Текст книги "Имам Шамиль"

Автор книги: Шапи Казиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

СВЕТСКИЕ УСПЕХИ ХАДЖИЯВА

Прошел год, как Шамиль и его семья поселились в Калуге.

Завелись прочные знакомства, визиты сделались реже, и у имама появилось время отдаться своему любимому занятию – чтению книг. Стараниями профессора Казем-Бека и директора Императорской публичной библиотеки их у Шамиля было теперь в достатке. К тому же балы и приемы обычно затягивались до полуночи, а Шамиль привык жить в согласии с природой, ложась с появлением луны и вставая с восходом солнца.

Вместо Шамиля на приемы регулярно являлись другие калужские горцы, чувствовавшие себя намного свободнее без строгого руководства. Особенно преуспели в этом Хаджияв и его постоянный спутник Грамов, убедившие Шамиля, что совсем отказываться от приглашений было бы неучтиво. Хаджияв развлекал любопытных барышень и учил их танцевать лезгинку. Те, в свою очередь, не оставляли Хаджиява без любезного внимания и подарков. Он уже бегло говорил по-русски, а новые фразы записывал в отдельную книжицу арабскими буквами и учил наизусть. Со временем Хаджияв начал употреблять благовония, украшать свои руки кольцами и перестал брить голову, сделавшись похожим на казака. Ходили даже слухи, что Хаджияв имел несколько романтических приключений с отважными светскими дамами, но сам он это яростно отрицал. Тем не менее, заметив, как мюрид теряет свой былой вид, Шамиль счел необходимым привести его в чувство.

Желая загладить вину, Хаджияв искал способ угодить Шамилю. Однажды он с удивлением обнаружил на местном базаре орехи, мед и сушеные абрикосы, которые продавец усердно нахваливал, утверждая, что привез их из Гимров – родного села Шамиля. Хаджияв купил у него целую корзину и поспешил домой. Шамиль сначала обрадовался покупкам, признал в абрикосах знакомый с детства запах, но затем вдруг глубоко опечалился и несколько дней не выходил из дому, предаваясь посту и молитвам.

ЧАДРА И ФОТОГРАФИИ

Руновский очень хотел увидеть лица жен и дочерей Шамиля, чтобы сравнить их с описаниями мадам Дрансе или Вердеревского, но увидеть их «вживую» ему так и не пришлось. Чадры и покрывала, скрывавшие их лица, Руновскому казались здесь, в Калуге, совершенно ненужными Однако Хаджияв объяснил ему, что «у нас такой закон», а кроме того, он считал, что если женщина будет ходить с открытым лицом, то солнце и морозы скоро превратят ее в старуху, вынужденную употреблять множество хитростей, чтобы придать своему личику хотя бы видимость свежести. Да и зачем, недоумевал Хаджияв, показывать свое лицо чужим мужчинам, не лучше ли радовать собственного мужа?

Лишь однажды Руновский столкнулся на лестнице со старушкой Вали-Кыз, не успевшей опустить на лицо покрывало. Женщина смутилась так, что долго вообще не показывалась из своей комнаты. Руновский передал для нее красивый платок, после чего они сделались добрыми знакомыми.

Видеть лица жен и дочерей Шамиля могли лишь светские дамы, делавшие им визиты. Но увидеть женщин шамилевского дома захотели и великие княгини. Из Петербурга пришла депеша с просьбой представить ко двору фотографические портреты горянок. С этим калужские дамы и явились к Шамилю, но имам решительно им отказал. Причин для отказа было множество. Одна из них состояла в том, что Шамиль уже видел фотографию Шуайнат, присланную ему из Моздока, где она гостила у родных по пути в Калугу. Там она была сфотографирована без платка и в европейском вечернем платье, напоминавшем ей юные годы в родительском доме. Шуайнат не подозревала, что кому-то придет в голову прислать это фото Шамилю. Увидев портрет, Шамиль в гневе воскликнул: "Лучше бы я увидел ее голову, снятую с плеч!"

Встретив противодействие Шамиля, калужские дамы обратились за содействием к известному эмансипатору Арцимовичу. Губернатор вынужден был учитывать желание великих княгинь и обращался к Шамилю несколько раз, пока тот наконец не согласился. Шамиль, однако, поставил условие, чтобы фотографом непременно была женщина. Он пребывал в полной уверенности, что таковой в природе не существует, но ошибся. Женщина-фотограф, жена Гольдберга, вскоре явившаяся в дом Шамиля в сопровождении Руновского и нескольких знатных калужанок, управлялась с аппаратом не хуже своего супруга. Портреты вышли на славу и пользовались большим успехом в Петербурге.

ШАМИЛЬ И ПОДПОЛЬЩИКИ

На лето для Шамиля была снята дача. Ему порой казалось, что он вернулся на родину, так походило на Кавказ все, что его окружало. Здесь, невдалеке от Калуги, случалось Шамилю видеть и то, как живут крестьяне и другой простой люд. Он с удивлением обнаруживал, что кругом были деревни беднее горских аулов. Шамиль спрашивал Руновского: зачем царь воевал на Кавказе, если его собственным мужикам порой нечего есть? Ведь дешевле было бы построить новую деревню с хорошей школой да вымостить дороги, чем строить крепость в далеких кавказских горах.

Скоро Шамиль начал замечать, что не так уж все спокойно в губернии. То там, то здесь горели помещичьи усадьбы, газеты писали о крестьянских бунтах и волнениях. Даже в Калуге по ночам постреливали и гнались за кем-то под трели полицейских свистков. А однажды и сам Шамиль оказался причастен к смутным беспорядкам. Какие-то неизвестные люди наводнили город портретами Шамиля, наподобие тех, что продавал фотограф Гольдберг. Но на обороте, вместо дозволенного цензурой жизнеописания Шамиля, была напечатана прокламация следующего содержания:

"Тягчайшее преступление Романовых перед народом!

Шамиль уничтожил дворянство да помещичью власть, освободил крестьян и учредил свободную республику! Не по вкусу пришелся сей пример нашим кровопийцам, и посланы были наши же братья-солдатушки, дабы задушить вольный народ и разорить край… Лучшие люди российские и теперь ссылаются на кавказское братоубийство. Так не пора ли нам, ребятушки, сбросить паучье племя дворянское, произвол помещичий, да вольными людьми стать? И пример тому – вот он перед вами – вождь народный, защитник крестьянский Шамиль.

Поднимается Русь во гневе праведном! Поднимайся и ты, коли звание человека с гордостью носить хочешь!"

Заподозрить Шамиля в связях с тайными смутьянами было невозможно, но Руновский, для порядка, получил выговор. Вскоре у дверей дома Шамиля появился караульный, который, впрочем, занят был только тем, что отгонял попрошаек.

Но вся эта история встревожила Шамиля, который требовал от Руновского объяснений. Штабс-капитан попытался обратить все в шутку, но затем рассказал имаму, что в России назревает что-то неладное. Народ роптал, ожидая больших перемен. Проигранная Крымская война обнажила все общественные язвы. Крепостничество стало поперек прогресса, которого так желал император, но дворянство еще больше желало оставить все как есть. Мужики поднимали своих господ на вилы и жгли имения. Тайные общества будоражили крестьян, поднимая их на отчаянные бунты и восстания. Разночинцы-народники вдохновлялись анархизмом Бакунина и почитывали крамольные статьи Герцена, требовавшего безусловного освобождения крестьян с землей. Вольнодумная молодежь хотела всего и сразу, мечтала о революциях и "русском социализме", запасалась оружием и даже нападала на полицейские участки. Из выявленных зачинщиков многие оказывались кавказскими ветеранами, вдохнувшими свободы и не желавшими возвращаться под мертвящую власть помещиков, дворян и жандармов.

Шамиль понял, что не зря вышел в Гунибе. Армия, стоявшая против него, теперь обернулась против своих хозяев.

Имам ощутил себя победителем. Но вскоре им овладело новое беспокойство. Когда Шамиль освободил горцев, они стали его главной опорой. Но что будет, если царь не решится освободить своих крестьян из их рабского состояния? Тогда ему потребуется новая война, чтобы ссылать на нее неугодных? И что будет с Кавказом, который еще не успел залечить раны, нанесенные тяжелой и долгой войной? На Кавказе Шамиль видел лишь солдатские штыки и пушки, а здесь он увидел добродушных людей, которые, как и горцы, искали правды и справедливости, и война была им также ненавистна.

КРУШЕНИЕ КРЕПОСТНИЧЕСТВА

5 марта 1861 года были торжественно объявлены «Положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости». Узнав о дарованной императором «воле», Шамиль обрадовался так, будто свободу получили не только миллионы российских крестьян, но и он сам.

Многие видели в «Положениях» новый обман и толковали о невозможности уплаты крестьянами оброка за землю. Ходили слухи, что царскую грамоту подменили, а кое-где даже читали "золотую волю", в которой земля отдавалась крестьянам без выкупа, по-божески. Это приводило к новым волнениям, которые сурово подавлялись.

Но Шамиль был уверен, что Александр решился на великое дело. Если безгласный раб назван свободным гражданином, страна уже не могла остаться прежней. А свободные люди умеют уважать свободу других.

Шамиль поздравил с великим деянием императора Александра. Поздравил он и губернатора Арцимовича, который был в губернии главным врагом крепостничества.

Виктор Антонович видел в освобождении крестьян залог государственного процветания и энергично принялся за введение сопутствующих «воле» преобразований. Теперь пригодился его богатый опыт сенатского ревизора, наводившего страх на зарвавшихся начальников российских губерний. Понадобилось и его умение вводить полезные изменения, как он это делал в бытность тобольским губернатором, когда воплощал в жизнь идеи своего соратника Сперанского.

Теперь он взял под свою опеку мировых посредников, призванных улаживать споры между крестьянами и помещиками. Он даже устраивал их съезды, на которых публично осуждались злоупотребления.

Озлобленные помещики завалили Петербург жалобами на притеснения от «красного» губернатора, но прибывшая сенаторская ревизия признала полную правоту Арцимовича.

«НЕТ У НАС ТАКОГО ЗАКОНА»

Жизнь в доме Шамиля шла своим чередом. Семейство вполне освоилось на новом месте, и Руновскому предоставилась возможность поближе познакомиться с характером горцев. Понемногу проникали в дом и новые веяния, привычные для калужских обывателей. Но когда Руновский пытался ускорить внедрение в быт горцев чего-то нового, которое считал для них весьма полезным, он постоянно натыкался на непреодолимые барьеры, состоявшие из прочных убеждений, что «у них нет такого закона» или что «в их книгах так не написано». Вместе с тем пристав обнаруживал, что многое в обычаях горцев, прежде казавшееся ему странным, имело под собой разумные основания.

Выяснялось много интересного. Табак или вино, например, были запрещены горцам как греховные, но эти запрещения уберегали бедные семьи и от разорения, к которому вели слабости глав семейств.

Слишком открытые наряды женщин, по мнению горцев, не столько обличали в них порочность, сколько вредили общественной нравственности, подвергая опасным соблазнам добропорядочных мужчин. Хаджиява не переставал мучить и другой вопрос: зачем у дам такие большие кринолины, если не хватает ткани закрыть плечи и такие глубокие декольте? Шамиль выражал свое недоумение более деликатно, спрашивая: не холодно ли дамам в таком виде?

Вставание при появлении дам и всеобщее целование у них ручек для горцев было делом и вовсе непостижимым. В горах все было наоборот: это женщины вставали при появлении своих защитников-мужчин, а руку можно было целовать только у имама или больших ученых в знак глубокого почтения.

Впрочем, над странностями этикета горцы еще готовы были размышлять, но отношение к явным преступникам приводило их в изумление. Однажды собачка истопника спугнула своим лаем конокрадов, которые проломили стену в конюшне и собирались увести прекрасных коней, подаренных царем Шамилю. Тогда горцы как следует вооружились и устроили в саду засаду, собираясь встретить воров пулями. Когда же Руновский объяснил, что убивать воров, даже застигнутых на месте преступления, нельзя, а надо изловить их и представить к властям для суда и следствия, горцы только разочарованно присвистнули. "Наш закон лучше, убеждали они Руновского, – вора надо убивать на месте!"

«РОЗА КАВКАЗА» В КАЛУГЕ

К середине июля вернулся счастливый Гази-Магомед со своей прекрасной Каримат. Дагестанское начальство не сочло возможным нарушать священные узы брака, жена была возвращена мужу и отправилась с ним в Калугу.

Убедиться в том, что "роза Кавказа" действительно так хороша, как о ней говорила молва, Руновскому не удалось. Каримат почти не выходила из дома, а если и выходила, то Гази-Магомед бдительно охранял ее целомудрие, не позволяя заглянуть под покрывало даже знатным дамам.

Большей же частью в доме говорили, что Каримат больна. Доктора помогали чем могли, но излечить "тоску по родине" так никому и не удалось. Чтобы как-то скрасить затворническое пребывание женщин в Калуге, им было разрешено по вечерам выходить на прогулки в сад и изредка, но также по вечерам, совершать в коляске прогулки по городу.

Каримат любила своего мужа и видела в нем будущего властителя Дагестана. Но в Калугу ехала без особого желания. Привыкшая к свободе, она не хотела превращаться в пленницу, даже если клетка ее будет «золотой». Она уговаривала мужа вернуться на Кавказ, где власти вполне могли сделать его новым главой горцев, хотя и без духовных полномочий. Гази-Магомед и сам подумывал о возвращении на Кавказ, но не мог оставить отца одного. Тогда Каримат приводила в пример его брата Магомед-Шапи, делавшего успешную карьеру в Петербурге. Но и это не убеждало ее мужа. Он обещал вернуться, но позже. Каримат твердила, что позже – будет слишком поздно, чтобы сын смог получить в наследство от отца весь Дагестан, а не только звание сына бывшего имама. Она считала, что раз Шамиль проповедовал свободу, то и сын его волен свободно вернуться на родину. Она убеждала Гази-Магомеда, что остались еще мюриды, готовые к новой борьбе и ждущие лишь искры, чтобы взорвать Кавказ, как бочку с порохом.

НОВОЕ ПОСЕЩЕНИЕ СТОЛИЦЫ

Вскоре в Калуге была получена телеграмма, в которой Шамиль приглашался в Петербург на высочайшую аудиенцию и для встречи с Барятинским. Вскоре прибыл и фельдъегерь с приказом препроводить имама в столицу.

В конце июля Шамиль с сыном и зятьями, в сопровождении Руновского, отправился в Петербург.

До Москвы они ехали в экипажах, а затем пересели на поезд.

На вокзале в Петербурге их встретили Магомед-Шапи и старый знакомый полковник Богуславский. Гости, как и в первый раз, остановились в гостинице «Знаменская» и встретили то же радушие петербургской публики.

В ожидании царской аудиенции Шамиля, на пароходе великого князя Константина, повезли в Петергоф. Там его радушно встретил князь Барятинский, произведенный уже в генерал-фельдмаршалы. Барятинский еще числился в прежних должностях, но война подорвала его здоровье, тяжелые ранения все чаще давали о себе знать, и он вынужден был лечиться.

Своей красотой и невиданным великолепием Петергоф затмил все, что горцы видели прежде в России. Повсюду тут витал дух Петра I, а убранство поражало роскошью.

Начиная с Петра, Петергоф переделывался каждым царем на свой лад. Лучшие архитекторы и скульпторы от Д. Кваренги до П. Клодта трудились над украшением его многочисленных дворцов, павильонов, парков и островов. А братья-мебельщики Гамбсы создавали обитателям Петергофа поистине царский комфорт.

Гостям показывали все – от монументальных дворцов с коринфскими колоннами и «Помпеи» до стилизованной "русской избы" и водяной мельницы. Все так напоминало театральные декорации, что здесь даже представлялся балет "Наяда и рыбак".

Фигура Самсона, раздирающего пасть «шведского» льва, из которой извергалась хрустальной чистоты струя, ослепляла золотом, а над другими фигурами, из которых тоже били фонтаны, горели радуги.

Гости несколько часов гуляли по дворцовому саду, в котором было множество диковинных вещей. Искусственные деревья обдавали их прохладной росой, в густой листве пели чудесные птицы, а в прудах плавали лебеди и игрушечные копии "потешных флотилий" Петра.

Из Петергофа гости прибыли по морю в Кронштадт. Шамиль уже был здесь в свой первый приезд в Петербург, но теперь он увидел, как строятся эти огромные корабли.

На следующий день гости посетили стеклодувную фабрику, где им показали, как из простого песка делается стекло, а из него – прекрасная посуда.

В Петропавловской крепости они посетили могилы Николая I и других царей, а затем отправились на монетный двор, где увидели, как чеканятся серебряные деньги. К полудню их привели к пушке, которая выстрелила ровно в 12 часов и по которой Шамиль проверил свои часы, как это делали все петербуржцы.

Затем гостей привезли в зоопарк, поразивший горцев обилием невиданных зверей, птиц и морских животных. Их особенно развеселил говорящий попугай, которого Магомед-Шали пытался научить аварским словам, говоря, что у его новых друзей это не получается, так, может, хоть попугай что-нибудь выговорит. Но попугай твердил только "Здравствуйте, господа" и "Подайте на пропитание". Гостям показали и огромную змею, которая напомнила Шамилю змею еще большую, с которой ему пришлось схватиться в детстве.

Вечер Шамиль провел у Казем-Бека, работавшего над новой книгой "О значении имама, его власти и достоинстве". Остальные отправились в театр.

ПРИДВОРНЫЙ ХУДОЖНИК ЗИЧИ

В этот приезд гостей сопровождал придворный художник венгр Михай Зичи. Он сменил Тимма, который страдал болезнью глаз и уже подумывал прекратить издание «Художественного листка», чтобы вернуться в Германию. Так он вскоре и сделал. На родине Тимм уже почти не рисовал и только заведовал небольшой керамической фабрикой в Берлине.

Зичи попал в Россию случайно. Талантливый выпускник Венской Академии художеств получил известность своим полотном "Выздоравливающая девушка молится перед образом Богоматери" и был приглашен учителем рисования в семью великой княгини Елены Павловны. Однако что-то там не сладилось, и вскоре Зичи вынужден был стать свободным художником, зарабатывая на жизнь продажей своих рисунков. Чтобы рисунки лучше раскупались, Зичи рискнул изображать весьма непристойные, а порой и откровенно эротические сцены. Ему уже грозила высылка из страны, когда в Россию явился знаменитый писатель Теофиль Готье. Поборник "искусства для искусства" обратил особое внимание на творчество Зичи и даже купил несколько его работ. Это сразу отразилось на карьере художника. Зичи стал придворным художником, создал огромное количество рисунков, отражающих жизнь и развлечения императорского двора, важные государственные события и торжественные церемонии, и был произведен в академики. Среди прочего он оставил несколько рисунков, посвященных Шамилю, его встречам с царствующей семьей, а также ряд кавказских сцен романтического характера и иллюстрации к поэме Лермонтова «Демон». Однако своих эротических пристрастий Зичи не оставил, и эти его произведения, изданные отдельными альбомами за границей, сделали его по-настоящему знаменитым.

В вышедшей позже книге "Путешествие в Россию", которая весьма отличалась от наделавшей шуму книги Кюстина, Готье не забыл упомянуть и о Зичи.

ПРИЕМ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ

28 июля в «Знаменскую» прибыл адъютант, пригласивший всех явиться на аудиенцию.

На следующий день Александр II принял Шамиля в Царском Селе. Шамиль подарил императору дорогую саблю, украшенную лучшими горскими мастерами, которую Гази-Магомед привез из Дагестана.

Сабля императору понравилась. Шамиль поздравил царя с великим делом освобождения крестьян и вновь обратился к нему с просьбой отпустить его в Мекку для посещения святых мест и совершения обязательного для мусульман хаджа. Царю эта просьба показалась преждевременной. Он ответил, что исполнит просьбу Шамиля, но "не теперь". Руновского император похвалил, сказав: "Я доволен твоей верной службой".

На следующий день в гостиницу явились посланцы императора. Они вручили гостям дорогие подарки, а их женам и дочерям передали от императрицы драгоценные украшения и золоченых механических птиц, умевших петь на разные голоса.

СМЕНА КАРАУЛА

Дневник Руновского, представленный по начальству, оказался произведением содержательным и интересным. Но многих отношения пристава с военнопленным не устраивали. На Кавказе продолжались восстания, черкесы окончательно не сложили оружия, а решительных указании на этот счет от Шамиля к своим бывшим подданным не поступало.

К тому же отпущенный в Турцию Магомед-Амин опять оказался в сфере интересов Англии и Франции, все еще надеявшихся вытеснить Россию с Кавказа. К Магомед-Амину прибывали делегации и из Черкесии. Они предлагали своему бывшему вождю вернуться на Кавказ и возглавить новое сопротивление, пока черкесов не окончательно вытеснили с родных земель и не выслали в ту же Турцию.

Агент царской разведки в Стамбуле итальянец Франкини, имевший чин полковника, слал в Петербург панические рапорты о возможном возвращении Магомед-Амина на Кавказ. Ставший к тому времени военным министром Милютин велел посольству в Стамбуле всячески удерживать Магомед-Амина, а тем временем приказал разобраться, чем грозит его возвращение. Свои отзывы на этот предмет представили Барятинский, Евдокимов и тифлисский генерал-губернатор Г. Орбелиани. Общее мнение выразил Евдокимов, считавший, что серьезных последствий ожидать не стоит, так как "Магомед-Амин – это не Шамиль, который фактически создал в горах суверенное государство и управлял им в течение 25 лет".

Магомед-Амин и сам колебался, не желая начинать все заново без надежных гарантий и реальной поддержки. Прежний опыт подсказывал ему, что горцы опять могут оказаться лишь пешкой в чужой игре, которой пожертвуют тотчас же, как только в ней отпадет надобность.

В российском Военном министерстве относились к донесениям своей агентуры весьма внимательно. И находились чиновники, усматривавшие в колебаниях Магомед-Амина влияние Шамиля, с которым они встречались в Калуге. Однако в дневнике Руновского об этих встречах ничего тревожного найти не удалось. Напротив, Шамиль представал человеком весьма осторожным в политических высказываниях, а Магомед-Амин будто бы и не помышлял о возвращении к своим прежним занятиям на Кавказе. Он лишь писал своим сподвижникам, чтобы те постарались удержать народ от переселения в Турцию. Тем не менее решено было сменить пристава при Шамиле, с тем чтобы новый вникал в дела и жизнь Шамиля более настойчиво и критически.

Такой человек быстро нашелся. Это был подполковник Павел-Платон Гилярович Пржецлавский. Он имел польские корни, но происходил из дворян Тверской губернии.

Службу Пржецлавский начал в 1838 году юнкером в Псковском полку. В 1844 году он уже воевал на Кавказе в чине прапорщика. Быстро усвоив некоторые местные языки и проявив административные способности, он с 1849 года занимал должность ленкоранского участкового заседателя. Еще через три года он стал полковым адъютантом Дагестанского конно-иррегулярного полка. В 1854 году он был контужен под селом Уркарах осколком камня при попадании ядра в саклю. За отличие в делах с горцами он награждался орденами, рос в званиях и даже получил высочайшее благоволение. С августа 1857 года Пржецлавский был прикомандирован помощником к генерал-адъютанту князю Шамхалу Тарковскому. Через год он стал управляющим Дербентским уездом и был произведен в майоры. Затем занимал должность помощника военного начальника Среднего Дагестана и за особое рвение получил звание подполковника. 23 ноября 1861 года Пржецлавский был назначен приставом при военнопленном Шамиле и прибыл в Калугу 1 апреля следующего года.