Текст книги "Прекрасны ли зори?.."

Автор книги: Шамиль Ракипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Я услышал слабый стон, донёсшийся из камышовых зарослей, и невнятное бормотание. Раненые бредят! Кто-то повторяет одно и то же: «Воды… воды… воды…»

Я с трудом поднялся. «Надо соорудить плот! – промелькнула мысль. – Но только из чего?..» Медленно побрёл вдоль берега. И вскоре наткнулся на дерево, расщеплённое молнией. Неподалёку валялись два сухих, довольно толстых куска дерева. Никогда я ещё так не радовался ни одной своей находке. Втащил оба куска в воду, связал ремнём. Получилось нечто похожее на плот. Я навалился на него – не тонет, удерживает! Толкая впереди себя, я подогнал плот к тому месту, где были спрятаны раненые. Красноармейца, который громко бредил и мог этим выдать остальных, я подтащил к воде, уложил на плот. Теперь в путь! Хорошо, что мелкие места мне уже известны. Стараюсь не смотреть на противоположный берег – уж слишком медленно он приближается. Неподалёку разорвался снаряд. Я навалился на раненого, чтобы волна не опрокинула плот. Но плот не удержал двоих, мы оба погрузились в воду…

Я потерял чувство времени. Забыл, сколько раз пришлось пересечь озеро, думал только о том, сколько осталось переправить раненых.

Ещё трое в опасности!..

Осталось двое!..

Ещё один!..

Когда уложил под ивой последнего раненого и сам, не в силах пошевельнуться, остался лежать неподвижно рядом с ним, вдруг услышал чей-то топот. Машинально нащупав рукой винтовку, приподнялся. Вдоль берега скакали верхом наши санитары и несколько пограничников. Я их окликнул.

Санитары ощупали меня, перевязали ногу.

– Давай-ка мы и тебя отвезём в лазарет, – предложили они.

– Нет, ребята, – говорю им, – в лазарет мне нельзя. У меня друг на той стороне остался. А вот маленькую посылочку я с вами отошлю. Этот свёрток доставьте в штаб. Только скажите, пусть платок не выбрасывают. Он мне на память подарен.

Таким образом я отправил удостоверения японских вояк и документы, изъятые у офицера. Мне было легко и радостно, оттого что я выполнил боевое задание. От этого и силы во мне прибавилось. Теперь я смогу прямо посмотреть в глаза моему другу и сказать: «Не напрасно ты на меня надеялся, Иван!..» А только как он там? Жив ли?..

Я вылез на берег и прислушался: тишина такая, будто сроду не было здесь никакого боя, а всё это мне приснилось. Даже слышно, как комары звенят в камышах. У воды негромко заквакала лягушка. «Неужели всех наших перебили?» Мне сделалось жутко от этой мысли. Но вот невдалеке захлопали выстрелы. Лягушки все сразу смолкли.

До этой секунды я не предполагал, что завязавшийся где-то бой может кого-то обрадовать. Я возликовал: «Значит, наши живы! Скорее на помощь своим!..»

Пробираюсь сквозь камыши, то и дело натыкаюсь на выгоревшие, ещё дымящиеся поляны. Вскоре вышел к небольшому заливу. «Где же товарищи? Только что здесь стреляли!» Вдруг мой слух уловил тихий стон. Я резко обернулся и увидел двух неподвижно лежавших бойцов. В одном из них я тут же узнал Чернопятко. Я бросился к нему. Схватив, встряхнул за плечи.

– Ваня, дружище, что с тобой? – вырвался у меня сдавленный крик.

– Всё нормально, Гильфан… Ползём вот… – сказал Иван, с трудом открыв глаза и силясь улыбнуться.

Я поддерживаю голову Ивана и чувствую, что волосы на его затылке слиплись.

– Где лейтенант, Иван? – спрашиваю, перевязывая его голову бинтом.

– Там… Он и Спесивцев… нас прикрывают… Слышишь?

И в самом деле, вдалеке прогремели два выстрела.

– Тогда я бегу им на помощь! – сказал я. – Ждите здесь, мы скоро придём!

Я загнал в ствол винтовки патрон и ступил в камыши. Но попробуй-ка в этих зарослях, раскинувшихся на несколько километров, найти то, что ищешь.

Вдруг слева от меня раздались выстрелы. Я присел и напряг слух. Потом стал красться туда, откуда стреляли. Нужно быть осторожным – легко наткнуться и на врагов.

Мне навстречу вышел Спесивцев. Он волок ручной пулемёт, держа за ствол. Мы остановились друг против друга.

– Я прикрывал правый фланг, – сказал Спесивцев. – А он был вон там… Уже минут десять, как не стреляет…

– За мной! – сказал я. – Надо найти лейтенанта!

Я бегу, низко нагнувшись. Слышу позади топот Спесивцева, его тяжёлое дыхание. Он держит пулемёт наготове. Заметив движение в камышах, ложимся, пережидаем. То справа от нас, то слева перекликаются самураи.

Пахнет гарью. Над землёй стелется дым – горят камыши.

Спесивцев остановил меня, кивнул куда-то в сторону. Я увидел рядом с выкорчеванным взрывом пнём опрокинутый пулемёт. Мы осторожно приблизились. Лейтенант лежал ничком в камышах. Вокруг него, потрескивая, горели заросли. Языки пламени уже подбирались к его ногам.

Мы оттащили Терешкина подальше от огня, положили на траву. Я расстегнул на нём гимнастёрку и припал к его груди ухом. Терешкин застонал.

– Товарищ лейтенант! – крикнул я.

– Тихо!.. – шепнул мне Спесивцев, пристально вглядываясь куда-то и устанавливая на ножки пулемёт.

Совсем недалеко, едва различимая в синем дыму, появилась цепь самураев.

– Не будем завязывать бой, пока они нас не заметят, – быстро сказал я Спесивцеву.

Мы соорудили из винтовок носилки и привязали к ним ремнями лейтенанта. Поползли, волоча носилки за собой. Самураи прошли неподалёку от нас, стреляя вслепую по зарослям.

Вдруг вдалеке послышался неясный шум. Он стал приближаться, нарастал. Теперь был отчётливо слышен рёв мощных моторов.

– Неужели танки? – сказал Спесивцев и побледнел.

– Ребята… Ребята… – еле слышно произнёс Терешкин.

Я поднёс к его губам флягу, но он отстранил мою руку.

– Ребята… – повторял он, задыхаясь и как-то торопливо, будто боялся, что опять потеряет сознание и не успеет досказать. – Уходите… Оставьте меня здесь… Немедленно уходите… Их много. Они прочёсывают каждую пядь. Торопитесь… Вы молодые, вам жить…

А грохот приближался. Будто железная лавина катилась прямо на нас. Через минуту показались смутные очертания танков. Их было четыре. Земля вздрагивала от их тяжести. Надо скорее притаиться где-то, чтобы они проскочили мимо. Я отстёгиваю от пояса гранату и прикидываю расстояние. Тут моё сердце наполняется радостью. На передней машине развевается алый стяг! Танки! Советские! Я встаю во весь рост и отчаянно машу им руками, кричу и не чувствую, как из глаз катятся слёзы.

Крайний танк остановился рядом с нами. Танкисты дали носилки для командира, и танк рванулся вперёд.

Теперь нам бояться нечего. Мы подняли Терешкина и понесли. Но вдруг над головой навис пронзительный вой. Мы бросились плашмя на мшистые кочки. Я навалился на Терешкина, прикрыв его. Совсем близко из земли вырвался столб пламени, вздыбилась чёрная стена и обрушилась на нас. Но сознания, к счастью, я не потерял. «Почему же взрыва не было слышно?» – подумал я. Спросил об этом у Спесивцева, помогшего мне выбраться из-под засыпавшей нас земли, но не услышал своего голоса. И догадался, что оглох. «Зато глаза видят и я хорошо знаю, в какой стороне озеро!» – сказал я самому себе.

На берегу озера мы встретили наших бойцов. Их было много. Они высаживались из надувных лодок. Санитары на носилках несли раненых. Увидев нас, они заспешили навстречу. Забрали у нас носилки с нашим командиром. Я всё это видел, как в немом кино. Вдоль берега двигались грузовики с солдатами. А в небе проносились серебристые самолёты с алыми звёздами на крыльях.

Я показал санитарам, где находятся Чернопятко и его товарищ. Затем попрощался с Иваном и вскарабкался на танк. Бойцы потеснились, дали место. Танк помчался, вздрагивая от залпов, подминая под себя брошенные японцами лёгкие пушки. Мы мчались к сопкам. Нельзя допустить, чтобы самураи успели там закрепиться.

Бои на озере Хасан, навязанные нам японскими самураями, продолжались тринадцать дней. На какое-то время завладев нашими высотами, самураи отчаянно сопротивлялись. Однако 6 августа нам удалось выдворить врагов с нашей земли. Наш замполит лейтенант Иван Мошляк первым достиг вершины сопки Заозёрной и установил на ней советский флаг.

Девятый рассказ Гильфана

Как только на границе воцарилось относительное спокойствие, мы начали приводить в порядок заставу. Пограничники были хмуры, неразговорчивы. Час назад прогремел салют над братской могилой наших погибших товарищей. Тяжело было хоронить боевых друзей, тяжелее, чем сражаться с самураями. Даже поверить трудно, что сегодня нет парней, которые вчера только были рядом. Кажется, что они лишь куда-то отбыли ненадолго… Полковник Гребенник заперся в кабинете, пишет извещения родственникам павших, близким им людям. Он при этом представляет горе и слёзы матерей, жён, невест, тоску осиротевших детей, когда они узнают о гибели своих близких. А виновата во всём этом группа японских реакционных деятелей. Мы знаем, что есть в Японии и люди, которые хотят жить в мире со всеми народами земли.

Я пошёл на луг, нарвал цветов. Положил их на братскую могилу. Когда-то в Донбассе я такие цветы принёс на могилу Хабибуллы. А теперь здесь, под этим свежим холмом, тоже лежат мои братья…

В конюшне я почистил своего коня, вывел его на луг пастись. Дутый, пофыркивая от удовольствия, стал щипать траву, усыпанную цветами. Он был очень похож на того коня, на котором я впервые научился ездить верхом: такой же масти, и белая звёздочка на лбу, широкая, сильная грудь и длинные, тонкие ноги. А главное – такой же понятливый. Поэтому я назвал его Дутым.

От цветка к цветку перелетают лохматые шмели. В траве вовсю стучат серебряными молоточками кузнечики. Всё так прекрасно вокруг! И если бы не виднелись там-сям, чернея, воронки, широкие рубчатые следы танков, вдоль и поперёк пересёкшие луга, можно было бы подумать, что здесь и не было вовсе кровопролитных боёв, что это всё приснилось. Воронки и следы танков скоро сгладятся, зарастут травой. А рубцы на сердце человека остаются на всю жизнь.

Прислушиваюсь. Тишина на озере Хасан. А может, я опять перестал слышать? Но слышу же, как ветер шелестит в кустах. На самом деле тихо. Утки, разлетевшиеся подальше от боёв, ещё не вернулись к гнёздам. Но они вернутся, непременно вернутся.

Тишина на границе мнимая, и пограничников она не может усыпить. Вот порыв ветра принёс со стороны деревни Хомуку дробь барабанов, звуки военных труб. Это японский военный оркестр. Там в последний путь провожают тех, кто погиб по вине императора. Там сейчас произносятся воинственные речи, выкрикиваются по нашему адресу угрозы.

Прошло уже несколько дней, а рана в ноге не перестаёт ныть. И голова иногда от боли раскалывается, терпеть невмочь. Я сжимаю зубы, чтобы не застонать, и больше молчу. Ребята спрашивают, что со мной, я отмалчиваюсь. Стоит признаться – тут же отправят в госпиталь. Там бы, может, мы встретились с Иваном. Но на заставе я больше нужен, у меня есть уже какой-то опыт, а недавно прибывшие бойцы ещё должны освоиться. В наряд с каждой группой уходит один из более опытных пограничников. За день приходится по нескольку раз проверять пограничную полосу.

Да и работы на заставе полным-полно. Кто был не в наряде, ремонтировал помещения, повреждённые японскими снарядами. Надо было построить новую конюшню. Сейчас, правда, лето и кони днюют и ночуют на лугу, однако надо торопиться – скоро начнутся дожди и тогда нельзя будет оставлять коней под открытым небом. Взяли мы все в руки топоры да пилы, построили новую конюшню, отремонтировали складские помещения. За работой не заметили, как сентябрь наступил. А осень в Приморье бывает ветреная, с грозами. Особенно ночи холодные – всё белым-бело от инея.

Начались дожди. Будто небо прохудилось – не переставая льёт и льёт как из ведра.

В конце сентября задул с севера ветер, да такой сильный, что с корнем выворачивал деревья.

Однако пограничники не могут отсиживаться в уютной казарме, ссылаясь на непогоду. В такое время надо быть начеку, и мы усиливаем посты.

Однажды вечером прилёг я, уставился в потолок – задумался. И было о чём задуматься. Уже второй месяц от Рахили нет ни единой весточки. А ведь обещала писать каждый день. И мама почему-то о ней ни словом не обмолвится в письме.

Обиделся я на Рахилю, написал ей злое письмо. И всё равно ответа не дождался. Написал второе, тоже гневное, пуще первого. И снова ни ответа, ни привета. Рассердился не на шутку. Ещё бы! Я здесь вон как живу: не говоря уж о театрах и концертах – в читальню пойти, газеты почитать порой сил не остаётся; едва до койки доберёшься – глаза слипаются. А она живёт припеваючи, обо мне и думать забыла. Мысли одна мрачнее другой в голову лезут. И откуда взяться светлым, радостным мыслям, когда на улице такое творится и на душе не лучше! Вырвал из тетради лист бумаги, настрочил под горячую руку всего несколько строк: «…Можешь не писать больше. Не нуждаюсь. Мне таких друзей не надо…» На полстранички письмо получилось.

Вот и думал я нынче, лёжа на койке, про это письмо. Может, не надо было так писать? Но письмо – точно снаряд: коль выстрелил, назад не воротишь.

Ко мне подошёл Иван Мошляк, наш замполит. Присел на краю койки, говорит:

– Ты, Батыршин, не совсем здоров?

– А что? – спрашиваю.

– Ходишь будто в воду опущенный.

– Контузия даёт о себе знать. Постепенно проходит…

– Сразу после боёв ты не таким был. Сам весёлым казался и в ребятах дух поддерживал… Что тебя беспокоит, признавайся. По Ивану соскучился? А может, сон потерял из-за того, что письма долгожданного всё никак не получишь?

Я испытующе посмотрел на лейтенанта. По его лукавому взгляду понял, что ему всё известно. Видать, кто-то из моих дружков выложил ему всё как есть.

– И то и другое, – признался я, вздохнув.

– Ничего, незачем переживать, – сказал лейтенант Мошляк и улыбнулся. – Если девушка отвернулась от тебя, не стоит из-за такой терять сон…

– Да нет… – поморщился я.

– Что нет?.. Если это не так, тем более у тебя нет оснований ночи проводить без сна. Пограничнику нужна бодрость. А какая в тебе бодрость, если ты не высыпаешься?

– Я сейчас не столько о ней думаю, сколько о себе, – промолвил я задумчиво. – Неужели я такое ничтожество, которое можно так скоро и легко выбросить из памяти?

Мошляк весело засмеялся, хлопнул пятернёй меня по груди.

– Погоди, скоро она узнает из газет, как по-геройски ты дрался с самураями, станет гордиться дружбой с тобой!..

Я усмехнулся. В детстве, помнится, ребятишек я и сам таким способом успокаивал.

– Вот и хорошо, – сказал лейтенант. – Улыбка тебе больше к лицу. Ладно, спи, – и ушёл, оставив меня наедине с моими мыслями.

Когда выпадало свободное время, я отправлялся в конюшню, к Дутому. Чистил его, расчёсывал гриву. И только ему одному поверял свои сердечные тайны. Он прядал ушами – чёрными треугольничками, внимательно слушал. Тёплыми бархатистыми губами прикасался ко мне, словно успокаивал. В его умных фиолетовых глазах я искал сочувствия. Порой он тихонечко ржал, будто собирался мне что-то сказать. Видать, чувствовал, бедняга, что мы вскоре расстанемся с ним. А я расчёсывал пальцами ему гриву и тихонечко пел песенку, вставляя в неё слова, которые сами собой приходили в голову:

 
О тоске джигита по дому ли
У Хасана камыши шелестят?
Испытаний у судьбы ещё много ли
Припасено для джигита и коня?..
 

Вскоре получили приказ направить меня и нескольких моих товарищей в Хабаровск, на курсы миномётчиков. В армии не откладывают решения в долгий ящик. Мы покинули заставу в тот же день.

Мы рады, что именно нас послали учиться на миномётчиков. Значит, мы у командиров не на плохом счету. Ведь миномётчику надо действовать очень быстро. Если не научишься молниеносно производить расчёты, тебя самого скоренько накроют огнём. Здесь сила не нужна: кто быстрее соображает, тот и побеждает, – простая арифметика.

А ещё мы отдавали себе отчёт в том, что, будь у нас побольше миномётов и бравых миномётчиков, не полегло бы на озере Хасан столько наших товарищей…

Каждый день на рассвете мы выходили на полигон. Мы там учились стрельбе по цели, маневрировать, то отступали, то переходили в наступление. Затемно возвращались к нашему жилью – артиллерийскому складу. Было очень холодно. Ночью вскочишь с нар и начинаешь подпрыгивать, хлопать себя по плечам.

Я слегка простудился, но виду не подал. Думал: товарищи будут накапливать опыт, а я стану валяться в лазарете? Не для того я приехал в Хабаровск, покинул родную заставу. Вот закончим курсы, тогда и о здоровье подумаем.

Не напрасно я старался: курсы закончил с отличием.

Двадцать седьмого октября мы наполнили рюкзаки продуктами, выданными нам на дорогу, и направились на вокзал. Выяснилось, что наш поезд будет только к вечеру, а впереди целый свободный день. Мы даже растерялись слегка: давно у нас не было столько времени, которым мы могли бы распоряжаться по своему усмотрению.

Одни пошли бродить по городу, другие заспешили в кино.

Я подумал: «Хорошо бы сейчас махнуть во Владивосток, в госпиталь к Ивану! А может, даже вместе возвратились бы на родную заставу. Он писал, что его собираются со дня на день выписать…»

Группа моих товарищей обступила витрину с газетой. Слышу, как переговариваются:

– Глядите-ка, опять про события на озере Хасан написали!

– Уже три месяца об этом пишут.

– Ребята! Указ!

Я тоже подошёл. С трудом протиснулся к витрине. И верно, в газете помещён правительственный указ о награждении наших парней орденами и медалями. Самим Михаилом Ивановичем Калининым подписан. Фамилии в списке все знакомые. Сердце моё забилось вдруг, как бьёт землю копытами необъезженный конь. Пробежал я по списку взглядом, втайне надеясь и свою фамилию увидеть. Мне хоть бы медаль – чтобы родителей порадовать. Они, наверное, тоже знают о событиях на озере Хасан, знают и то, что я в них принимал участие. А Рахиля?..

Однако не нашёл я своей фамилии в газете. Что ж, ненаграждённых на земле гораздо больше, чем награждённых. Там лучше знают, кого отметить, а кого нет.

Отошёл от газеты, стараясь себя успокоить. А сердце защемило, вроде бы обидно сделалось. Не за себя обидно – за Ивана. Ему-то уж следовало орден приколоть на грудь. Я же сам видел, как он сражался, себя не жалел. Где всего опаснее, он там и был. Такое нельзя забывать.

Вдруг ребята окружили меня, по плечам хлопают, по спине, лица у всех сияют от восторга. Им-то есть отчего радоваться, но никак не пойму, чего ради они ко мне пристали да ещё и магарыч требуют.

– С тебя сегодня магарыч, Гильфан! А завтра Ивана потрясём!

– С какой стати? – спрашиваю у них. – Вы награды получаете, а с нас магарыч причитается? Не наоборот ли должно быть?

– Не скупись, парень! У героя и душа должна быть щедрая!

– Поздравляем, Гильфан!

– Кто герой? – недоумеваю я.

– Ты – герой! Кто же ещё! И друг твой Чернопятко! Вы оба герои!

– Откуда вы взяли? – вконец растерялся я.

Заметив, как я побледнел, товарищи поняли, что я не притворяюсь, а в самом деле ещё ни о чём не ведаю. Схватив под руки, они подтащили меня к витрине, ткнули пальцем в газету.

Не мерещится ли? Я не поверил своим глазам.

В указе после фамилии начальника погранотряда полковника Гребенника Кузьмы Евдокимовича значился я, а потом выведена фамилия Ивана. Как же я не заметил? Впрочем, я не собирался искать ни себя, ни своего друга в списке тех, кому присвоено звание Героя Советского Союза. Потому, видно, и не заметил.

Ребята громко смеялись, что-то говорили. Но меня теперь одолевали другие сомнения: «Постой-ка, что за героический поступок я совершил? Я, как и всё, делал что мог. Как все! Значит, мы все герои!..»

Я побежал на Главпочтамт, позвонил оттуда Ивану. Хотел было я первым сообщить ему радостную весть, но не успел раскрыть рот, чтобы поприветствовать, он меня уже поздравил. Иван сказал, что сегодня его выпишут. На заставу он прибудет всего на несколько часов позже нас.

– До встречи, Иван! – закричал я в трубку.

– До встречи, Гильфан!

На заставе нам устроили торжественную встречу. Выдали новое обмундирование. Потом пограничники собрались на митинг, на котором зачитали все поздравительные телеграммы, прибывшие на имя награждённых. А вечером должен был состояться торжественный ужин.

Как обычно бывало по торжественным праздникам, на кухне хлопотали жёны наших командиров. Они готовили вкусные домашние блюда, пекли пироги. Каждая старалась показать своё искусство в кулинарном деле.

Когда стол был накрыт, нас пригласили в зал.

Мы пили фруктовую воду, ели пироги, пели наши любимые песни, крутили на патефоне заигранные пластинки и танцевали. А тех, кто застенчив и не решается пригласить на танец даму, жёны наших командиров приглашали сами, не давали скучать.

А у нашего врача Александры Петровны, жены лейтенанта Терешкина, был двойной праздник: её мужу присвоили звание Героя Советского Союза, а саму Александру Петровну наградили орденом Красной Звезды.

Часам к десяти, когда наш вечер был в самом разгаре, приехал Иван Чернопятко. Он посвежел, поправился. И прежде-то Иван был видный из себя, а нынче и вовсе красавцем выглядел. Ребята потеснились, посадили его рядом со мной. Я вынул из кармана целый ворох телеграмм, положил их на стол перед Иваном. Наши друзья шахтёры приглашали в гости в Донбасс. Из Казани тоже приглашений не меньше. Сразу и не решишь, куда поехать вначале.

– Сперва поедем в Москву, – сказал Иван. – Мне полковник Гребенник говорил, что собирается послать нас учиться в военную академию.

– Не трудно ли нам будет, Иван? Как думаешь?

– Трудно навсегда расстаться с профессией шахтёра… – задумчиво проговорил Иван.

На второй день поезд «Владивосток – Москва» уже мчал нас в столицу. Правда, тогда поезда ходили не так быстро, как теперь. Но мы с Иваном были рады, что наконец-то опять вместе и можем спокойно обо всём поговорить. Мы вспомнили Донбасс, восстанавливали в памяти подробности недавних боёв, старались вообразить предстоящую встречу с Москвой. Незаметно промелькнуло несколько дней. В пути мы отметили двадцать первую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции…

Я не могу припомнить эпизода ярче нашей первой поездки в Москву.

До столицы ещё оставалось более ста километров, а мы уже прильнули к окнам и не отходили. Мимо проплывали заснеженные поля Подмосковья, притихшие леса в пушистом зимнем уборе. Кое-где виднелись высокие дымящиеся трубы фабрик и заводов. Окутываясь паром и пыхтя, бегали по рельсам юркие паровозики с вагонами. Среди лохматых елей и сосен мелькали красивые, будто кукольные, деревянные домики с резными наличниками и карнизами.

Это уже были дачные посёлки…

Наконец по репродуктору торжественно объявили: «Внимание! Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины – Москву!» Столько дней я ожидал этого мгновения, и всё же от волнения у меня приостановилось дыхание – будто изо всей силы кто-то сдавил грудь.

Я удивлялся и радовался, что всё это происходит не во сне, а наяву.

Грянула по радио песня:

 
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек…
 

В эту минуту мне казалось, что, не будь у нас этой песни, я бы сам её придумал. Потому что, проведя столько дней в пути, я своими глазами увидел, как широка наша страна и как много в ней лесов, полей и рек.

Мы с Иваном стояли, обняв друг друга за плечи и глядя в окно. Не заметили, как подхватили эту песню, К нам присоединились товарищи.

Наш поезд замер у перрона. К нашему вагону хлынула толпа встречающих. За всё время, которое провёл на службе, я не видел так много девушек. И все красавицы. Я не мог глаз от них оторвать. И даже яркие цветы, которые они держали в руках, я заметил не сразу. Цветы среди зимы! Прямо как в сказке. «Знать, встречают они своих близких, кто им люб и дорог», –  подумал я, продвигаясь к выходу. Мне хотелось увидеть тех, кого так встречают. Подталкивая меня чемоданом, за мной шёл Иван. Глаза его сверкают. И другие наши парни чему-то радостно улыбаются, перемигиваются.

Едва мы ступили на перрон, заиграл духовой оркестр. Только сейчас я заметил флаги, транспаранты, плакаты. Я подумал, что их ещё не успели снять после Октябрьских праздников. Но кто-то среди встречающих крикнул:

– Слава героям-дальневосточникам!

– Ура-а! Ура-а! – послышалось со всех сторон. Выстроившийся вдоль перрона почётный караул стал по стойке «смирно».

«Да ведь это же нас встречают! – догадался я наконец. – И все эти цветы и радостные девичьи улыбки предназначены, оказывается, нам!» Здесь же была сколочена небольшая трибуна и обита красной материей. На неё поочерёдно поднимались знатные рабочие столицы, партийные и комсомольские работники, представители Московского гарнизона и произносили приветственные речи. От нашего имени приветствовал и поблагодарил москвичей лейтенант Терешкин. Девушки преподнесли нам цветы.

После митинга нас посадили в легковые автомобили и повезли в Кремль. Впереди двумя ровными шеренгами двигался эскорт мотоциклистов. Несмотря на двадцатиградусный мороз, по обеим сторонам улиц стояли толпы людей. Они махали нам руками, флажками, букетами цветов, что-то кричали.

С низкого белёсого неба сыпала мелкая крупа. Мне казалось, не крупа, а сама благодать сыплется с неба. Хотелось выйти из машины и отправиться пешком, пожимать руки каждому москвичу, благодарить за приветливость. Сказать, что мы ничем особенным ещё не проявили себя. Но мы всей своей жизнью докажем любовь свою к людям и Родине.

– Ваня, – говорю я, тихонько толкнув друга локтем, – мне кажется, любой на нашем месте сделал бы то же самое. Какие же мы с тобой герои? Мы обычные люди. За что же нас так величают?

– Наверно, за то, что мы – обычные советские люди и показали на деле, что достойны так называться, – сказал Иван и улыбнулся.

Через несколько минут мы были в Большом Кремлёвском дворце. Широкая мраморная лестница, устланная красной дорожкой, вела кверху, к Георгиевскому залу. На стене за колоннами я увидел большую картину. На ней была изображена знаменитая Куликовская битва.

Поворот вправо – и мы оказались в Георгиевском зале. Паркетный пол блестит как зеркало. Стены белы, будто вымыты молоком. Потолок украшен нежными и лёгкими, как кружево, узорами и множеством прекрасных картин. Под его высокими сводами мерцает целая гирлянда массивных люстр, сделанных будто из чистого льда. От них кажется светлее в зале, даже когда они не горят.

Я верчу головой вправо-влево, уподобясь мальчишке, который попал в магазин детских игрушек. Иван дёрнул меня за рукав. Я машинально поправил пояс, одёрнул гимнастёрку. Мы с Иваном приблизились к стене, на которой золотом сияли надписи. Я знал и раньше, что этот роскошный дворец воздвигнут в стародавние времена. Выдающиеся подвиги как отдельных героев, так и целых воинских подразделений Российской империи записывались на его стенах золотыми буквами. Высшая боевая награда по тем временам – Георгиевские кресты вручались в этом знаменитом зале.

Вот отворилась массивная боковая дверь, и в зал в окружении группы людей вошёл Михаил Иванович Калинин. Мы его узнали сразу по седоватому клинышку бородки и доброму прищуру глаз. Он направился прямо к нам, приветливо улыбаясь. Мы без всякой команды мгновенно встали в шеренгу, вытянулись и замерли. Михаил Иванович поздоровался. Затем человек, исполняющий обязанности секретаря, зачитал указ о награждении пограничников, отличившихся в сражении на озере Хасан. А Михаил Иванович вручал ордена, грамоты Героев и пожимал каждому руку. Товарищи аплодировали, поздравляли.

После вручения наград в одном из таких же великолепных залов дворца состоялся банкет. Столы были заставлены всевозможными яствами, фруктами, бутылками различных вин. В другое время, может, и не бросилось бы в глаза это изобилие. Но за годы пограничной службы нам редко приходилось посидеть за празднично накрытым столом.

Ещё не было приглашения сесть к столу. Мы с Иваном решили пройтись по залу. Рассматривали картины, любовались лепкой, орнаментом стен. Под сводами зала лилась тихая музыка.

В зале было многолюдно. Наших бойцов обступили ветераны, расспрашивали о подробностях боёв на озере Хасан.

К нам присоединился Иван Мошляк. Мы втроём отправились осматривать дворец. Здесь мы были впервые, поэтому хотелось увидеть всё. Мы переходили от картины к картине. Их было множество – как в музее.

Я заметил, что Чернопятко внимательно смотрит куда-то в сторону. Я оглянулся и увидел седого, но ещё статного мужчину с кучерявой бородой. Под руку с ним стояла молодая и очень привлекательная женщина. Они рассматривали какую-то картину и тихо разговаривали. Уверенный, что Иван залюбовался женщиной, я усмехнулся и задумчиво проговорил:

– Интересно, кто она этому старику – жена или дочь?

– Кто? – спросил Иван и, тут же догадавшись, улыбнулся: – А-а… Этот старик – не просто старик, а один из покорителей Северного Ледовитого океана, академик Отто Юльевич Шмидт. Вспомни «Челюскин», дрейф папанинцев…

– В самом деле! – вырвалось у меня. – Сейчас и я его узнал! А кто с ним, не знаешь?

– Вижу, тебя это интересует больше всего. Что ж, узнать это предоставляю тебе, – сказал Иван и с усмешкой добавил: – Если, конечно, ты настоящий герой…

– Если будешь насмешничать, то назло тебе познакомлюсь с этой женщиной. Чтобы ты потом позавидовал мне!.. Всё же интересно, кто она Шмидту? Похоже, не жена – молода очень. А может, дочь?

– Тебе всегда везло в разведке. Испытай и на этот раз своё счастье, – смеётся Чернопятко.

Пригласили садиться за стол. Я оказался рядом с известным писателем. А Отто Юльевич со своей спутницей сел ближе к середине по другую сторону стола. Они были совсем недалеко от нас, и я мог разглядеть женщину получше. Она была ещё красивее, чем показалась мне вначале. Белолица. Чуть выдаются скулы. Глаза большие и чёрные, выгнутые брови оттеняют их ещё больше. От её длинных ресниц на худые щёки падают колеблющиеся тени. Она с улыбкой поглядывала по сторонам, но я в её взгляде заприметил какую-то грусть. В глубине её глаз порой вспыхивали яркие искорки и тут же гасли. Она снова становилась задумчивой. В изломе её губ мне почему-то почудилась скорбь.

За столом произносились тосты. До меня почти не доходил их смысл. Я их попросту не слушал, то и дело поворачиваясь в сторону Отто Юльевича Шмидта и его молодой спутницы.

Я не выдержал и, подавляя в себе смущение, спросил у соседа:

– Вы не знаете, кто сидит с Отто Юльевичем? Это его дочь или жена?

– И не дочь, и не жена, – сказал сосед, улыбнувшись, и изучающе поглядел на меня. – Это Маргарита Ивановна Михайлова. Она близкая подруга моей сестрёнки. Если хотите, я вас познакомлю с ней…

– Тогда уж нас обоих, – вмешался в разговор Иван.

В это время из-за стола поднялся член нашего правительства. Он внимательно оглядел присутствующих, как бы отыскивая среди них тех, в честь кого собрались сегодня все на торжество. Спокойным глуховатым голосом он начал говорить о том, какое важное значение имела наша победа на озере Хасан, о том, что империалистам хотелось прощупать прочность нашей государственной границы, определить, сильна ли наша Красная Армия. Благодаря стойкости и героизму советских пограничников врагам нашей Родины удалось дать достойный отпор…