Текст книги "Под псевдонимом Дора: Воспоминания советского разведчика"

Автор книги: Шандор Радо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Эта ночь врезалась в мою память потому, что все телеграфные агентства мира извещали о разрыве Чан Кай-ши с коммунистами, которые поддерживали его как лидера китайской революции. Внезапно захватив Шанхай, Чан Кай-ши и его сторонники устроили в городе кровавую резню коммунистов. Редакторы провинциальных коммунистических газет в Германии не хотели верить этому, и мне приходилось с болью в сердце по нескольку раз повторять им горькую ошеломляющую новость.

Легко понять, что если бы в то время я и в самом деле состоял на службе у советской разведки, то мне были бы строжайше запрещены подобные, привлекающие к себе внимание действия.

Таким образом, Лена прошла суровую школу политической борьбы. Она стала моим верным другом и надежным помощником. На нее можно было во всем положиться.

Пройдет некоторое время, и Лена примет деятельное участие в работе швейцарской группы. Под псевдонимом Мария она будет выполнять функции связной, встречаясь кое с кем из наших сотрудников, помогать мне в шифровании полученной информации и во многих других конспиративных делах, которыми в силу обстоятельств приходилось постоянно заниматься.

В БЕЛГРАД, НА ВСТРЕЧУ

В октябре 1940 года мне пришлось совершить довольно рискованное путешествие – вроде того, какое в свое время проделал Кент. Причина была тоже весьма серьезная.

Как уже отмечалось, с началом войны коммерческие дела нашего агентства пошли на спад. Геопресс стал приносить лишь незначительную прибыль. На эти деньги можно было прожить семье, но их совершенно не хватало для обеспечения работы, связанной со сбором сведений. Более того, возникла угроза моему легальному положению, так как полиция стала особенно придирчива к иностранцам. Приходилось доказывать местным властям финансовую состоятельность фирмы. Правда, это нам пока удавалось делать, отчасти благодаря стараниям бухгалтера агентства госпожи Горобцофф. Но из-за недостатка средств подчас тормозилось решение задач, поставленных перед нами Центром.

О финансовом положении Геопресса в западной печати можно встретить всякого рода кривотолки. Некто Драго Арсеньевич (молодой югослав, по-видимому эмигрант, называющий себя швейцарским журналистом) выпустил в 1969 году в Париже книгу «Женева вызывает Москву», в которой приводятся интервью моих бывших знакомых и коллег, разысканных им в Швейцарии спустя четверть века. Вся книга Арсеньевича построена с расчетом на сенсацию, хотя он ограничивается простым повторением слухов, сплетен и искажений, которые кочуют из книги в книгу западных писак о нашей группе. Вряд ли стоило упоминать об этих мелких подтасовках, если бы они не подкреплялись полицейскими документами и фотографиями. Впрочем, Арсеньевич и сам не скрывает, что все данные получены им от швейцарской полиции и контрразведки. К этому я еще вернусь.

Какова степень достоверности названного опуса, можно судить хотя бы по такому примеру. Автор сообщает, будто бывший чертежник Геопресса однажды увидел у меня чеки на сумму тридцать тысяч швейцарских франков.

Что можно сказать по поводу этой «утки»? Я, разумеется, не допустил бы такой неосмотрительности – хотя бы по соображениям конспирации, – чтобы чеки на большую сумму увидел человек, не подозревающий о моей подпольной деятельности. Во всяком случае, располагай я тогда такими деньгами, у нас не возникли бы финансовые затруднения, о которых, в частности, косвенно упоминает в своем интервью Арсеньевичу наш бывший бухгалтер Дженни Горобцофф. Так или иначе, она признает, как мало чистого дохода приносило картографическое дело, как мало средств оставалось в кассе агентства после выдачи зарплаты сослуживцам, технических расходов и прочих издержек.

Действительно, положение у нас создалось довольно критическое.

В условиях военного времени Центру было необычайно сложно финансировать нашу группу. Первая попытка была предпринята с помощью Кента. Но даже он, с его находчивостью, не решился перевезти через границу предназначенные для нас деньги. При таможенном контроле его могли арестовать за контрабанду валюты. Попасть в тюрьму из-за денег руководителю конспиративной группы было бы крайне неблагоразумно.

Конечно, можно было перевести деньги путем обычных банковских операций. Однако прямое перечисление больших сумм на мой счет вызвало бы подозрение. Следовало искать какие-то другие способы. А для этого требовалась тщательная подготовка и время.

Александр Фут, касаясь в своей книге «Справочник для шпиона» этой острой в то время для нашей группы проблемы, пишет, что якобы я жил на деньги, полученные от Швейцарской компартии. Это, конечно, злобная выдумка. Точно так же лживо утверждение Арсеньевича, будто бы я имел связь с этой партией. Чтобы положить конец подобным провокационным домыслам, хочу внести полную ясность: советская разведка, насколько мне известно, никогда не использовала в своих интересах коммунистические партии каких-либо стран. И объясняется это просто: во-первых, чтобы не повредить деятельности самих партий, не поставить их под удар полицейской агентуры, и, во-вторых, для того, безусловно, чтобы сохранить строжайшую конспирацию в своих рядах. Что же касается денежной помощи, о чем болтает Фут, то нетрудно понять, что малочисленная, находившаяся на нелегальном положении Швейцарская компартия, имевшая вследствие этого ничтожные материальные средства, не смогла бы в то время поделиться с нами даже незначительной суммой. Кстати сказать, небольшой займ нас все равно не устроил бы.

Центр знал, в каком тяжелом положении мы находимся, и предложил единственный в ту пору выход – снабдить нас франками через специального курьера. Но пробраться в Швейцарию, блокированную немецко-итальянскими войсками, ему было немыслимо, и Директор решил организовать мою встречу с курьером где-нибудь за границей. Сначала наметили было городок Виши в неоккупированной зоне Франции. Однако первая же моя попытка получить проездную визу во французском консульстве в Женеве показала, что эта затея весьма опасна. Врученные мне для заполнения анкетные формуляры содержали перечень таких вопросов, что я понял: иметь дело с этим консульством все равно что связаться с филиалом гестапо. Я тут же доложил Центру, указав, какой большой риск связан с этой поездкой. Тогда было предложено устроить встречу с курьером в Югославии или в Болгарии, которые еще не подверглись немецкой оккупации.

Поразмыслив о возможностях, я сообщил Директору, что до Югославии, наверное, удастся добраться. Центр сообщил место явки в Белграде, пароль и опознавательные знаки курьера. Он передаст мне деньги, микрофотоаппарат, новые химические средства для тайнописи и рецепт пользования ими.

Попасть из Швейцарии в Югославию в то время можно было только поездом через Австрию или Италию. Об Австрии, ставшей частью гитлеровского рейха, конечно, не могло быть и речи. Имелся единственный шанс: добиться официального разрешения на проезд через Италию. Это было не просто: Италия находилась в состоянии войны и иностранцам давали визы очень неохотно.

Задуманный план был все-таки осуществлен. Я написал письмо статс-секретарю итальянского министерства иностранных дел Сувичу, которого регулярно снабжал картами своего агентства, о том, что мне с женой необходимо съездить в Венгрию по семейным делам (там жили мои родные). Сувич дал специальное разрешение. Оформление визы упростилось еще и благодаря тому, что мы с Леной были подданными страны – союзницы Италии.

Когда возник вопрос о поездке в Белград, Лена, мать двоих детей, без колебания решилась отправиться со мной вместе. И вот, поручив сыновей попечению тещи и няньки, пустились в дальнюю дорогу. Из Лозанны в Белград ходил комфортабельный поезд-экспресс прямого сообщения. В него мы и сели, невольно раздумывая, какие сюрпризы ожидают нас впереди.

Нам с женой не были в новинку подобные путешествия. Подпольная работа научила многому. На этот раз мы отправились в вояж на вполне легальных основаниях, имея на руках настоящие паспорта и пропуск через итальянские пограничные пункты. А ведь у нас обоих в прошлом бывали такие заграничные турне, которые никак не назовешь путешествиями.

Не забыть одного случая, когда дело едва не кончилось для меня веревкой на шее. Было это в августе 1919 года. После разгрома Венгерской советской республики правительство адмирала Хорти учинило повальные аресты и расстрелы. Надо было скрываться. Буда оставалась единственной неоккупированной частью Будапешта. Узнав, что оттуда, с Южного вокзала, отправляется поезд, мы с товарищами поспешили в Буду и с трудом сели в битком набитый вагон. Это была последняя возможность уехать из города. Правда, без неприятностей не обошлось. На пригородной станции Кёленфёльд наш состав обстреляли какие-то солдаты, но машинист проскочил станцию на полном ходу.

Поездом добрались до курорта Балатон-Лелле. Здесь я несколько дней прожил у своих друзей, но начались облавы и пришлось перебраться поближе к австрийской границе – в местечко Капувар комитата Шапрон, где жил мой дядя, врач. Однако и тут укрывался недолго, поскольку не хотел навлечь на своих родственников возможных репрессий – в Капуваре, как и повсюду, злобствовали контрреволюционеры: сторонников Советской республики вешали прямо на улицах. Оставалось одно – бежать за границу.

Но попасть в соседнюю Австрию оказалось не так легко – без официального разрешения через границу не пропускали. Мне все же удалось достать такой документ, правда весьма сомнительной подлинности.

Вагоны поезда, в который я сел, были переполнены. Беженцы сидели молча, каждый с тревогой думал, что же произойдет в ближайшие часы? Доехали до пограничного местечка Шавапюкут. Документ мой, как я и ожидал, не помог меня арестовали. Пограничный патруль заподозрил во мне некоего коммуниста по фамилии Полачек, которого якобы разыскивают по всей Венгрии. Бумагу, удостоверяющую мою личность, которую я показал патрульным, они сочли подложной. Солдаты, вытащив меня из вагона, торжествовали: наконец-то неуловимый Полачек в их руках! Напрасно я пытался убедить, что это какое-то недоразумение. Хортисты, конечно, не верили, били меня по лицу, цинично спрашивали, на каком дереве я желал бы висеть. Наверное, исход был бы именно такой. Меня спасла чистая случайность.

В окружившей нас толпе любопытных я вдруг увидел лицо знакомого парня из Капувара – когда-то он ухаживал за моей сестрой. Я окликнул его и попросил, чтобы он подтвердил мое настоящее имя. Пока шло препирательство между этим парнем и хортистами, прибежал главный кондуктор и стал торопить: «Поезд нельзя задерживать!» Пассажиры тоже нервничали, возмущенно кричали. Взглянув еще раз на мое удостоверение и в нерешительности потоптавшись, патрульные отпустили меня, но удостоверение все же отобрали.

Теперь у меня оставался только один «документ» – абонемент на проезд в будапештских трамваях. На нем имелась моя фотография и соответствующие штампы, а текст, конечно, был на венгерском языке.

Глубокой ночью наш поезд подошел к австрийской границе. В вагонах, как и за окнами, было темно. Я с волнением ожидал еще одного контроля. Австрийские солдаты, явившиеся с проверкой, к счастью, не знали по-венгерски, и при тусклом свете ручного фонаря трамвайный абонемент показался им вполне порядочным документом.

Кстати, та история в поезде, у австрийской границы, имеет свой конец. Коммунист Полачек, оказывается, в действительности существовал. Судьба свела нас не так давно, уже на родине. Полачек эмигрировал в Советский Союз и работал там врачом. В Венгрию он вернулся в конце 60-х годов. Почти через полвека мы с ним отпраздновали наше благополучное спасение. И вот опять нам предстоит пересечь чужие границы.

Мы ехали в купе вдвоем, других пассажиров не оказалось.

Вскоре за окнами промелькнули полосатые красно-белые шлагбаумы и пограничные столбы с белым крестом на красном поле – государственным гербом Швейцарии.

Экспресс, в который мы сели, состоял только из трех вагонов – спального, почтового и вагона-ресторана. К своему удивлению, мы обнаружили, что в поезде, кроме нас, нет пассажиров: видимо, итальянцы давали разрешение на проезд через их страну лишь в исключительных случаях. Таким образом, мы оказались хозяевами всего спального вагона. Но блаженство длилось недолго. Когда поезд вышел из длиннейшего Симплонского тоннеля в Домодоссоле, на итальянской границе, в вагон вторгся целый отряд фашистской милиции. Эти молодчики расположились в соседних купе, по обе стороны нашего. Мы очутились под надзором.

В Милане я вышел на перрон, чтобы купить газету. Тотчас двое милиционеров последовали за мной. Всю дорогу через Северную Италию мы ехали в компании с чернорубашечниками. Однако никто из них нас ни о чем не расспрашивал. Этот молчаливый эскорт продолжался до самой югославской границы. Если б им знать, кого они так деликатно сопровождали!

До Белграда добрались без происшествий. Конечно, в Венгрию мы и не собирались ехать, как это было указано в моем письме к Сувичу.

В радиограмме Директора указывалось, что я должен прийти на одну из площадей Белграда, где стоит небольшая часовня Врангеля, построенная белогвардейским бароном, жившим здесь в эмиграции в 20-х годах. Возле часовни назначалась явка. В руках я должен был держать швейцарскую газету «Журналь де Женев», а представитель Центра – болгарскую «Днес».

Произошло, видимо, какое-то недоразумение. Часовни Врангеля на месте не оказалось: ее уже снесли, вокруг – пустырь. Связной Центра в указанное время на встречу не вышел. Я, разумеется, решил дожидаться. Было бы обидно и глупо возвращаться назад ни с чем, проделав такой большой путь, да и деньги нужны были нам как воздух.

Мы сняли номер в гостинице «Србский Краль». Выйдя в город прогуляться, мы вдруг увидели на здании своей гостиницы венгерские флаги.

На мой удивленный вопрос швейцар ответил, что в Белград прибыл министр иностранных дел Венгрии граф Чаки, который остановился в этой гостинице. В те дни он подписал с Югославией договор «о вечной дружбе». (Эта «вечность» длилась ровно полгода: в нападении немцев на Югославию в апреле 1940 года приняла участие также фашистская Венгрия.)

Дни шли, а курьер Центра не появлялся. Я уже стал терять всякую надежду. Чтобы хоть как-то убить тягостно тянувшееся время, мы с женой занялись чтением. Взяли абонемент в книжном магазине и, читая с утра до вечера, успокаивали себя мыслью, что задержка, несомненно, связана с каким-то внезапным осложнением на пути курьера из Москвы в Белград.

Примерно через две недели, в назначенный час, на условленном месте появился мужчина, который явно кого-то искал. Человек оказался представителем Центра. Связной передал мне крупную сумму денег, аппарат для микрофотографирования, порошки и рецепты для тайнописи. Фотоаппарат я вернул, поскольку провезти его через две границы наверняка не удалось бы, а для дела он нам был почти не нужен.

Рецепты и порошки для тайнописи, конечно, тоже могли обнаружить. Выручила Лена. Она так спрятала их в своих густых светлых волосах, что даже вблизи ничего не было заметно.

Домой возвращались тем же путем. И опять в поезде нас сопровождали итальянские чернорубашечники.

Поездка в Белград, хотя и была довольно рискованным предприятием, сослужила нам большую службу: полученные деньги дали возможность развернуть работу.

ЭДУАРД, МАУД И ДЖИМ

Разведчик сам по себе ничего не значит, если у него нет хорошо налаженной связи с руководством: он не может принести пользы своим и не представляет особой опасности для врага, даже когда знает его секреты.

Еще летом 1940 года до поездки в Белград мне удалось найти человека, который как нельзя лучше подходил для нас в качестве радиста. Радиотехник по специальности, он владел в Женеве магазином по продаже радиоаппаратуры. При его магазине имелась и ремонтная мастерская.

После тщательной проверки, когда стало ясно, что собой представляет Эдмонд Хамель – так звали радиотехника, – я пришел к выводу, что ему можно доверить такое важное дело, как радиосвязь. Эдмонд был социалистом-антифашистом и придерживался левых политических взглядов. Нас сблизила общность идейных убеждений, и, когда я предложил ему сотрудничество, разумеется предупредив о возможных тяжелых последствиях, он, не колеблясь, дал свое согласие.

Внешне Эдмонд не выглядел мужественным. Маленький, худой, ничем не примечательный. Но это был дисциплинированный и вполне надежный человек.

Жена Хамеля Ольга выросла в семье бедного крестьянина; большие, сильные руки ее говорили о том, что она привычна к труду, которым занималась с юных лет. Высокая, статная, женщина эта отличалась энергичностью и прямотой. На ней, собственно, держались и хозяйство, и все торговые дела в магазине. Практически главой семьи была она.

Любопытно, что Ольгой ее назвали родители из-за симпатии к России и русским политэмигрантам, жившим в Швейцарии, с которыми отец и мать Ольги водили дружбу. Симпатии родителей передались дочери. Она разделяла левые убеждения мужа и видела в лице Советского Союза идеал трудового человечества. Поэтому вместе с Эдмондом я предложил и ей работать в нашей группе. Ольга дала согласие. А примерно полгода спустя, когда нагрузка на нашу женевскую радиостанцию возросла и понадобился еще один оператор, она охотно стала изучать азбуку Морзе. Благодаря природной любознательности и сметливости из Ольги получился отличный радист. Телеграфным ключом она работала быстро и без ошибок. Как ни странно, радиоспециалист Эдмонд не мог с ней состязаться в этом.

Бездетные супруги Хамель жили на одной из главных улиц женевского рабочего квартала Плэнпалэ. Радиомастерская и магазин находились в одном помещении, на первом этаже дома. Отсюда можно было по внутренней лестнице подняться на второй этаж, где жили хозяева. Обычно, приезжая сюда по делам, я пользовался этим ходом.

При знакомстве я представился Эдмонду и Ольге как Альберт. Они знали меня только под этим псевдонимом. Второй мой псевдоним – Дора был известен лишь Центру. Вся моя радиопереписка с Директором шла под этим именем. Супруги Хамель даже не знали псевдонимов, которыми кодировались их имена в радиопереписке с Центром. Эдмонда я называл Эдуардом, а Ольгу – Мауд. Разумеется, свою настоящую фамилию и домашний адрес я также не говорил им.

Эдуард был искусным мастером, ему не стоило труда сконструировать и собрать радиостанцию, хотя многие детали приобрести в магазинах не представлялось возможным: закон военного времени настрого запрещал продажу такого рода товаров.

С августа сорокового года Эдуард, а позднее и Мауд стали тренироваться в настройке станции на различных режимах и в работе на телеграфном ключе. По указанию Директора руководство их учебой взяла на себя Соня, которая с этого времени установила в магазине Эдуарда также и свой передатчик. В доме нашелся неплохой тайник, куда аппарат прятали после окончания сеанса связи. Соне помогали Джон и Джим, которые уже успели хорошо овладеть специальностью радиста. Втроем они поочередно тренировали Эдуарда и Мауд, а в условленные часы, обычно по ночам, ловили в эфире позывные Центра.

Занимались поздно вечером, когда магазин закрывался. Окна занавешивали, наружную дверь запирали на замок с улицы. Свои же попадали в квартиру с черного хода, назвав пароль: «Привет семье Хамель от господина Вебера».

Хотя Соня, Джон или Джим приходили в дом Хамелей поодиночке, все же посещение радиоквартиры тремя разведчиками с конспиративной точки зрения было не желательным. Ничего иного, однако, придумать было нельзя. И только когда обучение закончилось и у нас появилась еще одна запасная рация, мы отделили радистов друг от друга.

Незадолго до отъезда в Англию Соня впервые свела меня со своим помощником Александром Футом (Джимом). По решению Директора он оставался в Швейцарии и включался как радист в мою группу. До этой встречи Фут ничего не знал обо мне. Мало того, в течение всего нашего знакомства ему не были известны ни моя фамилия, ни профессия, ни мой адрес. Я же по Сониным рассказам довольно отчетливо представлял себе этого англичанина.

Знакомство наше состоялось на женевской квартире Сони. Александр Фут произвел на меня довольно смешанное впечатление. Он был, несомненно, умный, волевой человек, ценил юмор и сам с удовольствием пользовался им, иногда заостряя его иронией. Высокий, плечистый, веселый, он являл собой воплощение здоровья, если бы не бледность лица, говорившая о какой-то скрытой болезни.

По-видимому, Фут не получил хорошего образования, у него даже не было какой-либо определенной специальности. Иностранными языками он владел неважно: немного говорил по-немецки, лучше – по-французски, но сильно растягивал слова, будто заикался.

Но что особенно меня удивляло в Александре Футе – это отсутствие политического образования. Находчивый в решении некоторых технических или хозяйственных вопросов, он слабо разбирался в сложной международной политической обстановке. Более чем туманны были и его представления об истории рабочего движения.

После того как Соня с детьми покинула Швейцарию, мы получили радиограмму Директора, в которой содержалось распоряжение: Джиму перебраться на жительство в Лозанну и установить там Сонину радиостанцию; Джон остается в Женеве и поддерживает связь с Центром из этого города.

Решение Центра было разумным и своевременным. Эдуард, раздобыв детали, собрал довольно мощный передатчик и приемник. Станция работала хорошо, и Джон бесперебойно держал связь с Москвой. Теперь, когда мы имели две рации, оставлять обе в Женеве было нецелесообразно, учитывая возможность пеленгации.

Джим отправился в Лозанну, где нашел подходящую меблированную квартиру и выхлопотал право на жительство в кантоне Во (Лозанна находилась на его территории). Потом Джим перевез на свою квартиру радиопередатчик. В марте 1941 года он наладил устойчивую радиосвязь с Центром и сообщил мне об этом через Джона. Позднее, когда потребовали обстоятельства, мы с ним стали встречаться. Свой лозаннский адрес и номер телефона Джим передал также через своего приятеля Джона, с которым я изредка виделся в магазине Хамелей.

Джим оказался способным учеником Сони; стал прекрасным радистом. Обладая исключительной выносливостью, он способен был за ночь отстукать ключом большое число радиограмм. Тексты информации я переправлял ему через Джона, пока тот не уехал из Швейцарии. Потом стал передавать шифровки Джиму сам во время наших свиданий или же посылал к нему в Лозанну Лену – она выполняла роль связного.

К весне 1941 года Эдуард и Мауд, занимавшиеся с большим усердием, стали неплохими специалистами, и Джон мог считать свои обязанности педагога выполненными. В апреле он уехал из Швейцарии.

Таким образом, еще до нападения гитлеровской Германии на СССР наша группа обзавелась двумя линиями связи с Москвой, имея трех подготовленных радиооператоров.