Текст книги "Навеки моя"
Автор книги: Шарлин Рэддон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Для Бартоломью ощущение мягкого и податливого тела Эри, прижатого к нему, было более прекрасным, чем вид моря, с которого ветер срывает барашки, и более опьяняющим, чем вино. Он ошибся много лет назад, когда решил, что ад и жизнь на земле – одно и то же; оказывается, существовал еще и рай.
Мысли Эри не были столь конкретными, но и она согласилась бы, что это был действительно рай.
На долгие-долгие мгновения им достаточно было простого объятия. Потом губы Бартоломью нашли ее губы, а руки начали медленное ласкающее движение по ее мягкому, теплому телу. Его пальцы прошлись по суживающейся линии ее спины до выпуклости округлых бедер, взобрались по позвоночнику и нежно помассировали ее стройные плечи и руки. Они исследовали ее налитые груди там, где ее тело прижималось к нему, и спустились ниже, к ямочкам над ее твердыми округлыми ягодицами.
Эри не чувствовала себя столь свободно, изучая его тело, но с каждой минутой ее осведомленность и осознание возрастали. Чувство жара, ощущение крепких узловатых мускулов, осознание силы, мощи и очевидной мужественности. Затем он перекатился на нее, и она оказалась распятой под всей этой мускулатурой, огнем и мощью. Ей пришло в голову, что она должна ощущать себя раздавленной. Вместо этого она чувствовала себя детенышем, укрывшимся под надежным материнским крылом. Она была в безопасности, в надежном укрытии, под заботливой опекой.
Бартоломью соскользнул набок и возобновил свои возбуждающие ласки. Эри отважно начала свои собственные исследования. Ей очень нравилось то, как темные полосы на его руках щекочут ее ладони, и она сгорала от желания выяснить, вызовут ли такие же ощущения волосы у пего на груди, но она удовлетворилась исступленным восторгом, охватывавшим ее, когда их жесткие кончики терлись о ее грудь. Его перекатывающиеся мощные мускулы под ее руками, когда он опускался вниз, – его губы следовали по пути, проложенному его руками, вызывали у нее головокружительные ощущения. Она растворилась в урагане чувственного удовольствия, который смел все лишнее и который сделал невозможным рациональное восприятие мира.
Руки и губы Бартоломью оказывались везде, обжигая ее нежными, ласкающими прикосновениями. Сердце ее подступило к горлу, и его ритм гулом отдавался у нее в ушах. Ее тело отступало и плыло под его касаниями, с готовностью отвечая на каждую его мольбу, высказанную шепотом или намеком. Чувства Эри поднимались все выше и выше, пока ей не стало казаться, что она просто-напросто растворится в таком удовольствии. Она противилась и в ту же секунду требовала большего, и кровь ее кипела так же горячо и яростно, как и его. Бартоломью не думал, что ему будет так трудно сдерживаться. Отдавать, ничего не беря взамен. Он дрожал от усилий сдержаться, от усилий овладеть собой. Ее пылкая и простодушная реакция оказалась более соблазнительной, чем самое эротическое поведение первоклассной куртизанки. Здесь, с Эри, главенствовала непосредственность. Разделенный экстаз, совместное блаженство. Ничего этого он не принимал как само собой разумеющееся. Хотя его тело яростно требовало высвобождения, он изо всех сил сопротивлялся, стараясь контролировать себя. Довольствие для него должно было заключаться в сознании того факта, что он дал ей все, что она могла вынести. Другой радости для него не будет. И он будет возносить ее все выше, все дальше, все ближе к краю, пока она не взмолится о пощаде.
Мысленно Эри уже молила об облегчении. Она просто не знала, как облечь свои желания в слова.
Каждая жилка в ее теле дрожала от напряжения – в висках, на губах, которые после его посасываний и покусываний, после его поцелуев казались разбитыми. У основания ее шеи. В грудях, которые он ласкал, целовал и сжимал до тех пор, пока они не начали содрогаться от наслаждения. Даже под коленями. И между ног. Особенно между ног, в этой темной, влажной, таинственной пещерке, к которой именно в этот момент подкрадывалась его удивительно умелая рука.
Пальцы, проникающие в ее сокровенный уголок, ищущие ее главный источник удовольствия, были горячими, но все-таки не такими горячими, как сама Эри. Коротко простонав, не отдавая себе отчета, что она делает, не обращая внимания ни на что, кроме желания, несущего ее к туманному, украшенному радугой горизонту, она выгнулась ему навстречу. Инстинктивно она раздвинула ноги, и когда он нашел ее, она сомкнулась вокруг него, как раковина моллюска, как будто боялась, что он украдет какую-то жемчужину, которую она могла бы предложить, и убежит, оставив ее в опустошающих муках.
Но Бартоломью не украл ничего, а отдал все. Как парус на корабле, он поднимал ее все выше и выше, пока наконец она не достигла верхушки самой высокой мачты.
Ее вскрики, восклицания удивления и экстаза, произнесенные хриплым, полузадушенным голосом, вызвали прилив крови у него в паху, горючей и тяжелой, пульсирующей в такт биению его сердца, и едва не вознесли его на вершину блаженства с ней вместе. Когда ее тело извивалось под ним, достигнув наивысшего удовольствия, он хрипло пробормотал что-то ободряющее и одобрительное.
Глаза ее широко распахнулись от изумления, сумеречно-темные от последнего исчезающего тумана страсти, которую он так безжалостно исторг из нее. Наблюдая за ней, Бартоломью улыбнулся непослушными губами, которые от попыток сдержаться сложились в такую гримасу, которая напутала бы ее, если бы она полностью не находилась под его чарами, будучи не в состоянии осознать то, что видела перед собой.
Он увидел, как ее глаза остекленели, как ресницы прикрыли глаза, и услышал ее вздох, выражающий пресыщение. Зарывшись лицом в ее волосы, он впитывал аромат ее страсти, острый, пикантный, возбуждающий, и мучительно застонал оттого, что ему пришлось отказаться от удовлетворения своего собственного яростного желания.
Эри еще долго плыла по бархатному морю, качаясь на волнах, как чайка, сытая и медлительная после празднества.
Ничто в ее жизни не могло подготовить ее к тому, что она испытала несколькими мгновениями ранее. Она чувствовала себя заблудившейся в мире фантазий и потрясений. В голове у нее лениво ворочались вопросы, но она не обращала на них внимания, поддавшись соблазну отдохнуть. Теснее прижавшись к Бартоломью, она заснула.
Когда Эри проснулась, рассвет робкими золотыми пальчиками, похожими на кристаллические иголки света, пробивался сквозь кружевные занавески. Подушка у нее под головой было твердой, как камень, но на удивление теплой. Ради эксперимента она высвободила руку из-под щеки и провела по необычной, мягкой поверхности. Камень, заключенный в бархат.
Затуманенными ото сна глазами она посмотрела на поросль темных волос на мягко вздымающейся равнине, которая пульсировала в такт ударам ее сердца. Она зарылась пальцами в эту поросль, и мягкие, как шелк, волосы приятно защекотали ее ладонь. В ней зашевелились воспоминания, но она не сделала попытки удержать их.
И тут она поняла, что все ее тело покоилось на том же самом обернутом в бархат камне, на котором лежала ее голова. И еще – она была совершенно обнаженной. Медленно она приподняла ногу, провела ею по теплому и твердому пьедесталу, на котором она возлежала. Когда ее стопа наткнулась на торчащий стержень, который был особенно горячим и жестким, она с удивлением почувствовала, что он шевелится под ней. Кто-то простонал, и она подняла голову.
В нескольких дюймах от нее лежал Бартоломью Нун и смотрел на нее; его глаза потемнели от не поддающихся расшифровке эмоций, а рот походил на щель на его покрытом щетиной лице.
– О! – глаза Эри широко раскрылись.
– Доброе утро, – сказал он, и уголок его рта приподнялся в улыбке.
Она сразу же поняла, что лежит в постели, распростершись на нем, и что его тело так же бесстыдно обнажено, как и ее. Воспоминания обрушились на нее, как приливная волна, и она покраснела с головы до ног. Когда же она попыталась высвободиться, он только крепче прижал ее к себе.
– Убегать уже слишком поздно, – поддразнил он ее. Она в упор посмотрела на него, заметив синие круги у него под глазами и неестественную натянутость кожи на лице. Совершенно очевидно, что пока она спала – в изнеможении от его невероятных ласк – он бодрствовал, прижимая ее к себе и… что «и»?
– Вы не спали, – сказала она. – Вы расстроены? Вы хотели бы, чтобы я оставалась на чердаке?
Темные глаза закрылись:
– Нет, я не пережил бы, если бы ты была не со мной, – слова были произнесены напряженным хриплым шепотом, свидетельствующим о его внутренней боли. – Я хотел бы встретить тебя на семь лет раньше.
– Но я тогда была совсем ребенком.
– Да, я знаю.
Его большая рука крепко прижала ее колено к его горячей плоти. Он крепко зажмурил глаза, выражение его лица было близко к исступленному восторгу, потом он передвинул ее ногу ниже. Когда его глаза открылись, в их черной глубине она увидела сожаление, желание и боль. Внезапно ей стало совершенно ясно, на чем покоилась ее нога. Она испуганно охнула и залилась краской.
– Ох! Я-я не хотела…– запинаясь от смущения, пробормотала она. – Я не поняла, что…
Бартоломью хрипло рассмеялся и на мгновение крепко прижал ее к себе:
– Я не возражаю, поверь мне.
В ее голубых глазах ясно читались тревога и забота:
– Но вы выглядите так, как будто вам больно.
– К чему-чему, а к боли я давно привык, – он посерьезнел, и в глазах у него снова появилось мученическое выражение.
– Почему? Откуда она берется?
Он удивленно взглянул на нее, потом улыбнулся и покачал головой:
– Я все время забываю о том, какая ты невинная.
– Уже не такая невинная, какой я была вчера.
Он улыбнулся, но в голосе его сквозило сожаление:
– Да, ты уже никогда не будешь такой невинной, как прежде.
– Я рада этому, – она застенчиво посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц, но в улыбке ее таилась капелька бесстыдства. – Мне понравилась прошлая ночь.
Бартоломью приподнял ее лицо и наклонился, чтобы поцеловать ее:
– Я тоже рад.
– Правда? Я имею в виду, вам на самом деле понравилась прошлая ночь?
– Да, нимфа, это понравилось мне больше, чем что-либо во всей моей жизни.
– Даже несмотря на то, что вы не внесли семя? Он снова коротко рассмеялся:
– Даже в этом случае.
Тишина простерлась между ними, как натянутая тетива, Эри лениво перебивала пальцами волосы у него на груди.
– В чем дело, маленькая нереида? Я слышу жужжание незаданных вопросов в твоей головке.
Она прочистила горло, но прошло еще несколько секунд, прежде чем она наконец заговорила:
– Я просто подумала…
– Подумала о чем?
– Чувствовали ли вы то же, что и я, прошлой ночью? Он погладил ее по щеке и внимательно всмотрелся в ее любопытные глаза:
– Целью вчерашней ночи было показать вам часть того, что происходит между мужчиной и женщиной в супружеской постели. Что я при этом чувствовал, значения не имеет.
– Но…
Он прервал ее, закрыв ей рот коротким поцелуем, раз и другой на мгновение коснувшись ее губ, а затем принялся за дело всерьез. Языком он обвел щедрые очертания ее рта, целуя ее в уголки губ и в родинку на верхней губе, пока она сама не подставила ему полураскрытые губы. Когда ее язычок высунулся, чтобы сразиться с его, его пронзило горячее, жгучее желание, которое исторгло стон у него из груди. Дыхание вырывалось у него неравномерными вздохами.
Эри придвинулась ближе, наслаждаясь ощущением близости его тела. Ее колено приподнялось выше. Только когда Бартоломью рукой остановил его движение, она поняла, куда метила – этот горячий, твердый, загадочный стержень, на который она натолкнулась раньше.
– Если ты хотите моей смерти, – прошептал он, прижавшись к ее губам, – милосерднее будет воспользоваться ножом.
– Я причинила вам сильную боль коленом?
– Нет. Просто прикосновения такого рода возбуждают волка, пожирающего мои внутренности из-за того, что он не может добраться до вас.
– Волка? – она недоуменно подняла брови. – Который хочет меня съесть? Я не понимаю, Бартоломью.
Она засмеялся:
– Конечно, ты не понимаешь. Не обращай внимания. Бартоломью попытался притянуть ее к себе, чтобы поцеловать еще раз, но она вырвалась.
– Не будьте так снисходительны, Бартоломью. Вы почему-то страдаете, и это связано со мной, с тем, что мы делали прошлой ночью, я должна знать почему.
Бартоломью тяжело вздохнул:
– Возникает определенное… неудобство, когда мужчина возбуждается, а затем не может освободиться. Не беспокойся об этом, нимфа. Я справлюсь.
– Что вы имеете в виду… освободиться?
– Это то, что случилось с тобой прошлой ночью, когда ты достигла вершины наслаждения. Когда оно стало настолько сильным, что начало граничить с болью, а затем прорвалось. Когда такой точки достигает мужчина, его семя изливается в тело женщины.
– О, теперь я понимаю. Вы не были внутри меня, так что вы не могли излить свое семя. Ваше тело – волк – воспламенилось, а теперь оно наказывает вас за то, что вы обманули его.
Смех Бартоломью был сухим и неискренним:
– Очень точное описание.
Эри оперлась на локоть. Глядя вниз на него, она провела ладонью по его заросшему щетиной лицу:
– Я не хочу, чтобы вы страдали из-за меня, Бартоломью. – Он нежно очертил пальцем контуры ее сочного рта:
– Это того стоило.
– Но разве нет способа…
Он быстро притянул ее голову к себе, чтобы поцеловать и оборвать ее речь:
– Мы уже обсуждали это, – прошептал он, целуя ее. – Я не возьму твою невинность и не испорчу тебя для замужества, Эри.
Ее губы сжались в тонкую линию, но она ничего не сказала. Секунду спустя она оторвалась от него, перекатилась на край кровати и встала. Он с неохотой отпустил ее, глядя, как она поднимается на ноги.
В свете раннего утра ее тело выглядело еще более красивым, чем в сумраке ночи. Спина ее была прямой, с грациозно изогнутым позвоночником. От плеч ее фигура сужалась к тоненькой талии, затем нежно переходила в женственную округлость бедер и твердые ягодицы. Она стала через голову надевать халат, мешая ему смотреть на нее. Но было уже поздно. Кровь закипела у него в жилах и особенно там, между бедер. Он стиснул зубы, чтобы сдержаться и не увлечь ее обратно в постель. Погрузиться в жар ее тела и познать экстатическое чувство овладения ею, опьяняющее торжество, которое, он знал, превосходит все, что ему приходилось испытывать в жизни. Пальцы рук впились в ладони, и все его тело напряглось, готовое к прыжку, как изголодавшийся волк, пожирающий его внутренности.
Загнать в клетку зверя своей собственной чувственности оказалось труднее, чем он ожидал. Бартоломью смотрел, как Эри выскальзывает из комнаты, и чувствовал внутри себя пустоту, которая даже была больше той бездонной выгребной ямы, в которой он жил всю свою жизнь.
Когда она ушла, он опустил лицо на скрещенные руки и попытался найти тихий островок успокоения в том хаосе, который царил у него в голове; найти оазис, в котором можно было укрыться, пока он вновь не возведет стены благословенного равнодушия, защищавшие его и державшие волка в состоянии безвредного оцепенения, пока не пришла Эрия Скотт и не освободила его.
Эри отворила дверь домика и вышла в мир голубых небес и пушистых белых облаков. На востоке сияло солнце, круглое и блестящее, как золотая монета. Чирикающие воробьи прыгали по прихваченной морозцем траве в поисках зерен, и легкий ветерок донес до нее веселую песню щегла.
– Бартоломью! – внезапно крикнула она. – Бартоломью, быстрее, посмотрите!
Его мгновенно обуял страх, вызвав прилив адреналина в крови. Он соскочил с кровати, схватил брюки и подбежал к двери, босиком и без рубашки.
Эри стояла на крыльце и радостно смотрела на него сияющими глазами.
– Посмотрите, как красиво! – она подставила лицо солнцу, закрыв глаза, раздувая ноздри и вдыхая свежий бодрящий воздух. – Мне кажется, что я чувствую запах моря.
Бартоломью улыбнулся, не в силах противостоять ее заразительной радости – она не обращала внимания на то, что солнце едва грело, а земля no-прежнему была покрыта замерзшей грязью, и ей еще предстояло осознать последствия такой перемены погоды. Он знал, что какая-то часть его умерла.
«Но у себя за спиной я всегда слышу грохот крылатой колесницы Времени».
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Бартоломью свернул повозку с дороги на луг с густой травой и остановил лошадей. Он не пытался слезть на землю, просто сидел и смотрел на вожжи, как будто не узнавая узкие полоски сыромятной кожи в своих руках или не зная, что с ними делать.
Эри коснулась его руки:
– Бартоломью, с вами все в порядке? Почему мы остановились?
Он переложил вожжи в одну руку, а другой обнял ее. С тех самых пор, как они перед рассветом покинули дом Джона Апхема, они пользовались любым удобным случаем, чтобы прикоснуться друг к другу.
Два дня назад установилась солнечная погода, и Бартоломью проводил целые дни у переправы, помогая строить мост. Когда он возвратился в первую ночь, то привел с собой трех молодых людей, которые остановились в гостинице Саммит Хаус, и так битком набитой пассажирами дилижансов и другими путешественниками, с нетерпением ожидавшими того момента, когда мост будет готов. Поскольку старший из мужчин был двоюродным братом старого друга Бартоломью из Тилламука, он почувствовал себя обязанным предложить им кров, несмотря на то, что ему не хотелось жертвовать возможностью оставаться наедине с Эри.
Вчера Бартоломью возвратился домой в одиночестве; мост был восстановлен, и трое молодых людей отправились в Тилламук. Оставшись снова вдвоем, Эри и Бартоломью почувствовали возникшую между ними неловкость, которую только усугубляло чувство вины за случившееся между ними, но они разрывались от желания проделать это снова. Ужин в тот вечер прошел в молчании; в воздухе висела напряженность.
Бартоломью домывал последние тарелки и пытался убедить себя, что он предпочел бы спать сегодня в одиночестве, когда во двор въехала повозка. Дверь распахнулась, и Джон Апхем ворвался внутрь, неся на руках сына, нога которого была упакована в гипс.
– Я знал, что найду тебя здесь, Барт. Чертовски рад тебя видеть, – сказал Джои, опуская мальчика на пол.
Оливия тепло улыбнулась:
– Мы сказали Хестер, что ты будешь здесь, в тепле и безопасности, но она напридумывала всяких ужасов.
Затем взор старшего Апхема остановился на Эри, и та виновато покраснела. Все изменилось. Теперь больше нельзя было игнорировать семейное положение Бартоломью, и между ним и Эри словно выросла невидимая стена.
И сейчас, сидя в повозке возле дороги, Эри была благодарна за то время, которое ей осталось провести наедине с Бартоломью. На каждом изгибе дороги она цепенела от страха, что вот за поворотом откроется Тилламук и появится Хестер, подстерегающая их, как сидящий над падалью стервятник.
Как будто прочитав ее мысли, Бартоломью нежно погладил ее пальцы:
– Эти последние два дня были трудными.
– Для меня тоже, – она склонила голову ему на плечо. Бартоломью провел детство в Тилламуке – это была его родина, именно так он ощущал этот городишко. Впервые в жизни эта мысль наполнила его горечью. Он забыл давние дни, полные проделок и шалостей вместе с братьями и сестрой. Купание в реке, ловля крабов в заливе. Каждая бродячая кошка и собака в округе – и даже те, кто не считался бродячим животным, – гуси, утки, домашние индюки, даже осел – все тащились вслед за ним, как будто у него в кармане было полно костей и сушеных фруктов. А ведь так все и было.
Сначала женился и уехал Джон, потом за ним последовали Мэри и Кельвин, оставив пятнадцатилетнего Бартоломью выполнять обязанности, которые они когда-то делили между собой. Он никогда не винил их за это. Они не могли знать, что Марта Hyн в тот же самый год станет жертвой нескольких инсультов подряд. Для Бартоломью счастье ушло вместе со смертью его матери. Больше не было материнских объятий. Больше не было яблочных пирогов, приготовленных специально для него. Больше не было смеха. Больше не было любви.
После того как отца разбил паралич, на плечи Бартоломью легла ответственность за молочную ферму, и, став взрослым, Бартоломью не стремился оживить и разнообразить свою жизнь. В его жизни были только чувственное покачивание бедер женщины на несколько лет старше его, мягкость прижимающейся к его плечу груди, когда она тянулась поставить на стол большое плоское блюдо с мясом, женский взгляд, который слишком надолго задерживался на его жарких губах. Хестер.
И теперь, сидя в повозке рядом с дорогой, Бартоломью чувствовал, как хватка, которой жена держала его, усиливается, досуха выпивая его душу, снова раздевая его донага. Долг. Честь. Ответственность.
Безбрачие.
Его охватила паника, желание бежать куда глаза глядят. Взять с собой Эри и исчезнуть. Борись за свою свободу, – стучало у него в ушах. Как бы он хотел поступить так!
Не глядя на Эри, Бартоломью кивком указал на поворот дороги:
– На равнине за этим поворотом лежит Тилламук. Через полчаса мы будем в доме его преподобия Кетчема.
Эри крепче уцепилась за его руку:
– Бартоломью, мне вдруг стало страшно.
Он взглянул на нее, его губы искривила задумчивая улыбка:
– Вам? Моей безумно пылкой и порывистой нимфе? – он провел пальцем по изгибу ее губ, задержавшись на мгновение на крошечной родинке, которая, казалось, молила о поцелуе. – Не могу себе представить, чтобы вы чего-нибудь боялись.
Эри хотела сказать ему, что не будет бояться, если только он все время будет рядом, но это причинило бы ему еще большую боль. Вместо ответа она поцеловала его палец.
– Эри, моя милая Эри! – он принял ее в свои объятия, и она прильнула к нему с отчаянием, которое сказало ему все, что ему хотелось знать о ее чувствах. Спустя некоторое время он отодвинулся. Ее глаза были полны слез. Бартоломью приподнял рукой ее подбородок и нежно поцеловал ее, затем отстранил от себя, подобрал вожжи и щелкнул ими по бокам лошадей.
Когда повозка рывком тронулась с места, Эри устремила взор вперед; она сидела прямо, словно проглотила аршин, вцепившись обеими руками в сиденье повозки. Впереди лежало ее будущее, и хотя какая-то часть ее трепетала при мысли о том, что оно может принести, свойственный молодости оптимизм и быстрый, любопытный ум внушали ей надежду.
– Эта девчонка просто шлюха.
Хестер Нун отломила сухую веточку с куста рододендрона и со злостью переломила ее своими тонкими пальцами.
Бартоломью сунул руки в карманы брюк, чтобы не ударить жену:
– Хестер, я не разрешаю тебе отзываться подобным образом о мисс Скотт. Она невеста твоего племянника. Как ты думаешь, что он почувствует, если узнает, как ты называешь его невесту?
– Она не будет его невестой. Если только мое слово еще что-нибудь значит.
Бартоломью закрыл глаза. Когда-то ему нравилось протяжное южное произношение Хестер, но с тех пор как они поженились, она пускала его в ход только на людях. Наедине с ним ее голос повышался до пронзительного визга, который он возненавидел. В затылке у него пульсировала боль. Эта женщина не успокоится, пока не поссорит Эри и Причарда. Парень отнюдь не обладает сильной волей. Он не вечнозеленый кустарник семейства вересковых с большими колоколообразными цветками, только позволяет своей тетке помыкать им, он при этом готов целовать ей ноги. Бартоломью фыркнул от отвращения и отошел на несколько шагов в сторону. Нервы его были натянуты сильнее, чем корсет Хестер, и он чувствовал сильнейшую потребность дать выход своим чувствам, лучше всего кого-нибудь избить.
Он поднял голову, заметив яркое желтое пятно. Эри стояла у застекленных створчатых дверей библиотеки – она вышла на свет, чтобы полистать одну из книг священника. Ярый коллекционер морских раковин, Кетчем недавно опубликовал свой труд, озаглавленный «Аналитический подход к сбору и идентификации орегонских морских раковин». Явно очарованная, Эри проводила много времени за внимательным изучением великолепной библиотеки его преподобия, состоящей из книг о дикой природе Орегона.
Бартоломью не винил ее. Будь он на ее месте, он бы тоже с головой зарылся в книги. Да он занялся бы всем чем угодно, только бы не слушать, как Хестер проклинает его за то, в чем он не был виноват. Повернувшись, он пошел обратно к жене. Солнце зашло, и быстро темнело. Он устал и страшно хотел лечь в постель. Это было единственное место, где он мог быть уверен, что Хестер оставит его в покое:
– Хестер, Причард решил жениться на мисс Скотт. Это нас не касается, и я не позволю тебе вмешиваться.
– Меня это как раз касается. Мой брат вверил его мне, когда отправил его из Миссури сюда жить со мной. И я не собираюсь подводить Отиса.
Бартоломью подошел ближе и вперил в нее взор, способный валить деревья:
– Ты прекрасно знаешь, что у Отиса не было выбора. Причард приехал сюда, не сообщив ничего своим родителям, не говоря уже о том, чтобы получить их разрешение.
– Но Отис позволил ему остаться, что доказывает, что…
– Это доказывает только то, что твой брат оказался достаточно умен, чтобы сообразить, что его оставили в дураках. Какой прок был бы Отису от того, что он приказал бы Причарду вернуться? Святые угодники, женщина, парень уже взрослый! Он может ехать, куда ему заблагорассудится.
– Ему нужна была женщина, которая заменила бы ему мать, ведь Эфрония умерла, когда он был совсем еще юным, вот он и решил приехать ко мне.
– Ну и дурак! – Бартоломью направился к дому – ему надоело спорить с Хестер, Внутри была девушка, полная солнца, как платье, которое она носила, и он собирался вобрать в себя столько ее очарования и ума, сколько можно, даже если между ними будет молчаливое пространство комнаты.
Хестер думала по-другому. Она схватила его за руку:
– Что ты имеешь в виду? Я всегда хотела мальчугану только добра, и он меня любит.
Бартоломью резко повернулся к ней. Его темные глаза сверкнули, как вулканическое стекло, высекающее искры при ударе о камень.
– Он боится тебя, Хестер. Ни больше, ни меньше. Если ты помешаешь его женитьбе, я прослежу за тем, чтобы его преподобие и все твои друзья здесь узнали самые красочные подробности из твоего прошлого.
– Нет! – под его холодным неумолимым взглядом она попятилась, но уперлась спиной в куст рододендрона – дальше отступать было некуда. Бартоломью по-прежнему наступал на нее, его широкие плечи загораживали последний свет заходящего солнца.
– Тебе кажется, что ты можешь страхом привязать нас всех к себе, Хестер, но не обманывай себя, страх – это не любовь.
Хестер презрительно рассмеялась.
– Насчет тебя, Бартоломью, я никогда и не обманывалась. В тебе нет никакой любви, раз ты можешь угрожать мне подобным образом.
Он навис над женой, вынуждая ее отступить еще дальше в кусты, пока ее лицо не очутилось в обрамлении толстых, жестких листьев, запах которых ударил ему в нос.
– Для тебя у меня нет любви. Но это не остановило тебя семь лет назад, когда ты запустила в меня свои когти, правда?
Только причиной того, что я тогда поступил так, была честь, а не страх. Может быть, тебе стоит запомнить это; страх – значительно более сильный стимул, чем чувство долга.
Глаза у нее стали огромными, приобрели зеленый оттенок, как у листьев рододендрона, и расширились от страха. Впрочем, он знал, она никогда не признается в том, что напугана до смерти.
Хестер увидела, как под рубашкой Бартоломью напряглись бицепсы – он сжал кулаки. Он мог переломить ее пополам, и, Бог свидетель, она на это напрашивалась. И все-таки она не могла удержаться, чтобы не позлить его еще чуточку.
– А как насчет похоти, Бартоломью? Как далеко ты позволишь своей похоти завести тебя? В постель этой шлюхи? Разве ты не взял то, что она, без сомнения, предлагала тебе, наставив рога моему бедному глупому Причарду еще до того, как он лег с ней в постель сам?
Бартоломью нанес удар раньше, чем осознал свое желание сделать это. Его рука взлетела к щеке и упала, когда она выпрямилась перед ним. Красный отпечаток ладони у нее на щеке вызвал в нем еще более сильное чувство стыда, чем то, что он чувствовал за жаркую ночь, проведенную в постели с Эри. Их взгляды встретились, и на какое-то безумное мгновение ему показалось, что он увидел в глазах Хестер вспышку страсти.
– Отлично, – Хестер легонько отодвинула листья от кружевных оборок, которые украшали ее рукава – она всегда одевалась, как капризная маленькая девочка. – Теперь мы знаем, что ты запросто можешь ударить беззащитную женщину, не так ли?
Извинение уже готово было сорваться у него с языка, но прежде, чем он успел вымолвить хоть слово, она добавила:
– Первый раз вижу, что ты ведешь себя как мужчина. Давно пора, по-моему.
Ошеломленный и растерянный Бартоломью смотрел, как Хестер обходит сад Анны Кетчем и входит в дом через кухню. Затем какое-то движение привлекло его взор к застекленным створчатым дверям библиотеки – там мелькнули желтые юбки. Эри видела все.
Чувствуя себя униженным, Бартоломью поспешил к дверям библиотеки, но комната, в которую он вошел, оказалась пустой. Перепрыгивая через две ступеньки, он помчался по задней лестнице вверх и успел услышать, как щелкнул замок комнаты Эри. Посмотрев по сторонам и убедившись, что никого поблизости нет, он постучал и позвал ее. Никакого ответа. Он повернул ручку, убедился, что дверь не заперта, и быстро вошел внутрь. Эри сидела в уголке у эркера[8]8
Полукруглый или граненый выступ в стене, обычно остекленный.
[Закрыть], выходящего на задний двор. Она обхватила колени руками, поджав ноги под себя, так что они не были видны из-под юбок.
– Бартоломью, вам не следует здесь находиться, – она вскочила на ноги и поспешила к нему.
Он взял ее руки в свои и прижал их к груди.
– Ты все видела, не так ли?
– Да.
Она не отвела глаза, и он не увидел в них ни отвращения, ни неодобрения. Он отпустил ее руки, крепко обнял и прижал к себе.
– Милая моя Эри, ты – настоящее сокровище.
Это был крик отчаяния. В ее объятиях он чувствовал себя так спокойно и счастливо! Как он мог бросить ее? Как он мог вернуться к Хестер? День за днем жить и мириться с ее холодным презрением, ее издевкой, ее нытьем и жалобами.
Эри принадлежит ему. Как он может отступить и отдать ее Причарду? Его пронзила такая острая боль, что он подумал, что умирает, и умереть было бы для него наилучшим выходом из сложившейся ситуации.
Бартоломью постарался отогнать мучившие его мысли. Эри никогда не будет принадлежать ему, и лучше свыкнуться с этой мыслью.
Отстранив Эри от себя, он пристально поглядел ей в глаза. Его голос был полон сурового презрения к самому себе:
– Поверишь ли ты мне, если я скажу, что до сегодняшнего дня никогда не поднимал руку на женщину? Я раньше никогда не терял самообладания с Хестер, но…
Эри прижала пальцы к его губам, заставив его умолкнуть.
– Я знаю. Это из-за меня, правда?
Он уже открыл рот, чтобы солгать, но понял, что не сможет этого сделать.
