Текст книги "Красота на земле"

Автор книги: Шарль Фердинанд Рамю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Его место было чуть в стороне от площадки для танцев и немного ниже, да вдобавок еще и в кустарнике. Там они и засели втроем около мортир. Прямо перед ними была дорога, которая шла вдоль реки по ущелью, а потом – по открытому пространству. Там, к юго-западу, небо меняло свой цвет, становясь темно-голубым, как гончарная глина, и похожим на огромный нависающий холм. Поднялся ветер, и стемнело.

Вокруг Жюльет тоже менялся свет. Они издалека увидели, как она приближается в наступающей мгле. Горбун шел за ней почти скрытый тенью. Едва-едва различались верхушки елей, словно по команде склоняющихся то в одну, то в другую сторону. Горбун нес инструмент на груди и растягивал меха. О на шла перед ним, впитывая свет и излучая его. Все вокруг потеряло свои очертания, и ростом она была уже не такая, как прежде. Ветер подхватывал ее, подгонял; те трое видели, что она все ближе, ближе, и Алексис сказал:

– Ну что, готовы? Огонь!

Из стволов вылетели длинные языки огня, бледные, как угасающий день. Огонь! Огонь! Два языка каждый в добрый метр длиной.

Они увидели, что горбун остановился. Аккордеон умолк, его больше не было слышно; первое эхо донеслось до ущелья, словно кто-то рвал холст или ветер полоскал парус. Потом – второе эхо и третье; холст намок, и ветер уже был не тот. Музыка праздника смолкла где-то за ними; восемь музыкантов оторвались от своих инструментов, надув уже бесполезным воздухом щеки; вот где было ее место – там, куда прибывал народ. Она была ослепительна в красной шали; народ устремился на праздник, вот Алексис, Боломе и Морис; тут и Шови, и маленькая Маргарита. Все держали бумажные розы и протягивали их ей. Горбун следовал за ней. Он снова наклонил голову и перебирал пальцами клавиши.

Там, на скале, никто не приметил савойца.

Она прошла на площадку для танцев, люди расступились перед ней и стали в круг. Савоец осклабился, пристроившись под дубком с раскидистыми ветвями. Кто-то сказал Гавийе, что его музыканты могут перевести дух, потому что пришел горбун. Тьма сгущалась, и послышались голоса: «Надо бы зажечь свет». Она стояла под навесом площадки для танцев, и пришедшая раньше времени ночь была некстати. «Скажите в трактире, пусть дадут электричество». А савоец все ухмылялся, сидя на скале. Он смотрел на лодку с двумя гребцами, идущую наперерез волнам. Он сунул руку в карман, проверяя, там ли припасенные два коробка спичек; они были на месте. Времени у него хватало. Тем двоим в лодке было не управиться с делом так быстро, как они, может статься, подумали; что же, тем лучше. Он смотрел, как они борются с волнами, видел Ружа, видел Декостера. Лодку сносило. Они напрягали силы, выгребая на волну, вдруг пропадали из виду и появлялись с другой стороны. Потом они снова взбирались на волну, налегая на весла изо всех сил. Он ухмылялся. Да уж, придется попотеть, если они не хотят упустить лодку. Не так-то просто и самим вернуться назад, если только они пожелают. Время есть, времени сколько угодно!.. Восемь музыкантов спускались с помоста вслед за Гавийе, который говорил: «Как вам будет угодно…» – но был все же немного задет. Не выдавая себя, он продолжал: «Все-таки два часа без перерыва». – «Вино вас уже ждет», – говорили ему. Музыканты спускались по ступенькам среди бумажных роз, а савоец вместо ступеней нащупывал песчаные кочки. В кармане куртки он обнаружил еще коробок спичек – итого три, он был человеком запасливым. Теперь увидят, кто я такой, Киприан из Сен-Долуар. Посмотрим, как они будут теперь насмехаться. Дверь в дом Ружа была открыта настежь. Внутри гулял ветер, был слышен гром и видны отблески молний. Он вошел. Когда не можешь иметь, разрушаешь. Пусть, по крайней мере, узнает, кто это сделал, я уж тут распишусь. Он вошел вместе с ветром и розово-желтыми молниями; ветер сдвинул вощеный холст со стола. Цементный пол был покрыт мусором, летающим у ножек стола: обрывками бумаги, щепками, сухими листьями, поплавками из пробки. Он схватил стул и с размаху швырнул его в висячую лампу, брызгами стекла прыснувшую в стены. Остаток керосина растекся по столу и закапал на пол. Все просто отлично. Он подошел к шкафу и взял канистру (она была полна доверху), налег плечом на закрытую дверь в комнату и рассмеялся, потому что она поддалась почти без усилия. Теперь он был у нее. Большое зеркало, в котором она отражалась так часто, больше не увидит ее. Если не можешь заполучить, разрушаешь. Он взял один из новых крашенных белым стульев… «Сначала немного вина… Для вас все готово, можете и закусить, если проголодались, вот хлеб и сыр». Бах! В зеркало. Бах! В стол. Что за работа, просто надвое развалился. Он плеснул на стол керосин, плеснул на кровать, свалил на нее кучей белье и одежду и пошел в сарай. Там было полно сетей, ага, да они уж давно сухие, три недели как в воде не были. Газеты, керосин, спичка… Готово. Хорошо, что у него три коробка. Он снова вошел в ее комнату, запихнул под кровать газеты, свалил в кучу стулья и чиркнул спичкой. Теперь на кухню. Он сбросил холст со стола на скамьи и соломенные стулья. Он захотел пойти в комнату Ружа, но между ним и дверью вдруг полыхнул язык огня; савоец едва успел отпрыгнуть.

«Для нас, – говорили в округе, – это приглашение было поводом поразвлечься и скрасить жизнь, все думали, что горбун может сыграть, а она, похоже, танцует». Вот и все, что они знали. Гавийе был не слишком доволен, но не подавал вида. Он спустился с помоста со своими музыкантами. Люди растрепали ей волосы, надевая на голову корону. В волосах у нее запутался мох, все смеялись и протягивали ей бумажные розы. Она стояла в середине площадки, ее шаль упала на пол. Надо же, еще и шести не было, а стало уже темно, можно было подумать, что на дворе зима, а не конец лета. Кто-то подобрал с пола шаль, но все успели взглянуть на ее плечи и руки. Она взяла розу. «Электричество! Электричество!.. Эй, вы там, электричество…» – ведь все выключатели были в ресторане. Она воткнула розу в волосы над ухом… «Электричество!» Удар грома. Друг друга не было видно, друг друга не было слышно. Все кричали, складывая руки у ртов: «Электричество! Эй!» Все толкались вокруг нее. Снова гром и ослепительный блеск. Казалось, что лампочки гаснут, когда он возникал откуда-то слева, из-за плеча. Все смешалось. Горбун и так был невысок, а тут его усадили – он и вовсе потерялся в толпе.

Сверкнула молния; казалось, словно помост валится вниз. Потом говорили, что в этот момент горбун снял с головы шляпу и, поставив рядом с собой, показал на нее рукой. Те, кто стоял впереди, поняли все и засмеялись. Казалось, она тоже чего-то ждет, но потом и она указала на шляпу; тогда кто-то первым и бросил монетку. Потом задние тоже сообразили, в чем дело, и стали кричать: «А мы чем хуже?» – и достали монеты, но многие не могли дотянуться до шляпы. Тогда кто-то крикнул: «Дайте-ка ее сюда!» Все от души веселились, кричали: «Шляпу!» Аккордеон, похоже, играл, но его не было слышно. Жюльет пошла по кругу; люди расступались, когда она подходила. Она протягивала вперед руки; в волосах ее все так же висели пряди моха. Ей бросали кто франк, кто два франка. Треск и грохот стояли вокруг. Снова треск. Все рылись в карманах… Напряжение упало, и вот уже в лампочках стали видны светящиеся нити, но тут… Но тут кто-то глянул в сторону озера, а там, среди переплетения молний, возник столб пламени. Он вздымался, упирался в небо; потом зазвонил колокол…

Кто-то бросился в деревню за насосом, другие побежали по дороге вдоль Бурдонет. Порой путь им освещали молнии, порой они оступались в кромешной тьме. Они скользили и падали, не обращая внимания на дождь. Они скользили и падали, продираясь сквозь ночь, как сквозь обвал. Они не спускали глаз с зарева, стоявшего за пеленой дождя и золотившего его струи. Они бежали в его сторону. Вот и ущелье, вот заросший кустами склон. Наконец они оказались на берегу, где в промежутках между ударами грома все еще слышался колокол. Насос еще не доставили, но с первого взгляда становилось понятно, что он там уже не нужен.

И правда, когда его наконец доставили, то даже не пустили в ход, хотя воды было в избытке. От сарая к тому времени уже ничего не осталось, да и дом выгорел начисто, если не считать четырех кирпичных стен. От горы обугленных балок, свалившихся внутрь, поднимался дымок. Народ сбегался теперь отовсюду, но людям оставалось только смотреть на пожарище. Люди неподвижно стояли вокруг (ветер и волны уже стихли, а гром слышался теперь издалека). В сером воздухе над серой водой моросил серый дождь, сдобренный черным дымом. Люди стояли перед пожарищем и не могли проронить ни слова.

– Этим должно было кончиться, – сказал наконец Миллике.

Он прибыл на берег с насосом и первым заговорил во весь голос. Он стоял, засунув руки в карманы.

– Сам-то он где? А она?

Тут появился Руж, но ее с ним не было. С ним шел Декостер; они только что пристали к берегу, промокнув до нитки, без кепок, с прилипшими ко лбу волосами. Сейчас дождь едва моросил. Казалось, что Руж ничего не понимает. Он молчал, Декостер тоже.

– А… вот ты где, – сказал Миллике. – Ну, и как? Удивлен?

Люди вокруг молчали.

– Нет, я гляжу, не очень-то; скажи только, где она, куда ты ее отправил?

Руж ничего не ответил.

– Так ты, хитрюга, дал ей сбежать?

Руж опустил голову, взглянув на Миллике так, словно собирался броситься на него.

– Видно, не сладко ей было с тобой… – Миллике ухмыльнулся. – Что ж, отлично, я отомщен!..

Все обступили Ружа, боясь, как бы он чего не выкинул, но быстро поняли, что у него и в мыслях этого нет, а если и есть, то не хватит сил. Тут и раздался тот голос откуда-то с озера, пробивавшийся сквозь шум волн:

– Эй, ты там, дружище…

Смех над волнами, которые уже не казались такими грозными.

– Эй, дружок, узнаешь меня?

Это был савоец. Он сидел в лодке Ружа.

– …Почтой… Я верну лодку почтой… – донеслись обрывки фраз; снова смех.

Руж не двинулся с места. Казалось, что он останется неподвижным до скончания века; все молчали, столпившись вокруг дымившихся балок.

Дым был сначала черным, теперь он стал белым.

Под навесом были только Морис, Алексис, Боломе, маленькая Маргарита и Шови; все остальные помчались на берег или укрылись в трактире. Электричества не было, и на площадке гулял ветер. Время от времени доносились обрывки мелодий, потом все снова тонуло в грохоте. Горбуна не было видно, Жюльет тоже. Тьма обступала людей и накрывала с головой, как платок фотографа. Вдруг она появилась и залезла на стол. Молния. Вот она, вот ее нет. Алексис, должно быть, решил, что время пришло, и направился к Морису, но тот куда-то исчез в темноте. Алексис протянул руку, ага, вот Морис, и положил ему ее на плечо:

– Слушай, Морис, иди и скажи ей, что пора, гроза вот-вот кончится… Сейчас проще уйти незаметно, потом все вернутся…

Морис, похоже, не услышал его, он смотрел. Она здесь, и вот ее нет.

– Морис!..

Морис не отвечал и не двигался. Порыв ветра сотряс навес. Ночь не кончалась, молнии сверкали прямо над ними. Вот она, она снова была здесь, она подняла вверх руки, роза упала с ее головы. «Морис!..» Доносились едва слышные звуки музыки, они приближались, удалялись, исчезали. Где же горбун? Его не было видно, не видно было инструмента, музыкант сменил место. Ее снова подняло в воздух; в сиянии молнии она подняла руки. Потом исчезли и руки, и тело, ее больше не было; последний удар грома, такой страшный, словно миру и вправду настал конец; она тоже исчезла, сверкнула молния, ее больше не было…

– Поторопись, Морис, нас никто не увидит… Поторопись…

Вдруг Алексис замер.

Серенький свет забрезжил между деревянными столбами с гирляндами. Вот возвратился пол, крыша, залитая водой трава, листва и стволы деревьев. Мир словно рождался вновь, но он уже был не тот, что прежде. Морис пристально и удивленно оглядывался и не видел ее. Вот скамья, на которой сидел горбун, но его больше не было. Вот стол, на который она только что забралась (если только все не привиделось им – ведь ее тоже не было). Ее не было здесь, ее не было нигде. Морис посмотрел вокруг и побежал прочь…

– Морис, ты куда, эй! Морис…

Морис не услышал. Он был окутан пеленой серенького дождя, заполонившего все между небом и землей. Вокруг стоял туман, с деревьев струилась вода. Морис вышел к большой дороге, но и там он не нашел ее. Это, наверное, оттого, что в пятнадцати шагах еще ничего нельзя было разглядеть, а может быть, он просто пошел не в ту сторону. О! Какая странная тишина была вокруг! Падали капли с деревьев, напоминая звуки шагов, он обернулся, и верно, за ним шли, но не та, которую он искал.

Он потряс головой.

Его все еще окликали с площадки для танцев, парни что есть мочи свистели – они не видели его, он не мог увидеть их. Но маленькую Эмили он видел прямо перед собой, ее нельзя было не заметить, так она стояла близко. Платье прилипло ей к плечам, поля соломенной шляпки закрывали лицо. Он не мог не услышать:

– Морис, это я…

Он склонил голову; она стояла рядом с ним, скрестив мокрые руки на платье; но ведь он искал не ее.

Она ждала, она ждала; он повернулся к ней спиной и пошел.

Шаги удалялись, удалялись неотвратимо…