Текст книги "Вы любите пиццу?"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Одри впервые в жизни входила в больничную палату, предназначенную для мужчин. Все ее британское целомудрие было возмущено, и девушка шла за медсестрой, потупив глаза, дабы не увидеть какого-нибудь зрелища, способного оскорбить ее чувство пристойности. Неожиданно мисс Фаррингтон пришло в голову, что Альдо как раз может быть занят сейчас одной из этих прискорбных, но неизбежных надобностей. Девушка едва не убежала.

– Вот ваш раненый, синьорина…

Альдо лежал с закрытыми глазами.

– Он… он не… умер? – успуганно прошептала Одри.

Медсестра с улыбкой похлопала ее по руке.

– Да нет же, нет, спит как младенец Иисус. Садитесь рядышком – когда ваш милый откроет глаза и увидит свою подружку, это вылечит его лучше всяких лекарств.

Оскорбленная такой фамильярностью, Одри хотела возразить ей, но сиделка уже отправилась по своим делам. «Его подружка!» Да как она смеет так говорить, эта тетка? Только итальянцам могут взбрести в голову подобные мысли. Вечно они бредят любовью! Пожалуй, лучше уж уйти поскорей, пока Альдо не проснулся.

– Я знал, что вы придете…

Девушка подскочила от неожиданности. Итальянец смотрел на нее своим бархатным взглядом с совершенно неприкрытым неприличным обожанием. И прежде чем Одри успела отстраниться, он взял ее за руку.

– Этой ночью я так молил Бога позволить мне снова вас увидеть…

Стараясь скрыть смущение, Одри нервно рассмеялась.

– Что ж, надо признаться, вы в хороших отношениях с небом, раз я здесь!

– Добрый Господь знает, что я люблю вас и умер бы, если бы вы не пришли…

Неаполитанцы лгут с такой естественностью, что убеждают не только других, но и сами ухитряются уверовать в собственные россказни и в конце концов начинают воспринимать их как истину. Мисс Фаррингтон не знала, что возразить на такое.

– Не говорите глупостей, или я тут же уйду!

– Я держу вас за руку… и знаю… вы красивее всех, и я никогда не смогу полюбить другую…

В Оксфорде никто не позволил бы себе такой наглости! Мисс Фаррингтон просто не понимала, что ее тут удерживает. Надо немедленно подняться и уйти. Но она осталась и покраснела до корней волос, когда Альдо поцеловал ей руку и приложил к своей щеке.

– У вас… все еще жар… – пробормотала она.

– Это из-за вас…

Можно представить себе самочувствие мисс Фаррингтон, если этот разговор внимательно слушали соседи молодого человека по палате, не только не пропускавшие ни единого звука, но еще и комментировавшие его. Вне себя от стыда и досады, Одри вскочила.

– Раз вы не желаете вести себя разумно, я ухожу!

И тут же у нее за спиной послышался чей-то голос:

– Это было бы очень дурным поступком, синьорина! Мальчик любит вас!

Одри ошарашенно обернулась и увидела улыбающегося мужчину лет сорока.

– Настоящая любовь – такая редкость, синьорина, и раз уж повезло ее встретить, то упускать никак нельзя.

Потом вмешался сосед слева, а за ним еще двое больных, лежавших напротив Альдо. Англичанка почувствовала – еще секунда и мозг откажется ей повиноваться. Ощущение было такое же, как если бы посреди Трафальгарской площади с ней вздумали флиртовать солдаты Королевской шотландской гвардии. Не решаясь далее выслушивать упреки незнакомых людей, в надежде избавиться от невыносимого их любопытства, Одри снова села. Ответом были заговорщические подмигивания и дружелюбный смех. Лицо мисс Фаррингтон горело от стыда, девушка не знала, куда деваться. Альдо не замедлил тут же этим воспользоваться.

– Вы англичанка, любовь моя? – быстро спросил он. Растерянная и оробевшая, Одри просто не знала, как себя повести, – такая простота нравов ей встретилась впервые. Сквозь глухой стук сердца и гул в ушах до девушки долетали замечания соседей Альдо. Один из них заявил, что уж если англичанка полюбит, то это серьезно и на нее вполне можно положиться. В подтверждение каждый счел своим долгом воспеть достоинства Одри, громко распространяясь о ее очаровании, грации, изяществе. Все это казалось девушке кошмарным сном. Чтобы избавиться от смущения, следовало бы, наверное, упасть в обморок, но это было бы не в ее стиле. Пришлось выслушивать все эти «канцопы»: один расхваливал цвет глаз, другой – пышность волос, третьего увлекла линия носа, четвертый осмелился заговорить даже о груди, но когда кто-то решился описать неотразимость ее бедер, Одри перехватила инициативу:

– Да, я англичанка, – быстро заговорила она, обращаясь к Альдо, – и приехала в этот город всего на несколько дней. Живу в гостинице «Генуя»… Я… я путешествую по Италии… и уже приезжала в эту страну несколько раз.

– Вы были в Неаполе?

– Нет.

– Вам надо туда поехать.

– Почему?

– Потому что я живу в Неаполе… и потому что я там буду вас ждать…

Неаполитанец! Это следовало ожидать! Хватит… пора кончать…

– Послушайте меня, Альдо… Получилось недоразумение. Я просто пришла справиться о вашем здоровье, вот и все. Остальное – плод вашего воображения. К тому же я обручена.

– Но вы должны сказать, что больше его не любите!

– С чего вы это взяли?

– Вы ведь не можете любить одновременно двух мужчин, дорогая… И раз вы любите меня…

Одри больше не могла этого выдержать. Она попыталась встать, решив покончить с этой гротескной сценой, но Альдо все еще держал ее за руку.

– Отпустите… мне пора идти…

– Вы вернетесь?

– Да.

– Поклянитесь!

– Клянусь.

– Поцелуйте меня на прощание.

– Что?

– Поцелуйте меня.

В разговор снова вмешался сосед справа.

– Вы не можете отказать ему в поцелуе, синьорина, мальчик так вас любит!

В надежде вновь обрести свободу Одри склонилась над Альдо и хотела коснуться губами лба, но молодой человек обхватил ее голову и впился в губы долгим поцелуем. Несмотря на растерянность, удивление, гнев и унижение, мисс Фаррингтон все же уловила единодушное одобрительное бормотание, разнесшееся по палате.

Выйдя из больницы Сант-Андреа на виа Алессандра Вальда, Одри все еще не могла понять, бодрствует она или грезит. Возможно ли, чтобы она, мисс Одри Фаррингтон, бакалавр искусств, лучшая ученица Соммервиль колледжа, вела себя столь недостойным образом? Удивление и стыд не давали ей покоя. Просто Италия свела Одри с ума, вот и все! К счастью, Альдо возвращается в Неаполь, и она больше никогда о нем не услышит. Ах, насколько же, оказывается, милее сдержанный Алан! И миссис Рестон была совершенно права, когда говорила, что жители континента начисто лишены морали! Одри решила извиниться перед Эйлин за сцену, происшедшую на «Герцоге Ланкастерском», и больше не ходить по музеям, дабы снова не угодить в ловушку, подобную той, что преподнес ей случай во дворце Бьянко. У девушки не хватило мужества ехать на площадь Феррари, где, наверное, уже давно дожидается Алан, и она вернулась в гостиницу, мечтая поскорее нырнуть в ванну и смыть следы всех этих масляных взглядов, одно воспоминание о которых вызывало дрожь омерзения.

Удивленная и очарованная неожиданным смирением Одри, миссис Рестон с радостью приняла извинения, Алана это тоже утешило, и он забыл о долгой и напрасной прогулке по площади Феррари. Все решили отправиться пить чай на Портофино и отпраздновать таким образом примирение.

Все следующее утро Альдо напрасно прождал прихода Одри. Он искренне увлекся девушкой, поэтому горе его было так велико, что он не смог даже скрыть разочарования от соседей по палате. Все преисполнились сочувствия и постарались утешить молодого человека. Только один счел своим долгом заметить, что от этих иностранок всего можно ожидать. Но его лишь обругали и заставили умолкнуть, ибо, по общему мнению, сердечная склонность Одри была столь очевидна, что молодому человеку никак не следует опасаться жестокой и вероломной измены. Однако, когда и к полудню Одри не появилась, даже самые убежденные дрогнули. А вечером сиделка привела нового посетителя, Дино Гарофани. Альдо так удивился, что лишь пробормотал:

– Ты?

– Кому-то надо было тебя вызволить… Я разговаривал с врачом. Завтра утром уезжаем. Согласен?

Альдо не решился спорить. А дядюшка опустился на стул, где накануне сидела Одри.

– Раны болят?

– Уже почти нет.

– Вот видишь, малыш… вы хотели поиграть в гангстеров, а что выиграли?

– Дома знают про Рокко?

– Да… полиция нас известила…

– И что они делают?

– Кричат и плачут… Твой отец, естественно, кричит, что наложит на себя руки… Джельсомина тоже… А твоя мать замешивает пиццу на слезах… Короче, ты же сам их знаешь. В конце концов все успокоятся.

Не будь Альдо уверен в дядиной привязанности к родне, он обвинил бы его в равнодушии.

– Бедняга Рокко…

Рыбак пожал плечами.

– Да, бедняга Рокко… славный был малый… немножко пустоцвет, конечно, но не хуже прочих… в его компании. – Дино наклонился к племяннику и шепнул на ухо: – А как брильянты?

– Их украли!

Дино тихонько присвистнул.

– Кажется, наши неприятности только начинаются.

– Почему?

– Сдается мне, что те, кто доверил вам на пятьдесят миллионов брильянтов, не оставят дело без последствий только потому, что Рокко погиб. В хорошенькую историю втравил нас твой отец! Тело Рокко сегодня привезут в Неаполь и набальзамируют, чтобы похоронить позже…

У Одри было прекрасное настроение. С тех пор, как позавчера она примирилась с Рестонами, все пошло на лад. Девушка больше не думала об Альдо, а если вдруг и мелькало воспоминание о нем, Одри энергично гнала его прочь. Теперь она снова чувствовала себя мисс Одри Фаррингтон, бакалавром искусств.

Когда в дверь тихонько постучали, девушка раздумывала, какое ей выбрать платье. Посыльный передал письмо, которое какая-то женщина оставила в приемной гостиницы. Хотя на конверте стояло только «Мисс Одри», дирекция решила, что письмо предназначено именно мисс Фаррингтон, поскольку в гостинице больше не было клиенток с таким именем и никто другой не соответствовал описанию, данному женщиной. После ухода посыльного Одри долго вертела в руках письмо. Она, разумеется, сразу поняла, кто его написал, и считала самым разумным решением порвать или сжечь бумажку, не читая. Но искушение было так велико, а мисс Фаррингтон еще не настолько освободилась от наваждения, как ей хотелось думать, поэтому она не удержалась и вскрыла конверт.

«Дорогая Одри!

Приехал мой дядя Дино и увозит меня в Неаполь. Я бы остался в Генуе повидать вас, но честь требует отмщения за убийство дяди Рокко. Я расскажу всем дома, что вы спасли мне жизнь. И они вас полюбят, как и я… навсегда… Когда приедете в Неаполь, сразу идите в кафе «Итало Сакетти» на вико делла Тофа и скажите, чтобы послали за мной. Жду вас с бесконечной нежностью. До скорой встречи.

Альдо».

Так этот самоуверенный тип воображает, будто достаточно поманить ее и она тут же помчится в Неаполь? Честное слово, эти итальянцы просто невозможны! Что ж, уехал – скатертью дорога! Теперь мисс Фаррингтон больше не услышит о нахальном неаполитанце, ведь она и не подумает ехать в Неаполь! Одри выбрала платье, которое наверняка понравится Алану, но рвать записку Альдо не стала… позабыла.

III

На запруженном толпой центральном вокзале Дино и Альдо неожиданно увидели Марио, явившегося их встретить. При виде сына старший Гарофани застыл и раскрыл объятия. В это движение он вложил столько чувства, что многие из двигавшихся навстречу замедлили шаг, а некоторые даже остановились в надежде на любопытное представление. Альдо и его отец обменялись бесчисленными поцелуями, которые Марио время от времени прерывал громогласными излияниями вечной благодарности Всевышнему:

– Будь благословен, Господь, что ты вернул мне сына! Я очень любил Рокко, и его смерть исторгла у меня все слезы, но Альдо – моя родная кровь!

И тут же, словно опровергая собственные слова, Марио разразился шумными рыданиями. Вокруг немедленно собралась густая толпа зевак. Как уже говорилось, Марио был артистом в душе, поэтому присутствие зрителей лишь подхлестнуло его природную тягу к драматическим эффектам.

– О мой Альдо! И ты еще можешь целовать такого преступника, как я? Это я убил Рокко и едва не погубил тебя самого! Если бы не семья, тебя бы сейчас встретил покойник!

Такая мрачная перспектива, казалось, удвоила отчаяние Марио, и теперь он оплакивал уже не только смерть свояка, но и собственную кончину. Его душераздирающие вопли вызывали живейшее сочувствие толпы, хотя никто так и не понял, в чем дело. Альдо давно свыкся с отцовскими выступлениями, но все же испытывал некоторую неловкость и пытался подтолкнуть Марио к выходу. Тот сопротивлялся.

– Я с места не двинусь, пока ты не скажешь, смею ли я рассчитывать на твое прощение! И предупреждаю, если ты откажешь, я немедленно паду мертвым к твоим ногам!

По первым рядам слушателей пробежал одобрительный шепот. То были знатоки! Не желая продолжать эту сцену, Альдо уверил отца, что прощает его от всего сердца. Тут же позабыв обо всех сожалениях и печали, Марио торжествующе указал зрителям на сына:

– Вот настоящий парень! Желал бы я всем нынешним и будущим отцам такого!

Кое-кто, не в силах сдержать воодушевления, зааплодировал. Очень довольный собой, Марио расплылся в улыбке.

– Увы, негодный я отец! А как твои раны?

– Почти зажили. Не волнуйся…

Но Марио вовсе не собирался лишить себя нового случая излить чувства.

– Кровь моего сына! – возопил он, обращаясь к внимательной аудитории. – Следовало бы накинуть мне на шею петлю и протащить по всему Неаполю, так чтоб сил оставалось лишь на мольбы о прощении. Ибо нет преступника страшнее меня!

Это произвело сильное впечатление – особенно подействовало упоминание о средневековой пытке, которой предлагал подвергнуть себя Гарофани. Некоторые из зрительниц даже начали всхлипывать. Через головы толпы высокорослый Дино заметил двух карабинеров, явно заинтересовавшихся причиной такого скопления народа. Рыбак взял брата за руку и, не давая ему времени на возражения, потащил к выходу.

– Довольно, Марио, пора домой…

Гарофани послушно двинулся за младшим братом, но все же заметил на ходу:

– Не в упрек тебе будь сказано, Дино, но ты никогда не отличался тонкостью чувств…

Они вышли из трамвая на Муниципальной площади, прошли по виа Сан-Джакомо до виа Рома и оказались в старом городе, а там уже рукой подать до виколо Сан-Маттео. Давно поджидавший их Джузеппе с криком бросился домой, оповещая об их появлении. Оказавшись среди своих, Альдо почувствовал, как к горлу подступил комок. Теперь он точно знал, что никогда не сможет жить вдали от Неаполя. Все столпились на кухне, ибо именно там у Гарофани была гостиная. Увидев сына, Серафина испустила такой вопль, что никто не сумел бы сказать – от радости она кричит или от отчаяния. Самые младшие по этому сигналу тут же вцепились в материнскую юбку.

– Ну-ну, мамочка, зачем ты так? – нежно пробормотал Марио.

И тут, словно ее прорвало, Серафина разразилась потоком слов:

– Бамбино мио! Тебя ли я вижу? Небо, само небо дало мне такую радость! О Мадонна, я отдам тебе половину выручки за месяц!

Гарофани потянул жену за рукав.

– Поосторожнее, сердце мое… нельзя обещать того, что не можешь выполнить… А вдруг они там поймают тебя на слове? Как мы тогда станем жить? – И, словно желая оправдаться перед домашними, Марио добавил: – Мы говорим, говорим… и сами не всегда отдаем себе отчет…

– Санта Мадонна, я и забыла, как мы бедны, – в смущении пробормотала Серафина, – ты же все понимаешь, я смогу дать треть, нет… четверть… Ах, Матерь Божья, лучше я вам ничего не скажу, пусть это будет сюрпризом… А теперь, когда я возблагодарила Непорочную, обними свою маму, бамбино мио!

И Альдо с разбегу уткнулся лицом в могучую грудь матери. Его, как в детстве, охватила нежность, и слезы подступили к глазам. Потом его обнимали и приветствовали, каждый в свою очередь, Лауретта, Памела, Тоска, Бруна. Из мужчин первым открыл объятия Джованни, следом Джузеппе, Альфредо и Бенедетто. Марио, не желая оставаться в стороне, опять облобызал сына, а за ним снова мать и старшая сестра. И вот все семейство Гарофани, включая самых маленьких, охваченное могучим порывом возвышенных чувств, прижалось друг к другу, мешая смех со слезами, уже почти забыв о первоначальной причине и просто радуясь, что все они снова вместе.

– Альдо! А как твои раны? – возопила наконец Серафина, возвращаясь к действительности. – Ты не умрешь от них?

– Да нет же!

– Ты мне клянешься?

– Да, клянусь… Меня два-три раза ударили кинжалом, но только поцарапали кожу.

– Колоть кинжалом моего сына! Да что эти генуэзцы, дикари что ли? Клянусь Христом Спасителем, если бы они убили моего мальчика, я бы спалила их проклятый город! А теперь съешь хороший кусок пиццы… Как ты, наверное, проголодался, бедняжка!

Все устроились кто как мог и принялись уничтожать пиццу, которой в тот день было много, поскольку Марио не торговал.

– Немножко не хватает майорана, – пробормотала Серафина с набитым ртом. – Но как же тебе удалось избежать смерти, Альдо? Как эти бандиты тебя не убили?

– Меня спасла девушка…

– Будь она благословенна! Надо думать, в Генуе женщины лучше мужчин…

– Причем здесь Генуя, когда она англичанка…

– Англичанка?… – ошарашенно переспросила Серафина и, что-то сообразив, окинула всех членов семейства торжествующим взглядом. В нем явственно читалось: не каждая мать в старых кварталах может похвастаться, что ее сына спасла от гибели англичанка. Захваченный воспоминаниями об Одри, Альдо пылко добавил:

– Вы не знаете, как она прекрасна! Так прекрасна, что и описать невозможно…

Воображение мгновенно перенесло Лауретту в одну из тех историй, что она видела в кино.

– Ты ее любишь? – простодушно спросила она.

Все с нетерпением ждали признания Альдо.

– Да, я ее люблю.

Джованни расхохотался.

– Значит, итальянок тебе мало и ты теперь решил искать жертвы среди иностранок?

Но Альдо не мог вынести шуток на этот счет. Стиснув челюсти, он предупредил шурина:

– Не советую распускать язык, Джованни, а то как бы мне не пришлось поправить тебе физиономию…

Тут уж все поняли, что дело серьезно.

– Ты хочешь на ней жениться? – робко осведомилась Лауретта.

– Да, если она не будет против такого мужа… Ее зовут Одри…

– Красивое имя, – заметил Джованни, желая загладить вину.

Мама наконец справилась с порядочным куском пиццы, мешавшим ей высказать свое мнение.

– Меня бы здорово удивило, откажись она за тебя выйти! Такой парень! Не слепая же эта девушка? Но скажи-ка мне, бамбино, а где живут англичанки?

– Да в Англии же, конечно!

– А это, случаем, не та страна, где вечно идет дождь?

– Так говорят. Не знаю, правда ли…

– И ты думаешь, она привыкнет жить здесь? При нашем солнце?

– Да солнце-то ладно… хуже, что я ни на что не годен…

От изумления Дино высоко вздернул брови. Здорово же мальчик влюбился, если до него это дошло! Наконец-то! Но Серафина, ослепленная материнской любовью, возмутилась:

– Я запрещаю тебе говорить глупости! Ни на что не годен! Взбредет же такое в голову!

– Я даже не могу предложить ей жилье…

– Ба! Потеснимся немножко…

Альдо не ответил. Зачем напрасно огорчать мать, пытаясь объяснить, что Одри не сумеет приноровиться к образу жизни Гарофани?

– Может, ей подойдет место моего Рокко?

Все, затаив дыхание, умолкли и бесшумно повернулись в сторону комнаты, где жил Рокко. На пороге неподвижно стояла одетая в траур Джельсомина. Довольная произведенным эффектом, она с горечью заметила:

– Я слушаю вас с самого начала… и хоть бы один вспомнил о Рокко… Рокко, который так вас всех любил…

Это последнее замечание открыло шлюзы тем рыданиям, на которые женщины клана Гарофани еще были способны. Марио присоединился к хору, ибо любил плакать не меньше, чем смеяться. Вдова не преминула воспользоваться случаем.

– От мертвых все хотят поскорее избавиться, разве нет? А я? Хоть кто-нибудь обо мне подумал? Что остается женщине, оставшейся без мужа, без детей, презираемой всеми, даже домашними? Где мне найти пропитание на завтра? Где обрету я крышу над головой? О несчастная, почему не погибла я вместе со своим мужем?

Словно все античные плакальщицы ожили в Джельсомине, и, упиваясь собственными рыданиями, она принялась рвать на себе волосы. Дино положил руку на плечо молодой женщине.

– Разве ты не знаешь, Джельсомина, что мы тебя никогда не оставим?

Альдо еще ни разу не видел своего дядю в таком смущении, и ему сразу вспомнились сказанные на борту судна слова Рокко насчет восхищения Джельсомины рыбаком. Но сейчас этой последней во что бы то ни стало хотелось закончить выступление. К тому же как истинная неаполитанка она искренне верила в то, что говорила в данный момент.

– Я была счастливой и уважаемой женщиной, а кто я теперь?

– Хочешь, я тебе сейчас скажу, кто ты на самом деле? – вмешалась Серафина, уставшая от этой сцены. – Ты просто зануда! Даже маленькой ты вечно хныкала по поводу и без повода! Лишь бы привлечь к себе внимание! Ты не имеешь права болтать, будто мы не любили Рокко… Каждый из нас глубоко опечален его смертью… а Марио так даже хотел наложить на себя руки!

Джельсомина, которую выговор старшей сестры вернул к реальности, все же с горечью заметила:

– Да, хотел… но он же этого не сделал!

Тут уж Серафина принялась метать молнии.

– У тебя, что же, совсем нет сердца, Джельсомина? Раз ты лишилась мужа, то и мне того же желаешь? Слышишь, Марио? Эта бессердечная упрекает тебя, что ты еще жив!

Гарофани нервно икнул.

– Вот уж не ожидал от тебя, Джельсомина! Нет, никак не ожидал… А я-то покупал тебе ленточки, чтоб ты вплетала их в косы, когда была еще совсем маленькой… Я всегда относился к тебе как к собственной дочери! А теперь ты жалеешь, что я не умер…

Марио развел руками, показывая, что больше не в состоянии понимать этот мир. Бруна, самая младшая дочь, взяла отца за руку, вытаращила глазенки и захныкала.

– Не надо умилать, папа… Ты ведь не умлешь… кажи? Ты не уйдес от нас, как дядя Локко?…

Серафина подхватила свою младшенькую и усадила на колени, пробормотав:

– Ангел Божий! Ты еще маленькая и ничегошеньки-то не знаешь о людской злобе…

Джельсомина почувствовала, что проигрывает партию и никто, кроме Дино, ее не поддерживает. Оставалось лишь достойно отступить.

– Прости, Марио… Я почти потеряла разум, с тех пор как Рокко больше нет с нами…

Она расцеловалась с Марио, потом с сестрой, затем наступила очередь Альдо, и все Гарофани, в новом порыве воодушевления, снова заключили друг друга в объятия. Где-то в своем уголке рая дядюшка Рокко, должно быть, радовался этому всеобщему примирению… не забывая, однако, приглядывать за Дино, чье внимание к его вдове, впрочем, вряд ли доставляло ему большое удовольствие. Эта сцена, в которую она вложила все свои силы, окончательно вымотала Джельсомину, и вдова удалилась в свою комнату.

– А где Рокко? – спросил Альдо, как только она ушла.

– У Закарии Казатти, того, что занимается мертвыми. Он обещал сохранить его в лучшем виде… немного привести в порядок, набальзамировать… ну и все такое. Мы ведь не можем похоронить Рокко раньше четверга…

– Почему?

– До этого оркестр занят.

В дверь постучали. Серафина пошла открывать. Оказалось, что соседка пришла занять немножко масла – у нее якобы так заболели ноги, что дойти до магазина было никак невозможно. Этот довод, разумеется, никого не убедил. Кумушке просто хотелось взглянуть, что творится у Гарофани. Поскольку Серафина молча налила масла и молча же подала его, почтенной матроне волей-неволей пришлось раскрыть карты:

– Скажи, Серафина, это верно, что твой Альдо вернулся в ужасном состоянии?

– В ужасном состоянии? Подумаешь, каких-то два-три удара кинжалом! Чтобы прикончить Гарофани, надо поискать средство посильнее!…

– Но все же… он, правда, ранен?…

– И что с того? Это не помешает Альдо жениться на молодой и богатой англичанке, которая спасла ему жизнь!

Соседку аж затрясло от такой невероятной новости.

– На настоящей англичанке? – задыхаясь прошептала она.

– Да, она приехала прямо из Англии!

Что тут было еще выяснять, и, забыв про боль в ногах, она бросилась на улицу с желанием как можно быстрей сообщить эту фантастическую новость: Альдо Гарофани женится на англичанке!

Одри заскучала в Генуе. Разумеется, она считала город очень интересным и радовалась возможности неспешно изучать его. Но в конце концов занятие это как-то приелось. Настроение день ото дня портилось, и Алан никак не мог взять в толк, что же происходит. На все расспросы невеста либо не отвечала вовсе, либо утверждала, что плохое настроение ему просто мерещится. Во всяком случае, эмоциональный подъем, последовавший за всеобщим примирением, исчез практически бесследно. Одри больше не заговаривала об экскурсиях по окрестностям Генуи и отпускала Алана на встречи с итальянскими коллегами, не выражая ни малейшего сожаления по поводу его отсутствия. Казалось, девушка злится на весь мир. На самом же деле она вела отчаянную борьбу с самой собой. Слишком многое стояло между ней и Альдо: его очевидная нищета, национальность, образ жизни, воспитание. Однако молодой человек неотвратимо притягивал Одри – он был живым воплощением героя ее девичьих грез. Казалось, что вся колдовская сила Италии, с детства очаровавшая Одри, заключена в этом неаполитанце с таким благородным и прекрасным лицом. Запершись в своей комнате, мисс Фарринг тон перечитывала письмо, которое он ей послал. Самоуверенность молодого человека раздражала Одри, но она не могла остаться равнодушной к страстной нежности, исходившей от записки. Чтобы отделаться от наваждения. Одри заставляла себя долго гулять по Генуе, но каждый раз машинально оказывалась возле дворца Бьянко, где ее поджидал «Флорентийский дворянин», так похожий на Альдо.

Уложив детей, все Гарофани – за исключением Джельсомины, погрузившейся в глубокую печаль и обиженной тем, что ей не дали выразить свои переживания во всеуслышание, – собрались послушать рассказ Альдо о злосчастной истории. Когда он дошел до убийства Рокко, послышались вздохи и стоны, а при упоминании о благословенном вмешательстве Одри – восторженные хвалы в адрес молодой англичанки. Всеобщее мнение выразил Джованни:

– Рокко мертв, брильянты украдены, и мы не получим обещанного миллиона…

Марио почувствовал скрытый упрек.

– Ну договаривай же до конца, Джованни! Скажи, что все это по моей вине! Тебя ведь так и распирает желание упрекнуть меня! Ну выкладывай!

– Да нет, – без особой уверенности стал слабо защищаться муж Лауретты. – Вы же не могли предугадать… Нам так и не выбраться из нищеты, вот и все… Придется с этим смириться. А я-то так рассчитывал на эти деньги, чтобы уехать в Америку…

Лауретта расплакалась. С тех пор, как отец заговорил о миллионе лир, они с Джованни каждый вечер у себя в комнате мечтали о том, что сделают, как только окажутся в Нью-Йорке. Муж нежно обнял Лауретту.

– Успокойся, миа кара… Обещаю тебе, мы все же уедем в Нью-Йорк. Я еще не знаю как, но мы туда отправимся… Разбогатеем и позовем к себе всех своих!

Желая сменить тему разговора, Серафина заметила:

– Во всяком случае, я никогда не прощу этим генуэзцам! Негодяи, они хотели убить моего мальчика!

– Это были не генуэзцы, мама!

Даже если бы вдруг к Гарофани неожиданно явился сам святой Януарий, они не испытали бы большего потрясения, чем от этих слов. Но Альдо довершил замешательство, воскликнув:

– Это были неаполитанцы! Я слышал, как они ругались…

Марио смертельно побледнел.

– Но это же совершенно меняет дело! Неаполитанцы… Значит, нас предали? Что ты об этом думаешь, Джованни?

– Если Альдо не ошибается, то… то надо найти эту парочку и прикончить! Мы должны отомстить за Рокко!

Все горячо поддержали предложение, а Серафина подробно перечислила, что они сделают с этими негодяями, как только схватят их за шиворот.

Марио счел необходимым спросить мнение брата.

– А ты, Дино, что об этом думаешь?

– Мы рискуем не успеть до них добраться… – И, заметив, что никто его не понял, пояснил: – Вы, кажется, забыли, что вам доверили на пятьдесят миллионов брильянтов. Меня бы очень удивило, если бы Синьори не потребовали расплаты!

– Но ведь нас обокрали…

– Не уверен, что их устроит такое объяснение…

– А смерть Рокко, по-твоему, тоже ничего не стоит? – привела весомый аргумент Серафина.

– Для нас Рокко был славным парнем… Но Синьори вряд ли оценивают его жизнь в пятьдесят миллионов!

По своей наивности, никто об этом не подумал. Слова Дино открывали перед Гарофани самые мрачные перспективы.

– Как ты думаешь, – спросил, заикаясь от волнения, Марио, – как поступят Синьори?

– Не знаю… Судя по репутации, они не из тех, кто прощает!

Решили, что завтра же с утра Марио отправится к сапожнику Гарацци, расскажет обо всем и попробует узнать, как прореагируют хозяева. Молодой и горячий Джованни воскликнул:

– Синьори или не Синьори, но мне никто не помешает найти двух подонков, которые убили Рокко и подложили нам такую свинью!

Одри сдалась. Она решила увидеть Альдо хотя бы еще раз, чтобы убедиться, так ли уж он похож на заполнивший ее воображение образ. Девушка думала, что, посмотрев на Альдо в привычной для него обстановке – в грязи и грубой реальности, она раз и навсегда избавится от миража. А когда мисс Фаррингтон принимала решение, се уже невозможно было отговорить. И она тут же перешла к действиям. Это случилось во время ленча, когда трое путешественников собрались за столом.

– Прошу прощения, что хочу изменить намеченную программу, – заявила Одри, когда принесли десерт. – Но я устала от Генуи.

Миссис Рестон даже опустила на стол ложку со сливками, которую собиралась поднести к губам, и холодно осведомилась:

– Что это значит?

– Только то, что я хочу уехать из этого города.

– А почему?

– Потому что мне здесь скучно.

– Но, послушайте, ведь Алан тут.

Мисс Фаррингтон едва не призналась, что присутствие жениха не только не развеивает ее скуку, а нагоняет еще большую, но вовремя прикусила язык.

– На самом деле, Одри, что все это значит? – продолжала настаивать миссис Рестон.

– Только то, что я вам сказала, не больше.

– И все-таки, дорогая моя, вы не можете не признать, что такое поведение выглядит странным?

– Мама, прошу вас! – попытался остановить ее Алан.

– Оставь меня в покое, необходимо наконец поставить все точки над i. Вам, кажется, не по вкусу наше общество, Одри? Уже в Кадиксе вы позволили себе совершенно неприличную выходку. Я не особенно разбираюсь в нравах современных девушек, но в мое время, если уж нам выпадало редкое счастье путешествовать вместе с женихом, мы почти не расставались. Вы же, напротив, явно избегаете моего сына. В основном бродите где-то одна! Что это значит, я вас спрашиваю? Увидеть вас можно разве что за едой. Правда, тут ничего не скажешь – приходите вовремя. Согласитесь, однако, что мы с Аланом имели право ожидать иного отношения с вашей стороны?

Одри колебалась, не зная, стоит ли воспользоваться случаем и разорвать помолвку. Достаточно дать волю раздражению – и конец. Но она подумала о родителях, а кроме того, сочла недостойным возвращать Алану слово, не объяснившись окончательно.