Текст книги "Фея Хлебных Крошек"

Автор книги: Шарль Нодье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава одиннадцатая,
повествующая о невероятной буре, о том, как Мишель повстречал Фею Хлебных Крошек в открытом море, и что из этого вышло

В путешествии со мной приключились самые необыкновенные происшествия из всех, какие когда-либо случались на море. Мы подняли паруса в прекрасную безветренную погоду и понеслись вперед с такой невероятной скоростью, что за час проходили столько миль, сколько обычный парусник проходит за день. На следующий день погода испортилась, небо заволокло так плотно, что мы не смогли определить высоту солнца. Вскоре стрелка компаса стала вращаться вокруг своей оси с такой быстротой, что вовсе пропала из глаз, словно спица колесницы, уносимой испуганными конями. Все румбы [91]91
  Румбы –в морской навигации мера окружности горизонта, разделенного на 32 румба.


[Закрыть]компаса слились воедино, будто весь мир обратился в один огромный смерч, и корабль с убранными парусами страшно скрипел, крутясь на волнах океана, как гигантский волчок. Ужасные птицы ударялись о наши леера, [92]92
  Леера– туго натянутые веревки или стальные тросы, применяющиеся на кораблях для крепления косых парусов и для того, чтобы люди не падали за борт.


[Закрыть]чудовищные рыбы выпрыгивали из воды и падали на верхнюю палубу, а огоньки святого Эльма [93]93
  Огоньки святого Эльма –электрическое свечение, появляющееся в бурю на верхушках мачт.


[Закрыть]вспыхивали на верхушках наших мачт и снастей с такой силой, что казалось, мы присутствуем при извержении огромного вулкана. Удивительнее же всего было то, что, когда корабль пошел ко Дну, капитан продолжал безмятежно курить трубку, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг, а экипаж спокойно спал.

На мгновение я с головой погрузился в воду, а когда вынырнул на поверхность, увидел лишь небо, еще более чистое, чем при нашем отплытии, и берег, такой близкий, что до него, пожалуй, можно было добраться вплавь. Я был уже почти у цели, как вдруг заметил неподалеку некий предмет вроде мешка, который волны швыряли туда-сюда, так что он постепенно удалялся в открытое море. Считай я этот предмет просто одним из бесполезных обломков нашего корабля, я не стал бы тратить последние силы на охоту за ним, однако мне показалось, что он движется не только по воле волн, но и сам по себе и движения его обличают в нем живое существо, наделенное способностью сопротивляться стихии. Я утвердился в этой мысли в то самое мгновение, когда наконец схватил сей загадочный предмет, ибо он самым причудливым образом подпрыгивал на волнах, и я поспешил поднырнуть под него, а затем, сильно сжав его одной рукой, стал грести другой, чтобы добраться до берега, оказавшегося, к счастью, самым доступным и покойным в мире. Волны вынесли меня туда и уложили так удобно, как в лучшей из постелей, где я мог бы отдыхать от всех выпавших на мою долю испытаний, если бы не поспешил прежде всего возблагодарить небеса за мое спасение, а затем позаботиться о бедном создании, которое я, с соизволения Господня, спас: ведь оно, возможно, нуждалось в неотложной помощи. Судите же о моем изумлении, сударь, когда, осторожно открыв мешок, я увидел Фею Хлебных Крошек: не обращая на меня никакого внимания, она ступила на берег, обсушилась на солнце, сделав два-три пируэта, а затем уселась рядом со мной на песок, куда я рухнул, изнемогая от смеха, – такая же, как всегда, только еще белее, опрятнее и кокетливее, чем обычно.

– О Фея Хлебных Крошек! – сказал я ей. – Благодарение небесам, волею которых я оказываюсь около вас всякий раз, когда вам грозят морские опасности и вы нуждаетесь в моей помощи! Нынче вы снова были на волосок от гибели; но отчего же вы на целых два года отсрочили свою поездку в Гринок?

– Так, – отвечала она, – рассуждают лишь те, кто не любит. Неужели ты думаешь, что легко расстаться с обожаемым существом, если ты связала с ним свою жизнь и видишь в нем источник своего счастья? Вдобавок я ведь не знала, сможешь ли ты заработать те деньги, которые я тебе столь легкомысленно посулила, и не придется ли тебе неоднократно испытывать нужду в золоте, которым ты так великодушно ссудил меня? Поэтому я следовала за тобой, не показываясь тебе на глаза, и жила в тех городах, где жил ты, готовая помочь тебе при первой же необходимости, ибо той милостыни, которую мне подавали, с лихвой хватало для моего пропитания. Наконец, удостоверившись, что ты накопил солидные сбережения, и зная, что в Гринок, где ты, согласно твоему обещанию, должен жениться на мне ровно через год, в такой же день, как вчерашний, тебе обеспечена бесплатная дорога, я, тронутая твоей памятью обо мне и твоей верностью, решилась отправиться в путь на том же корабле, что и ты; однако, чтобы не докучать тебе своими домогательствами, я устроилась на нижней палубе и спряталась в мешок, который ты, по счастливому наитию, выловил из волн, дабы я еще раз была обязана тебе жизнью.

– Позвольте, Фея Хлебных Крошек; в том, что вы сказали, есть нечто, смущающее меня и делающее слишком большую честь моей жениховской точности, чтобы я мог принять ваши похвалы безо всяких оговорок. Я вовсе не знал, что этот корабль плывет в Гринок, и, более того, был уверен, что пункт его назначения неизвестен экипажу.

– Это вполне возможно, – отвечала Фея Хлебных Крошек, – я не поручусь, что сердечное чувство не внесло небольшую путаницу в расчеты моей любви. Пройдет немного времени, дорогой мой Мишель, и ты на собственном опыте узнаешь, что такое милые хитрости, внушенные любовью!

– Я верю вам, Фея Хлебных Крошек, но теперь до этого еще не дошло, ибо мне только двадцать лет, а вы за оставшийся год можете изменить свое намерение, что же до меня, уверяю вас, что нынче, на этом неведомом берегу, сердце мое, благодарение Богу, открыто любовным чувствованиям не больше, чем два года назад в окрестностях горы Сен-Мишель, где вы едва не утонули в песке и где вы так славно танцевали! Но, Фея Хлебных Крошек, вы ведь знаете все на свете, скажите же мне, не знаете ли вы, на какой берег мы высадились, избегнув стольких опасностей?

– Если я правильно сориентировалась, а ты и представить себе не можешь, до чего трудно это сделать в мешке, мы должны находиться на самой восточной оконечности Британских островов, совсем неподалеку от одного богатого и населенного города, где ты не замедлишь отыскать работу и возместишь ущерб, нанесенный твоему багажу и кошельку. Что же до меня, я, к несчастью, заранее заплатила за дорогу в Гринок, а поскольку теперь меня, судя по всему, отделяет от тамошнего моего маленького домика более полутора сотен лье, мне придется навеки проститься с надеждой возвратиться туда!

Эта ужасная перспектива так сильно опечалила Фею Хлебных Крошек, что ей пришлось, дабы подавить тяжкий вздох, прикусить нижнюю губу двумя длинными зубами, а также всеми хорошенькими зубками, располагавшимися между ними.

– Все складывается куда лучше, чем вы можете вообразить, – весело сказал я Фее Хлебных Крошек. – Багаж мой, впрочем мало что стоящий, заключается в кое-каком белье и лежит вот в этом заплечном мешке, а деньги, о которых вы мне очень кстати напомнили, зашиты в моем поясе.

С этими словами я размотал пояс, и мой кошелек с двадцатью луидорами упал на песок.

– Возьмите же их, не раздумывая, – продолжал я, – и отправляйтесь, не терпя лишений, на самом надежном корабле, в ваш маленький гринокский домик, дабы та незначительная услуга, которую я дважды пытался вам оказать, принесла наконец свой плод. Раз поблизости есть большой город, значит, я без труда заработаю там столько денег, сколько нужно, чтобы не умереть с голоду, а за такую цену, надеюсь, любой британский плотник будет счастлив меня нанять, что же до этих луидоров, которые в моих руках послужили бы лишь для того, чтобы потешить меня в дни прискорбной праздности, они сделались бы мне отвратительны, заставь вы меня уподобиться презренному скряге и хранить их, в то время как в них нуждается наставница, чьи советы принесли мне столько пользы. Возьмите же их, возьмите, повторяю вам, и не думайте ни о чем другом, кроме необходимости исполнить волю жениха, который через год станет вашим супругом. Лишь эта покорность, – добавил я с шутовской важностью, – лишь она одна сможет доказать мне, Фея Хлебных Крошек, что вы верны своей клятве и в самом деле будете мне женой почтительной и послушной.

– Позволь же, по крайней мере, – сказала Фея Хлебных Крошек, которая, пока я говорил, успела вскочить и поднять с песка мой кошелек, а теперь по обыкновению припрыгивала, опираясь на свой костыль, – позволь мне перед этой жестокой последней разлукой вручить тебе залог моей нежности: вид его будет успокаивать твое любовное нетерпение. Это мой портрет, – продолжала она, снимая с груди медальон на цепочке. – Но только ни в коем случае не показывай его ни одному мужчине; ведь я знаю губительное действие, какое он оказывает на сердца; он приводит в смятение самых рассудительных людей; это безумие, возлюбленный мой, безопасно лишь для тебя одного, ибо в скором будущем наша свадьба излечит тебя.

Признаюсь, что счастливая уверенность, с которой Фея Хлебных Крошек несла весь этот вздор, привела меня, как обычно, в столь веселое расположение духа, что я не смог сдержать смеха, она же разделила мою веселость, полагая, вероятно, что выказывать столь бурную радость меня заставляет восхитительная перспектива нашего грядущего соединения.

– Взгляни, взгляни на этот портрет, – сказала Фея Хлебных Крошек, показывая мне пружинку, открывающую медальон, – взгляни, прошу тебя, и не огорчайся тому, что сходство с оригиналом неполное. Оно было разительным в ту пору, когда непревзойденный мастер написал портрет, но время, возможно, сообщило моим чертам выражение более серьезное, а также, если я не ошибаюсь, некую величавость, идущую прекрасному лицу не меньше, чем девичья кокетливая грация. Однако я не буду возражать, если ты увидишь меня такой, какой я была тогда, и сообщишь мне свое мнение.

Я молчал… или, вернее, издавал время от времени бессвязные восклицания, подобные лепету, который срывается с уст спящего человека при виде призрака…

– О чудо из чудес! – вскричал я наконец, не в силах оторваться от этого изображения, навеки пленившего мою душу, – Господь, сотворивший вас по своему слову, о восхитительнейший из всех ангелов, сделал больше, чем когда сотворил из хаоса весь остальной мир! О дивная прелесть и краса, несравненная Билкис, где вы?

– Она перед тобой, – отвечала Фея Хлебных Крошек, – разве ты не узнаешь ее?…

Я на мгновение отвел глаза от чудесного портрета, чтобы удостовериться, не свершилось ли в самом деле это чудо, но увидел всего лишь Фею Хлебных Крошек, которая так искренне принимала мое восхищение на свой счет, что, не в силах долее противиться своим танцевальным склонностям, принялась подпрыгивать на одном месте с невероятной резвостью, словно мячик, отскакивающий от ракетки, причем каждый следующий прыжок возносил ее выше, чем предыдущий, так что в конце концов я стал опасаться, как бы она не улетела от меня навсегда.

– Ради всего святого, Фея Хлебных Крошек, – сказал я, решительно положив ей руки на плечи, дабы удержать ее на земле, – перестаньте выделывать подобные штуки, если не хотите покалечиться и лишить себя возможности прийти на свидание в день нашей свадьбы!

– О! я приду на свидание, приду, приду, – воскликнула Фея Хлебных Крошек, погрозив мне костылем. – Увидишь, как я туда приду!..

Однако я ее уже не слышал, я ее уже не видел. Я не видел ничего, кроме портрета женщины, которая впервые пробудила в моей душе неведомое прежде чувство. Не знаю, как это вышло, но я ощущал, что моя собственная жизнь уже не так дорога мне, ибо появилось нечто другое, куда более драгоценное для меня!.. То не была женщина, какой я воспринимал ее прежде, то не было и божество, каким я его себе прежде воображал. То было божество, соблаговолившее принять форму, более внятную моим несовершенным чувствам, и явившееся мне в облике, который смутил меня, но не сразил наповал. То была женщина, сиявшая неизъяснимой красой, женщина, один вид которой преисполнял мое сердце блаженством более полным и совершенным, чем можно вообразить в самых невероятных мечтах. И я предавался созерцанию ее образа также исступленно, как богомолец, узревший царство небесное.

Внезапно тень от моей руки упала на медальон, и тут я увидел, что окаймляющие его камешки испускают свет и эти огоньки дрожат, словно фосфоресцирующие голубоватые кольца светлячка. Это напомнило мне карбункулы, о которых так много рассказывали древние авторы [94]94
  В статье «О фантастическом в литературе» (1831) Нодье упоминает «пламя карбункулов», горевшее на головах страшных змеев и драконов, когда они летели по небу.


[Закрыть]и путешественники разных веков, и я догадался, что медальон, сделанный вдобавок из чистого золота, стоит, должно быть, очень больших денег. Мысль эта отвлекла меня от страстных грез и напомнила о Фее Хлебных Крошек, хотя взор мой оставался прикованным к восхитительному образу Билкис.

– Клянусь честью христианина, Фея Хлебных Крошек, вас не назовешь большой удачницей, если вы, женщина умная, образованная, осторожная и приобретшая, хотя бы благодаря долголетию, немалую опытность, испокон веков живете в нищете, владея при этом медальоном, который не смог бы купить даже королевский ювелир, но который, однако, ювелир этот охотно взял бы у вас в залог, а вам стал бы выплачивать ежегодно круглую сумму, позволяющую нанять дом в городе, дом в деревне и карету с четверкой лошадей и восемью лакеями в ливреях с галунами. Поспешите же забрать у меня назад – нет, не этот портрет, что для меня дороже жизни, но сам медальон, который стоит больше, чем ваш дом в Гриноке, арсенал и весь город вместе взятые!

Поскольку Фея Хлебных Крошек ничего не ответила на мою речь, я поискал ее глазами и обнаружил более чем в двухстах футах от меня – то ли оттого, что я так надолго углубился в размышления, то ли оттого, что Фея Хлебных Крошек развивала, когда спешила, такую большую скорость. Я тотчас бросился за ней вдогонку, во весь голос выкрикивая ее имя, однако она уже исчезла. Потребность как можно скорее возвратить владелице сокровище, цена которого оставалась ей неведома, была во мне так сильна, что я летел, словно на крыльях, и был уверен, что вот-вот нагоню Фею Хлебных Крошек, однако, добежав до того места, где берег заворачивал и откуда открывался прекрасный вид, я заметил ее на вершине холма, закрывающего собою горизонт: она подпрыгивала там, держа костыль в одной руке, вытянув другую в сторону для равновесия, и в своей развевающейся на ветру юбке была очень похожа на хорошенькую Красотку Притти, предмет незаконной страсти Мастера Панка, которую вы наверняка видели в театре марионеток. Я не стал окликать ее, но рванулся вперед так стремительно, что за мною с трудом угнались бы наши превосходные нормандские скакуны, и уже предвкушал, как, подобно бомбе, настигну бегунью на спуске с холма, когда внезапно взору моему открылась прямая дорога длиною примерно в одно лье, а на горизонте, там, где, в угоду перспективе и вопреки геометрии, две параллельные линии пересекаются, дорогу эту венчала маленькая беленькая фигурка, такая юркая, легкая и ловкая, что от нее невозможно было отвести глаз, и походившая как две капли воды на Фею Хлебных Крошек, увиденную в перевернутый театральный бинокль.

Я понял, что, если мы и дальше будем двигаться с подобной скоростью, я еще не успею обежать земной шар кругом, как Фея Хлебных Крошек окажется позади меня, и в изнеможении опустился на землю, утешаясь мыслью о том, что столь редкостная драгоценность, так долго подвергавшаяся множеству опасностей, попала, по крайней мере, в надежные руки.

Мне не составит труда, решил я, переслать этот медальон бедной старушке в Гринок с верной оказией и объяснить ей в письме, какую огромную ценность он собою представляет, ибо, хотя она, кажется, знает все на свете, этот факт, судя по всему, от нее ускользнул. Что же до подаренного ею портрета, я, если она позволит, оставлю его у себя!..

– Если придется с ним расстаться, – прибавил я, не в силах отвести глаз от изображения, и губы мои задрожали, а сердце сжалось, – если придется с ним расстаться, я умру!..

Я продолжал любоваться портретом Билкис по дороге в город, о котором говорила Фея Хлебных Крошек, и, поскольку она сообщила мне, что мы находимся на Британских островах, я положил осведомиться по-английски у первого же, кто встретится мне на дороге, о названии близлежащего города. Первой мне встретилась хорошенькая девушка, по случаю холодной погоды закутанная с головы до ног в клетчатый плед; она возвращалась домой, топоча белыми, как слоновая кость, ножками, словно птица, расхаживающая по берегу моря.

– Ей-богу, красавчик плотник, – сказала она, легонько хлопнув меня по руке краем своего пледа, как будто хотела наказать меня за неостроумную шутку, – то ли мистрис Спикер не подлила вам нынче воды в вино, то ли честный Файнвуд, ваш хозяин, переусердствовал, угощая вас элем, раз вы забыли, как зовут малышку Фолли Герлфри. [95]95
  Персонажи «шотландской» части «Феи Хлебных Крошек» носят говорящие имена; мистрис Спикер– болтунья; Файнвуд– хорошее дерево; Фолли Герлфри– легкомысленная ветреница.


[Закрыть]

– Я спрашивал вас о другом, Фолли, – отвечал я, посмеявшись над этим недоразумением, – сам не знаю как, но я забыл название города, куда мы с вами теперь входим, хотя я не пил сегодня ни вина мистрис Спикер, ни эля честного Файнвуда, вообще ничего, кроме грязной и соленой воды, которая, должно быть, отшибла мне память…

– Вы забыли название Гринока! – воскликнула Фолли, уставившись на меня круглыми черными глазами. – Вы, верно, сошли с ума, друг мой!

– Вы сказали «Гринок»!.. Так, значит, это Гринок!..

Я подозревал, что в погоне за Феей Хлебных Крошек проделал немалый путь, но сто пятьдесят лье – это, пожалуй, было чересчур.

Глава двенадцатая,
в которой впервые описывается, как проходит брачная церемония у собак

Поскольку, когда я вошел в Гринок, солнце уже садилось, я не счел приличным тотчас отправиться к мастеру Файнвуду, о котором говорила мне Фолли, и решил провести ночь на первом же постоялом дворе, какой попадется на моем пути, ибо у меня оставалось еще несколько монет сверх двадцати луидоров, составлявших мои сбережения и отданных Фее Хлебных Крошек. Оказалось, что постоялый двор, где я очутился, принадлежит той самой мистрис Спикер, чье имя я только что узнал: обманутая, подобно Фолли, моим удивительным сходством с каким-то другим лицом, она встретила меня громкими, красноречивыми и пространными заверениями в своем дружеском расположении.

– Однако, дитя мое, – сказала она, – сегодня я не могу предоставить тебе ни твою комнату, ни твою постель, ибо весь дом занят гостями, прибывшими на свадьбу бальи острова Мэн; все, что я могу тебе предложить, это соломенная подстилка в закутке, где обычно спят два моих бульдога – нынче у них праздник.

Поскольку я гораздо больше нуждался в отдыхе, чем в беседе с мистрис Спикер, чье красноречие, казалось, грозило никогда не иссякнуть, я поспешил съесть ломоть хлеба, запить его кружкой слабого пива и отправиться в тот закуток, где обычно спали два достойных пса, столь любезно избравшие для своей пирушки день моего приезда в Гринок.

Но не успел я растянуться на предоставленном мне ложе, как заметил, к величайшему моему неудовольствию, что пиршество, на которое отправились постоянные обитатели моего закутка, происходит не так далеко от меня, ибо до моего слуха долетала оглушительная смесь воя, лая, тявканья, рычания, урчания, писка и визга, включавшая в себя всю собачью гамму, от хриплого баса волкодава до тонкого фальцета крошечной моськи, и, вне всякого сомнения, представлявшая собою самую удивительную мелодию, какая когда-либо звучала на свете.

Мучимый нетерпением и бессонницей, я всю первую половину ночи не мог сомкнуть глаз и был даже рад тому обстоятельству, что за стеной играл свадьбу бальи [96]96
  Бальи– в средневековой Франции королевский чиновник, осуществлявший административную и судебную власть в крупной области.


[Закрыть]острова Мэн. [97]97
  Остров Мэн– остров в Ирландском море, с XVII века особое владение Британской короны, имеющее собственный парламент и правителя-наместника. Нодье, поселяя на этом острове людей-собак, каламбурно обыгрывает его название (англ. man – человек).


[Закрыть]Свадьба эта происходила весьма торжественно сначала в пиршественной, а потом в бальной зале, так что гости, переходя из одной залы в другую, прошествовали мимо моего закутка. Ужасающий грохот, беспокоивший меня до того, сменился в этот момент нежным и едва ли не мелодичным повизгиванием, не лишенным некоторого кокетства. Я привстал, чтобы полюбоваться зрелищем, которое – вы, сударь, сейчас в этом убедитесь – того стоило!.. Передо мною предстало общество избранное и элегантное, состоящее, однако, из обычных собак, различавшихся только ростом и породой, и соперничавших в изысканной учтивости манер и безупречном изяществе туалетов: шевелюра у них была взбита по последней моде, усы завиты и навощены на испанский манер, шпага прикреплена к поясу горизонтально, фрак сидел как влитой, шляпу они держали в левой руке, а правой, как того и требуют приличия, вели своих дам. Никогда в жизни не доводилось мне видеть столько лент, блесток и галунов! По презрительному взгляду, брошенному на меня, сидящего на старой собачьей подстилке, я, как мне показалось, узнал бульдогов мистрис Спикер.

Когда весь кортеж прошествовал мимо меня, я снова улегся, размышляя о странностях природы, населившей мир творениями столь невероятными, ибо, хотя мне и приходилось не раз слышать о людях с песьими головами, о которых упоминают Геродот, Аристотель, Элиан, Плутарх, Плиний, Страбон [98]98
  Нодье ссылается на сочинения древнегреческих и римских авторов; см.: Геродот. История, IV, 191; Аристотель. История животных, II, 8; Элиан. О природе животных, X, 25; Плиний Старший. Естественная история, VII, 1; Страбон. География. XVI, IV, 16.


[Закрыть]и множество других авторов, чья мудрость, опытность и честность не могут быть поставлены под сомнение, я прежде не слишком доверял их свидетельствам и, главное, даже не подозревал, что природе угодно было основать в устье Клайда колонию этих существ, наделив их столь неожиданной способностью усваивать самые утонченные достижения цивилизации. Поэтому наутро я был склонен думать, что все это мне привиделось, а виной тому Фея Хлебных Крошек, которая забавляется, навевая мне с неведомой целью и при помощи неведомого средства, вывезенного из дальних стран, подобные фантастические видения. Мысль эта так увлекла меня, что я начал было уже сомневаться в реальности всего, что произошло со мною за последние два дня, и не смел нащупать у себя на груди волшебный портрет, приведший меня накануне в столь сладостное исступление, ибо боялся, что поиски окажутся тщетны.

– Увы! – сказал я себе. – Вся моя жизнь превратилась в сплошные химеры и причуды с тех пор, как в нее вмешалась, пусть даже для моего блага, Фея Хлебных Крошек, и все счастливые впечатления и диковинные иллюзии, которые на меня обрушиваются, наверняка суть не что иное, как порождения ее фантазии. Быть может, я никогда не видел портрета Билкис!

В то же мгновение я машинально поднес руку к медальону; он раскрылся, хотя я, кажется, даже не дотронулся до пружины, и Билкис предстала передо мной еще краше, чем накануне.

– Благодарение Богу! – воскликнул я, упав на колени перед этим живым образом, ибо таинственный голос Билкис говорил с моей душой, а божественная улыбка, игравшая на ее устах и в ее взоре, так точно отвечала моим мыслям, что я побоялся смутить царицу своей тревогой…

– Благодарение Богу, Билкис! если что-нибудь мне и приснилось, то далеко не все!..