Текст книги "Имам Шамиль"

Автор книги: Шапи Казиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

ВООРУЖЕННЫЕ ПРОПОВЕДНИКИ

Весть об избрании Шамиля имамом не особенно встревожила царское командование на Кавказе. Полагая, что силы мятежников разгромлены, гнезда их разорены, а в стратегических центрах Дагестана утверждена законная власть, барон Розен принялся за постройку крепостных линий у Черного моря. Оградить российские владения от турецких, усмирить черкесов и лишить их надежды на помощь единоверцев генерал считал задачей более важной, чем разорительный для казны контроль за внутренними дагестанскими делами. К тому же на весь Кавказ войск не хватало, а лазутчики доносили, что Шамиль больше занят благочестивыми проповедями да исправлением нравов своих соплеменников, опасных же для царского владычества намерений не выказывает. Клюгенау был даже благодарен Шамилю за его старания укрепить в горах шариат. Он не считал мусульманский закон чем-то неприемлемым, видя в нем средство хоть какого-то порядка и успокоения населения. Его больше беспокоили регулярные волнения в «мирных» областях, где мздоимство царских чиновников доводило горцев до крайности, а междоусобицы между дагестанскими ханами, их произвол и откровенный грабеж населения грозили обернуться новыми бунтами.

Шамиль сделал своей резиденцией отдаленную от царских укреплений Ашильту и развернул активную деятельность по расширению имамской власти в горах. "Поднявший меч против истины, поднимает его на свою погибель", – провозгласил Шамиль и полтора года словом и силой утверждал в вольных обществах шариат, наказывал отступников, изгонял знать и проповедовал идеи единства.

"Засучите рукава для установления закона Милосердного и устранения наущения дьявола, – призывал Шамиль горцев в своих письмах. – Знайте, что мы никому не причиним никакого вреда за грехи и упущения, имевшие место в прошлом. Я заверяю, что каждому Аллах простит то, что было в прошлом, и не будет вам укора сегодня – Аллах помилует вас, если вы отныне примете шариат, а если не примете, то у меня будет ко всякому, кто противится Аллаху и его посланнику, враждебное отношение, которое не изменится, пока я не одержу верх или буду убит, если Аллах пожелает этого. Поймите это. И мир".

Объединение горцев было делом трудным, учитывая независимый характер горцев, прежние военные неудачи, опасения подвергнуть свои аулы разорению и большое число заложников, выданных обществами царским властям в залог своего "замирения".

У многих на месте Шамиля опустились бы руки, но имам был искренне убежден, что делает это в интересах самого народа и из глубокой к нему любви. Его пленительное красноречие, непреклонная воля и страстная вера в грядущее торжество справедливости превращали колеблющихся в преданных мюридов, врагов в друзей, а грешников обращали к раскаянию. Одни бежали от него, как от огня, но большинство принимало его как Божью благодать.

Сообразуясь с потребностями горцев, Шамиль помышлял о введении новых законов, начал собирать совет из лучших представителей общин, распространял свое влияние за пределы Дагестана. На одном из таких советов Шамиль договорился о будущих совместных действиях с прибывшими из Чечни соратником 1-го имама Гази-Магомеда Ташов-Гаджи и его ближайшими сподвижниками Уди и Магомедом-эфенди.

ОСТАНОВИТЬ ИМАМА!

Дагестанские ханы первыми почувствовали, что распространение «мирного шариата» все серьезнее угрожает их интересам. Соратники Шамиля в Чечне уже совершали набеги на Кавказскую крепостную линию. Владетель приморских областей Шамхал Тарковский, видя бездействие царских властей, даже попытался заключить с Шамилем превентивное мирное соглашение, обещая ввести у себя шариат. Из этого ничего не вышло, так как Шамиль потребовал выдать одну из жен Шамхала в залог его искренних намерений.

К концу 1836 года Шамиль подчинил своей власти весь горный Дагестан. Оставалось лишь решить старую проблему – покорить Хунзах, столицу Аварского ханства. Правитель Аварии, искушенный в горских делах, настойчиво требовал от царского командования пресечь деятельность Шамиля, пока это еще было возможно.

Клюгенау долго колебался, не желая нарушать сложившееся в Дагестане относительное спокойствие. Но тревога командующего Кавказским корпусом барона Розена относительно усиливающегося в горах влияния Шамиля, которого он называл "хитрым возмутителем", заставила военно-окружного начальника в Дагестане генерала И. Реутта трезво взглянуть на реальное положение вещей.

В Дагестане и Чечне было спешно организовано несколько экспедиций с целью уничтожить влияние Шамиля и окончательно усмирить край.

Реутт добрался до Хунзаха, не встретив сопротивления, и вернулся в Темир-Хан-Шуру ни с чем. Горцы расценили это как победу Шамиля.

Генерал Пулло, в безуспешной погоне за Ташов-Гаджи, после тяжелого боя занял Зандак и установил в округе свою власть. Но как только его отряд ушел обратно, новая власть исчезла вместе с ним.

Результат всех этих предприятий оказался прямо противоположным их целям. Авторитет и власть Шамиля только усилились, набеги на линии участились, восстания охватывали прежде спокойные области, а армия имама быстро увеличивалась.

Наряду с военными мерами Розен предпринимал усилия и для морального противодействия Шамилю. Его пламенным призывам, увлекавшим целые общества, было решено противопоставить проповеди ученого муфтия из Казани Т. Мустафина.

В инструкции, данной Мустафину при отправлении его в

Дагестан "для убеждения горцев в неправильном толковании шариата мюридами и расположении их в пользу царизма", Розен обрисовал ему свое понимание истории Кавказа, объяснил разделение Дагестана и положение главных его лиц. Особое внимание муфтия было обращено на деятельность имамов, представленных разбойниками и изуверами, которые "вводили легковерный народ в заблуждение под видом сохранения буйной независимости и домогались лишь личных выгод".

Несмотря на столь серьезную подготовку, миссия успеха не имела, так как простых горцев больше интересовали не тонкости шариата, а неотделимые от него свобода и независимость.

Ввиду того что дела в Дагестане принимали все более опасный оборот, в мае 1837 года была организована новая, более сильная, «Аварская» экспедиция под командованием генерала К. Фезе. Фезе тоже был горцем, только швейцарским. Наемником участвовал в Наполеоновских войнах, затем поступил на русскую службу. В Польской кампании 1831 года он уже командовал бригадой гренадеров, а теперь, на Кавказе, пехотной дивизией. Фезе предписывалось решительно покончить с мятежниками, разорить столицу Имамата Ашильту и окончательно утвердиться в Аварии.

Отряд, насчитывающий более 5000 человек, с пушками и мортирами, двинулся к Хунзаху. По пути Фезе исправлял дороги и строил укрепления. В Хунзахе выяснилось, что Шамиль с отрядом мюридов находится в Телетле, южнее Хунзаха, тогда как Ашильта находилась севернее. И что имама уже осадила милиция местных ханов. Послав им на помощь часть своих войск, Фезе решил сначала покончить с Ашильтой.

«МЫ ЗАКЛЮЧИЛИ МИР…»

Столица Имамата, укрытая в недрах дагестанских гор, встретила Фезе в полной боевой готовности. В искусно укрепленных каменных саклях засели мюриды. Их было немного, но это были воины, знавшие толк в битвах.

Фезе пустил в ход артиллерию, затем бросил на штурм аула войска. Жестокая схватка длилась с утра до заката солнца. Но заняв наконец Ашильту, Фезе увидел себя почти полностью окруженным толпами повстанцев, пришедших на помощь ашильтинцам. Под угрозой полного разгрома Фезе не решился вернуться в Хунзах и, неся большие потери, спешно отступил к Темир-Хан-Шуре. Пополнив отряд свежими частями, упрямый Фезе вновь двинулся на Хунзах, а затем – к Телетлю, надеясь покончить с блокированным там Шамилем.

Его надежды увидеть Шамиля уже плененным не оправдались. Вдохновляемые личным примером имама и предводителем телетлинцев Кебед-Магомой, ставшим позже ближайшим сподвижником Шамиля, защитники аула стойко отражали атаки и совершали дерзкие вылазки. Осада Телетля, безуспешно длившаяся более месяца, грозила обернуться катастрофой наподобие ашильтинской и полным крахом экспедиции.

Фезе потерял уже более четверти отряда, часть пушек, на исходе были боеприпасы и провиант. Голодные оборванные солдаты, уставшие от бессмысленной бойни, глухо роптали. К тому же приверженцы Шамиля подняли восстание в Южном Дагестане, а к Телетлю спешили новые отряды сочувствующих горцев.

Бесконечно продолжать осаду непокорного имама не было возможности. Но взять Шамиля не удавалось, а уйти с пустыми руками означало для Фезе позорное окончание карьеры.

Оставалось одно – переговоры. Это был единственный шанс для Фезе и великий шанс для истории. Шамиль пошел на мирные переговоры, тем более что такое разрешение конфликтов предписано и Кораном: "А если они отойдут от вас, не сражаясь с вами, и предложат мир, то Аллах не дает вам никакого пути против них" (4:92). Дальнейших трагедий могло и не случиться, если бы сильные имели обыкновение соблюдать договоренности с менее сильными.

В письме Шамиля к Фезе говорилось: "Мы заключили мир с Российским государством, которого никто из нас не нарушит, с тем, однако, условием, чтобы ни с какой стороны не было оказано ни малейшей обиды против другой. Если же какая-либо сторона нарушит данное ею обещание, то она будет считаться изменницей, а изменник почтется проклятым перед Богом и перед народом. Сие наше письмо объяснит всю точность и справедливость наших намерений".

Договор, заключенный между Фезе и Шамилем, был выгоден обеим сторонам. Кроме чисто военной целесообразности, прекращавшей военные действия и позволявшей Фезе с достоинством удалиться, договор имел важное политическое содержание – Шамиль фактически признавался в нем главой государства.

В соответствии с одним из пунктов договора Шамиль выдал в аманаты своего племянника Гамзата, который затем был отправлен в Россию и провел там много лет, пока Шамиль не сумел вернуть его на родину.

Фезе вернулся в Хунзах, основательно его укрепил, водворил в нем воинский гарнизон и направился в Темир-Хан-Шуру.

В мнении народа Шамиль сделался триумфатором, сумевшим победить и изгнать из горных пределов царские войска.

Власть его стали признавать самые отдаленные общества. Влияние Шамиля обретало уже ясные географические очертания, и имам, не теряя времени, принялся за разработку государственного устройства и управления Имамата.

НИКОЛАЙ ПРИГЛАШАЕТ ШАМИЛЯ

Розен полученным от Фезе донесением остался весьма недоволен, считая, что тот упустил Шамиля, который почти уже был в его руках. Но императору все же направил торжественный доклад о взятии Телетля, покорности Шамиля и водворении в Дагестане совершенного спокойствия.

Доклад этот пришелся как нельзя кстати. Николай получил его в Крыму, где только что учинил смотр Черноморскому флоту и намеревался вскоре посетить Кавказ, который собственно и был главной целью предпринятой им инспекционной поездки. Первоначально император считал достаточным ограничиться посещением Грузии и Армении, а также осмотром закавказских укреплений. Но торжественные реляции Розена, видимо, побудили Его Императорское Величество изменить свои планы. Открывалась долгожданная возможность окончить Кавказскую войну, столь обременительную для казны и международной политики России.

Розену было велено экстренным образом снестись с Шамилем и непременно убедить его явиться с ближайшими сподвижниками в Тифлис на высочайшую аудиенцию для принесения раскаяния, выражения полнейшей преданности и "испрошения всемилостивейшего помилования" за свои деяния. Сделать это надлежало таким образом, чтобы инициатива, по возможности, исходила от самого Шамиля. В крайнем случае – от кавказского командования.

В благодарность за раскаяние Шамилю предполагалось оказать монарший милости, могущие якобы укрепить его авторитет как вождя мирных горцев под сенью императорского скипетра.

Знай Розен, к чему все это приведет, он бы, наверное, поостерегся сообщать о победе над Шамилем. Теперь же у него не оставалось выбора, тем более что аудиенция предполагалась в Тифлисе, куда в скором времени должен был прибыть Николай.

Дело было поручено Фезе, скорый ответ которого поверг Розена в изумление. Выходило, что Шамиль не то чтобы совсем покорился, а напротив, весьма возвысился и собирается с силами на случай новых покушений на независимость своего Имамата.

Краснобайство Фезе сулило Розену весьма мрачные перспективы. Оставалось одно – положиться на Клюгенау, которого Розен недолюбливал и обходил наградами, но который один лишь мог иметь на Шамиля хоть какое-то влияние ввиду их прежних относительно мирных отношений.

Шамиль действительно откликнулся на приглашение Клюгенау о встрече. Она состоялась под Гимрами, куда оба прибыли с небольшими конвоями. Клюгенау горячо убеждал Шамиля не упускать счастливого случая воспользоваться благосклонностью императора, обещал полное прощение и соблазнял неслыханными благами, предъявлял неоспоримые аргументы в пользу прекращения войны и обрисовывал прелести мирной жизни.

Шамиль, казалось, сочувственно внимал благим советам Клюгенау, здраво входил в положение вещей и вовсе не был против мира, который недавно заключил с Фезе. Но о поездке в Тифлис ничего определенного не ответил, заметив, что не может принять такое решение, не получив согласие Ташов-Гаджи, Кебед-Магомы и Абдурахмана Карахского, с которыми у него на подобные случаи заключен клятвенный договор, тем более что они тоже приглашаются на аудиенцию. Между прочим, Шамиль упомянул и о прежних мирных договоренностях с Клюгенау, которые, хоть и не по воле генерала, были нарушены.

По настоянию своего окружения Шамиль при встрече не подал генералу руки, но, прощаясь, хотел все же пожать ему руку, сообразуясь с требованиями дипломатического этикета. И тут приближенный Шамиля – наиб Ахвердилав отвел его руку, чем вызвал гнев и без того раздосадованного Клюгенау. Вспыльчивый генерал замахнулся на дерзкого горца своей тростью, Ахвердилав выхватил кинжал… Чтобы не допустить кровавой стычки, Шамиль схватил генерала за трость, а Ахвердилава за руку с кинжалом. Ситуацию разрядил адъютант Клюгенау штабс-капитан Н. Евдокимов, оттащив за полу сюртука яростно бранящегося командира.

Однако Клюгенау не терял надежды на удачный исход переговоров. Но на следующий день получил письмо Шамиля, в котором говорилось:

"От бедного писателя сего письма, представляющего все свои дела на волю Божью – Шамиля, ген. – майору Клюки фон Клюгенау.

Сообщаю вам, что наконец решился не отправляться в Тифлис, если даже и изрежут меня по кускам, потому что я многократно видел от вас измены, которые всем известны".

КАТАСТРОФА РОЗЕНА

Розен был в отчаянии. Шамиль засел в своих горах, а император неумолимо приближался к Тифлису. Даже осенняя распутица не в силах была задержать царский поезд.

К тому времени город заполнили зеваки, среди которых замечены были злостные жалобщики. В приемных толпились отпрыски знатных семейств, нахлынувшие на Кавказ в поисках чинов и крестов и искавшие аудиенции с государем в надежде получить выгодное назначение. Канцелярия трещала от челобитных, в которых излагались все безобразия, чинимые пьяными офицерами в местных заведениях. Да к тому же сам начальник тифлисской полиции принял для храбрости так много горячительного, что, когда протрезвел, оказался уже уволенным от должности.

Дела в крае шли из рук вон плохо. Интриги, доносы и очковтирательство стали местным обыкновением. Казнокрадство не только превышало мыслимые пределы, но и принимало причудливые «военные» формы. В надежде, что война все спишет, некоторые командиры устраивали набеги на мирные аулы, если узнавали, что мужчины ушли на подмогу мюридам. Набег выдавался за победу, награбленное имущество спускалось на базаре и пропивалось, фураж и скот употреблялись на воинские нужды, а полагающееся на это денежное содержание тихо присваивалось. Маркитанты кутили с чинами, от которых зависели подряды, и не забывали щедро одалживать их из своих барышей. Население принуждали строить дороги и крепости, забывая платить за работу. Не говоря уже о торговле с горцами порохом, свинцом и прочим казенным имуществом.

Одним словом – война. И казалось, что конца ее желают лишь царь да гибнущие на ней солдаты.

Чтобы как-то спасти положение и умилостивить государя, известного своим крутым нравом, Розен устроил великолепный военный парад на Дидубийском поле под Тифлисом. Но тут-то его и ожидал главный конфуз. Оказалось, что Николай весьма осведомлен о творящихся на Кавказе злоупотреблениях. И первой жертвой монаршего гнева пал зять самого Розена – уличенный в казнокрадстве командир Эриванского гренадерского полка флигель-адъютант князь А. Дадиани. Князь располагал большими суммами, предназначенными для особых поручений – наград, выкупа, подкупа, но, как выяснилось, не все деньги использовал по назначению и жил в Тифлисе на широкую ногу.

Перед всем строем император самолично сорвал с него аксельбанты и тут же надел их на сына барона, Александра Розена. Дадиани был отправлен в Бобруйск, в крепость 3-го класса, охранять армейские склады и арестантов. А сам Розен не снес унижения и подал в отставку. Прошение его было удовлетворено 30 ноября 1837 года На посту командира Отдельного Кавказского корпуса его сменил генерал-лейтенант Е. Головин.

ПУТЕШЕСТВИЕ ИМПЕРАТОРА

Покинув Тифлис, Николай направился по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ. По пути в Аксайскую станицу, где его ждал наследник цесаревич атаман всех казачьих войск, царь посетил Пятигорск, Георгиевск и Ставрополь.

В ту ночь в номере губернской гостиницы пировала компания молодых офицеров. Были среди них и два поэта – М. Лермонтов и А. Одоевский. И свел их здесь недавно погибший на дуэли А. Пушкин. Лермонтов был сослан на Кавказ за стихотворение "На смерть поэта", а декабрист Одоевский попал сюда из сибирской ссылки, где прославился ответом на пушкинское "Послание в Сибирь". Строка Одоевского "Из искры возгорится пламя" вошла в историю и даже украсила в виде эпиграфа ленинскую "Искру".

Встречать царя вышли толпы ставропольчан. Была даже устроена иллюминация вдоль дороги горели смоляные бочки. Наконец показались казаки с факелами, сопровождавшие царский поезд. Одоевский объявил, что это похоже на похороны, и вдруг прокричал в темноту на манер гладиаторов, салютующих императору: "Ave, Caesar, morituri te salutant! (Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!)" Встревоженных приятелей он успокоил тем, что "русская полиция по латыни еще не обучена". Возможно, тогда друзья припомнили и другие строки его знаменитого стихотворения:

 
…И вновь зажжем огонь свободы,
И с нею грянем на царей
И радостно вздохнут народы.
 

После Аксаевской император посетил Новочеркасск – столицу войска Донского, а затем, через Воронеж и Москву, вернулся 10 декабря в Царское Село.

Вскоре и друзья-поэты оставили Ставрополь, направляясь к местам своего предписания на беспокойном Кавказе. А гладиаторское приветствие Одоевского, к сожалению, оказалось пророческим.

ДЕКАБРИСТЫ НА КАВКАЗЕ. БЕСТУЖЕВ-МАРЛИНСКИЙ 4

Если бы всех декабристов, оказавшихся в разное время на Кавказе, удалось собрать вместе, они легко могли бы организовать тайное общество и составить новый заговор. С середины 1826 года около 70 офицеров и более трех тыс. рядовых участников было сослано на Кавказскую войну. Рассудив, что немалый военный опыт офицеров-декабристов более пригоден для баталий, чем для каторги, Николай позволил им искупать свою вину кровью на Кавказе.

Прослышав, что многие ранее сосланные на Кавказ декабристы сумели не только восстановиться в чинах, дворянских званиях и правах, но даже и вышли в отставку, большинство каторжан сами просили отправить их на войну. Конституционные иллюзии сменились романтикой кавказских сражений, которая, впрочем, тоже во многом оказалась иллюзией, к тому же весьма опасной для жизни. Но воевали они с горцами неохотно, "лишь для вида", считая их скорее союзниками в борьбе против самодержавия, чем врагами.

Вскоре оказалось, что вслед за бывшими каторжанами переместился на Кавказ и российский литературный Олимп. Воспетый Пушкиным Кавказ сделался местом паломничества литераторов. Именно здесь, под грохот пушек и в сиянии сабель, русская литература обрела новое свежее дыхание. Пасынки остывшего севера становились преданными сыновьями пламенного юга. Здесь, в чарующем калейдоскопе необычайных событий, писатели быстро получали известность. А наиболее удачливые стяжали громкую славу и даже составили себе приличные состояния. Но для многих из них вершины Кавказа стали и надмогильными памятниками.

Одной из самых ярких фигур кавказской литературной академии стал декабрист Александр Бестужев-Марлинский.

Штабс-капитан, известный писатель и соиздатель альманаха "Полярная звезда" за участие в мятеже был приговорен к 20 годам каторги. Почти пять лет пробыл он в Якутске, успев тем не менее издать пять томов своих сочинений. Двое его братьев – Михаил, тоже приговоренный к 20 годам, и Николай, которого, как деятельного заговорщика, приговорили к вечной ссылке, – маялись на Нерчинских рудниках, а третий – Петр, разжалованный из мичманов в рядовые, отслужив три года на Кавказе, уже возвращался домой.

Энергичный характер и пылкое воображение Бестужева звали его из леденящего душу Якутска в полные жизни и опасностей горы. Он несколько раз подавал повинную, прося отправить его на войну. И наконец в 1829 году разжалованный в солдаты Бестужев был брошен в пламенные объятия Кавказа.

Кавказ изменил его, а он изменил представление российского общества о Кавказе. "Я вижу Кавказ, – писал Марлинский, – совсем в другом виде, как воображают его себе власти наши". Прекрасная, окутанная чарующими легендами страна, ее воинственные жители, их героическое противоборство с северным титаном, смешение языков, рас, религий, политических интересов и человеческих страстей – все это стало для Бестужева бурным источником творческого вдохновения. Здесь в день приключалось столько необыкновенного, что иным краям хватило бы на годы. Герои Ф. Купера бледнели в сравнении с персонажами бестужевских произведений.

Кавказские произведения сделали Бестужева популярнейшим писателем. Его очерками из кавказской жизни, "Письмами к доктору Эрману", "Письмами из Дагестана", "Кавказской стеной", "Рассказом офицера, бывшего в плену у горцев", повестями «Аммалат-Бек», "Мулла-Нур", "Шах Гусейн" зачитывались все от сентиментальных девиц до императора. Начитавшись Бестужева, юноши стремились, а то и бежали на Кавказ, как на первое свидание.

Но героям Бестужева было далеко до популярности самого писателя, сделавшегося человеком-легендой. У всех на устах были его отчаянная удаль и головокружительные романы с местными красавицами, его грандиозные пиры и самые фантастические предприятия, на которые другие способны были решиться лишь в воображении. А образ декабриста-мученика добавлял славе Бестужева трагический ореол.

Его книги выходили огромными тиражами. Издатели боролись за его новые произведения. Размеры гонораров приводили в изумление публику и писателей, еще не привыкших находить в литературе средства к существованию.

Рядовому солдату Бестужеву завидовали генералы. Бестужева обходили заслуженными наградами, но не забывали одолжить у него денег. Его посылали в самые опасные экспедиции, а он и там бросался в самые рискованные дела, поражая сослуживцев бесшабашной отвагой. Но там, где другого ждали бы генеральские эполеты, Бестужев лишь вернул офицерское звание.

Он жил в Дербенте, как восточный шейх. Он шил солдатские шинели из самого дорогого сукна, собирал коллекции редких ковров и драгоценностей. Его оружие было дороже полковых обозов, а кони украсили бы торжественные выезды царей. Он дарил павлинов, устраивал орлиные охоты и даже водные феерии, на которые выезжал в украшенной цветами галере на манер фараонов. Однажды, намереваясь выкрасть красавицу из гарема богатого купца, Бестужев устроил фейерверк, который должен был отвлечь внимание горожан. Но затея провалилась, так как власти решили, что подверглись нападению горцев, и гарнизон был приведен в боевую готовность.

Бестужев обследовал остатки кавказской стены, пробовал найти огромную цепь, некогда запиравшую дербентскую гавань, и скупал древние карты с обозначением кораблекрушений под Дербентом.

"Не ищите земного рая на Евфрате, он здесь…" – писал Бестужев, сроднившийся с Кавказом, как перелетная птица, обретшая родину вдали от гнезда. Искренне восторгаясь горцами, видя в них братьев по духу, Бестужев восклицал "Черт меня возьми, какие удальцы, что я готов расцеловать иного!" У него было много кунаков среди горцев, он узнал их, как никто другой. "Кавказских горцев напрасно обвиняют в жестокости, – писал он. – Очень редко были примеры, чтобы они терзали попавшихся им русских даже в пылу гнева или мести, на самом поле сражения. У себя дома горец заботливо промочит раны пленнику, "попотчует бузой", разделит пополам черный чурек свой…"

Бестужев сам стал похож на горца в своей дорогой бурке и лихой папахе, в манерах и воинской дерзости. Он ввел моду на все кавказское, и мода эта проникла в высшее общество. Уже и самого императора живописцы изображали в черкесском костюме на фоне кавказских гор. Но при всем том Бестужев заронил в общественное сознание идеи о необходимости мирного сосуществования с народами Кавказа, о том, что лишь добром и наглядной пользой можно привлечь кавказцев в единое отечество, а насилие лишь углубляет пропасть между ними. И главное – о том, что мужественных и сильных детей гор куда лучше иметь друзьями, чем врагами: "Я топтал снега Кавказа, я дрался с сынами его – достойные враги… Как искусно умеют они сражаться, как геройски решаются умирать!"

Бессмысленное кавказское братоубийство делалось для писателя все более тягостным. "Я дерусь совершенно без цели, без долга даже", – признавал Бестужев. Он видел, как с обеих сторон здесь гибли лучшие, как целые народы исчезали в водовороте истории.

Так же бессмысленно, нелепо исчез и сам Бестужев-Марлинский. Случилось это в сентябре 1837 года во время черноморской экспедиции под началом Г. Розена, перед самым визитом императора на Кавказ. У мыса Адлер был высажен десант, в первых рядах которого бросился на приступ неприятельских позиций прапорщик Бестужев, Оттесняя горцев, гренадеры бились врукопашную. Увлекшись схваткой, раненый Бестужев углубился в лес, и больше его никто не видел.

Тело его не нашли. Против обыкновения, не выдали его и горцы, хотя даже обещана была награда. Потом говорили, что будто бы видели у кого-то его дорогое оружие. Но в столицах больше были увлечены другими слухами – якобы Бестужев перешел к горцам, что в большом у Шамиля почете и даже сделался генералом и что вот-вот нахлынет со своими мюридами на Тифлис брать в плен императора. Что же произошло с Бестужевым на самом деле, так и осталось тайной, еще долго будоражившей воображение публики.

Зато ясно обнаружилось другое – пока царь завоевывал Кавказ, Кавказ Бестужева успел покорить Россию.

У легендарного писателя появилось множество подражателей, а кавказская тема породила новое романтическое направление в литературе. В отличие от Бестужева, глубоко проникшего в душу Кавказа, подражателей, по словам В. Белинского, больше занимало "изображение неистовых страстей и неистовых положений".

Поддался очарованию Бестужевым и А. Дюма, который перевел и опубликовал некоторые его произведения, а позже и сам явился на Кавказ, влекомый необыкновенными героями и событиями. А популярная писательница Е. Лачинова сделала Бестужева, под именем Александра Пустогородова, героем своего романа "Проделки на Кавказе". Правдивое описание кавказских дел вызвало такое негодование Николая I, что роман был запрещен, большая часть его уничтожена, а за автором установлен полицейский надзор.