Текст книги "Прекрасны ли зори?.."

Автор книги: Шамиль Ракипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Десятый рассказ Гильфана

Мы с Иваном Чернопятко учились в одной группе. А старостой группы назначили Терешкина Петра Фёдоровича. Опять мы были в подчинении у бывшего начальника нашей заставы. Среди курсантов группы он старший по чину. Мы все лейтенанты, а ему присвоили звание майора…

В самом начале учебного года я Терешкину предложил заключить «соглашение о взаимопомощи». Потому что с первых же дней выяснилось, что майор хромает по литературе и иностранному языку, а мне военное дело тяжело давалось. А тому, что Терешкин в военном деле чувствует себя как рыба в воде, и удивляться нечего: он ещё до службы на границе специальную школу закончил. Поэтому я не сомневался, что смогу у него многому научиться. А он тоже, видимо, прикинул в уме, какой от меня может быть прок ему, да так ничего не найдя во мне, спрашивает:

– Вы, Батыршин, по каким предметам предлагаете мне свою помощь?

Вид у Терешкина такой, будто и в самом деле речь идёт о международном соглашении.

– По английскому, – так же серьёзно говорю ему.

– Ого! По английскому?.. Хм, а вы что же, проходили специальные курсы по иностранным языкам?

– Нет. Собираюсь академию закончить…

С этого дня мы начали с Терешкиным заниматься вместе. Но каждый день одним и тем же – военным делом. Я даже начал уставать от однообразия. А он примечает это – посмеивается да приговаривает: «Будьте упорным, лейтенант! Даже ветер, если упорен, скалы дробит, в песок обращает!» А чуть только намекну, что пора, дескать, и английским заняться, майор сам тут же скисает. «Эх-ха-ха, – горестно вздыхает он. – Помогай – не помогай, Гильфан, а язык мне не осилить…»

А тут незаметно и экзаменационная пора подступила. День первого экзамена пришёл.

Сидим мы в аудитории, готовимся по билетам. Ещё свежо в памяти, как в школе я сдавал экзамены. Так же волновался и побаивался. И так же сидела за столом наша учительница и строго поглядывала на нас поверх очков. И тоже весь стол её был заставлен цветами. Тогда, в школе, помнится, больше девчонки старались. А теперь среди нас не было девчонок. Сами купили цветы для Татьяны Алексеевны, нашей преподавательницы английского языка. Она была наидобрейшей женщиной, только вид напускала на себя на экзаменах строгий.

Замечаю, майор Терешкин ёрзает на месте.

Я очень быстро выполнил всё, что требовалось по билету, ответил на вопросы экзаменатора. Татьяна Алексеевна приветливо улыбнулась и похвалила меня за прилежание.

Терешкин вышел с экзамена красный как рак. Он показал мне три пальца.

– Вы недовольны тройкой, майор? – спросил я.

– Тройку я бы за счастье почёл, – проворчал Терешкин. – Но она сказала, что выдала мне её в кредит…

Наше соглашение с Петром Фёдоровичем Терешкиным осталось в силе и до следующего семестра. Мы продолжали заниматься вместе. Однако майор теперь упорно просил обращать больше внимания английскому языку.

В библиотеке читать вслух не позволяют, поэтому мы часто оставались в аудитории. Или, если в нашей комнате никого не было, майор приходил ко мне. Иногда занимался с нами и Чернопятко. Позже к нам примкнул Виктор Тимаков. Собравшись вчетвером, мы писали диктанты. А однажды Терешкин придумал игру, которая всем сразу же понравилась. Мы договорились каждый день в течение определённого часа говорить только по-английски.

Шутя и словно играя, мы научились сносно разговаривать по-английски…

Занятия шли, а я всё чаще вспоминал Маргариту Ивановну и мне очень хотелось встретиться с ней.

Однажды в справочном бюро мне удалось узнать телефон Маргариты Михайловой. Мы с ней условились о встрече. Хоть и живёт с незапамятных времён присловье, что, если встречаются двое, третий лишний, на свидание мы отправлялись вдвоём с Иваном.

В условленный час мы пришли к месту свидания. Дружок-то мой помалкивает. И я молчу. Знаю, что Иван тоже думает про девушку.

Мы вышли из метро у Белорусского вокзала.

Маргарита должна была стоять у парапета чугунного моста, по которому проносились автомобили. Мы неторопливо прошлись с Иваном вдоль моста. Шли медленно, чтобы скрыть волнение. Я то и дело проводил пальцами по пуговицам шинели, проверяя, все ли застёгнуты, поправлял армейскую фуражку. Но знакомой нам девушки нигде не было видно. «Неужели обманула?» Нет, вряд ли. Она разговаривала со мной по телефону серьёзно. Она просто сказала: «Хорошо, приду». Голос у неё был спокойный, нежный. Нет, нет, так не разговаривают, когда относятся несерьёзно. Я часто слышал, что глаза – зеркало души. Если это так, то голос должен быть вестником сердца…

Мы ещё раз прошлись по мосту туда и обратно. Выкурили по сигарете. Поглядываем по сторонам. Стоит показаться вдалеке какой-нибудь девушке – у нас сердце замирает. Невольно ускоряем шаги навстречу ей, а потом постепенно замедляем, узнав, что это не Маргарита.

– Наверно, не придёт… – проговорил я, внимательно оглядевшись на всякий случай ещё раз.

– Я с самого начала сомневался в этом, – сказал Иван.

На краю привокзальной площади вёл бойкую торговлю у голубого лотка старик. Около него выстроилась длинная очередь. Стояли в большинстве девушки, захотевшие полакомиться медовыми пряниками, леденцами, и женщины с ребятишками, которые просили купить надувные шары. Мы пристроились к концу очереди: решили погрызть пряников, чтоб заморить червячка.

Но как только мы приблизились к лотку, продавец накрыл свой товар клеёнкой и, попросив Ивана минутку присмотреть за его добром, торопливо ушёл.

В этот момент кто-то легонько коснулся моей руки. Я обернулся. Передо мной, улыбаясь, стояла Маргарита. Она дышала глубоко и часто: видать, очень спешила. Не успели мы с Иваном переглянуться, как она сказала:

– Здравствуйте, – и нагнулась к девочке лет трёх, которую держала за руку: – Нам с тобой, доченька, не хватило воздушных шариков. Дедушка всё распродал…

Девочка обиженно надула губы. Но, подняв головку, посмотрела на нас и тут же улыбнулась. Она была прелестна, эта девочка. Из-под вязаного зелёного берета на лоб падает волнистая чёлочка. Вокруг приподнятого воротника пальто обмотан белый шарфик. Она смотрит внимательно то на меня, то на Ивана. В её больших чёрных глазах вдруг отразилось смятение.

Наверно, в моих глазах в эту секунду было то же самое. «Чья это девочка? Неужели самой Маргариты? Но ведь она сама ещё почти совсем девчонка! Может, решила разыграть нас?»

Маргарита, кажется, поняла мои мысли, усмехнулась.

– Вот мы и пришли, – сказала она и пристальнее поглядела на меня. – Вдвоём, как видите…

Маргарита заметно похудела с тех пор, как я увидел её впервые. В её глазах, кроме печали, ещё обозначилась и усталость.

– И мы вдвоём! – пришёл мне на помощь Иван, когда моё молчание затянулось.

– Это же здорово, что вы пришли вместе! – опомнившись, сказал я. – Мы с этой милой девочкой сейчас познакомимся и будем дружить, правда?..

Я присел на корточки и хотел было взять девочку за руку. И тут произошло непостижимое. Девочка отобрала у матери руку и, звонким голоском вскрикнув: «Папочка!..» – кинулась ко мне, обхватила мою шею ручонками. Я поднял её на руки.

В эту минуту близко-близко от себя увидел я широко раскрытые и полные отчаяния глаза молодой матери. Ребёнок не хотел размыкать обвившиеся вокруг моей шеи руки. Маргарита вздохнула и опустила голову.

– Бессовестная… Может, у дяди есть своя такая же дочка… – сказала она, дёргая девочку за пальтецо.

– Нет, я его дочка, я!..

– Конечно, конечно! – приговаривал я. – Ты моя дочка! У меня нету другой. Ты моя единственная…

Я с тревогой поглядывал на Маргариту.

Но Маргарита улыбнулась и ласково позвала:

– Доченька, иди ко мне, маленькая.

– Нет-нет, у меня ей удобнее, – возразил я.

Чернопятко взял Маргариту под руку и, сделав широкий жест рукой, предложил:

– Давайте-ка пройдёмся по Москве. А потом поужинаем где-нибудь в уютном месте, если Маргарита Ивановна не возражает…

Мы пошли по улице Горького.

Маргарита шла рядом со мной, придерживала дочку за руку и что-то ласково говорила ей.

Отсюда, именно с этой точки земли, мы пошли с Маргаритой рядом и больше не расставались.

К вечеру на улице стало ещё многолюднее. Все принаряжены, веселы, будто спешат на праздник. Ведь пришла весна.

У входа в метро на Маяковской площади стояли цветочницы. Я купил по букетику подснежников Маргарите и маленькой Рите.

Чернопятко нас пригласил в ресторан. Однако Маргарита, поглядев на дочку, предложила зайти в кафе-мороженое.

За столом Маргарита, грустно улыбаясь, рассказывала, что дочка ей не даёт ни дня покоя: всё спрашивает, где папа, просит отвезти её к нему. Говорит, у всех почему-то папы дома, а наш всё не едет и не едет…

Мы слушали молча. Не стали расспрашивать о том, о чём она предпочитала сейчас умолчать…

Несколько позже Маргарита мне рассказала, что отец Риты был полярным лётчиком. Он погиб в Заполярье два года назад.

С младшей Ритой мы подружились гораздо быстрее, чем со старшей. Малышка по-прежнему продолжала называть меня папой, просила почаще приезжать домой. Всё своё свободное время я начал пропадать у них. Жаль только, не так-то часто выпадало у меня свободное время. Я засиживался у них допоздна, до той поры, пока не наступало время Рите укладываться спать. Стоило мне взглянуть на часы, в глазах у девочки тотчас появлялось беспокойство.

Однажды Маргарита Ивановна сказала, что они с Ритулей очень привыкли ко мне, как к родному, и, когда меня подолгу не бывает, они тоскуют. После этого я решил, что могу просить её стать моей женой. Прошло ещё полгода, и я переехал к ним.

Через год у нас родилась ещё одна дочка. Мы её назвали Альфиёй.

В один из дней к нам неожиданно приехала Рахиля. Как сейчас помню, четвёртого января сорокового года это было. Спустя три дня после Нового года.

В дверь позвонили. Я открыл. Предо мной стоит человек в форме военного лётчика. Я немного растерялся. Подумал, может, Маргариту решил навестить кто-нибудь из близких друзей её покойного мужа, и хотел позвать её. Но как только лётчик улыбнулся и произнёс первые слова, я узнал, что это был за человек. Лётчик по-военному лихо щёлкнул каблуками и, отдав честь, отрапортовал:

– Товарищ лейтенант! Авиаштурман женской эскадрильи Рахиля Баширова, успешно закончив учёбу, направляется в очередной отпуск!

– Вольно! – скомандовал я и, схватив Рахилю в охапку, внёс в комнату, поставил рядом с Дедом-Морозом подле ёлки.

– Погляди-ка, какая Снегурочка пришла к нам! – позвал я жену, возившуюся на кухне. – Знакомься, это Рахиля! Раечка наша!

– Я такой её себе и представляла, – сказала Маргарита, поздоровавшись с гостьей.

Она внимательно посмотрела на Рахилю, перевела взгляд на меня. «Не истолкует ли превратно моя жена приход Рахили ко мне?» – подумал я. Я часто ей рассказывал, как мы с Рахилёй дружили. Она недоверчиво глядела на меня, точь-в-точь как сейчас, и с улыбкой замечала: «Интересная у вас дружба, Гильфан…» А сейчас она, видать, поняла: будь наша дружба иной, не пришла бы Рахиля к нам. Маргарита захлопотала около гостьи, помогая ей раздеться.

Рахиля стояла аккуратно причёсанная и подтянутая, какими и должны быть военные лётчики. Потом она открыла свой чемодан и обеим нашим девочкам преподнесла по кукле: старшей – большую, почти с неё ростом, а младшей – маленькую, резиновую. Обеим подарки привезла. Значит, интересовалась, как мы живём. А я считал, что она меня совсем позабыла. Я смотрел на неё и думал, что служба у неё, пожалуй, не легче моей. А иной раз, может, и труднее приходится. Я по земле ступаю. Земля надёжнее, не обманет. А когда пустота под тобой – тут уж надейся только на себя… К тому же плечи у неё не мои, не мужские, – девичьи.

Впрочем, небо слабых не любит. Только сильным даются крылья. Вот и обрела Рахиля крылья, о которых мечтала.

– Что ты на меня так смотришь? – насторожилась Рахиля.

– Тебе очень идёт лётная форма, – сказал я с улыбкой.

Я позвонил Чернопятко. Иван не заставил себя долго ждать.

Разговор за столом не затихал ни на минуту, было о чём вспомнить. Мы и не заметили, как промелькнуло несколько часов. За окном засинели сумерки, зажелтели фонари на столбах. А мы всё говорили, смеялись. Весело было нам как никогда. Ведь не так-то часто удаётся друзьям собраться всем вместе. А Маргарита тоже то и дело напоминала о многих памятных случаях из нашей жизни – можно подумать, что росла с нами вместе. Но мои друзья не дивились этому. Они знали, что я подробно рассказывал ей обо всём, что с нами было в те далёкие времена, отделённые теперь уже от нас многими годами.

Потом мы решили пойти полюбоваться городской ёлкой, поставленной на площади.

Домой мы возвратились поздно. Я позвонил Терешкину. Разбудил его и пригласил ужинать. Он начал было ворчать, но, узнав, что у меня собрались самые близкие друзья, согласился. Пришёл он с аккордеоном. Мы пели наши любимые песни – о пограничниках, о лётчиках, о шахтёрах. Танцевали.

Было далеко за полночь, когда Чернопятко и Терешкин распрощались с нами и ушли.

Утром Рахиля поднялась рано. Она спешила на вокзал. Я хотел проводить её. Она запротестовала. Зашла в детскую комнату, поцеловала моих спящих дочек. Обняла, прощаясь, Маргариту. «Желаю вам большого счастья», – сказала она и вдруг смахнула с ресниц слезу, что уже совсем не к лицу пилоту. Но женщина есть женщина, и я промолчал – сделал вид, что не заметил.

На пороге Рахиля обернулась ко мне и, улыбнувшись своей всегдашней лучезарной улыбкой, сказала:

– Гильфан-абый, дружба остаётся в силе!

Её каблуки торопливо застучали по ступенькам. Глухо хлопнула дверь в подъезде.

Одиннадцатый рассказ Гильфана

В начале июня 1941 года меня, Ивана и Петра Фёдоровича Терешкина направили в Западную Белоруссию на стажировку. Страшная нищета открылась нашим глазам. Здесь ещё совсем недавно хозяйничали польские паны. Красная Армия освободила белорусских крестьян от панского ярма. Но слишком разорён был этот край. Хозяйство своё крестьяне налаживали с трудом, медленно. Даже зерно на току они молотили допотопным способом – цепами. Мало отличались условия жизни людей и скота. Наверно, поэтому болезни каждый год подкашивали множество людей.

Ребятишки с ранних лет начинали работать на панской усадьбе. Они знали, что такое тяжёлый труд. Но никто из них не знал грамоты.

Лились над Белоруссией унылые песни. Потеряли люди надежду обрести когда-нибудь свободу: слишком сильными казались паны и слишком страшными они были в гневе…

Но свобода пришла неожиданно с той стороны, где каждое утро всходит солнце. В притихшие малолюдные деревеньки пришли красноармейцы и будто высветили, обогрели землю алыми звёздами, что были у них на шлемах. И люди стали выбираться из своих землянок, заполнили улицы. Они обнимали братьев, изгнавших с родной земли панов.

Земля стала добрее, вода слаще, воздух живительнее, как только пришла свобода. И сил у людей прибавилось во сто крат. Стали работать не покладая рук. Не на панов теперь трудились – на себя. Начали строить светлые школы. Библиотеки! Читальни! Клубы!

Но край просветлевшего было неба опять постепенно заволакивали тучи. Были те тучи чёрные-пречёрные и пахли гарью. Наплывали они с той стороны, где каждый вечер садится солнце. Там, над Европой, бушевал всё пожирающий огненный смерч, называемый страшным словом – война.

С запада к нашей границе вплотную подступили фашисты.

Вам доводилось бывать в городе Гродно? Зелёный был городишко, утопал в садах. А воздух чистый, как родниковая вода. Бывало, дышишь – надышаться не можешь. А выйдешь за город – красотой никак не налюбуешься. Что ни улица – бульвар, что ни двор – ухоженный сад. Прямо в городе ключи бьют из-под земли. А соловьи по ночам так распоются, бывало, что стараешься сон отогнать от себя – всё слушал бы и слушал. Даже мниться начинает, что в Апакай попал или в Ямаширму…

В самом центре города был обширный парк. В нём столетние дубы росли и сосны. Неподалёку размещался штаб нашей Третьей армии. Сколько полегло там людей, отстаивая от фашистов город и штаб!..

В этом парке, напротив здания, где прежде размещался штаб Третьей армии, сейчас возвышается обелиск Славы над братской могилой. Там похоронена девушка из Татарии, Герой Советского Союза Ольга Санфирова…

В субботу мы весь день провели в штабе. Осваивали тактику наступления и обороны, ориентируясь по топографической карте. Лейтенант Чернопятко в этой своеобразной военной «игре» был в роли командира артиллерийского полка. Остальные командиры, в том числе и я, командовали батальонами. Эти занятия продлились более шести часов. Чернопятко довольно искусно командовал полком. Да и мы старались не оплошать. Словом, наши наставники, следившие за ходом «боя», остались нами довольны.

В наше общежитие мы вернулись сильно уставшие. Уже стемнело. Ребята тут же повалились на свои кровати. Я подсел к столу и написал домой письмо.

Мои друзья, уставшие за день, давно уже спали. Я тоже выключил свет, разделся и лёг. Но долго не мог уснуть, всё думал о моих дочурках, о жене…

Едва только мне веки смежил сон, вдруг раздалась команда:

– Подъём! Боевая тревога!

Я вскочил. В ушах всё нарастал непонятный шум. Протерев глаза, увидел, что ребята тоже все на ногах; надевая на ходу гимнастёрки и застёгивая ремни, бегут к выходу. Над землёй стелется тяжёлый беспрерывный гул. Самолёты! Где-то на окраине захлопали зенитки. Где-то гулко прогремели разрывы бомб. Из-за деревьев парка вдруг взметнулась в чёрное небо цепочка зелёных ракет. Тотчас над самой крышей нашего штаба, качнув взвихрённым воздухом макушки деревьев, пронёсся самолёт. И неподалёку, кажется за садом, грохнули один за другим несколько взрывов. Багровые вспышки осветили переломившееся надвое дерево. Из наших окон со звоном посыпались стёкла.

– Это война, ребята! – крикнул Чернопятко.

– Да, Иван! Это фашисты! Их самолёты! По звуку моторов можно узнать, – сказал я.

– Какой-то мерзавец их ракетами на штаб наводит, – заметил кто-то.

Небо было озарено то ли пожаром, то ли зарёй. Мы выстроились перед штабом, выслушали приказ. Нам раздали патроны, гранаты и бутылки с зажигательной смесью. На стены домов, на землю падали розоватые блики полыхающих в разных концах города пожаров.

Вдруг снова, нарастая, стал приближаться надсадный гул. Грохот взрывов перекрыл голоса команд, закачалась земля. Мы метнулись в окопы, которые вырыли недавно, чтобы проводить учения. Казалось, эти небольшие трещины в теле земли сейчас сомкнутся и поглотят нас.

Наконец самолёты отбомбились и улетели. Но гул почему-то не утихал. Только стал иным каким-то: не ровным, не надсадным, а к нему примешивался скрежет и тарахтение. Кто-то не своим голосом крикнул:

– Танки!..

По центральной улице Гродно ползли железные чудовища, похожие на гигантских черепах. Значит, фашисты прорвали первую линию нашей обороны!..

Мы выскочили из учебных окопов, бросились поближе к дороге, по которой двигались танки. Заняли позиции кто где мог. Сейчас для нас любая канава, ложбинка, которых мы прежде не замечали, стена, дерево стали укрытием. Мы притаились, ждали, сжимая в руках гранаты, бутылки с зажигательной смесью. Всё ещё как-то не верилось, что это наяву…

Несколько фашистских танков остались гореть на улицах Гродно. Над ними клубился чёрный дым.

Остальные танки повернули обратно, стали расползаться по другим улицам. Шум их моторов доносился уже где-то в стороне и даже позади нас.

Спустя несколько минут мы получили известие о том, что фашистская Германия без объявления войны напала на нашу Родину. Одновременно поступил приказ некоторым работникам штаба немедленно покинуть Гродно. Майор Терешкин связался по прямому проводу с Москвой – попросил нас, выпускников Военной академии имени Фрунзе, оставить при штабе. Разрешили остаться мне, Терешкину, Тимакову и ещё нескольким товарищам.

При расставании мы с Иваном крепко обнялись, посмотрели друг другу в глаза. Чтобы высказать, что на душе, нужно время, а взгляд может сказать обо всём в одно мгновение.

Колонна автомашин с нашими товарищами тронулась.

– До свидания, Гильфан! – крикнул мне Иван, привстав в кузове и махая мне фуражкой.

– До свидания, Иван! – только и успел я ответить.

Майора Терешкина и меня назначили в секретариат Военного совета, а майора Тимакова – в отдел военной разведки штаба. Мы хорошо знали о критическом положении на нашем участке фронта. Советские бойцы оказывали врагу отчаянное сопротивление. В каждой атаке фашисты теряли много живой силы и техники. Однако силы были неравные. Мы вынуждены были отступать и занимать новые оборонительные рубежи, отходили и снова окапывались. Но и у нас всё меньше оставалось машин, орудий, боеприпасов, в каждом бою мы теряли много наших товарищей.

4 июля в штаб поступил приказ – немедленно отправить в Москву всех выпускников военной академии. Но к этому времени враг обошёл нас с флангов, и мы оказались в окружении. Наша группа, которой предстояло пробиться сквозь вражеское кольцо, состояла из пятнадцати человек. Срочно провели партийное собрание. Майора Тимакова выбрали командиром группы, а меня – его заместителем. Это было нашим первым партийным собранием, проведённым в окружении. Мы решили с крупными соединениями врага в бой не ввязываться и как можно скорее пробираться к своим.

Продвигались по ночам. Шли по лесу, бежали от рощи к рощице, перебегали через дороги, переплывали речки. А днём отсиживались в не занятых врагом хуторках, деревнях. Прознав про нас, приходили крестьяне, показывали нам фашистские листовки и спрашивали:

– Правда ли это, братцы, что Красная Армия уже разгромлена?..

Всюду, где позволяла обстановка, мы проводили беседы среди крестьян. Старались объяснить людям причину нашего временного отступления.

Крестьяне нам давали на дорогу еды и желали скорейшего возвращения.

До реки Птичь мы добрались без потерь. Но как только стали готовиться к переправе через реку, майор Терешкин признался, что не умеет плавать.

Надеясь раздобыть лодку, Терешкин пошёл вдоль берега и вскоре скрылся в зарослях. Больше мы его не видели.

Только спустя несколько лет я узнал, что Терешкин наткнулся на засаду. Не желая навести преследователей на наш след, он стал уходить в глубь леса. Ему удалось скрыться. Но места были незнакомые, и он заблудился. Много дней скитался Терешкин по лесу, пока не набрёл на партизан полковника Гришина. Его, полуживого, принесли в штаб, выходили, и полковник Гришин оставил Терешкина в своём отряде.

Майор участвовал в разработке планов множества смелых партизанских операций, ходил на боевые задания. А осенью 1944 года он наконец встретился с нашими регулярными частями и получил под командование полк.

Но тогда мы прождали майора всю ночь. Утром отправились на поиски. Двое суток бродили по лесу. Тогда мы решили, что майор Терешкин погиб, и тяжело переживали эту потерю.

Снова возвратились к берегу, к тому месту, где заранее наметили переправиться через реку.

Километрах в тридцати западнее небольшого городишка Червень с нами приключилась интересная история. Помнится, наступило тихое тёплое утро. Кажется, это было 10 июля. Солнце поднималось всё выше, над влажной землёй курился туман. Давно проснулись птицы в лесу, свиристели на разные голоса. Мы шли всю ночь без передышки и теперь еле держались на ногах. Едва майор Тимаков объявил привал, все тут же повалились на траву. Костёр разжигать было опасно. Мы пожевали сухарей и залезли под густую разлапистую ель – решили часок-другой подремать.

Я вспомнил, как у озера Хасан сено косил, и всё вспомнилось мне так живо, будто вчера только происходило. Сколько же времени минуло с той поры? Целых три года… Наверно, Япония, союзница фашистской Германии, снова дожидается удобного момента, чтобы напасть на нашу страну. Да, там тоже нашим бойцам нынче приходится нелегко. Но нам потяжелее. Мы ощущаем то же самое, что люди, унесённые бурей в утлом судёнышке в открытое море. Нет связи с Большой землёй. Неизвестно, где сейчас проходит линия фронта. Уже не слышно стало даже канонады.

Внезапно послышался отдалённый гул самолётов. Он быстро приближался, нарастал. Наконец показалось множество точек, двигавшихся по небу. Свои! Родимые! Наши тяжёлые бомбардировщики, отбомбившись, возвращались на базу.

Вдруг из-за облаков вынырнула стая «мессершмиттов». Наши лётчики, видать, были начеку: встретили их огнём из крупнокалиберных пулемётов. Однако эти лёгкие манёвренные самолёты очень опасны для тяжёлых, неуклюжих бомбардировщиков. Поэтому эскадрилья бомбардировщиков никогда не идёт на задание без сопровождающих истребителей. Этих бомбардировщиков тоже сопровождал истребитель. Он бесстрашно вступил в схватку с фашистскими стервятниками, спутал их боевой строй, не дал атаковать с налёту наши бомбардировщики. Мелькает среди вражеской стаи, увёртывается, атакует. Семи вражеским стервятникам пришлось отклониться от курса и вступить в бой с нашим отважным соколом. Тем временем эскадрилья бомбардировщиков скрылась у горизонта.

Вдруг наш истребитель накренился и круто пошёл к земле. Из-под его крыла вырвался чёрный шлейф дыма. Всё пронзительнее, надсаднее становился вой падающего самолёта. И тут в небе появился белый, как облачко, купол парашюта. В ту же секунду оглушительный взрыв качнул землю. Мы уже не спускали глаз с лётчика, медленно приближающегося к земле. Он должен был опуститься примерно в километре от нас. Но за ним, должно быть, следили и враги. Вдруг раздался возглас майора Тимакова:

– К оружию!

Я и лейтенант Котляров, прихватив свои автоматы, побежали искать лётчика.

От маленькой деревушки, что чернела на краю соседнего леса, прямо через картофельное поле помчался в нашу сторону мотоцикл. Наверно, фрицы тоже заметили, где опустился парашютист. Мы с Котляровым прыгнули в воронку от снаряда, залегли. Фашистов на мотоцикле было трое: двое в сёдлах, один в коляске. Подпустив их метров на двадцать, мы выскочили из воронки и в упор открыли огонь из автоматов. Фашисты даже не успели схватиться за оружие. Мотоцикл вильнул в сторону и опрокинулся набок. Мы осмотрели его: он оказался целёхонек. Тела фашистов мы оттащили в кусты и забросали ветками. Затем вскочили на мотоцикл и помчались на нём, лавируя между деревьями и воронками, на поиски нашего лётчика. Первым его заметил Котляров. Он резко остановил мотоцикл, выключил мотор. Лётчик стоял, прислонясь к сосне. Одной рукой он держался за колено. В другой сжимал наган и в упор глядел на нас. Одежда на нём обгорела и ещё кое-где тлела. Комбинезон у колена окровавлен. Но лётчик приготовился к бою, ждёт, когда подойдём ближе.

– Эй, дружище, постой! Мы свои! – крикнул я ему.

– Кто такие? Из какой части? – спрашивает лётчик, недоверчиво разглядывая нас, и на всякий случай наводит в нашу сторону наган.

Нам пришлось остановиться на почтительном расстоянии от него и представиться. Оказалось, что старший лейтенант Павел Башкиров читал обо мне в газетах. И даже фотографию видел. Поэтому, как только я назвался, он меня тут же узнал. Иначе, кто знает, сколько времени отняло бы у нас объяснение с ним. Лётчик пристально вгляделся в меня, улыбнулся и спрятал наган в кобуру. Хромая, зашагал в нашу сторону. Мы заспешили ему навстречу. Я отдал старшему лейтенанту Башкирову трофейный автомат.

11 июля мы переправились через Березину. А 15 августа подошли к реке Сож. Спустя ещё неделю достигли шоссе Орша – Унеча. По широкой укатанной дороге сплошным потоком двигались фашистские механизированные части. Долго мы ждали, чтобы проскочить на ту сторону дороги. Но движущимся вражеским войскам не видно было конца. Тогда майор Тимаков послал меня и ещё трёх бойцов на разведку.

Не теряя из виду дороги, мы прошли лесом немалое расстояние.

Наткнулись на несколько хуторов. Но они были сожжены дотла, и мы не встретили в них ни души. Наконец невдалеке от шоссе мы увидели двух крестьян, уставших с дороги и присевших отдохнуть. Из разговора с ними выяснилось, что нам задерживаться здесь очень опасно. Оказывается, два дня назад в этом месте прошёл со своей кавалерийской бригадой генерал-майор Калмыков. Он, конечно, не пересекал шоссе украдкой, как это намеревались сделать мы. Он незаметно подтянул к шоссе орудия, пулемёты и неожиданно ударил по фашистам. Сотни гитлеровцев нашли здесь свою смерть. Много вражеской техники было побито. На несколько часов приостановилось движение немецких частей по этому шоссе. Затем выскочили из чащи кавалеристы и давай рубить направо и налево. В мгновение ока они скрылись в лесу, уже по ту сторону дороги. Однако мелкие подразделения, те, что замыкали фланги бригады, не все успели пробиться через цепь врагов. Многие наши бойцы остались по эту сторону шоссе. Рассеялись мелкими группами по лесу, чтобы стать неприметнее: двух-трёх человек любой куст укрыть может, в любой избе они приют найдут. А фашисты пошли по лесам с овчарками.

Пришлось вернуться к своей группе, доложить обстановку. Мы пришли к заключению, что отдаляться от дороги опаснее, чем прятаться вблизи неё: фашисты не подозревают, что после карательных операций, проведённых ими, кто-то рискнёт здесь оставаться. А главное, хоть и велик риск, мы всё же рассчитывали проскочить на ту сторону шоссе.

Мы выбрали наиболее удобное, на наш взгляд, место: низкорослый, но густой кустарник, подступающий к самой обочине. Притаились. В нескольких метрах от нас движутся на восток немецкие подразделения. Надсадно взвывают грузовики, битком набитые солдатами, лязгают гусеницами бронетранспортёры, танки.

Неподалёку от нас остановилась на привал какая-то часть. Солдаты наскоро соорудили нечто вроде палаток. Радисты что-то кричат в микрофоны, а в промежутках между связью потчуют солдат джазовой музыкой. Фрицы, наевшись и, видимо, выпив шнапса, загорланили песню.

Через несколько минут нам стало ясно, почему они выбрали для привала именно это место: здесь был родник, из которого вытекал небольшой ручей. Фрицы разделись и начали купаться. Гонялись друг за другом, брызгались водой, дурачились. Некоторые растянулись на траве, загорая под горячим солнцем.

Гляжу на них и с трудом удерживаюсь, чтобы не швырнуть гранату. И попробуй-ка не выйти из себя!

Мы на своей родной земле вынуждены таиться, а они ведут себя, как хозяева. Эх, вскочить бы сейчас и скосить их из автомата!

Майор Тимаков положил ладонь на мою руку, в которой я сжимал автомат. Наверно, по тому, как я напрягся, и по выражению лица он понял моё состояние.

Но и фашисты не такие уж лопухи. Они установили, направив в сторону леса, два крупнокалиберных пулемёта. А чуть поодаль расположилась миномётная батарея.

От походной кухни распространялся вкусный, щекочущий ноздри запах. А мы уже несколько дней не ели ничего горячего.