Текст книги "Люблю твои воспоминания"

Автор книги: Сесилия Ахерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Впрочем, тут я с ними солидарна.

Фрэнки откашливается:

– Итак, этот мужчина, Джойс, он молодой, старый, или он был одним из «викингов» на твоем волшебном автобусе, который ездит даже по воде?

– Ему около сорока. Он американец. Нас вместе стригли. Там, в парикмахерской, я его впервые увидела.

– Кстати, очень хорошо получилось. – Кейт нежно дотрагивается до коротких передних прядей.

– Папа считает, что я похожа на Питера Пэна, – улыбаюсь я.

– Этот американец увидел тебя в парикмахерской и запомнил, что здесь странного? – рассуждает Фрэнки.

– Но уже в парикмахерской у меня возникло какое-то непонятное чувство. Как будто… как будто я его узнала, или знала раньше, или что-то в этом роде.

Фрэнки улыбается:

– Добро пожаловать в мир свободных и независимых женщин! – Она поворачивается к Кейт, у той недовольное лицо.

– Когда Джойс в последний раз позволяла себе немного пофлиртовать? Она слишком долго была замужем.

– Ну конечно, – снисходительно говорит Кейт Фрэнки. – Если ты думаешь, что замужним женщинам начинают являться видения в парикмахерских, то ты сильно ошибаешься. Неудивительно, что ты боишься выходить замуж.

– Да не боюсь, а просто не вижу в этом необходимости. Знаете, как раз сегодня я смотрела передачу про косметику…

– Ну вот, поехали.

– Заткнись и слушай. И специалист по косметике сказал, что, так как кожа вокруг глаз очень нежная, крем нужно наносить безымянным пальцем, потому что в нем меньше всего силы.

– Ничего себе, – сухо говорит Кейт. – Ты и правда разоблачила нас, замужних, показав, какие же мы идиотки.

Я устало потираю глаза:

– Девочки, вы, я знаю, думаете, что у меня съехала крыша. Я перенесла травму, устала и, наверное, навоображала себе чего-то на пустом месте. Мужчина, который должен сейчас занимать все мои мысли, – это Конор, а он их не занимает.

Совсем не занимает. Не знаю, может быть, это замедленная реакция и в следующем месяце я развалюсь на куски, начну пить и каждый лень одеваться в черное…

– Как Фрэнки, – вставляет Кейт.

– Но прямо сейчас я не чувствую ничего, кроме облегчения, – продолжаю я. – Это ведь ужасно, да?

– Ничего, если я тоже буду чувствовать облегчение? – спрашивает Кейт.

– Ты его ненавидела? – грустно спрашиваю я.

– Его – нет. Он нормальный, приятный парень. Но меня ужасно мучило, что ты несчастлива с ним.

– А я его ненавидела, – небрежно бросает Фрэнки.

– Мы с Конором вчера виделись, немного поговорили. Знаете, это было так странно. Он хотел узнать, может ли забрать кофеварку.

– Ублюдок! – шипит Фрэнки.

– Да наплевать мне на кофеварку! Пусть забирает.

– Это все приемы манипуляции, Джойс. Будь осторожна. – Фрэнки хмурится. – Сначала ему нужна кофеварка, потом дом, а потом твоя душа. А потом он начинает утверждать, что ты украла изумрудное кольцо, принадлежавшее его бабушке, хотя ты-то отчетливо помнишь, что, когда впервые обедала у него и доме, он сказал: «Бери, что хочешь», и ты взяла кольцо на его глазах.

Я в недоумении смотрю на Кейт. Та поясняет:

– Фрэнки вспоминает про свой разрыв с Ли.

– А-а. Фрэнки, ну не огорчайся ты так! Может, у нас будет как-то иначе, не будет похоже на твой разрыв с Ли.

Фрэнки ворчит что-то про себя и отводит глаза в сторону.

– Кристиан ходил вчера вечером с Конором выпить, – говорит мне Кейт. – Надеюсь, ты не против?

– Конечно нет. Они же друзья. Кристиан что-нибудь рассказывал? Конор в порядке?

– Да вроде бы. Расстроен из-за, ну, понимаешь…

– Ребенка. Ты можешь произнести это слово. Я не собираюсь тут же забиться в истерике.

– Он расстроен из-за ребенка и разочарован тем, что ваш брак не удался, но, по-моему, он считает, что вы приняли правильное решение. Собирается через несколько дней обратно в Японию. Еще он сказал, что вы выставляете дом на продажу.

– Мне там больше жить не хочется, а покупали мы его вдвоем, так что все справедливо.

– Ты уверена? А где ты будешь жить? Твой папа не сводит тебя с ума?

Будучи несчастной жертвой, да еще находясь на грани развода, будьте готовы к тому, что близкие станут подвергать сомнению самое важное решение в вашей жизни. Создается впечатление, что вас принимают за слабоумную, которая лишена способности ясно мыслить. А вот ваши подруги, задав несколько десятков несвязных вопросов, вздыхая и хмурясь по поводу вашей непрактичности, безусловно смогут обнаружить нечто такое, что вам и в голову не приходило, когда вы обдумывали в сотый раз свое положение. Они уверены, что ваши проблемы мгновенно решатся, коль скоро вы прислушаетесь к их бесценным советам.

– Нет, как это ни смешно. – Вспомнив о папе, я улыбаюсь. – Он мне скорее помогает взять себя в руки. Правда, за всю неделю он только один раз смог назвать меня Джойс. Я поживу с ним, пока дом не будет продан и я не найду себе другое жилье.

– История с этим мужчиной, конечно, странная… – Взмахом руки Кейт отметает моего американца как некую незначительную помеху. – Но ты о себе расскажи. Как ты сейчас? Мы не видели тебя после больницы, и мы так волновались.

– Простите, девочки, мне жаль, что так получилось. – Когда они пришли меня навестить, я попросила папу отправить их по домам, чего он, разумеется, не сделал, так что они несколько минут посидели рядом со мной, пока я смотрела на розовую стену, думая о том, что смотрю на розовую стену, а потом они ушли. – Но и была вам очень благодарна за то, что вы пришли.

– Нет, не была.

– Ну хорошо, не была тогда, но благодарна сейчас.

Я думаю об этом «сейчас». Что ж, они сами попросили рассказать о себе.

– Я теперь ем мясо, пью красное вино, а анчоусы ненавижу. Я разлюбила Кайли Миноуг, зато без ума от Джона Келли – он поет ирландский рок, знаете? Но больше всего мне нравится классическая музыка. Прошлой ночью, перед тем как пойти спать, я слушала арию «Mi restano le lagrime» из третьего акта первой сцены оперы Генделя «Альцина» и не только понимала итальянский, но знала все слова. Мне много чего известно об ирландской архитектуре, но не так много, пак о французской и итальянской. Я читала «Улисса» и могу цитировать оттуда целые пассажи, хотя на самом деле даже не сумела дослушать аудиокнигу. Как раз сегодня я написала письмо в муниципалитет. Я считаю, что их попытка впихнуть еще один уродливый жилой комплекс в район, где стоят старинные, однако не такие уж фешенебельные дома, означает, что им плевать не только на национальное наследие, но и на людей, живущих в этом районе. Письмо очень резкое, а ведь раньше я думала, что мой отец – единственный человек, который позволяет себе ругаться в письменной форме. Вы скажете: подумаешь, написала письмо городским властям! Ничего в этом нет особенного! И будете в общем-то правы, если бы не одно «но»: еще две недели назад я с восторгом предвкушала, как буду показывать клиентам квартиры, расположенные в этом новом комплексе. А сейчас мне совсем не по себе: я очень расстроена разговорами о сносе здания, построенного более ста лет назад в старой части Чикаго, так что я планирую написать еще одно письмо. В чикагскую мэрию. Уверена, вы не понимаете, откуда я узнала о предстоящем сносе здания. Что ж, я прочла об этом в свежем номере «Обзора искусства и архитектуры», в единственном по-настоящему серьезном международном издании. Я недавно на него подписалась. – Я перевожу дух. – Вы можете спросить меня о чем угодно в области искусства, и, вероятно, я буду знать ответ. Только я не понимаю – ну то есть абсолютно не понимаю! – откуда.

Ошеломленные Кейт и Фрэнки смотрят друг на друга.

– Может, это потому, что теперь ты перестала постоянно переживать из-за ваших с Конором отношений? Стрессовая ситуация закончилась, и ты смогла увидеть окружающую тебя действительность, так сказать, новым взглядом, – предполагает Фрэнки.

Я размышляю об этом, но недолго:

– Почти каждую ночь мне снится сон о маленькой девочке со светлыми волосами, и каждую ночь она становится старше. В этом сне всегда звучит музыка – песня, которую я точно никогда не слышала. А если девочка не снится, то я вижу другие сны, и такие яркие! О местах, в которых никогда не бывала, о еде, которую никогда не пробовала. Меня при этом окружают незнакомые люди, которых я, судя по всему, хорошо знаю. Снится пикник в парке – вдвоем с рыжеволосой женщиной. Мужчина с зелеными ступнями. И разбрызгиватели. – Я напряженно пытаюсь восстановить в памяти детали. – Что-то, связанное с разбрызгивателями. Когда я просыпаюсь, мне приходится себя убеждать, что мои сны не реальность, а моя реальность не сон. Я бы ни за что с этим не справилась, если бы не папа с его улыбкой и сосисками на сковородке, гоняющийся по саду за котом по имени Пушистик и по какой-то неизвестной мне причине прячущий мамину фотографию в ящик в прихожей. Я начинаю думать о папе и возвращаюсь в свою собственную жизнь, и все становится не так уж дерьмово. И еще я думаю о мужчине, о котором вам рассказывала. Не о Коноре, как можно было бы предположить, любви всей моей жизни, с которым я только что рассталась. Нет, я продолжаю думать об американце, которого даже не знаю.

В глазах у девочек стоят слезы, на лицах – сочувствие, беспокойство и смущение.

Я не жду от них каких-нибудь членораздельных высказываний: ведь я их здорово огорошила и они, вероятно, думают, что я сошла с ума. Так что я снова перевожу взгляд на детей и смотрю, как Эрик подходит к бревну шириной всего четыре дюйма, обтянутому тонкой кожей, и взбирается на него. На лице Эрика застыло выражение нервной сосредоточенности.

Тренер кричит, чтобы он раскинул руки, как крылья самолета. Мальчик на миг замирает и медленно поднимает руки.

Инструктор говорит ему что-то ободряющее, и на лице Эрика распускается гордая улыбка. Он поднимает глаза, чтобы посмотреть, наблюдает ли за ним мать, и в этот самый момент теряет равновесие и падает. К несчастью, бревно оказывается у него между ног. На его лице застыла гримаса ужаса.

Фрэнки опять фыркает. Эрик начинает рыдать. Кейт бежит к своему ребенку. Сэм продолжает пускать пузыри. Я ухожу.

Глава шестнадцатая

Проезжая на пути к папе мимо своего дома, я стараюсь на него не смотреть. Однако глаза проигрывают битву с мозгом, и я вижу машину Конора, припаркованную рядом. Со времени последнего совместного ужина в ресторане у нас произошло несколько разговоров, причем раз от раза температура привязанности, которую мы друг к другу испытывали, падала, пока не дошла до нижнего уровня шкалы. Первый звонок раздался через сутки после того ужина, поздно ночью. Конор спрашивал – в самый последний раз, разумеется, – правильно ли мы поступаем. Я лежала на кровати в крошечной комнате, где провела свое детство, смотрела в потолок и чувствовала, как его сбивчивые слова и мягкий голос вползают в мое ухо. Ну точно как десять лет назад, когда мы только познакомились. В тридцать три года, вернувшись к отцу после семейной неудачи и слыша в трубке несчастный голос мужа, я, признаться, пережила борьбу с самою собой. Ведь как просто было вспомнить все хорошее, что мы пережили вместе, и изменить решение! Однако простые решения – это обычно неправильные решения, и жизнь порой ставит нас в ситуации, когда отступление смерти подобно.

Следующий звонок Конора был несколько суше и прозаичнее: неловкие извинения и упоминание каких-то юридических моментов. Следующий – раздраженный вопрос о том, почему мой адвокат еще не ответил его адвокату.

Потом он позвонил и сказал, что его недавно забеременевшая сестра заберет кроватку, отчего на меня накатила волна дикой зависти. Я бросила трубку и швырнула телефон в мусорное ведро. В последнем разговоре Конор сообщил мне, что упаковал все свои вещи в коробки и через несколько дней уезжает в Японию. И может ли он забрать кофеварку?

Каждый раз, вешая трубку, я чувствовала, что мое нерешительное прощание не было окончательным, оно больше походило на «еще увидимся». Я понимала, что пока еще есть шанс вернуться назад, что какое-то время Конор будет неподалеку, что я, прощаясь, где-то в глубине души не рассталась с ним по-настоящему.

Я останавливаю машину и смотрю на дом, в котором мы прожили почти десять лет. Разве Конор не заслужил, чтобы я попрощалась с ним по-человечески?

Нажимаю на звонок, но к двери никто не подходит. Через окно я вижу, что вещи упакованы в коробки, стены голые, поверхности пустые, все готово для въезда новой семьи, которая будет тут жить. Я поворачиваю в замке свой ключ и вхожу в дом, стараясь произвести как можно больше шума, чтобы не застать Конора врасплох. Уже готовлюсь окликнуть его, как вдруг слышу доносящийся со второго этажа тихий мелодичный звон. Я поднимаюсь в наполовину выкрашенную детскую и вижу Конора, сидящего на мягком копре. Он смотрит на детскую игрушку – мышку, бегающую за сыром, и из глаз его текут слезы. Я пересекаю комнату и обнимаю его. Сев на пол, я прижимаю его к себе и нежно баюкаю. Закрываю глаза и отключаюсь.

Конор перестает плакать и медленно поднимает на меня глаза:

– Что?

– А? – Я выхожу из транса.

– Ты что-то сказала на латыни.

– Я ничего не говорила.

– Говорила. Только что. – Он вытирает глаза. – С каких это пор ты говоришь на латыни?

– Да не говорю я на ней!

– Ну конечно! – скептически фыркает он. – И что же означает та единственная фраза, которую ты знаешь?

– Понятия не имею.

– Ты должна знать, ты же это только что сказала.

– Конор, я не помню, чтобы что-то говорила. Он пристально смотрит на меня, и в его взгляде я читаю чувство, весьма напоминающее ненависть. Я с трудом сглатываю.

В напряженной тишине на меня смотрит незнакомец.

– Ладно. – Конор встает и идет к двери. Больше никаких вопросов, никаких попыток понять меня. Ему теперь это безразлично. – Патрик возьмет на себя функции моего адвоката.

Отлично, мне придется иметь дело с этим придурком, его братом.

– Хорошо, – шепчу я.

Конор останавливается в дверях, оборачивается и обводит глазами комнату. Лицо каменное, только желваки шевелятся.

Бросив последний взгляд на бывший дом и бывшую жену, он уходит.

Вот оно и случилось, окончательное прощание.

В эту ночь я сплю урывками: новые картинки вспыхивают у меня в голове. Они озаряют мое сознание быстро и резко, как вспышка молнии, а затем отступают назад, в темноту.

Церковь. Звонят колокола. Разбрызгиватели. С приятным журчанием в бокал льется красное вино. Старые здания с витринами магазинов. Витражи.

Через лестничные перила я вижу мужчину с зелеными ступнями, закрывающего за собой дверь. Ребенок у меня на руках. Девочка со светлыми волосами, знакомая песня.

Гроб. Слезы. Родственники в черном.

Качели в парке. Все выше и выше. Мои руки осторожно подталкивают ребенка. Я, сама еще ребенок, на детских качелях. Пухлый маленький мальчик взлетает вверх – я опускаюсь вниз, я поднимаюсь высоко в воздух – мальчик оказывается на земле. Снова разбрызгиватели. Смех. Я и тот же мальчик в купальных костюмах. Пригород. Музыка.

Колокола. Женщина в белом платье. Вымощенные булыжником улочки. Соборы. Конфетти. Крики. Хлопки.

Мужчина с зелеными ступнями закрывает дверь.

Снова разбрызгиватели. Пухлый маленький мальчик бегает за мной и смеется. Напиток в моей руке. Моя голова в унитазе. Лекционные залы. Солнце и зеленая трава. Музыка.

Мужчина с зелеными ступнями держит в руке садовый шланг. Смех. Девочка с белоснежными волосами играет на песке. Девочка смеется на качелях. Снова колокола.

Лестничные перила, за ними – мужчина с зелеными ступнями, закрывающий за собой дверь. В его руке бутылка.

Пиццерия. Мороженое с фруктами и взбитыми сливками.

В его руке еще и таблетки. Глаза мужчины встречаются с моими, перед тем как дверь закрывается. Моя рука на дверной ручке. Дверь открывается. Пустая бутылка на полу. Голые ноги с зелеными подошвами. Гроб.

Разбрызгиватели. Качели летают взад и вперед. Кто-то напевает ту песню. Длинные светлые волосы закрывают мое лицо, их сжимает моя маленькая ладонь. Фраза, сказанная шепотом…

Задыхаясь, я открываю глаза, сердце колотится в груди. Простыня подо мной влажная, все тело покрыто потом. Я на ощупь пытаюсь отыскать в темноте выключатель прикроватной лампы. В глазах у меня стоят слезы, однако я не даю им упасть, дотягиваюсь до мобильного телефона и дрожащими пальцами набираю номер.

– Конор? – Мой голос дрожит.

Он что-то бессвязно бормочет, не в силах сразу проснуться.

– Джойс, сейчас три часа ночи, – ворчит он.

– Я знаю, прости.

– Что случилось? С тобой все в порядке?

– Да, да, со мной все хорошо, просто я… мне приснился сон. Или кошмар привиделся? Множество на мгновение вспыхивающих картинок… разные места, и люди, и вещи, и… – Я заставляю себя замолчать и пытаюсь сосредоточиться. – Prefer et obdura; dolor bic tibi proderit olim?

– Что? – нетвердым голосом спрашивает Конор.

– То, что я сейчас произнесла, это и есть та фраза на латыни?

– Да, звучит похоже, господи, Джойс…

– Будь терпелив и крепок; когда-нибудь эта боль окажется тебе полезной, – выпаливаю я. – Вот что это значит.

Конор, помолчав, вздыхает:

– Хорошо, спасибо.

– Кто-то сказал мне это. Может, это было в детстве? Но кто бы мог такое сказать? Нет, это сегодня ночью мне сказали.

– Джойс, ты вовсе не должна ничего объяснять. – И, после паузы, говорит более решительно: – Извини, но я хотел бы еще поспать.

– Это ты извини. Ложись, конечно.

– Может, тебе нужна помощь, Джойс? Хочешь, и кому-нибудь за тебя позвоню или?..

– Нет, я в порядке. Полном. – Слова застревают у меня в горле. – Спокойной ночи.

Конор кладет трубку.

Одинокая слеза катится по моей щеке, и я смахиваю ее, до того как она достигает подбородка. Не начинай, Джойс. Не смей начинать сейчас.

Глава семнадцатая

Спускаясь на следующее утро по лестнице, я успеваю увидеть, как папа возвращает мамину фотографию обратно на столик в прихожей. Заслышав мои шаги, он достает из кармана носовой платок и делает вид, что вытирает с нее пыль.

– А вот и ты! Наша спящая красавица проснулась.

– Да, хотя спускаемая в туалете каждые пятнадцать минут вода чуть ли не всю ночь не давала мне заснуть. – Я целую его в почти облысевшую макушку и иду на кухню. Опять чувствую запах дыма.

– Мне очень жаль, что моя простата мешает твоему сну. – Папа внимательно изучает мое лицо. – Что с твоими глазами?

– Мой брак приказал долго жить, так что я решила провести ночь в рыданиях, – объясняю я безразличным голосом и, подбоченившись, нюхаю воздух.

Он немного смягчается, но все равно не может удержаться от колкости:

– Я думал, ты сама этого хотела.

– Да, папа, ты абсолютно прав: последние несколько недель у меня были – ну прямо предел мечтаний любой девушки.

Папа раскачивается влево-вправо, влево-вправо на пути к кухонному столу, садится на свой залитый солнечными лучами стул, поправляет очки на переносице и продолжает разгадывать судоку. Я безмолвно смотрю на него, обезоруженная его простодушием. Затем втягиваю ноздрями воздух и спрашиваю:

– Ты сегодня опять сжег тост? – Он делает вид, что не слышит меня, и продолжает что-то быстро писать. Я проверяю тостер. – Настроен на нужную температуру, не понимаю, почему он продолжает сжигать хлеб.

Я заглядывают внутрь. Крошек нет. Проверяю мусорное ведро – никакого выброшенного тоста. Снова нюхаю воздух и тут начинаю прозревать истину. Уголком глаза наблюдаю за папой. Он беспокойно ерзает на стуле.

– Ты похожа на эту Флетчер или на патера Брауна, вынюхиваешь что-то. Никакого трупа ты здесь не найдешь, – говорит он, не поднимая глаз от головоломки.

– Да, но что-нибудь я найду, правда?

Он резко вскидывает голову. Заметно нервничает. Ага. Я прищуриваюсь.

– Что это с тобой такое? – с ненатуральным шипением спрашивает он.

Не обращая на него внимания, начинаю метаться по кухне, открывая шкафчики и обыскивая каждый из них. У папы обеспокоенное лицо.

– Ты сошла с ума? Что ты делаешь?

– Ты принимал свои таблетки? – спрашиваю я, добравшись до аптечки.

– Какие таблетки?

Вот как, он забыл, какие принимает таблетки! Но я выведу его на чистую воду.

– Твои сердечные таблетки, таблетки для улучшения памяти, витамины.

– Ни те, ни другие, ни третьи.

Я приношу таблетки, выкладываю их в одну линию на столе. Папа немного успокаивается. Вновь приступаю к поискам и чувствую, что он напрягается снова. Я тяну на себя ручку шкафа, в котором хранятся крупы…

– Воды! – кричит он, я подпрыгиваю, и дверца со стуком захлопывается.

– Папа, тебе плохо?!

– Нет, – спокойно отвечает он. – Мне нужен стакан воды, чтобы запить таблетки. Стаканы стоят в шкафу, вон там.

– Он показывает на другой конец кухни.

Наполняю стакан водой, отношу ему и возвращаюсь к шкафу с крупами: мои подозрения не утихли.

– Чай! – вскрикивает он. – Сейчас мы выпьем чаю. Садись, я тебе налью. У тебя сейчас такой тяжелый период, и ты так хорошо с этим справляешься. Такая храбрая девочка! Так что ты посиди, а я принесу тебе чашечку чая. И кусочек кекса баттенберг – ты любила его, когда была маленькой. Всегда пыталась слизать сверху весь марципан, пока никто не видел.

Да, на твой аппетит жаловаться не приходилось. – Все это он бормочет, пытаясь оттеснить меня от шкафа.

– Папа! – предостерегающе произношу я. Он перестает суетиться и вздыхает, капитулируя. Открываю дверцу шкафа и заглядываю внутрь.

Ничего странного или неуместного, только овсянка, которую я ем каждый день, и сладкие хлопья, которые я никогда не трогаю. Папа победно откашливается и идет обратно к столу. Подождите-ка! Я снова открываю шкаф и тянусь за сладкими хлопьями. Я их сама не ем и ни разу не видела, чтобы их ел папа. Поднимаю коробку и понимаю, что она пуста. Я заглядываю в нее.

– Папа!

– Э-э… что, дорогая?

– Папа, ты же мне обещал! – Я держу перед его лицом пачку сигарет.

– Я выкурил только одну, дорогая.

– Ты выкурил не только одну. Запах дыма по утрам был не от сгоревшего тоста. Ты меня обманывал!

– Одна в день вряд ли меня убьет.

– Очень даже убьет! Тебе же сделали шунтирование, ты вообще не должен курить! Я закрываю глаза на твою утреннюю яичницу, но это – это недопустимо!

Папа закатывает глаза, поднимает руку и складывает пальцы в подобие рта марионетки. Он передразнивает меня, открывая и закрывая «рот» перед моим лицом.

– Ну все, я звоню твоему врачу.

Папа потрясен, он вскакивает со стула:

– Нет, дорогая, не делай этого!

Шагаю в прихожую, он идет за мной по пятам. Влево-вправо, влево-вправо.

– Э-э, детка, ты же со мной так не поступишь? Кепи сигареты меня не убьют, докторша точно это сделает. Она не женщина, а настоящая ладья викингов!

Я поднимаю трубку телефона, стоящего рядом с маминой фотографией, и набираю номер экстренною вызова, который помню наизусть. Первый номер, который приходит мне в голову, когда я должна помочь самому важному человеку в моей жизни.

– Если бы мама знала, что ты куришь, она пришла бы и ярость… А! – Я замираю. – Так вот почему ты прячешь фотографию?

Папа опускает глаза и грустно кивает.

– Мама заставила меня пообещать, что я брошу. Говорила, если тебе на свое здоровье наплевать, так сделай это для меня. Я не хочу, чтобы она это видела, – добавляет он шепотом, как будто мама может нас услышать.

– Алло? – отвечают на том конце провода. – Алло? Папа, это ты? – спрашивает девушка с американским акцентом.

– Ой! – растерянно лепечу я. Папа жалобно смотрит мне в лицо. – Простите, – говорю я в трубку. – Алло?

– Ой, извините, я увидела код Ирландии и подумала, что это мой папа, – объясняет голос на том конце.

– Ничего страшного, – смущенно говорю я. Папа стоит рядом со мной, молитвенно сложив руки на груди.

– Я бы хотела… – Папа неистово трясет головой, и я замолкаю.

– Билеты на представление? – спрашивает девушка.

Я хмурюсь:

– На какое представление?

– В Королевском оперном театре.

– Простите, кто это? Я что-то запуталась.

Папа закатывает глаза и садится на нижнюю ступеньку лестницы.

– Меня зовут Бэа.

– Бэа. – Я вопросительно смотрю на папу, и он пожимает плечами. – А фамилия?

– Ас кем я говорю? – Голос теперь звучит тверже.

– Меня зовут Джойс. Простите, Бэа, думаю, я набрала не тот номер. Вы сказали, что увидели код Ирландии. Я позвонила в Америку?

– Нет, не волнуйтесь. – Обрадованная тем, что на другом конце провода не какой-нибудь злоумышленник, она снова говорит дружелюбным тоном. – Вы позвонили в Лондон, – объясняет она. – Я увидела ирландский номер и подумала, что это мой папа. Он летит сегодня вечером обратно, чтобы успеть на мое завтрашнее выступление, и я беспокоилась, потому что я пока еще студентка, а это такое важное событие, и я подумала, что он… Простите, я совершенно не понимаю, зачем я вам все это рассказываю, но я так нервничаю! – Она смеется и делает глубокий вдох. – Формально это папин номер, по которому он может экстренно со мной связаться.

– Забавно, я тоже набрала номер экстренного вызова: хотела позвонить доктору своего отца, – еле слышно признаюсь я.

Мы обе смеемся.

– Бывает же такое! – говорит она.

– Бэа, ваш голос мне кажется знакомым. Мы с вами раньше не встречались?

– Не думаю. Я никого не знаю в Ирландии, кроме папы, а он мужчина и американец, так что, если только мы не мой папа, пытающийся пошутить…

– Нет-нет, я не пытаюсь… – Я чувствую слабость в коленях. – Простите за дурацкий вопрос, но мы, случайно, не блондинка?

Папа опускает голову на руки, и я слышу, как он стонет.

– Ага! А что, это даже по голосу можно определить? Наверное, в этом нет ничего хорошего! – смеется она.

У меня перехватывает горло – надо скорее заканчивать разговор.

– Просто глупая догадка, – с трудом выдавливаю я. – Правильная догадка, – с любопытством отмечает она. – Что ж, я надеюсь, что у вас все в порядке. Им сказали, что набирали номер экстренного вызова врача?

– Да, но мы уже справились, спасибо. Папа успокоился и сияет улыбкой. Бэа смеется:

– Что ж, все это странно, но не страшно. Мне пора. Приятно было поболтать, Джойс.

– И мне тоже, Бэа. Удачи на завтрашней балетной премьере.

– Как мило с вашей стороны! Спасибо.

Мы прощаемся, и дрожащей рукой я кладу трубку на место.

– Дурочка, ты что, только что позвонила в Штаты? – Папа надевает очки и нажимает кнопку на телефоне. – Джозеф, который живет дальше по улице, показал мне, как посмотреть список вызовов, когда начались те непонятные звонки. Можно увидеть, кто звонил тебе и кому ты сам звонил – тоже. Выяснилось, что мне звонила Фрэн, она пыталась освоить мобильник, который внуки подарили ей на последнее Рождество. Она так и не научилась по нему разговаривать, только будила несколько раз ночью, прямо напугала! Вот, смотри, этот номер. Первые цифры ноль-ноль-сорок четыре. Где это?

– Это код Лондона.

– Зачем ты вообще стала звонить? Пыталась обмануть меня? Господи, одного этого было достаточно, чтобы у меня случился сердечный приступ.

– Прости, папа. – Чувствуя, что меня начинает трясти, я сажусь на нижнюю ступеньку. – Не знаю, откуда я взяла этот номер.

– Ну, для меня-то это оказалось хорошим уроком, – неискренне говорит он. – Я больше никогда не буду курить. Нет, ваша честь! Дай мне эти сигареты, я их выброшу.

Плохо соображая, что делаю, я протягиваю руку. Папа выхватывает у меня сигареты и засовывает пачку глубоко в карман брюк.

– Надеюсь, ты заплатишь за этот звонок, потому что моей пенсии может не хватить. – Он смотрит на меня, прищурившись. – Что это с тобой?

– Я еду в Лондон.

– Что?! – Его глаза чуть не выпрыгивают из орбит. – Господь всемогущий, Грейси, с тобой не соскучишься!

– Я должна найти ответы на… кое-какие вопросы. Я должна поехать в Лондон. Поехали со мной, – убеждаю я папу, поднимаясь со ступеньки и делая шаг ему навстречу.

Папа начинает отступать назад, одной рукой надежно прикрывая карман с сигаретами.

– Я не могу поехать, – нервно говорит он.

– Почему?

– Потому что я никогда в жизни не уезжал отсюда!

– Вот и еще одна причина поехать сейчас, – изо всех сил уговариваю его я. – Если ты и впредь, собираешься курить, то лучше уж увидеть что-нибудь за пределами Ирландии, перед тем как сигареты отправят тебя на тот свет.

– Знаешь, Джойс, а ведь существуют специальные телефоны, по которым я могу позвонить в какой-нибудь там комитет социальной защиты и рассказать, как па со мной разговариваешь. Думаешь, я не слышал обо всех этих жестокостях, которые проявляют дети по отношению к своим пожилым родителям?

– Не изображай из себя жертву, ты же знаешь, что и о тебе забочусь. Поехали со мной в Лондон, папа. Пожалуйста.

– Но… – Он продолжает отступать, выпучив глаза. – Но я не могу пропустить клуб по понедельникам!

– Мы поедем завтра утром и вернемся до понедельника, обещаю.

– Но у меня нет загранпаспорта.

– Он не нужен. Достаточно удостоверения личности с фотографией.

Теперь мы подходим к кухне.

– Но нам негде остановиться. – Папа пытается проскользнуть в дверной проем и спрятаться от меня.

– Мы закажем места в гостинице.

– Это слишком дорого.

– Возьмем один номер на двоих.

– Но я не знаю, где что в Лондоне находится.

– Я хорошо знаю Лондон, я там много раз бывала.

– Но… – Папа натыкается на кухонный стол и вынужден остановиться. На его лице написан страх. – Но я никогда не летал на самолете.

– В этом нет ничего сложного. Скорее всего, ты прекрасно проведешь время. А я буду рядом, буду разговаривать с тобой во время всего полета.

Выражение неуверенности не покидает его лица.

– Ну, что еще тебя волнует? – ласково спрашиваю я.

– Что мне взять с собой? Что мне там понадобится? Твоя мама обычно собирала меня в дорогу.

– Я помогу тебе собраться. – Я улыбаюсь, входя в азарт. – Это будет так весело – мы с тобой на нашем первом отдыхе за границей!

Папино лицо озаряется энтузиазмом, но он быстро исчезает.

– Нет, я не поеду, – хмуро говорит он. – Я не умею плавать. Если самолет упадет, я не сумею выплыть. Не хочу лететь над морем. Давай полетим куда-нибудь еще, но не над морем.

– Папа, мы живем на острове. Куда бы мы ни решили отправиться, нам придется лететь над морем. А на борту есть спасательные жилеты.

– Правда?

– Да, с тобой все будет в порядке, – уверяю я его. – Стюардессы покажут тебе, что делать в чрезвычайном положении, но, поверь мне, до него дело не дойдет. Я летала много раз и, как видишь, жива-здорова. Ты отлично проведешь время. И только представь себе, сколько всего ты сможешь рассказать друзьям в клубе по понедельникам! Они не поверят своим ушам и захотят весь день слушать только твои истории.

Папины губы медленно раздвигаются в улыбке, и он уступает:

– Болтуну Доналу наконец-то придется замкнуться и послушать историю поинтереснее, чем его байки! Да, думаю, Мэгги сможет найти время в моем расписании.