Текст книги "Секрет (сборник)"

Автор книги: Шарлотта Бронте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

2

День открытия Африканских олимпийских игр [51]51
  Африканские олимпийские игры не раз упоминаются в ранних произведениях детей Бронте. 26 июня 1832 года (в свой день рождения) Брэнуэлл написал целую героическую оду в честь их открытия.


[Закрыть]занялся ясный и свежий. Ранним летним утром (как пишут в газетах) амфитеатр на открытом воздухе был набит до отказа. Свободной оставалась только арена для состязаний, размером в квадратную милю, и места, зарезервированные для знати и других выдающихся людей.

В то время арена выглядела не совсем так, как теперь. Окружающие ее с трех сторон дома были только-только построены, иные даже и не закончены, а под некоторые всего лишь вырыли котлован. Высокий холм под названием скала Фредерика, замыкающий круг с четвертой стороны и в наши дни покрытый садами и роскошными частными жилищами, в эпоху нашего рассказа занимал густой лес, где еще не звучал топор дровосека. Посреди недавно расчищенной арены виднелись пни от поваленных деревьев. Не знаю, впрочем, пошли ли перемены пейзажу на пользу и не утратил ли он живописного разнообразия – хотя, безусловно, обрел величие и завершенность.

В то памятное утро могучие деревья вздымали еще влажные от росы ветви к синему небу, раскинувшемуся, казалось, совсем близко над их кронами и над головами собравшихся толп. К открытию Игр сюда стеклось людей, народов, племен и наречий никак не меньше, чем созвал когда-то Навуходоносор на равнине Деир [52]52
  На равнине Деир Навуходоносор воздвиг золотой истукан и велел всем подданным ему поклоняться (Даниил 3:1–3).


[Закрыть]. Лесистое раздолье и очарование дикой природы, чаруя взор, превосходили, по скромному моему разумению, все искусственные красоты, какими наш великий город может похвалиться ныне.

В нетерпеливом ожидании прошел час, и вот отдаленные звуки музыки объявили о прибытии главных действующих лиц. Храбрун выступал неторопливо и важно, в сопровождении блестящей свиты. Его высокую, импозантную фигуру прекрасно подчеркивала пурпурная мантия, расшитая золотом. Под общие рукоплескания Храбрун занял место на президентском троне. Вслед за ним появилась его племянница, леди Эмили Чарлсуорт. Под нежные звуки флейт и других сладкозвучных инструментов царица сегодняшнего турнира поступью не столько величественной, сколько грациозной приблизилась к богато украшенному креслу. Изящная и стройная, хоть и не выше среднего роста, она приподняла длинную белую вуаль, приветствуя рукоплещущую толпу, и открыла лицо, какие любят изображать живописцы и поэты, но каких немного встретишь в действительности. Черты ее были нежны и тонки, кожа бледная до прозрачности, только щеки и уста окрашены чистым, свежим алым оттенком, свидетельствующим о здоровье и бьющей ключом жизненной энергии. Когда она сняла вуаль, оказавшись под взглядами более миллиона восхищенных глаз, прекрасные щеки залил румянец. Робость не лишила ее поклон изящества, хотя белая рука слегка дрожала, когда леди Эмили махала ликующей толпе. Впрочем, вскоре она совершенно оправилась от смущения. Открывшаяся картина пробудила в душе впечатлительной девушки более возвышенные чувства.

Безмолвное синее небо, непроглядная чаща леса и горы вдали, окутанные лиловой дымкой, предстали ярким контрастом с пестрой человеческой массой, великим городом и безбрежностью моря. Все эти обстоятельства вкупе с торжественно-приглушенной и вместе с тем воодушевляющей музыкой и криками герольдов, вызывающих на поле участников первого состязания, зажгли в груди каждого зрителя восторг перед высокой простотой природы и властным великолепием искусства.

У столба, отмечающего начало беговой дорожки, собрались три повозки. В первой сидел невысокий человечек с огненно-рыжими волосами и парой черных хитро прищуренных глаз, непрестанно озиравших арену и рассматривавших всякого, на ком остановится взгляд, с выражением низкого коварства, вполне созвучного всему облику возницы и экипажа. Квадрига его несколько выбивалась из общего великолепия праздника – это была не более и не менее как обыкновенная двухколесная тележка на рессорах, запряженная четырьмя длинноухими животными, чье упрямство вошло в поговорку. Животными этими, известными под названием ослов, он правил, то сдерживая их при помощи грубой веревочной узды, то подгоняя ударами заостренной палки из боярышника.

Возничий второй колесницы, щеголеватого вида джентльмен в розовом шелковом камзоле и белых панталонах, посвящал все свое внимание упряжке из четырех прекрасных гнедых. То был майор Хокинс, в те дни – прославленный герой бегов и кулачного боя.

Более же всего общее внимание занимал третий, последний участник состязания колесниц – высокий и очень красивый собою молодой человек, чья пропорционально сложенная фигура особенно выгодно представала перед зрителями, когда он стоял во весь рост в небольшой легкой повозке, твердой рукой удерживая гарцующих резвых жеребцов. Те громко фыркали, горделиво выгибая шею, словно сознавали превосходство своего хозяина над прочими участниками состязания. Лицо этого господина, как было уже сказано, отличалось красотою: правильные черты, высокий, хоть и не совсем открытый лоб. Однако нечто в выражении голубых, зловеще поблескивающих глаз, в улыбке, что постоянно играла на лживых устах, некий дух затаенного беспокойного злодейства предостерегал проницательного наблюдателя, что душа этого человека не так прекрасна, как его наружность, меж тем как болезненная бледность щек и слегка осунувшийся вид выдавали безудержного распутника, игрока и, быть может, пьяницу. Таков был, насколько мое бедное перо способно его описать, достопочтенный полковник Александр Август Перси.

Все было готово, и серебряная труба близ президентского трона пропела сигнал к началу состязания. Три колесницы с быстротою летящей стрелы сорвались с места. Шли почти ровно до середины круга, а там, к общему изумлению, рыжий коротышка с ослами оставил двоих соперников далеко позади и, яростно работая острой палкой, достиг заветной цели на две минуты ранее их. Ни перо, ни карандаш не в силах передать, какое с трудом сдерживаемое бешенство изобразилось в лице полковника Перси, окрасив бледные щеки и лоб гневным румянцем. Бросив на счастливого победителя взгляд, полный сосредоточенной злобы, он швырнул поводья поджидавшему конюху, спрыгнул с колесницы и затерялся в толпе.

В мои намерения не входит подробный отчет обо всем, что произошло в тот памятный день. Я лишь бегло обрисую основные события и перейду к предметам, более тесно связанным с главной темой моего рассказа.

За гонками квадриг последовали скачки, поединки борцов и бой быков, и во всех полковник Перси принимал участие. В первом состязании его любимый конь, Торнадо, завоевал золотой венок, опередив десяток самых прославленных скакунов Витрополя; во втором сам полковник одолел одного за другим пятерых грозных противников; а в третьем, когда все прочие участники не решались и подступиться к могучему рыжему быку из породы бизонов, который уже растерзал десяток лошадей и насмерть затоптал всадников, полковник Перси вскочил верхом на Торнадо и отважно ринулся на середину арены. Алый гусарский султан развевался на его шапке, за плечами плескал на ветру багряный плащ. Исход боя долгое время трудно было предсказать, но в конце концов точно нацеленным ударом копье полковника впилось в сердце чудовища. Громадный бык с оглушительным ревом грянулся о землю, окрасив ее кровью.

Оставалось разыграть последний приз – в состязании по стрельбе из лука. И вновь полковник Перси вышел победителем. Мишенью служил высокий белый прут, установленный на расстоянии шестидесяти футов. Приз оспаривали двадцать благородных господ из Общества лучников, все первоклассные стрелки, однако стрелы падали в стороне от мишени – одни чуть ближе, другие дальше. И вот настал черед полковника Перси. Он тщательно прицелился и спустил тетиву. Стрела, хоть и не задела цель, упала ближе остальных. Герольды, следуя правилам, принялись громко спрашивать, не возьмется ли кто-нибудь из зрителей посрамить неудачливых стрелков. Ответом на этот вопрос было гробовое молчание – ни один не отважился совершить подвиг, превосходящий, как видно, силы человеческие. Поскольку никто так и не попал в цель, награду присудили тому, чья стрела упала всех ближе.

Едва президент объявил победителя, из толпы выступил юноша, благородным и величавым обликом подобный Аполлону, каким его изображали древние. Наряд и внешность молодого человека уже знакомы читателю, поскольку именно его мы видели накануне вечером в «Гостинице Верховных Духов». Только вместо зеленой шапки с пером голову его венчал стальной шлем, и лицо было совершенно скрыто опущенным забралом.

– Милорд! – сказал он, приблизившись к президентскому трону. – Могу ли я просить о чести сделать один-единственный выстрел на глазах у вас и у прекрасной леди? Я нарочно медлил с этой просьбой, чтобы не лишать полковника Перси приза, доставшегося ему по праву.

Храбрун охотно дал свое согласие. Незнакомец, заняв место на двадцать футов дальше назначенного расстояния, снял с плеча лук и колчан, выбрал стрелу, натянул тетиву, и в следующий миг белый прут расщепился пополам, возвещая триумф и мастерство незнакомца. Громовое ура разнеслось над тысячной толпой, а когда ликование смолкло, Храбрун, поднявшись со своего места, объявил, что отменяет прежнее решение и присуждает награду более искусному стрелку. Все взоры обратились к полковнику Перси, однако он не изменился в лице и ничем не выдал унижения или гнева; напротив, немедля обернувшись к неизвестному, с самой дружеской сердечностью поздравил его с удачей. На любезности его, впрочем, загадочный незнакомец отвечал с холодной и надменной учтивостью, яснее самого грубого отказа говорившей, что им совсем не рады. И вновь полковник ничем не показал, что его задевает подобное обращение, и продолжал беседовать с неприветливым победителем свободно и непринужденно, как это свойственно человеку светскому.

– Клянусь честью! – заметил корнет Бутон, сидевший в первом ряду вместе со своим другом Гиффордом (он все же уговорил пожилого джентльмена пойти смотреть состязания). – Клянусь честью, полковник задумал какой-то дьявольский план мести, иначе его лицо не было бы таким спокойным.

– Несомненно, – отвечал Гиффорд. – Но кто этот незнакомец в таком фантастическом наряде? Сдается мне, я слышал раньше похожий голос, хотя убейте меня, не вспомню, когда и где.

Бутону помешали ответить пронзительные крики герольдов и внезапный взрыв музыки. Под ее торжественные звуки победители один за другим подходили к подножию трона и преклоняли колено перед леди Эмили Чарлсуорт, чтобы получить из ее рук заслуженную награду.

Первым вышел вперед, красуясь морковными кудрями, герой ослов и тележки.

– Сэр! – сказала леди, тщетно стараясь подавить улыбку, вызванную его странным обличьем. – Сегодня вы одержали победу над одним из знатнейших и доблестнейших жителей Витрополя и более чем достойны золотого венка, который я надеваю на ваше выдающееся чело!

– Благодарю, сударыня, – отвечал тот, низко кланяясь. – Полковник-то, конечно, хват, но сегодня я вышел ему ровня. Вы бы и сами так сказали, когда бы знали все подробности.

– Не сомневаюсь, что вы любому ровня, – отвечала она смеясь. – По-моему, полковнику вовсе нечего стыдиться сегодняшнего проигрыша, ведь победа досталась такому хитроумному противнику!

Рыжий пройдоха вновь поблагодарил прекрасную леди Эмили и, отвесив еще один поклон, уступил место полковнику Перси.

Претендент на три венка изящно опустился на одно колено и вполголоса прошептал какой-то лестный комплимент, отчего леди Эмили заметно смутилась. Она не покраснела, но чело ее, прежде такое открытое и сияющее, омрачилось печалью. Несколько мгновений просидела она недвижно, словно сама не знала, как с ним говорить, но, быстро овладев собой, произнесла негромко, хотя и твердым голосом, в то время как ее тонкие, украшенные драгоценными перстнями пальчики утвердили венок в его густых каштановых кудрях:

– Мне приятно послужить орудием в награждении не нашедшего себе равных в нелегкой борьбе трех состязаний. Надеюсь, наш город обретет столь же достойных победителей во всех будущих Африканских олимпийских играх.

– Прекрасная леди! – отвечал полковник. – Ваше одобрение для меня дороже мимолетных оваций, пусть даже рукоплещут в десять тысяч раз больше людей, чем приветствовали меня сегодня.

– Постарайтесь его заслужить, – промолвила она негромко, – и тогда оно достанется вам по праву!

Затем герольд вызвал безымянного незнакомца. Тот приблизился медленно и как бы против воли.

– Если угодно, служители вам помогут снять шлем, – сказала с улыбкой леди Эмили.

Неизвестный молча покачал головой.

– Что ж, – ответила леди лукаво, – вы неучтивы, хотя искусны в стрельбе. Несмотря на ваш отказ выполнить мою просьбу, признаюсь, я считаю вас достойным славного венка, который я надеваю поверх вашего плюмажа.

Незнакомец встал и, поблагодарив ее величавым наклоном головы, удалился.

На том вручение наград было окончено. Первые в истории Африканские олимпийские игры завершились, и под громкие триумфальные звуки военного оркестра великая толпа, насчитывающая миллионы душ, покинула амфитеатр, теснясь и толкаясь так, что миры могли бы содрогнуться. Нет нужды описывать, как расходились зрители. Насколько мне известно, обошлось без жертв, но в общей толчее сотни сумок, кошелей, кармашков и ридикюлей расстались со своим содержимым, а тысячи боков были истыканы почти до состояния древней мумии таким же количеством локтей.

Я с грустью должен сообщить читателям, что одним из главных страдальцев оказался наш достойный друг, мистер Гиффорд. В самом начале давки, несмотря на поддерживающую руку корнета Бутона, нежно обвившуюся вокруг талии достойного антиквара, почтенный джентльмен распростерся на земле, а пытаясь подняться, налетел на полдюжины французских месье, пробиравшихся сквозь толпу не на ногах, как разумные люди, а на голове, что весьма способствовало расширению их кругозора. Ощутив немалое давление падающего тела мистера Гиффорда, эти господа выразили недовольство путем того неприятного мельтешения нижних конечностей, которое обычно называют словом «лягаться». С большим трудом и ценою потери лучшей своей шляпы и парика законник был наконец спасен, однако не успел пройти и десятка шагов, как у него с ног стоптали башмаки, а еще через пять минут какой-то лихой воришка сорвал с него выходной сюртук из дорогого черного бархата и мгновенно скрылся с добычей. Стеная и охая, мистер Гиффорд, опять-таки с помощью Бутона, мучительно пробивался вперед. Толпа уже начала редеть, как вдруг чья-то рука, бесцеремонно внедрившись в карман его брюк, ловко извлекла оттуда все содержимое. Но не буду больше утомлять читателя, перечисляя злосчастья этого бедолаги. Довольно будет сказать, что он в конце концов добрался до дому, не переломав себе костей, и немедленно улегся в кровать. Овсяная кашка и бренди в больших дозах обеспечили ему здоровый сон на всю ночь, а на следующее утро, с новыми силами восстав ото сна, мистер Гиффорд в самых необузданных выражениях проклял все на свете спортивные игры, греческие ли, римские или африканские, и призвал кары небесные на всякого, кто еще раз пригласит его полюбоваться столь суетным зрелищем.

3

Солнце, светившее утром так весело и ясно, отошло на покой в лучах великолепного заката, ничуть не уступающего утренней славе. Настали недолгие сумерки. Морские валы набегали на теряющийся в смутно мерцающем свете берег. Вот показалась луна. Одна за другой выглядывали на чистом и нежном небе вечерние звезды, поднялся ночной ветер, гоня перед собою к далеким холмам жемчужные облачка, что прежде недвижно парили над горизонтом. В этот тихий час неведомый лучник вышел из рощи на тенистых берегах Нигера, где бродил он с тех пор, как покинул арену. Обратившись к Витрополю спиной, зашагал он по тропинке, ведущей в глубь не обжитой еще долины, где ныне располагается наш город (ибо в те годы не было здесь ни садов, ни дворцов, лишь немногие обработанные поля разнообразили красу дикой природы), и вскоре мягкая тишина летнего вечера совершенно вытеснила из памяти молодого человека сцены и события, занимавшие его не более часа назад.

Медленно вступил он в укромную лощину у подножия двух высоких холмов, чьи вершины покрывали густые леса, у основания же расстилались зеленые пастбища и только виднелись кое-где два-три раскидистых дерева. Лучник остановился и несколько минут, опираясь на упомянутое уже копье, любовался в свете луны чарующим пейзажем. Затем, достав из-за пояса рожок, он протрубил чистую, хотя и негромкую ноту, разбудившую чуть слышное эхо среди лесистых холмов. После краткого ожидания неподалеку раздались шаги и появился некто, закутанный в плащ.

– Эндрю! – промолвил стрелок. – Ты ли это, малыш?

– Да, – ответил голос, чья по-детски пронзительная звонкость, как и миниатюрный размер говорившего, выдавала нежный возраст пришельца.

– Так подойди и покажи, где ты спрятал нашу поклажу. Я уже полных двенадцать часов ничего не ел и не пил, я падаю с ног от голода.

Эндрю шустро побежал прочь и через несколько минут вернулся, волоча на спине огромный чемодан. Сейчас он отбросил скрывавший его плащ, и в ярком лунном свете стало возможно рассмотреть мальчика лет тринадцати – хотя по лицу казалось, что ему за двадцать. Резкие черты, озаренные парой хитрых глазок, не сохранили и следа характерной детской округлости. Платье слуги было так же своеобразно, как и у его хозяина, – состояло оно из короткого клетчатого килта и круглой шапочки из той же ткани да кожаных сапог на шнуровке. Мальчик проворно отпер чемодан и вынул оттуда нечто вроде корзины, содержимое которой, будучи расставленным на лужайке в тени роскошного вяза, явило ужин, к которому голодный человек ни в коем случае не отнесся бы с пренебрежением. Были там пара холодных куропаток, каравай белого хлеба, кусок сыра, бутылка пальмового вина и фляга чистейшей воды, которую Эндрю набрал в заросшей дикими цветами речушке, что неспешно петляла по долине, омывая корни древнего вяза. Стрелок, утоляя собственный голод, не забывал и о спутнике – тот, устроившись чуть поодаль, жадно уплетал куропатку и большой ломоть хлеба с сыром. Когда трапеза была окончена, Эндрю, убрав остатки еды, добыл из чемодана клетчатый плед, в который хозяин его закутался, улегшись на зеленую росистую траву и подложив под голову замшелый камень вместо подушки. Мальчишка свернулся клубочком у его ног, и вскоре, убаюканные шелестом листвы на ветру и однообразным сонным лепетом ручья, оба погрузились в тяжелый сон без сновидений.

Прошел час, а они все еще пребывали в глубоком забытьи. Луна, высоко поднявшись в небе, серебристым сиянием почти превращала ночь в светлый полдень. Говоря словами Артура или наподобие того, «всяк чувствовал дыхание небес в лучах луны, в ночи, что дня нежней», когда внезапные шаги нарушили очарование тишины и – о, неромантическое виденье! – явилась не

 
Дева светлая невиданной красы,
В венке цветов, сиянием одета,
 

а всего лишь бойкий лакей в синей куртке с серебряными эполетами. Крадучись, почти бесшумно, спустился он по склону ближайшего холма к ничего не подозревающему Эндрю и, заткнув кляпом рот, широко раскрытый во сне, унес отчаянно брыкающегося мальчишку прочь. Впрочем, похищенный отсутствовал недолго. Прошло не более часа, когда Эндрю вернулся один и, не потревожив хозяина, улегся на прежнее место. Через несколько минут мальчик уснул так же крепко, как прежде.

Яркое солнце и пение птиц разбудили стрелка с первыми лучами рассвета, что занялся во всем своем летнем великолепии. Легко вскочив с неудобного ложа, лучник ногой толкнул дремлющего пажа.

– Эндрю, вставай! – приказал он. – Разложи-ка на траве содержимое этого чемодана. Прежде чем отправиться в город, мне нужно сменить свой чужеземный наряд, так что поторапливайся! А сперва помоги мне расстегнуть пояс. Да что с тобою, дитя? – продолжал он, видя, что мальчишка поднимается с большой неохотой, протирая глаза и зевая, как человек, находящийся во власти сна. – Или феи потревожили тебя нынче ночью, что ты с утра еле двигаешься и никак не можешь проснуться?

– Не-а, не феи, – отозвался Эндрю с глухим смешком, устремив пронзительный взгляд в лицо хозяину, словно пытался проникнуть в его самые сокровенные мысли. – Просто сны нехорошие мне снились, вот что.

– Нехорошие сны? О чем, дурашка?

– Будто я продавал душу старому джентльмену [53]53
  То есть дьяволу.


[Закрыть].

– И как, сделка состоялась?

– Да, по всей форме соглашение написали и печать поставили.

– Смотри-ка, все по-деловому! А теперь довольно глупостей, сэр, помогите мне лучше напялить этот тесный жилет.

Лучник мигом снял свой чудной наряд, хоть тот и был ему к лицу, и облачился в модный костюм, который составляли синий сюртук несколько военного покроя, белый жилет и того же цвета панталоны.

– Так! – сказал он, закончив одеваться. – Останешься здесь, Эндрю? Я иду в город. Вернусь, по всей вероятности, к вечеру. А ты держись поближе к лесу и смотри, ни с одной живой душой не разговаривай!

Эндрю шумно поклялся исполнить, что велено, и хозяин его отправился восвояси.

В новом наряде лучник вовсе не проявлял той неловкости, какую обычно ощущает человек в непривычной одежде. Напротив, непринужденное изящество движений, неизменно величавых и по-военному четких, говорило о том, что подобного рода платье хорошо ему знакомо. Медленным и печальным шагом продвигался незнакомец по извилистой тропинке – той самой, которой спускался в долину накануне вечером. Лишь изредка попадались ему навстречу путники – в те дни дорогой почти не пользовались. Две-три молочницы брели, напевая на ходу, несколько браконьеров возвращались с ночной охоты, да еще пять или шесть джентльменов в круглом башмаке «пруйтится вышли ды завтырка, ныгулять апутиту, штоб скусней пыкайзалось утведать дынков ды хылеба сы масулом» [54]54
  Джентльмены в круглом башмаке говорят на языке «старых удальцов», придуманном детьми Бронте и передразнивающем йоркширский диалект их няни. Чтобы заговорить на этом языке, достаточно зажать себе нос.


[Закрыть]– вот и все прохожие, с кем обменялся он утренними приветствиями, да и то ближе к концу дороги.

Около восьми лучник достиг Витрополя. Войдя через северные ворота, он углубился в путаницу площадей, улиц и закоулков, где в этот ранний час уже царило оживленное движение, и в конце концов добрался до тихой улочки, ведущей от Монмут-сквер и обрамленной двумя рядами домов весьма почтенного вида. Белые занавески и зеленые жалюзи на окнах говорили о том, что здесь обитают люди зажиточные. Остановившись возле двенадцатого дома, он поднял страшный шум при посредстве начищенного до блеска медного дверного молотка. Через две минуты дверь открыла чистенькая старушка и, едва увидев нашего героя, громко заохала.

– Бог ты ж мой, мистер Лесли! – восклицала она. – Вы ли это? Творец небесный, мои бедные глаза уж не чаяли вновь увидеть ваше пригожее лицо!

– Это в самом деле я, Алиса. А где ваш хозяин? Он дома?

– Дома? Еще бы не дома, где ему иначе быть, когда вы стоите на пороге? Да входите, а я побегу, сию минуту расскажу ему добрые вести!

Славная женщина провела мистера Лесли в гостиную и немедля умчалась с докладом.

Комната, где оказался наш лучник, не слишком большая и не слишком маленькая, была удобно и даже изящно обставлена. За блестящей стальной решеткой в камине ярко пылал огонь, а на круглом столе в центре комнаты, застеленном белоснежной скатертью камчатного полотна, уже разместились все принадлежности отменного завтрака. Но более всего привлекали взгляд множество прекрасных картин, преимущественно портретов, со вкусом развешанных по стенам. Во всех полотнах чувствовалась рука мастера, а некоторые к тому же отличались поразительным изяществом и тонкостью. Лицо нежданного гостя выразило нечто сродни изумлению, пока он оглядывался по сторонам, однако его вскоре отвлек звук открывающейся двери. Мистер Лесли вскочил и бросился навстречу вошедшему. То был молодой человек, несколько выше среднего роста, с бледным, но интересным лицом и большими умными черными глазами.

– Что ж, мой милый Фредерик, нет нужды спрашивать, как вы поживаете! Весь ваш вид, как и вид вашего дома, говорит красноречивей слов, и мне, должно быть, остается лишь поздравить вас с милостью переменчивой фортуны!

– Мой великодушный благодетель! – начал Фредерик Делиль, меж тем как румянец радости окрасил его бескровные щеки. – Как я счастлив видеть вас снова! Вы по-прежнему мистер Лесли, художник, или мне позволено называть вас…

– Нет-нет, – перебил гость. – Пусть мое имя покамест будет Лесли. Но, Фредерик, вы, должно быть, разумно использовали ту небольшую сумму, которую получили от меня, если смогли поселиться в таком превосходном доме.

– Да, – отвечал молодой человек. – Думаю, я с полным правом могу похвастать, что употребил эти деньги как нельзя лучше. Однако ж не только в них источник нынешнего моего благосостояния. Ваше сиятельство, вероятно, знает, что три года тому назад я, как принято говорить, влюбился в очаровательную девушку, которая вскоре, оценив искренность моих чувств, ответила мне взаимностью. Меж тем союзу нашему мешали препятствия, казавшиеся непреодолимыми. Ее родители, люди весьма богатые, не позволяли дочери связать свою судьбу с человеком, чье имущество составляют кисти и палитра.

Матильда долго плакала и умоляла тщетно, и все же в конце концов ее изменившаяся внешность, бледность и худоба пробудили в родителях сострадание, и те дали согласие на наш брак при условии, что я освобожусь от денежных затруднений, которые в то время испытывал. Выполнить такое условие не представлялось возможным. Заработка моего едва хватало на хлеб, о том же, чтобы хоть что-нибудь откладывать, нечего было и думать. В то злосчастное время ваше сиятельство изволили стать моим учеником. Щедрое жалованье, которое вы мне платили, позволило отчасти разделаться с долгами, а благодаря вашему великолепному подарку при отъезде вашем из Витрополя я наконец вполне освободился от долговых обязательств. Родители милой Матильды сдержали слово, и полгода спустя я стал счастливейшим из людей. С тех пор заказы так и сыплются, и я надеюсь, что в награду за неустанные труды ко мне наконец пришла слава – сладкий мед, к которому так долго и упорно я стремился, преодолевая трудности, способные сломить и святого.

Тут снова отворилась дверь, и вошла миссис Делиль. Она была молода и грациозна, с красивым лицом и самыми изысканными манерами. Муж представил ей нашего героя как «мистера Лесли, джентльмена, я часто о нем рассказывал». Присев в реверансе, дама ответила с многозначительной улыбкой: «В самом деле часто, и видеть его в нашем доме так же радостно для меня, как и неожиданно».

Все трое уселись за весьма основательный завтрак, состоявший из кофе, яичницы с ветчиной и хлеба с маслом. За едой велась оживленная интересная беседа, причем миссис Делиль выказала прекрасный вкус и чувство такта, делавшие честь выбору Фредерика. После окончания трапезы она ушла, сославшись на необходимые дела по хозяйству. Джентльмены, оставшись одни, возобновили разговор, начатый прежде. Вскоре, однако, их снова отвлекли шум подъехавшего экипажа и появление Алисы, доложившей о приезде полковника Перси и леди Эмили Чарлсуорт.

– А! – сказал Делиль. – Какая удача! Вы, ваше сиятельство, должно быть, помните леди Эмили. Она нередко приходила сюда, когда вы занимались живописью, и часами беседовала с вами о различных искусствах. Милорд, что случилось? Вам дурно?

– Нет, Фредерик, – отвечал Лесли, хотя смертельная бледность, разлившаяся по его лицу, противоречила словам. – Всего лишь внезапная головная боль, это у меня бывает. Скоро пройдет, а пока мне бы не хотелось встречаться с посторонними. Они придут сюда?

– Нет, я велел пригласить их ко мне в мастерскую. Леди Эмили пришла позировать для портрета, который я пишу по заказу полковника Перси – говорят, они вскоре поженятся. Будет красивая пара! Жаль, душа у полковника не так хороша, как наружность.

– Делиль, – быстро проговорил Лесли, – любопытно взглянуть, как вы работаете, и в то же время мне хотелось бы остаться незамеченным. Можете вы как-нибудь это устроить?

– С легкостью, милорд! Окно библиотеки выходит в мастерскую. Располагайтесь там и смотрите, сколько вам будет угодно.

– В таком случае идемте, – отозвался Лесли, и оба вышли из комнаты.

Библиотека, куда Делиль привел своего гостя, представляла собой небольшую комнату, где хранилось совсем немного тщательно отобранных книг, главным образом изящной словесности. Одно окно выходило в садик позади дома, а из другого, частично закрытого зеленой портьерой, отлично просматривалась мастерская художника. Здесь и поместился Лесли. Кровь с новой силой прилила к его бледному лицу при виде леди Эмили, грациозно раскинувшейся на софе и казавшейся еще прекраснее, чем во время состязаний. Бархатная ротонда, подбитая драгоценным мехом, пышными складками падала с ее плеч. Леди Эмили отложила в сторону шляпку с великолепным плюмажем из страусовых перьев. Волосы ее, поднятые сзади и скрепленные золотым гребнем, обрамляли лицо массой блестящих каштановых локонов. Она держала на коленях спаниеля с длинной шелковистой шерстью и тихонько поправляла ему ошейник, словно вовсе не слыша страстных излияний полковника, преклонившего колени рядом с нею. Лесли, однако, не заметил этого обстоятельства. Он видел только позы обоих участников сцены, и гневная морщина омрачила его высокое чело. Впрочем, беседа влюбленных (если она таковою являлась) вскоре была прервана появлением Делиля.

– Доброе утро! – поздоровался он, низко кланяясь.

– Доброе утро, – ответил полковник Перси. – А теперь, сэр, соберите все свое искусство и призовите на помощь вдохновение, ибо красота, кою вам предстоит запечатлеть, не земного, но небесного свойства!

– Надеюсь, вы не считаете, – отвечал художник, усаживаясь за мольберт и нанося новые штрихи на прелестный, хотя и незаконченный портрет, – что все мои старания до сих пор пропали совершенно втуне?

– Нет-нет, не совсем. Но, господин живописец, конечно, вы не настолько тщеславны, чтобы воображать, будто слабое подобие из льняного масла и различных минералов, как бы искусно оно ни было выполнено, может сравниться с ослепительной действительностью, которую видите вы сейчас пред собою?

– Вы имеете в виду себя, полковник, или меня? – спросила прекрасная натурщица лукаво.

– Разумеется, вас! Зачем вы спрашиваете?

– Потому что вы так часто украдкой бросаете взгляды в зеркало, что я уж подумала, не предназначен ли столь блестящий панегирик вашему отражению!

– Хм, я всего лишь любовался мордашкой смазливой обезьянки, которая таращится на вас через то окошко и которую, кстати, я уже видел раньше в вашем обществе, Делиль.

Леди Эмили взглянула, куда указывал полковник, но ничего не увидела. Она позировала еще около двух часов, а затем, устав от вынужденной неподвижности, приказала подавать карету и уехала в сопровождении своего неотлучного спутника, полковника Перси.