Текст книги "Вы любите пиццу?"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Отчитав всех, преисполненная величайшего достоинства, Серафина опустилась на стул. Она полагала, что каждому воздала по заслугам и восстановила справедливость. К несчастью, самая неосведомленная из всех – Лауретта невольно вернула разговор к исходной точке.

– Так где же дядя Дино? – наивно спросила она.

Матери пришлось признать, что во всей ее гневной филиппике так и не прозвучало ответа на этот капитальный вопрос. Но не успела она высказать какое-нибудь правдоподобное объяснение, как Альдо, не подумав, ляпнул:

– Приятели Дино, рыбаки, сказали, будто он поехал в Искью навестить какую-то красотку.

Все перевели взгляд на побледневшую, как мел, Джельсомину. И снова мать семейства ринулась в бой.

– Да как ты смеешь?… Разве не знаешь, что Дино ни о ком не думает, кроме Джельсомины? И как тебе только не стыдно болтать такой вздор? Или хочешь уморить Джельсомину?

Альдо уже и сам раскаивался в необдуманных словах, но ему не хотелось терпеть столь сокрушительное поражение при младших братьях и сестрах.

– Плевать я хотел на чужие любовные дела!

– Ах, плевать? Что ж, получай, мой мальчик, может, это оживит твои родственные чувства!

С этими словами Серафина стремительно поднялась и угостила сына полновесной затрещиной. Такого не случалось уже лет семь-восемь. Одинаково удивленные, сын и мать взирали друг на друга, не зная, что делать дальше. Но тут Марио бросился на защиту своего первенца.

– Что с тобой, Серафина, зачем бьешь мальчика?

Не особенно гордясь собой, мать все же не сочла нужным отступать.

– Пока я хозяйка в этом доме, никому не позволю здесь лгать! Последнее время живем тут словно дикие звери, и все это из-за тебя!

– Из-за меня?

– Да! Ты во всем виноват! Дурной отец! Дурной муж! Дурной брат! Все несчастья у нас с того дня, когда ты решил разбогатеть!

Вне себя от обиды и отчаяния Марио шагнул к жене.

– Да замолчишь ты когда-нибудь? Замолчишь или нет?

– Нет, не замолчу! Ты виноват во всем! И Рокко убил тоже ты!

Взорвавшись от этих слов, Гарофани влепил жене пощечину. В кухне воцарилась мертвая тишина. Серафина, вытаращив глаза, недоверчиво пробормотала:

– Ты… ты… ты… ме-ме-ня… по-по-бил?

В ужасе от содеянного, вконец растерявшийся Марио и глазом не успел моргнуть, как к нему подскочила Джельсомина и залепила ему оплеуху:

– Это тебе за Рокко и Серафину!

Лауретта тут же кинулась к тетке с криком:

– Какое ты имеешь право!

Но Джузеппе помешал старшей сестре, вцепившись ей в волосы. Оба рухнули на пол. Памела, защищая Лауретту, укусила брата за ногу. Парень взвыл и, желая отомстить, ненароком пихнул Альфредо. Тот икнул от негодования, чем рассмешил младшую сестру, Тоску. Одна несправедливость порождает другую – девочка тут же получила от братца по шее. Бруна, воспользовавшись тем, что за ней никто не следит, так глубоко запихнула ложку в рот Бенедетто, что малыш наверняка задохнулся бы, не попадись он вовремя на глаза матери. Серафина с криком метнулась к дочери, вырвала у нее ложку и принялась успокаивать малыша, покачивая на груди. Это происшествие оборвало всеобщий гвалт, и синьора Гарофани дрожащим голосом спросила:

– Господи Боже, да что с нами со всеми творится?

Марио первым поддался угрызениям совести.

– Ох, прости ты меня, Серафина!

Вид плачущего мужа растрогал матрону, и она почувствовала, что сердце ее тает. Серафина отлично знала, как легко ее супруг может пустить слезу, но здесь был не тот случай. Усадив Бенедетто на колено, она нежно расцеловала Марио. На Альдо сцена произвела впечатление, и он в полном смущении, неожиданно для себя извинился перед теткой:

– Джельсомина, прости меня! Я жуткий дурак! – Ради благого дела Альдо решил даже соврать, добавив: – Рыбаки ничего не говорили, это я сам выдумал…

Успокоенная Джельсомина с радостью открыла племяннику объятия. Лауретта, не желая отставать, расцеловала Джузеппе, а Памела – Тоску. Альфредо, который дремал у себя в уголке так крепко, что ни крики, ни слезы не могли его разбудить, проснулся от поцелуев Бруны. Он ничего не понял, но, ласковый по натуре, немедленно откликнулся на нежность сестренки. В привычной обстановке Гарофани и Джельсомина отправились почивать, справедливо решив, что «утро вечера мудренее».

Смутно догадываясь, что так никогда и не избавится от легкого опьянения, охватившего ее в тот первый вечер в кабачке «Итало Сакетти», Одри сидела на Ривьере и с улыбкой слушала уверения Альдо, будто он немедленно пойдет работать после официального объявления о помолвке.

– Я раздобуду денег на лодку и стану ловить рыбу вместе с Дино.

Девушка, забавляясь, поддержала игру.

– А… где же мы будем жить?

– Может быть, в Искье. Я знаю, Дино хотел устроиться там… и наверняка так и сделает, если Джельсомина согласится поехать с ним.

Одри рассмеялась про себя, представив, как удивились бы преподаватели Соммервиль колледжа, узнав, что их лучшая ученица стала женой неаполитанского рыбака и живет как дитя природы на берегах Искьи. Хорошенько подумав, девушка решила, что, пожалуй, только Эрик Обсон не испытал бы особого потрясения. Воспоминание навеяло на нее грусть. Тем временем Альдо, произнеся имена Дино и Джельсомины, словно проснулся. Как можно надеяться начать новую, счастливую жизнь рядом с убийцей Рокко? И тут же мысль его перелетела к угрозам Синьори – молодому человеку показалось, что небо потеряло всю свою ослепительную голубизну. Свадьба с Одри, которую Альдо уже видел в воображении, теперь удалялась… удалялась… удалялась… Мисс Фаррингтон и ее возлюбленный внезапно ощутили, что грозная реальность в любой момент может вернуть их на землю, грубо развеяв их мечты. Альдо схватил подругу за руку.

– Одри… ты любишь меня?

Мисс Фаррингтон потрясло отчаяние, прозвучавшее в голосе молодого человека.

– Ты же знаешь, что да, Альдо.

– Ничто не может разлучить нас, правда?

Неаполитанец не заметил, что девушка на секунду замялась, прежде чем ответить:

– Ничто…

Она не особенно верила собственным словам, но зачем волновать любимого, рассказывая о будущих трудностях, причем исходящих в большей степени от других людей, чем от них самих? Сославшись на утомление, англичанка сократила прогулку и рано вернулась в «Макферсон». В отеле Одри сообщили, что ее хочет видеть один синьор. Он уже около часа находится здесь, в маленькой гостиной. Одри вообразила, что это Алан приехал из Генуи уговаривать ее сменить гнев на милость, и страшно расстроилась.

– Англичанин?

– О нет, синьорина, неаполитанец. Инспектор Риго де Сантис.

Полицейский? Что ему нужно? Дежурный склонился к регистрационной книге, желая показать, будто его любопытство ничуть не задето, но Одри почувствовала, что служащий глубоко шокирован появлением полиции в такой гостинице, как «Макферсон», и тем, что у вроде бы порядочной особы могут быть какие-то дела со стражами порядка.

– Вы хотели поговорить со мной, синьор инспектор?

– С вашего позволения, синьорина… ибо я пришел не официально, а по личному делу.

– Не понимаю.

– Я двоюродный брат Гарофани.

– Вот как? Что ж, прошу садиться.

Они опустились в удобные кресла. Риго решил, что мисс Фаррингтон и в самом деле очень хороша собой. Кроме того, цепкий глаз инспектора заметил не только изысканность ее туалета, но и то, как свободно и естественно девушка чувствует себя в роскошном отеле. Причем же тут Альдо и на что он, черт возьми, надеется?

– Позвольте угостить вас чем-нибудь, синьор.

– Благодарю, не стоит, синьорина.

– В таком случае я готова выслушать вас.

– Дело вот в чем, синьорина… Я не просто кузен Гарофани, но еще и стариннейший друг Серафины. И вот только что, побывав на улице Сан-Маттео, узнал от нее, что вы с Альдо любите друг друга.

Как инстинная англичанка, Одри не могла не изумиться тому, что ее любовные дела могут каким-то образом касаться неаполитанской полиции, и уже хотела довольно резко выразить свое недоумение собеседнику, но манеры де Сантиса, его дружелюбный взгляд внушали доверие, поэтому девушка честно ответила:

– По крайней мере нам так кажется.

– Мне очень нравится Альдо, синьорина, для меня он, в сущности, все равно что мой родной сын… По-моему, парню невероятно повезло встретить вас… А могу я спросить, что вы намерены делать дальше?

– Но… пожениться…

– Правда?

– Да. Вас это удивляет?

– М-м-м… позвольте заметить, синьорина, между вами и Альдо такая разница…

– Ну и что?

– Кроме того… Альдо беден, очень беден. И, честно говоря, это вполне естественно, потому что он не слишком любит напрягаться, а уж о постоянной работе и говорить нечего.

– Не беспокойтесь, синьор инспектор. Если я выйду замуж за Альдо, ему придется работать, и еще как!

– Тогда вы – его спасительница, синьорина… причем со всех точек зрения… Но сейчас мне приходится из кожи вон лезть, чтобы его защитить.

– От кого?

– Вот это-то я и пытаюсь выяснить, синьорина, и теперь, узнав о ваших чувствах к сыну Фины, очень рассчитываю на помощь. Расскажите мне, что произошло в Генуе.

Риго внимательно выслушал рассказ о драматической встрече Альдо и Одри.

– Он ни разу не говорил вам, зачем ездил в Геную?

– Нет. Но я и не спрашивала.

– И у вас нет никаких подозрений?

– По правде говоря, нет… Однако на Капри, когда в нас вдруг начали стрелять, я поняла, что в Генуе на Альдо покушались не случайно.

– И не потребовали объяснений? Вы не любопытны, синьорина…

– Скорее, наверное, опасаюсь узнать правду?

Обменявшись взглядами, де Сантис и молодая англичанка поняли, что могут положиться друг на друга. Оба ощутили такое облегчение, что невольно улыбнулись. Полицейский встал и протянул Одри руку.

– Дружба?

Девушка, не задумываясь, ответила на рукопожатие.

– О да!

– Тогда не ломайте напрасно голову, – с добродушной ворчливостью уверил ее Риго, – вытащу я из осиного гнезда вашего Альдо! Он ведь, знаете ли, и впрямь неплохой па-рень… ленивый, конечно, как большинство неаполитанцев… но эту болезнь он унаследовал от своего отца, тот – от своего и так далее. По-моему, ни один Гарофани со времен Ромула и Рема не считал нужным работать.

– Поверьте, инспектор, я заставлю Альдо передумать!

– Коли вам это удастся, произойдет событие исторической важности, синьорина! Желаю удачи!

Спускаясь к старому городу, Риго де Сантис честно признался самому себе, что слишком поторопился с обещанием спасти Альдо от грозящей ему беды. Но зачем напрасно волновать такую милую девушку?

Так же незаметно, как и исчез, Дино вернулся на виколо Сан-Маттео. На расспросы родни он ответил, будто нашел новое место для рыбалки и не стал предупреждать из чистого суеверия. Дино пожурили за напрасную тревогу, причиненную семье, рыбак удивился, но все видели, что он весьма тронут общей заботой. Джельсомина, знавшая Дино лучше других, заметила, что его гложет какая-то забота, однако решила подождать, пока не расскажет все сам.

Сияющий Джованни вернулся в обещанное время, и его встретили так, словно он совершил дальнее паломничество. Муж Лауретты объявил, что на деньги, полученные от американцев, намерен преподнести платье для конфирмации Памелы. От радости девочка заплясала вокруг стола, и у матери не хватило духу ее бранить. Вечер прошел чудесно, тем более, что Дино, не желая оставаться в долгу, вызвался купить племяннице молитвенник, Джельсомина взяла на себя покупку образов, а Марио пообещал обеспечить остальное. Однако от домашних не укрылось необычное возбуждение Джованни, и каждый исподтишка наблюдал за молодым человеком. Наконец, проглотив последнюю ложку, муж Лауретты не выдержал.

– Я должен сообщить вам великую новость, – заявил он.

Решился все-таки! И родня умолкла, давно готовая внимать рассказу.

– Американцы такие славные ребята, они отнеслись ко мне с большой симпатией… Как-то я признался парню, который служил переводчиком, что хотел бы попытать счастья в Нью-Йорке, но у меня нет денег. Он рассказал, что ему самому вначале помогли, а потом уж он начал действовать самостоятельно и сейчас зарабатывает кучу долларов… Да… а теперь слушайте главное: в память того человека, который его когда-то поддержал, этот американец согласен оплатить мне билет до Нью-Йорка и помочь перебиться, пока я не найду работу. Ну что скажете? Вот это повезло, а?! Я уверен, что богатство, которое мы проворонили в Генуе, ждет меня за океаном!

Представив роскошную будущность Джованни, все завопили от восторга. Альдо, равно как Джузеппе и Памела, в мечтах уже готовился паковать чемоданы и ехать к шурину, ставшему в Америке королем чего-нибудь этакого. Не радовалась лишь Лауретта. Заметив это, муж нежно притянул к себе молодую женщину.

– Ну разве это не чудо, Лауретта?

– Конечно… но ты же оставляешь меня здесь…

– Ненадолго – пока не заработаю тебе на билет до Нью-Йорка.

– Думаешь, на это уйдет мало времени?

– Самое большое пять-шесть месяцев… И потом, в Америке столько итальянцев, что уж наверняка найдется один, готовый одолжить несколько долларов тебе на дорогу. Полгода разлуки, дорогая моя, а затем, клянусь, нас ждет счастливая жизнь! Может, ты даже не сразу узнаешь меня, когда прилетишь в Нью-Йорк. Только представь, навстречу тебе выйдет из шикарной машины настоящий джентльмен?

Все рассмеялись, уже почти поверив в сказку. Для неаполитанского воображения подобный поворот судьбы – лакомый кусочек. Каждый член семейства вложил свою лепту в общую мечту, и вскоре почти сама собой сочинилась захватывающая история. Гарофани преобразились в миллионеров. Фантазия рисовала шикарные машины и роскошные виллы, полные преданных слуг (Серафина потребовала, чтобы этих последних набирали только из соотечественников). Впрочем, время от времени Гарофани все же собирались наезжать в Неаполь, чтобы показать соседям, кем они стали. Была, правда, небольшая заминка – никак не могли договориться о марке машины, поскольку Марио и Альдо выступали за «фиат», а Джованни и Серафине больше нравился «кадиллак». Единственное, в чем никто ни на секунду не сомневался, – это то, что они вольются в американскую жизнь не иначе как сообща.

Только Лаутерре все не удавалось попасть в общий восторженный тон. Она думала лишь о близкой разлуке.

– Когда ты уезжаешь?

– Я должен быть в римском аэропорту в следующую среду.

– Но… это же значит через три дня!

– Мои американцы не могут надолго бросать дела… Но, знаешь, чем быстрее я окажусь на месте, тем раньше заработаю денег тебе на билет. Не волнуйся, буду писать каждую неделю. Во вторник я сяду на поезд и поеду в Рим. Там они обещали меня ждать…

Желая отвлечь дочку от грустных мыслей, синьора Гарофани поинтересовалась:

– Любопытно, Джованни, они там, в Нью-Йорке, умеют готовить пиццу? И такая ли она вкусная, как моя?

– Кто знает? Может, американцам вообще не нравится пицца?

Серафина недоуменно уставилась на зятя – уж не разыгрывает ли ее Джованни? – но, решив, что молодой человек не лукавит, поспешила успокоить и его, и всех остальных:

– Да что ты, Джованни, ведь не к дикарям же все-таки едешь!

Миссис Эйлин Рестон заранее радовалась тому, как она отомстит Одри, и, едва вернувшись в Лондон, велела сыну сопровождать ее к Фаррингтонам. Алан, угадывая, какие побуждения движут его матерью и какую отвратительную сцену та готовит, хотел отказаться, но миссис Рестон объявила, что, если сын трусит, она пойдет одна.

Миссис Рестон разыграла спектакль с величайшим искусством, так что даже Алан, не одобрявший ее поведения, не мог не восхититься. Сначала она сделала вид, будто явилась с обычным визитом вежливости. Когда же Люси, долго не имевшая никаких известий от дочери, не выдержала и сама поинтересовалась, долго ли еще та собирается оставаться в Италии, то миссис Рестон, разыграв полнейшее недоумение, сказала:

– Как? Разве Одри ничего не сообщила вам? Нет, Люси, я ни за что не стану выдавать секреты девушки, раз та решила таиться от родных.

В итоге миссис Рестон привела Люси и Дугласа Фаррингтон в такое смятение, что оба принялись умолять открыть им правду. Эйлин, страшно довольная, с трудом напустила на себя сокрушенный вид. Только отчаянным усилием ей удалось скрыть от хозяев дома распиравшую ее радость. Помолчав, миссис Рестон принялась рассказывать. Не опуская ни единой подробности, она поведала растерявшимся родителям о побеге Одри с «Герцога Ланкастерского» в Кадиксе, посвятила их и в тайну ее отъезда в Неаполь, скорее всего, к тому молодому бандиту, которого Алан рыцарски спас, рискуя собственной жизнью. Ну, а разрыв помолвки был представлен как результат нового обязательства мисс Фаррингтон по отношению к этому Альдо Гарофани, занимающемуся ремеслом, о котором порядочные люди предпочитают умалчивать. Короче, миссис Рестон провела сцену с таким блеском, что Дугласу Фаррингтону после всего услышанного не оставалось ничего другого, как изъявить твердое намерение мчаться за дочерью в Неаполь. Не сразу, правда, а после того, как ознакомит Алана с новыми делами, поступившими в контору в его отсутствие.

На обратном пути миссис Рестон ног под собой не чуяла от радости. Эта милая крошка решила, будто может безнаказанно унижать ее? Надеялась поссорить с Аланом? Ага, теперь увидит, во что обходятся подобные игры! Однако самодовольство Эйлин моментально бы испарилось, умей она читать сердце сына. То, что произошло у Фаррингтонов, открыло наконец молодому человеку глаза. Он понял, к своему глубокому сожалению, что за женщина его мать. Теперь Алан воочию убедился, что миссис Рестон никогда не подойдет ни одна невестка, и дал себе слово разъехаться с матерью, как только женится.

Марио пришел звать Константино Гарацци на конфирмацию Памелы, но тот покачал головой.

– Спасибо, Гарофани… очень ценю твое приглашение, но… это невозможно.

– Почему?

– Потому что собственная шкура для меня дороже дружбы с тобой.

– А?

– Не сердись на меня, Марио… Я и так уже под подозрением у Синьори… Они не любят ни дураков, ни неудачников, ни тем более предателей. Я для них теперь конченый человек. Ради прошлых заслуг меня, может, и оставят в покое… Но на большее нечего и надеяться. Покой, Марио! Что еще нужно в моем возрасте? А увидев меня с тобой… в твоем доме, они могут вообразить, будто мы сообщники… и я никогда не уеду на Сицилию. Понимаешь?

– Да, это нетрудно понять.

– Обиделся?

– Нет… К тому же это ведь ничего не изменило бы, правда?

– Да.

Они застыли, глядя друг на друга и не зная, что еще сказать. Оба ощущали над собой столь могущественные силы, что не видели ни возможности сопротивляться, ни надежды на спасение… Можно было только смириться с судьбой… В конце концов, кто они такие? Двое простых неаполитанских бедолаг, всегда живущих сегодняшним днем и никогда не знавших, будут ли сыты завтра. Оба мечтали лишь о спокойной старости. И эта мечта теплилась на протяжении всей нищенской жизни. Марио не мог сердиться на сапожника, что тот не желает расставаться с нею.

– Ладно, – Гарофани тяжело вздохнул. – Мы все, конечно, огорчимся, не увидев завтра ни тебя, ни твоей жены, Константино. Но ничего не поделаешь, тут не наша воля… Придется склонить голову. Иного не дано.

– Верно.

– Передай Синьори, что я благодарю их за спасение сына из тюрьмы.

– Они не любят, когда в их дела лезут посторонние…

Немного поколебавшись, Марио добавил:

– И однако, эти двое…

– Да, де Донатис и Монтани… Наверняка это они прикончили Рокко… Вы правильно сделали, что избавились от них, но лучше б сначала расспросили…

– Но это не мы их убили! – возмутился Марио.

– Синьори убеждены в обратном… Комнаты обыскали… и нашли несколько брильянтов.

– Вот видишь?

– Всего несколько камней, Марио! А где остальные? Большая часть?

– Если б я хоть догадывался, где их искать…

– Отсрочка, которую предоставили тебе Синьори, истекает завтра. Ради конфирмации я попрошу еще сорок восемь часов… но потом…

– Что потом?

– Потом они нанесут удар, Марио, и твой сын Альдо…

Оказавшись на улице, Марио утратил всю свою невозмутимость, с которой держался у сапожника. Теперь он чувствовал себя совершенно раздавленным человеком, отцом, не способным защитить собственного сына от смерти. Бедняга не решался идти домой. Как сообщить своим ужасную весть, да еще перед самой конфирмацией Памелы? Впервые в жизни Марио захотелось умереть. Эта мысль так потрясла добродушного неаполитанца, что он заплакал. Он брел, ничего не замечая вокруг себя, пока не наткнулся на Риго де Сантиса, как бы ненароком прогуливавшегося по кварталу. Гарофани попробовал сделать вид, будто не узнал кузена, но полицейский ухватил его за руку.

– Вот как, Марио, ты уже не здороваешься? В чем дело?

– О, дорогой, всяческие заботы… и мелкие огорчения.

– И ты плачешь из-за пустяков?

– Ты же знаешь меня, Риго.

– Откуда ты идешь?

– От сапожника Константино Гарацци.

– Возвращаешься домой?

– Приходится…

– Похоже, тебя это не особенно радует.

– Ты прав.

– И все из-за мелких огорчений?

– Да…

– Давненько мы вместе не пили, Марио… Пойдем, я угощу тебя стаканчиком вина.

– Знаешь, что-то не хочется.

– Надо сделать над собой усилие, кузен… совсем маленькое усилие… Ты не имеешь права болеть. Сам знаешь, как все они там, на Сан-Маттео, нуждаются в тебе, особенно сейчас, когда Альдо…

Де Сантис назвал имя наобум, словно рыбак, закидывающий удочку наудачу. Но Марио, услышав имя старшего сына, вдруг почувствовал, что больше не в силах сопротивляться, и, ухватившись за инспектора, зарыдал.

– Они хотят убить моего мальчика, Риго! – давясь слезами, признался он. – И они это сделают!

– Кто?

Гарофани был в таком отчаянии, что, не соображая, что говорит, прошептал:

– Синьори…

Инспектор вздохнул.

– Так вот в чем дело? Вот в какую историю ты вляпался, Марио? И потянул, значит, за собой остальных?

– Я не имею права жить…

– Нашел время скулить, Марио! Как будто ты и без того мало глупостей наделал! Ну-ка, быстро рассказывай мне все. Это твой последний шанс выпутаться!

Марио больше не стал упираться. Окончательно обессилев, он готов был цепляться за любую протянутую руку. Мужчины разыскали маленький, почти безлюдный кабачок, и Марио шепотом поведал, как Синьори через посредничество Гарацци предложили съездить в Геную, как погиб Рокко и как потом они начали угрожать ему. Закончив рассказ, бедолага снова разрыдался.

– Прекрати хныкать, это бесполезно! – рассердился Риго. – Рокко убили де Донатис и Монтани?

– Да.

– А их отправили на тот свет вы?

– Нет.

– Точно?

– Какой мне смысл обманывать тебя сейчас, Риго?

– И ты совершенно не представляешь, кто бы это мог сделать?

– Нет.

– Врешь, Марио, уж коли решил говорить, говори все до конца, иначе будет поздно. Так что же?

И Марио признался, что вся семья подозревает Дино, потому что тот до смерти влюблен в Джельсомину, а, кроме того, генуэзских убийц мог навести на след либо кто-то из своих (увы!), либо из окружения Синьори.

Риго де Сантис не желал повергать кузена в полную панику, поэтому не стал говорить, что почти бессилен против Синьори, у которых есть влиятельные друзья на самом верху.

– Возвращайся домой, Марио, и никому ничего не говори. Я все беру на себя.

Этого оказалось достаточно, чтобы Гарофани от самого мрачного отчаяния вновь перешел к надежде и к нему вернулось его обычное прекрасное настроение. Марио не мог не расцеловать на прощание кузена – взвалив, наконец, на чужие плечи терзавшую его со дня смерти Рокко тревогу, он чувствовал себя вполне счастливым: теперь он мог спокойно подумать о конфирмации Памелы!