Текст книги "Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»)."

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Пойди и скажи Элоизе, чтобы она перестала валять дурака или я рассержусь! И отнеси ей остатки грумелло. Бедняжка, должно быть, испытывает жажду.

– Но послушайте, шеф… Мне придется пройти через всю деревню!

– Ну и что?

– Ведь жарко!

– Иларио Бузанела, считаешь ты себя карабинером, да или нет?

– Да, шеф!

– В таком случае замолчи и исполняй приказ.

– Слушаюсь, шеф.

Иларио удалился, волоча ноги. Чекотти встал.

– Благодарю за обед… Амедео Россатти, можете вы дать мне слово, что не попытаетесь убежать! Тогда я не надену на вас наручников.

– Даю вам слово, синьор инспектор.

– В таком случае, собирайтесь.

В тот самый момент, когда двое из собутыльников – полицейский уже был на ногах – с трудом поднимались со своих мест, стараясь принять вертикальное положение, в участок с шумом ворвалась вдова Габриелли, таща за собой свою очаровательную дочь Терезу, которая казалась довольно растрепанной. Тимолеоне и его гости еще не успели раскрыть рта, как синьора Габриелли начала кричать:

– Где этот полицейский из Милана?

Тимолеоне пальцем указал на Маттео. Одним движением руки вдова притянула дочь к себе, потом буквально швырнула ее на грудь инспектора. Последний только успел подумать: какую еще дьявольскую шутку задумали с ним сыграть проклятые обитатели Фолиньяцаро? Но в этот миг опять раздался голос синьоры Габриелли:

– Обо всем расскажи ему, мерзкая! Исповедайся публично, позор всей моей жизни! Бесстыжая! Твой бедный отец, должно быть, переворачивается в своем гробу, видя, какой ты стала! Подумайте, синьор инспектор, эта девчонка, которую я всегда учила только добру, ведь ее поведение отбивает всякую охоту иметь детей! А у вас есть дети?

– Нет.

– Вы сами не понимаете, как вам повезло! Будешь ты говорить, Тереза, или хочешь, чтобы я тебя поколотила?

Опустив голову, Тереза прошептала:

– Я не смею…

Вдова обернулась к Амедео:

– В таком случае говори ты, бездельник! Соблазнитель! Бесчестный!

– Я? А что вы хотите, чтобы я сказал?

– Тебе стыдно, да? Так вот: если у вас обоих храбрости не хватает, я сама все расскажу синьору из Милана!

И, ухватившись за лацканы пиджака Чекотти, глядя прямо ему в глаза, она стала жаловаться:

– Знаете, что она сделала со мной, со своей матерью, эта бесстыжая? Она меня обманула! Я думала, что она у своей тетки, а она в это время встретилась с этим проходимцем Амедео! Она поджидала его, как какая-нибудь уличная девка, у выхода из кафе этого подлеца, этого отравителя Онезимо. Что вы на это скажете?

Полицейский сначала высвободился, потом заверил вдову, что ему нет дела до поведения ее дочери и что, кроме того, ей не придется больше опасаться дурного влияния со стороны Амедео, так как он его увозит в миланскую тюрьму.

– Но, синьор, именно это-то и невозможно!

– Почему?

– Потому что эта парочка занималась Бог знает чем как раз в то время, когда убили этого несчастного Таламани. Кстати сказать, это был прекрасный человек, вежливый и все такое… А ведь это чудовище Амедео не мог одновременно находиться в разных местах, как по-вашему?

Чекотти почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

– И вы только теперь являетесь, чтобы сказать мне об этом?..

– Это по ее вине! Чтобы спасти свою репутацию, она позволила бы вам увезти его, эта бессердечная! Но, к счастью, я здесь! Для меня справедливость на первом месте! А ведь я была бы очень довольна, если бы этот Россатти, этот соблазнитель, совсем уехал отсюда! Но, что делать, Габриелли всегда были на стороне закона.

Инспектор повернулся к девушке:

– Это правда?

– Да, синьор… Простите меня.

Вне себя от злости Маттео набросился на Амедео:

– А вы что же? Почему вы мне не сказали?..

Россатти придал своему лицу серьезное выражение и сдержанно произнес:

– Честь молодой девушки поставлена на карту, синьор инспектор.

– Не морочьте мне голову вашими глупостями. Подтверждаете вы или нет то, что рассказала эта женщина?

– Я не имею права ничего сказать.

Чекотти с удовольствием закатил бы ему затрещину. Он сделал попытку напугать вдову Габриелли, так как не знал, что страх неведом женщинам из Фолиньяцаро.

– Известно ли вам, как закон карает за лжесвидетельство?

– Лжесвидетельство? Так вы думаете, что мне доставляет удовольствие чернить собственную дочь перед посторонними?

– Хорошо, можете идти…

И он добавил в силу привычки:

– Оставьте вашу фамилию и адрес.

Все расхохотались, кроме Маттео.

…Когда они остались втроем, Чекотти, покраснев под ироническими взглядами двух остальных, некрасиво выругался, потом воскликнул:

– Я уверен, что обе они лгали!

Тимолеоне Рицотто добродушно улыбнулся:

– Очень возможно, синьор, но как это доказать?

Глава пятая

В эту ночь инспектор Маттео Чекотти спал очень плохо. Накануне вечером он вынужден был освободить Амедео Россатти; показания Терезы свидетельствовали о его невиновности по крайней мере до тех пор, пока не удастся доказать, что она говорила неправду. После этого ему пришлось позвонить комиссару Рампацо и признаться, что дела идут, пожалуй, не совсем так хорошо, как ему сперва показалось из-за чрезмерного оптимизма, и что его возвращение откладывается до ареста убийцы Эузебио Таламани. Слушая смущенный голос своего подчиненного, комиссар Рампацо испытывал какое-то нездоровое злорадство. Он сделал несколько нелестных замечаний о людях, продающих шкуру неубитого медведя, и повесил трубку, радуясь про себя, что не послал своего любимца – инспектора Ансельмо Джаретту – в это осиное гнездо.

Страшные сновидения мучили Чекотти: толстый начальник карабинеров оказывался в них сообщником убийцы; он цеплялся за инспектора, наваливался на него всей своей тяжестью в то время как какой-то злодей с ножом угрожал населению Фолиньяцаро; когда преступник обернулся, несчастный полицейский увидел его лицо и вскрикнул, узнав прелестные черты Терезы Габриелли, очаровательной лгуньи. Собственный крик разбудил Маттео: он сидел на постели, освещенный слабым светом зари, по его лбу струился пот. Он закурил сигарету, пытаясь вернуть себе спокойствие, необходимое для дальнейшего расследования. Как честный человек, он признался себе, что с того момента, как он увидел Терезу, он слишком много о ней думал, гораздо больше, чем об убийце или жертве. Несомненно, она была чрезвычайно мила, эта Тереза. Из-за своего маленького роста она казалась девочкой, прекрасно сложённой девочкой. Из-под пышных темных кудрей на вас смотрели восхитительные глаза, чья кажущаяся невинность могла ввести в заблуждение любого мужчину, менее искушенного в женском вероломстве, чем инспектор. Он чувствовал, он знал, что должен избегать этой Терезы, как чумы, но когда у чумы такая обольстительная внешность, очень трудно противиться желанию заключить ее в свои объятия. Должно быть, она влюблена в Амедео… Иначе, как объяснить поступок, который может дорого ей обойтись? Закон, чьим представителем он является, не любит шутить с теми, кто прибегает к лжесвидетельству, чтобы помешать работе правосудия. Между тем, пока он не сумеет заставить Терезу признаться во лжи, нельзя будет арестовать Россатти, несмотря на то, что его виновность совершенно очевидна.

Выкурив сигарету, Маттео выпил стакан воды и снова лег. Через некоторое время он уснул тяжелым сном. Его разбудил стук в дверь. Как истинный полицейский, всегда готовый к действию, он сразу сел на постели и предложил посетителю войти. Это был Онезимо Кортиво, хозяин кафе. Маттео принял его не слишком любезно.

– Что вам нужно?

Онезимо улыбнулся добродушно, но с оттенком иронии, которая не ускользнула от квартиранта.

– Я пришел посмотреть, не заболели ли вы часом.

– А почему я должен был заболеть?

– Потому что сейчас уже половина десятого…

– Не может быть!

– Это именно так… И поскольку не в ваших привычках поздно спать, особенно при выполнении задания (Чекотти невольно покраснел, услышав этот почти неприкрытый намек), то я решил подняться, подумав, что может быть убийце Таламани пришло в голову рассчитаться и с вами. Приятно было убедиться в своей ошибке… Я вам приготовлю кофе, хотите?

– Нет, спасибо, я не буду завтракать.

Онезимо, казалось, не понял, что ему предлагают удалиться. Напротив, он приблизился к постели.

– Значит, вы сегодня еще не уезжаете?

– Почему вы так думаете?

– Ну как же! Теперь, когда вы поняли, что Амедео не виноват в смерти клерка нотариуса… Ах, эта маленькая Тереза, хорошо же она скрывала свои похождения… Видите ли, синьор инспектор, живем мы в своей деревушке, и нам кажется, что мы знаем все, что здесь происходит, а вот эти молодые люди встречались, и никто об этом не догадывался… Удивительно, правда?

Прекрасно понимая, что Кортиво насмехается над ним, Маттео сухо ответил:

– Не только удивительно, но, безусловно, неверно!

Онезимо прикинулся удивленным:

– Неверно?

– Эта Тереза лжет! Но я найду способ заставить ее во всем признаться, и тогда пусть пеняет на себя! Можете Думать, что угодно, синьор Кортиво, но я твердо намереваюсь увезти Амедео Россатти в Милан не позже, чем сегодня вечером!

Лицо Онезимо выразило сомнение.

– Кто может знать, что готовит нам будущее, синьор инспектор?

Маттео почувствовал, как у него сжимаются кулаки.

* * *

…Чекотти решил зайти к нотариусу, своему единственному союзнику, чтобы расспросить его о Терезе Габриелли и выяснить, какие средства могут заставить ее отказаться от своих слов. Он находился еще довольно далеко от жилища мэтра Агостини, когда увидел женщину, выходившую оттуда. Ему показалось, что он узнает мать Терезы в этой фигуре, облаченной в черное платье, и он подумал, что бы это могло означать. Посетительница свернула в какую-то улочку и скрылась.

Дон Изидоро сразу встал на точку зрения Маттео: он тоже считал, что Тереза солгала. Желая окончательно в этом убедиться, он позвал дочь, и инспектор рассказал ей о приходе синьорины Габриелли в полицейский участок. Обычная мягкость тут же покинула Аньезе, теперь это была настоящая фурия. Она закричала, что Амедео не думал ни о ком другом, кроме нее, никогда и не смотрел на эту нахалку Терезу; если бы между ними что-нибудь было, она бы не преминула это заметить, и, во всяком случае, он не впал бы в такое отчаяние, узнав о ее официальной помолвке с Таламани. С трудом переводя дух, она прервала свою горячую речь, чтобы спросить:

– А сам Амедео что об этом говорит?

– Ничего.

– Как так?

– Он утверждает, что честь не позволяет ему подтвердить или отрицать слова девушки, убежденной в том, что он ее любит.

В полном замешательстве Аньезе не знала, что и сказать. Тогда заговорил ее отец:

– Явный обман, синьор инспектор, вы сами это видите!

– И я так думаю, но как его разоблачить?

– Это я беру на себя. Пойдем поговорим с Терезой. Я не сомневаюсь, что сумею заставить ее признаться.

Мать и дочь Габриелли жили рядом с церковью. Когда нотариус и полицейский вошли к ним, синьора Габриелли шила, а Тереза вынимала зернышки из помидоров. Приход посетителей, казалось, их нисколько не смутил. Нотариус немедленно бросился в атаку:

– Скажи, Тереза, ты знаешь, почему мы пришли?

Она подняла на обоих мужчин свой ясный взгляд.

– Вероятно, вы хотите заказать платье для Аньезе или синьоры Агостини.

Чекотти увидел, как вздулись вены на висках дона Изидоро, и догадался, что тот едва сдерживается, чтобы не закричать.

– Тереза, я не допущу, чтобы девушка твоих лет издевалась над человеком в моем возрасте!

– Я вас не понимаю.

– Что означают эти смехотворные признания, которые ты сделала инспектору с целью оправдать Россатти?

– Это правда…

Опустив голову, плутовка добавила шепотом:

– Мне очень стыдно, дон Изидоро…

– В самом деле? Лгунья! Гадкая лгунья! Я сам был там, когда Россатти набросился на Эузебио, как дикий зверь!

– Вы вероятно, ошибаетесь, синьор.

Вне себя, нотариус поднял руку, чтобы ударить девушку, но Маттео вовремя удержал его.

– Прошу вас, синьор…

Ворча, бормоча угрозы и оскорбления, мэтр Агостини уступил место полицейскому, который предпочел разговаривать с матерью.

– Синьора, мы совершенно точно знаем, что ваша дочь говорит неправду. Но меня интересует, почему она это делает, какие у нее на то причины. Убедите ее рассказать нам все как было, в противном случае, даю слово, я немедленно ее арестую за пособничество в убийстве Эузебио Таламани и увезу в Милан. Если, напротив, она откажется от своих заявлений, то я приму во внимание ее возраст и постараюсь забыть о ее поведении, наказуемом обычно несколькими месяцами тюрьмы и таким штрафом, который полностью разорит вас обеих.

Синьора Габриелли с испуганным видом всплеснула руками.

– Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных! Боже мой, разве я заслужила, чтобы у меня была такая дочь, скажите сами, дон Изидоро? Разве я это заслужила?

Нотариус повернулся к ней спиной, чтобы показать, что ее сетования только сердят его, но не вызывают ни малейшей жалости. Видя, что ее мольбы не производят впечатления, вдова обратилась к дочери:

– Тереза… Твоя старая мама взывает к тебе… Если ты солгала, признайся этим господам…

– Я не солгала.

Чекотти подошел к ней.

– Прекрасно, раз она не хочет образумиться, я увожу ее. Пойдите с ней, синьора, и помогите ей уложить вещи. Мы уезжаем в Милан.

Тут синьора Габриелли испустила душераздирающий вопль, который, казалось, потряс Терезу. Она поглядела на мать, потом на своих мучителей и наконец призналась:

– Успокойся, мама… Это верно, я обманула их.

Инспектор и нотариус облегченно вздохнули. Чекотти радостно подумал: на этот раз ему удастся надеть наручники на Амедео Россатти. Нельзя сказать, чтобы он испытывал личную неприязнь к парню, но ведь это из-за него в Фолиньяцаро насмехались над ним, а значит, и над всей миланской полицией. Синьора Габриелли смотрела на свою дочь во все глаза:

– Так ты не была с Амедео в тот вечер?

– Нет.

– А где ты была?

– С Кристофоро…

– С Кристофоро Гамба, сыном кузнеца?

– Ну, конечно, у нас ведь нет другого Кристофоро!

– Несчастная! Он способен переломить тебя пополам, сжав в своих объятиях, и даже не заметить этого!

Повернувшись к Маттео, она пояснила:

– Он сам не понимает, как он силен, этот Кристофоро!

– Синьора, меня не интересуют отношения вашей дочери с этим геркулесом. Единственное, что я хочу знать, это почему ваша Тереза разыграла перед нами такую комедию. Пусть сама скажет, кто ее подбил на это.

– Никто.

– Вы думаете, что я могу поверить, будто вы сочинили всю эту историю только для того, чтобы мне досадить?

– Нет.

– Тогда зачем вы это сделали?

– Чтобы защитить одну особу.

– Кого?

– Я этого не могу сказать…

– Опять! Берегитесь! Мое терпение на исходе!

Мать тоже стала настаивать:

– Теперь уж говори, Тереза! Раз начала, надо закончить!

– Но ведь я обещала!

– Подумаешь, какое дело, обещала! Этот синьор представляет закон, он имеет право освободить тебя от твоего обещания.

Тереза поколебалась еще с минуту, потом, не в силах больше сопротивляться, прошептала:

– Я обещала это Сабине.

Ничего не понимая, они посмотрели друг на друга. Синьора Габриелли выразила общее недоумение, спросив:

– Какой Сабине? Дочери сыровара Замарано?

– Да.

– Какое она имеет отношение к Амедео?

– Они встречаются.

– Что ты болтаешь? Ведь она практически помолвлена с каменщиком Зефферино!

– Вот в том-то и дело.

– Что ты хочешь этим сказать? Ты сердишь меня, Тереза, и если не объяснишь, что ты имеешь в виду, то очень скоро схлопочешь пощечину!

– Сабина любит Амедео… Я не знаю, любит ли он ее. Во всяком случае, мы с ней ждали его у выхода из кафе, и она ушла вместе с ним, а я встретилась с Кристофоро… Когда случилась эта история, Сабина уговорила меня сказать, что с Амедео была я… из-за Зефферино, понимаешь?

– И ты согласилась?

– Сабина моя подруга, мама.

Явно растроганная, синьора Габриелли подошла к дочери, обняла ее, прижала к своей груди и горячо поцеловала. Потом, отстранившись, чтобы лучше ее видеть, она заверила ее дрожащим от волнения голосом:

– Тереза, ты святая, это твоя мама тебе говорит!

Нотариус завопил:

– Как же! Святая! Отъявленная лгунья, вот она кто! Синьора Габриелли мигом преобразилась в мегеру и набросилась на дона Изидоро.

– Вы оскорбляете мое дитя, а сами неспособны уследить за вашей недотрогой, которая гуляет со всеми парнями подряд!

– Моя дочь гуляет с… О, синьора, возьмите назад эти слова, или я не ручаюсь за себя!

– Попробуйте только ударить меня в присутствии инспектора, если посмеете!

Тереза, чтобы дополнить картину, схватила нож, которым она очищала помидоры, и бросилась, подняв его, на синьора Агостини, пища:

– Только прикоснитесь к моей матери!

Чекотти, считавший, что в Фолиньяцаро и одного трупа достаточно, вмешался:

– Перестаньте! Вы все теряете разум!

Нотариус запротестовал:

– Да разве вы не понимаете, что эта новая история рассчитана на то, чтобы вы поверили, будто Амедео не мог встретить Таламани?

– Спокойно! Если синьорина опять пытается меня одурачить, то она за это поплатится! Это ваше последнее слово, Тереза Габриелли?

– Да.

– Очень хорошо. Я допрошу Сабину Замарано. Молите Бога, чтобы она подтвердила ваши слова, в противном случае можете готовиться к поездке в Милан, где вам будут обеспечены на некоторое время квартира и питание за счет республики!

После этой угрозы Чекотти покинул дом вдовы, увлекая за собой дона Изидоро. Но так как, по его мнению, присутствие нотариуса не способствовало успеху допросов, то он попросил его больше не сопровождать себя. Дон Изидоро обиделся, повернулся к нему спиной и удалился, не попрощавшись.

* * *

В отличие от своей подруги Терезы, Сабина Замарано была блондинкой высокого роста и казалась невозмутимой. Видя, с каким спокойствием она встретила его появление, Чекотти подумал, что оно не было для нее неожиданным.

– Синьорина Замарано?

– К вашим услугам, синьор. Могу я что-нибудь для вас сделать?

– Безусловно, синьорина, безусловно… Ваших родителей нет дома?

– Жив только мой отец, синьор. Он сейчас в сыроварне.

– А Зефферино Гаспарини?

Она нисколько не смутилась и ответила тем же спокойным тоном:

– Он, должно быть, на работе.

Спокойствие девушки начало раздражать полицейского.

– Вы не спрашиваете меня, почему я задаю вам все эти вопросы, синьорина?

– Если вы найдете нужным, синьор, вы сами мне это скажете.

– Вы правы. Речь идет об Амедео Россатти. Каковы ваши отношения с ним?

– Мне кажется, мы любим друг друга… но я еще не совсем уверена.

– Извините меня, синьорина, но разве вы не помолвлены с каменщиком Гаспарини?

– Да, но только помолвлена.

– Тем не менее…

– Что, синьор? Если я предпочитаю Амедео, лучше, чтобы я в этом убедилась до, а не после того, как я буду окончательно связана с Зефферино, разве не так?

Чекотти кусал губы от досады. С этой девушкой нелегко было справиться!

– Да, вероятно… А когда вы видели Амедео Россатти в последний раз?

– Сегодня утром.

– Нет, я не так выразился. Когда у вас с ним было последнее свидание?

– В день обручения Аньезе Агостини.

– Вы знаете, должно быть, что Россатти утверждал, будто он безумно влюблен в синьорину Агостини?

Она засмеялась мягким, материнским смехом.

– Аньезе воображает, что все ребята влюблены в нее.

– Но вы ведь не можете отрицать, что Россатти очень бурно отреагировал на помолвку синьорины Агостини с Эузебио Таламани?

– Это неверно, синьор, иначе Амедео не встретился бы со мной в тот же вечер. Я ждала его у выхода из кафе.

– И… и куда вы отправились потом?

– Если память мне не изменяет, мы гуляли в верхней части деревни.

– Вы там не встретили Таламани?

– Таламани? Нет.

– Но ведь многие здесь утверждают, что, выйдя из кафе, Россатти встретил Таламани, избил его, а может быть, и убил.

Спокойствие не покинуло девушку при этом сообщении.

– Они или лгут, синьор, или заблуждаются.

– Если только вы сами не лжете, синьорина.

– И это возможно. Но ведь вы можете проверить мои слова.

– Каким образом?

– Допросив Терезу Габриелли. Скажите ей, что это я вас посылаю.

– А что она может мне сообщить?

– Она может подтвердить, что согласилась сказать Зефферино, если он будет ее расспрашивать, что на свидание с Амедео приходила она, а не я…

– Я уже допрашивал Терезу Габриелли…

– В таком случае, вы должны быть в курсе дела.

– Как же! В курсе! Да ведь все вы, девушки из Фолиньяцаро, лжете наперебой!

– То, что вы говорите, синьор, не слишком любезно.

– А мне, представьте себе, не до любезности. Надоело смотреть, как меня обводят вокруг пальца девчонки, заслуживающие, чтобы их хорошенько поколотили!

– Не думаю, синьор, что они позволили бы вам это сделать. Как по-твоему, папа?

Маттео обернулся и увидел того, к кому обращалась Сабина. Это был мужчина среднего роста, на редкость волосатый. Он принес с собой устойчивый запах козьего, слегка прокисшего, молока. Не двигаясь, он смотрел на свою дочь и Чекотти.

– Что здесь происходит?

Желая сразу внести ясность, полицейский объяснил:

– Меня зовут Маттео Чекотти, я полицейский инспектор и специально приехал из Милана, чтобы арестовать убийцу Эузебио Таламани.

– А дальше что? Вы, может быть, надеетесь найти его здесь?

– Нет, но я надеюсь, что мне помогут напасть на его след.

– Каким образом?

– Сказав мне правду, например. Я знаю, что в Фолиньяцаро это не принято, но хоть один раз, в виде исключения, можно, как вы считаете?

Сыровар ответил не сразу. Его нахмуренные брови и неподвижный взгляд свидетельствовали о напряженной работе мысли, о желании понять смысл сказанного полицейским. Наконец, глубоко вздохнув, он спросил:

– А вы, синьор, не хотите ли часом сказать, что Сабина вам солгала?

– Не скрою, синьор Замарано, у меня создалось именно такое впечатление.

Сыровар почесал подбородок.

– Ах, но ведь это нехорошо, синьор, совсем нехорошо! Неужели вы пришли в мой дом для того, чтобы оскорблять мою дочь?

– Не надо преувеличивать!

– А в Милане как? Если вас называют лжецом, там это не считается оскорблением?

– Смотря при каких обстоятельствах.

– Так вот, синьор, в Фолиньяцаро мы не обращаем внимания на обстоятельства. Только назовите мою дочь лгуньей, и я вам набью физиономию.

После этого обиженный отец стал засучивать рукава рубашки. Густой волосяной покров на его руках не мог скрыть хорошо развитой мускулатуры. Чекотти подумал, что если он схватится с этим одержимым, то навсегда загубит свою репутацию, тем более что тот, несомненно, возьмет над ним верх. Сабина попыталась исправить положение, уточнив:

– Синьор не верит, что я была с Амедео в ту ночь, когда убили клерка нотариуса.

– А почему бы она не могла быть с ним, а, синьор?

– Потому что люди видели, как Россатти дерется с убитым.

– Везде найдутся любители болтать языком.

– Значит, вы тоже утверждаете, что ваша дочь была с Россатти в тот вечер?

– Она мне рассказала об этом, а я верю всему, что говорит Сабина.

– А какую роль играет во всем этом Гаспарини?

Замарано пожал плечами.

– В эти истории я не вмешиваюсь… Ведь это их дело, не так ли?

– Но если ваша дочь не любит этого каменщика, почему она ему об этом не скажет прямо?

– Дело в том, что когда Зефферино сердится, он становится опасен…

– Настолько, что может ударить?

– Это не исключено… Кстати, вы меня навели на мысль… Если Зефферино спутал Таламани с Россатти, он вполне мог его вздуть!

– А как он мог их спутать?

– Ночь… Он ослеплен ревностью… Как тут разобраться?

– Вот это, синьор Замарано, как раз то, что я пытаюсь сделать! В общем, если я вас правильно понял, вы полагаете, что возлюбленный вашей дочери мог бы быть тем, кого я разыскиваю?

– Он или кто другой!..

– Давайте-ка уточним: у Зефферино появляются подозрения относительно верности той, кого он считает своей невестой… Он следует за ней… Видит, что она поджидает Россатти и уходит вместе о ним… Он их выслеживает… и когда они расстаются, он бросается вслед за карабинером, полный решимости отомстить. Так, что ли?

– Возможно.

– После этого Зефферино каким-то чудом ошибается и следует за Таламани, которого принимает за Россатти.

– В темноте и не такое может случиться.

– Осыпая ударами Таламани, Зефферино не замечает, что это не его соперник… Вы считаете меня дураком, синьор Замарано?

– Я недостаточно вас знаю, синьор инспектор, чтобы иметь мнение на этот счет.

– Я допрошу каменщика и сообщу ему, что его будущий тесть считает его возможным убийцей.

– Я этого не говорил!

– Но к этому сводится то, что вы сказали, потому что тот, кто избил клерка, несомненно является и его убийцей! До свидания!

– Прощайте.

– Нет, не прощайте, синьор, я не сомневаюсь, что очень скоро вы еще со мной увидитесь, вы и ваша дочь!

Выходя, Чекотти услышал, как Сабина спрашивает у отца:

– Скажи, папа, в Милане они все такие?

* * *

Зефферино Гаспарини работал за деревней, и Маттео не решился туда идти под палящим солнцем. Он удовольствовался тем, что послал встреченного им мальчишку предупредить каменщика, чтобы сразу после обеда тот явился в участок. После этого он зашел в кабинет Тимолеоне Рицотто, где было относительно прохладно. Начальник карабинеров встретил его со своим всегдашним добродушием.

– Итак, синьор инспектор, вы продвигаетесь?

– Ах, не начинайте, пожалуйста. Меня и так уже замучили!

– Догадываюсь, что дела идут не совсем так, как вы надеялись.

– Нет, дела идут не так, как я хотел бы, потому что здесь все ухитряются противодействовать моим усилиям! Но прежде всего, где Россатти?

– Он у себя.

– А что он делает у себя?

– Отдыхает.

– От каких трудов? Он никогда не работает!

Тимолеоне неодобрительно надул губы.

– Вы забываете о том, что этот несчастный пережил вчера!

Рицотто был несомненно искренен. Чекотти это видел и только поэтому не вспылил. Он ограничился тем, что сказал с иронией:

– А я и не знал, что у карабинеров такое мягкое сердце.

– Дело в том, что я очень люблю Амедео.

– Насколько я могу судить, вы в этом не одиноки. Аньезе… Тереза… Сабина…

– Дочь Замарано?

– Она самая.

И он рассказал Рицотто, не пропуская никаких подробностей, о своей встрече с сыроваром и его невозмутимой дочерью. Начальник карабинеров, казалось, был в восторге. Когда инспектор закончил свой рассказ, он растроганно заключил:

– Какое у них доброе сердце, у этих девочек!

– Сердце, которое их приведет прямиком в тюрьму, и не без моей помощи, если только они мне еще солгут!

– Вы на это не решитесь, синьор.

– Не решусь? А закон?

– А любовь?

И Тимолеоне добавил после краткого раздумья:

– Этот Амедео… Настоящий дон Жуан!

– Я сумею умерить его любовный пыл, можете на меня положиться!

– А не выпить ли нам по стаканчику грумелло, пока варятся мои спагетти по-неаполитански?

– Я обедаю у Кортиво.

– Синьор инспектор, неужели вы нанесете мне такую обиду? Что обо мне подумают в Фолиньяцаро, если узнают, что вы отказались попробовать мои спагетти? Мне не останется ничего другого, как пустить себе пулю в лоб!

И у доброго Тимолеоне слезы навернулись на глаза при мысли о подобном необъяснимом оскорблении, которое не могло не повлечь за собой бесчестья, разрушив его славу замечательного кулинара. Искреннее огорчение начальника карабинеров позабавило Маттео. Он решил больше не дразнить его.

– Ну что же, решено, мы пообедаем вместе… Я не хочу упустить возможность попробовать лучшие в мире спагетти!

– Насчет всего мира не могу сказать, но в Италии – безусловно!

* * *

Они заканчивали грумелло, запас которого у Рицотто казался неисчерпаемым, и собирались погрузиться в приятную дремоту, когда приход карабинера Бузанелы вырвал их из сладкого мира сновидений и грубо перенес в будничную действительность.

– Пришел Гаспарини, каменщик. Он говорит, что его вызывали.

Чекотти выпрямился, Рицотто застегнул расстегнутый было китель.

– Пусть подождет!

Они осушили наспех по стаканчику виноградной водки в надежде, что она их окончательно разбудит, и последовали за Бузанелой в караульное помещение, где их ждал Зефферино Гаспарини. У него была ничем не примечательная внешность и медлительные жесты. Он казался удивительно спокойным. Чекотти подумал, что они с Сабиной составят замечательную супружескую пару, которая никогда не будет ссориться.

– Зефферино Гаспарини?

– Да, синьор.

– Я вызвал вас, чтобы сообщить не совсем приятные вещи.

– Да?

Он и глазом не моргнул.

– Скажу вам в двух словах, что кое-кто подозревает вас в убийстве Эузебио Таламани.

– Того самого, которого убили недавно ночью?

– Да.

Он почесал в затылке, потом проронил:

– Забавная мысль…

– Не такая уж забавная, если хотите знать мое мнение. Подозрение в убийстве – вещь малоприятная.

– А зачем мне было убивать этого типа?

– О ваших мотивах скажу позже. Начнем с фактов. Признаете вы себя виновным или нет?

– Нет.

– Есть у вас алиби?

– Али… как вы сказали?

– Где вы находились во время убийства Таламани?

– Я был в Домодоссоле.

– Вы можете это доказать?

– Весь день после полудня я там работал с двумя другими каменщиками в ресторане синьора Фолы. Мы облицовывали стены. Хозяин пригласил нас поужинать с ним, и мы ушли все вместе только около полуночи. Я добрался домой на заре.

– Проверю все это в Домодоссоле. Вы знаете, как зовут ребят, работавших вместе с вами?

– Только их имена: Нино и Марио. Синьор Фола знает, вероятно, их фамилии.

Чекотти не питал никаких иллюзий: это было солидное алиби. Его снова пытались навести на ложный след.

– А теперь, синьор, могу я вернуться к своей работе?

– Можете… Минуточку. Вас не интересует имя человека, который вас подозревает?

– Не очень… Но, похоже, вы сами хотите мне его сообщить?

– Его имя Замарано.

Это, кажется, его, наконец, немного смутило.

– Как, отец…

– Да, отец Сабины. А кстати, знали ли вы, что, в то время как вы работали в Домодоссоле, синьорина Замарано бегала на свидание с Амедео Россатти?

Каменщик тихо засмеялся.

– Вы меня разыгрываете, синьор?..

– Она сама сказала мне об этом!

– Это невозможно!

– Почему? Вы считали ее более постоянной, чем все остальные?

– Дело не в этом… Я думаю, что Сабина такая же, как все девушки, и ее нужно держать в руках, но в тот вечер это было невозможно.

– В самом деле?

– Я потому и пошел в Домодоссолу, что она не могла со мной встретиться.

– Это она вам рассказала, и вы ей поверили!

– Нет, не она, а врач.

– Врач?

– Сабина была нездорова уже дня три, поэтому синьор Боргато пришел утром к Замарано и сказал, что она должна лежать в постели и чтобы отец поставил ей банки. У нее была очень высокая температура. Ну вот, так как она должна была оставаться дома, я отправился немного подзаработать в Домодоссоле. Деньги нам не помешают, когда мы поженимся. Могу я теперь уйти?

– Проваливайте!

Нисколько не расстроившись из-за грубого ответа, Зефферино приложил палец к фуражке и вежливо сказал:

– До свидания всем!

Чекотти бросился к телефону, набрал номер врача, нарушил и его послеобеденный отдых и в ответ на свой вопрос получил ворчливое подтверждение рассказа каменщика. Полицейский тихо положил трубку и заставил себя медленно двигаться, чтобы не поддаться ярости, от которой его всего трясло. Увидев обеспокоенный взгляд Тимолеоне, он ограничился тем, что сказал: