарда. Но они никогда не обсуждали свои опасения, вступив в заговор молчания, и вели себя так, будто им нет дела: пытались прогнать страх, делая вид, что не замечают его. Однажды это сработало – когда буря разметала королевский флот, и их корабль прибило к берегам Кипра, а Исаак Комнин грозился силой свезти их на остров. За весь тот кризис женщины и полусловом не обмолвились о том, что галера Ричарда могла пойти ко дну во время того шторма в Страстную пятницу. Их вера была вознаграждена, когда Ричард прибыл за считанные часы до истечения выдвинутого Исааком ультиматума. Но тогда испытание продлилось всего неделю, пусть и показавшуюся бесконечной. А теперь минуло вот уже два месяца с тех пор как об английском короле были хоть какие-то известия.
