Текст книги "Люблю твои воспоминания"
Автор книги: Сесилия Ахерн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава тринадцатая
– Папа, какие у тебя планы на сегодня? Ты занят? Вилка, на которую нанизаны сосиска, яичница, бекон, пудинг, грибы и помидор, замирает на пути в папин открытый рот. Удивленные глаза презрительно смотрят на меня из-под густых лохматых броней.
– Какие планы, говоришь? Что ж, посмотрим, Грейси, какое у меня сегодня расписание событий на день. Я подумывал над тем, чтобы после того, как минут примерно через пятнадцать я доем яичницу, выпить еще чашку чая. Пока буду пить чай, возможно, сяду вон на тот стул или, может быть, на стул, который сейчас занимаешь ты, точное место значится в моем расписании как «выбранное по обстоятельствам». Потом я посмотрю ответы на вчерашний кроссворд – мне интересно, что мы угадали, а что нет, – и узнаю ответы на те, что не смог решить вчера. Затем поиграю в судоку и в слова. Сегодня надо найти мореходные слова. Навигация, морской, парусный спорт – да, я смогу это сделать, я уже вижу «лодочный спорт» в первой строчке. Потом вырежу из газеты купоны, и это займет все мое утро, Грейси. Разве что успею выпить еще чашечку чая, а там уж начнутся мои передачи. Если хочешь назначить со мной встречу, поговори с Мэгги. – Тут он засовывает еду в рот, и кусок яичницы оказывается на подбородке. Он этого не замечает. Я смеюсь:
– Кто такая Мэгги?
Он проглатывает еду и улыбается, удивляясь самому себе:
– Даже не знаю, почему сказал это. – Напряженно думает и тоже смеется: – Знал я одного парня в графстве Каван, это было лет шестьдесят назад, его звали Брендан Брэйди. О чем бы мы ни пытались условиться, он говорил, – папа понижает голос: – «Поговорите с Мэгги», как будто был очень важной шишкой. А она была то ли его жена, то ли секретарша!..
«Поговорите с Мэгги», – повторяет он. – Может, так звали его мамашу? – Папа с улыбкой крутит головой и продолжает есть.
– То есть, судя по твоему расписанию, ты делаешь практически то же самое, что и вчера.
– О нет, совсем не то же самое. – Он пролистывает телепрограмму и тычет жирным пальцем в сегодняшний день.
Смотрит на часы, скользит пальцем по странице вниз. Берет маркер и отмечает еще одну передачу. – Сегодня «Больница для животных» вместо «Антиквариата под носом». Совсем, совсем не то же самое, что вчера, так-то вот. Сегодня будут собачки и кролики вместо поддельных чайников Бетти. Вдруг она попытается продать за несколько шиллингов принадлежащую ее семье собаку? Может быть, тебе все же придется надеть то бикини, Бетти! – Облизывая уголки губ, он продолжает рисовать закорючки вокруг отмеченных передач так сосредоточенно и старательно, словно украшает рукопись миниатюрами.
– Келлская книга. – Слова вырываются сами по себе, и я этому даже не удивляюсь. Случайные бессвязные высказывания становятся чем-то вроде нормы.
– О чем это ты говоришь? – Папа перестает рисовать и возвращается к еде.
– Давай поедем сегодня в город. Походим по центру, зайдем в Тринити-колледж и посмотрим на Келлскую книгу.
Папа пристально смотрит на меня, продолжая жевать. Интересно, о чем он думает? А ему, наверное, интересно, о чем думаю я.
– Ты хочешь поехать в Тринити-колледж. Ага. Девочка, которую к этому месту на веревке не удавалось затащить – не только на учебу, а на обыкновенную экскурсию с папой и мамой, – вдруг неожиданно хочет туда пойти. Слова вдруг и неожиданно значат одно и то же, да? Они не должны употребляться в одном предложении, Генри, – поправляет он сам себя.
– Да, я хочу поехать. – Вдруг неожиданно я очень хочу поехать в Тринити-колледж.
– Если ты не хочешь смотреть «Больницу для животных», так и скажи. Зачем из-за этого сбегать в город? Есть такая штука, как переключение каналов.
– Ты прав, папа. В последнее время я только этим и занимаюсь.
– Правда? А у меня как-то не было времени это заметить. Я только и успеваю наблюдать, как твой брак разваливается, ты перестаешь быть вегетарианисткой, ничего не говоришь о работе, переезжаешь ко мне и так далее. Вот сколько всего произошло, а оказывается, это ты переключаешь каналы, и начинается совсем другая передача.
– Папа, мне необходимы перемены, – объясняю я. – Ты, Фрэнки и Кейт значите для меня так же много, как раньше, но все остальные… Их как будто и не было. Мне нужно поменять программу, папа. У меня в руках огромный пульт управления жизнью, и я готова начать нажимать на кнопки.
Он молча смотрит на меня и вместо ответа отправляет в рот кусок сосиски.
– Мы поедем в город на такси и прокатимся на одном из этих туристических автобусов. Что ты об этом думаешь?
Мэгги! – кричу я изо всех сил, так что папа подпрыгивает от неожиданности. – Мэгги, папа поедет со мной в город кое-чего посмотреть! Ты не против?!
Приложив руку к уху, жду ответа. Довольная тем, что услышала, киваю и встаю.
– Так, папа, все решено. Мэгги говорит, что ты можешь поехать в город. Я приму душ сейчас, и мы выйдем через час.
Ха! Получилось в рифму. – Хромая, я выхожу из кухни, оставляя моего сбитого с толку отца с куском яичницы на подбородке.
– Что-то я сомневаюсь, чтобы Мэгги одобрила пробежку с такой скоростью, Грейси, – говорит папа, пытаясь не отстать от меня, пока мы лавируем среди пешеходов на Графтон-стрит.
– Прости, папа. – Я замедляю шаг и беру его под руку. Несмотря на корректирующую обувь, он все равно покачивается, и я покачиваюсь вместе с ним. Даже если бы его ноги были одинаковой длины, мне кажется, он бы все равно качался. Другим я не могу его себе представить.
– Папа, ты когда-нибудь будешь звать меня Джойс?
– О чем ты говоришь? Ведь тебя так и зовут. Я с удивлением смотрю на него:
– Ты не замечаешь, что всегда зовешь меня Грейси? Он выглядит ошеломленным, но не отвечает, продолжая идти дальше – влево-вправо, влево-вправо.
– Я дам тебе пять евро за каждый раз, когда ты сегодня назовешь меня Джойс, – улыбаюсь я.
– Договорились, Джойс, Джойс, Джойс. О, как же я люблю тебя, Джойс, – смеется он. – Уже двадцать евро! – Он подталкивает меня локтем и говорит серьезным тоном: – Я не замечал, что называю тебя гак, дорогая. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы это не повторилось.
– Спасибо.
– Знаешь, ты мне очень ее напоминаешь.
– Правда, папа? – Я тронута. На глаза наворачиваются слезы. Он никогда мне об этом не говорил. – Чем же?
– У вас у обеих маленькие пятачки. Я делаю недовольную гримасу.
– Не понимаю, почему мы все дальше уходим от Тринити-колледжа. Разве ты не туда хотела пойти?
– Да, но туристические автобусы отходят от Стивенс-Грин. Мы увидим колледж, когда будем проезжать мимо. Мне как-то расхотелось в него заглядывать.
– Почему это?
– Потому что сейчас время обеда.
– И Келлская книга уходит на часовой перерыв, да? – Папа закатывает глаза. – Сэндвич с ветчиной и фляжка с чаем, а потом она снова оказывается у всех на виду как ни в чем не бывало. Ты думаешь, так и происходит? Тебе не кажется, что не идти в Тринити-колледж только потому, что сейчас время обеда, – это полный абсурд?
– Нет, не кажется. – Без всяких на то оснований уверена, что двигаюсь в правильном направлении. Так говорит мой внутренний компас.
Джастин проносится сквозь главную арку Тринити-колледжа и торопливо идет по направлению к Графтон-стрит. Время обеда с Сарой. Он отгоняет от себя ноющий голосок, твердящий, что нужно отменить эту встречу. Дай ей шанс. Дай себе шанс. Ему нужно попробовать снова встать на ноги, ему нужно внушить себе, что не каждая встреча с женщиной должна быть такой, как та первая встреча с Дженнифер. Дрожь, охватившая все его тело, бабочки, запорхавшие в животе, трепет при случайном прикосновении к ее коже. А что он чувствовал на свидании с Сарой? Ничего. Ничего! Конечно, его самолюбию льстило, что он ей нравится, и его взволновал сам факт, что он снова начал ходить на свидания. Он испытывал разнообразные эмоции по отношению к ситуации в целом, но к ней самой он не испытывал ничего. Женщина, встреченная несколько недель назад в парикмахерской, и то вызвала у него больше переживаний. Разве это ни о чем не говорит?.. Дай ей шанс. Дай себе шанс.
Графтон-стрит так переполнена во время обеденного перерыва, думал Джастин, как будто ворота дублинского зоопарка открылись и все животные хлынули наружу, радуясь тому, что могут на час покинуть место своего заключения. Его работа на сегодня была закончена, спецсеминар «Медь как холст: 1575–1775» имел успех у студентов третьего курса, решивших послушать его выступление.
Понимая, что опаздывает на встречу с Сарой, Джастин пытается перейти на бег, но боль, которой отзывается на эту попытку его перетренированное тело, едва не заставляет его хромать. Злясь из-за того, что предостережения Эла сбылись, он ковыляет вперед, продвигаясь за парочкой, медленнее которой по Графтон-стрит не идет никто. Попыткам Джастина обогнать пару с той или с другой стороны мешает плотный людской поток. Раздраженный, он замедляет шаг, переходя на скорость идущих перед ним людей, один из которых радостно напевает что-то себе под нос и покачивается.
Черт побери, в такую рань – и пьяный!
Папа, не торопясь, шагает по Графтон-стрит так, как будто располагает всем временем в мире. Наверное, гак оно и есть, хотя молодым этого, боюсь, не понять. Иногда он останавливается и показывает на что-нибудь, присоединяется к группкам зрителей, выстроившихся кружком, чтобы посмотреть на уличное представление, л когда мы идем дальше, устремляется не в ту сторону, что затрудняет движение. Как камень в потоке, он заставляет людей обтекать его вокруг, он представляет собой преграду – небольшую, но вполне ощутимую. Он поет, пока мы покачиваемся влево-вправо, влево-вправо:
Графтон-стрит – страна чудес,
В воздухе чары носятся здесь,
Брильянты у девушек в ясных глазах,
И пыль золотая в роскошных косах.
Не веришь – пожалуй-ка в Дублин
Солнечным летним утром.
Он смотрит на меня, улыбается и снова поет то же самое, мурлыча мотив в тех местах, где позабыл слова.
Пока я работала, у меня порой выдавались настолько загруженные дни, что двадцати четырех часов решительно не хватало. Хотелось вытянуть руки и постараться схватить секунды и минуты, чтобы помешать их бесконечному движению дальше, мимо. Так маленькая девочка пытается поймать мыльные пузыри. Мне, разумеется, никогда не удавалось удержать время, но у папы это каким-то образом получалось. И при этом, считала я, он занят какой-то ерундой, а я важным делом: отпираю для клиента дверь дома, рассказываю о прекрасной квартире на солнечной стороне, о центральном отоплении и размере гардеробной. На самом деле все мы занимаемся ерундой, просто нам нравится ощущать себя более значительными, составляя списки важных дел.
Так вот что необходимо для того, чтобы жизнь замедлилась и тикающие минуты оказались чуть длиннее, чем были раньше. Никуда не спеши. Сделай глубокий вдох. Шире открой глаза и посмотри вокруг. Охвати взглядом все. По-новому перескажи старые истории, вспомни людей, времена и события, которые остались в прошлом. Позволь всему, что ты видишь, напомнить тебе о чем-то. Поговори об этих вещах. Узнай ответы на вчерашний кроссворд и запомни их. Остановись и обрати внимание на то, чего прежде не замечал: каждая выхваченная зрением и неторопливо изученная деталь полна значения. Замедлись. Перестань пытаться сделать все сейчас, сейчас, сейчас. Наплюй на людей, идущих позади тебя, которых ты задерживаешь, почувствуй, как они наступают тебе на пятки, но не убыстряй шаг. Не давай никому задавать тебе скорость.
Хотя если идущий за мной человек еще раз наступит мне на пятку…
Солнце такое яркое, что трудно смотреть прямо перед собой. Как будто оно висит в конце Графтон-стрит, словно шар из боулинга, готовый свалить всех нас с ног. Но мы, слава богу, дошли до конца улицы и теперь можем выскользнуть из людского потока. Папа неожиданно останавливается, завороженный проделками уличного мима. Так как я держу его под руку, мне тоже приходится резко остановиться, из-за чего шедший сзади человек врезается прямо в меня. Последний сильный удар по пятке. Все, хватит.
– Эй! – Я поворачиваюсь. – Смотрите, куда идете.
Он раздраженно ворчит и энергично идет дальше.
– Сами смотрите! – слышу я голос с американским акцентом.
Я готова выкрикнуть грубость, но звук этого голоса заставляет меня замолчать.
– Посмотри на него! – восхищается папа, наблюдая за мимом, запертым в невидимой коробке. – А не дать ли ему невидимый ключ, чтобы он выбрался из этой коробки? – Папа радуется как ребенок. – Правда, это было бы смешно, дорогая?
– Нет, папа, – невпопад отвечаю я, разглядывая спину моего агрессивного преследователя и пытаясь воскресить в памяти этот голос.
– Знаешь, де Валера[6]6
Имон де Валера (1882–1975) – один из виднейших ирландских политиков XX в., автор ирландской Конституции, занимавший посты премьер-министра и президента Ирландии. Описанным способом бежал из тюрьмы в 1918 г.
[Закрыть] выбрался из тюрьмы с помощью ключа, который соратники спрятали в пирог и передали ему ко дню рождения. Кто-нибудь должен рассказать этому парню ту историю. Куда мы пойдем теперь? – Папа поворачивается на месте, глядя по сторонам. Шагает в противоположную сторону, прямо в гущу марширующих кришнаитов, совершенно не обращая на это внимания.
Песочного цвета шерстяное пальто еще раз оборачивается, бросает на меня последний неодобрительный взгляд и в ярости удаляется.
Я продолжаю смотреть ему вслед. Если б я могла развести эти сдвинутые брови и заставить его улыбнуться, то непременно узнала бы улыбку!
– Грейси, вот где покупают билеты. Я нашел это место, – издалека кричит папа.
– Папа, подожди. – Я слежу за пальто. Обернись еще раз и покажи мне свое лицо, молю я.
– Тогда я сам пойду за билетами.
– Хорошо, папа. – Пальто все удаляется. Я не отвожу, – поправка! – не могу отвести от него глаз. Мысленно я накидываю лассо на тело его обладателя и начинаю тянуть обратно к себе. Шаги становятся короче, скорость постепенно снижается.
Неожиданно он резко останавливается. Получилось!
Пожалуйста, повернись. Я тяну лассо на себя.
Он поворачивается, оглядывает толпу. В поисках меня?
– Кто ты? – шепчу я.
– Это я! – Папа снова рядом со мной. – Чего это ты стоишь посередине улицы?
– Папа, не мешай! – отмахиваюсь я. – Вот, сходи за билетами. – И я протягиваю ему деньги.
Отхожу от кришнаитов, не сводя глаз с пальто, надеясь, что он увидит меня. Пушистая светлая шерсть его пальто как будто светится на фоне темной и унылой одежды окружающих. Яркие блики сияют на рукавах и груди, как у осеннего Санта-Клауса. Я откашливаюсь и приглаживаю свои обкромсанные волосы.
Его глаза продолжают осматривать улицу и вот – очень медленно – находят меня. Я вспоминаю его в ту же секунду, в которую он замечает меня. Американец из парикмахерской.
Что теперь? Может быть, он меня вообще не узнает. Может быть, он просто все еще злится за то, что я накричала на него. Я не знаю, что мне делать. Должна ли я улыбнуться? Помахать? Ни один из нас не двигается.
Он поднимает руку. Машет. Я сначала оборачиваюсь, чтобы убедиться, что его внимание обращено именно на меня.
Хотя я и без того настолько уверена в этом, что готова поспорить даже с папой. Графтон-стрит мгновенно становится пустой. И безмолвной. Только я и он. Как забавно, что это случилось. Какая всеобщая чуткость. Я машу в ответ. Он что-то мне говорит.
Обмани? Обвини? Нет.
Извини! Он извиняется. Я лихорадочно придумываю ответ, но при этом улыбаюсь. Когда улыбаешься, нельзя ничего произнести, это так же невозможно, как свистеть сквозь улыбку.
– Я достал билеты! – кричит папа. – Они по двадцать евро, что просто преступно. Осмотр должен быть бесплатным, не понимаю, как они не стыдятся брать с нас деньги за то, что мы тратим на эти осмотры свое зрение. Я собираюсь написать кому-нибудь об этом письмо, в котором не поскуплюсь на резкие выражения. В следующий раз, когда ты спросишь меня, почему я остаюсь дома и смотрю свои передачи, я постараюсь не забыть напомнить тебе, что это бесплатно. Два евро за телевизионную программу, сто пятьдесят за годовое обслуживание – гораздо выгоднее, чем один день в городе с тобой, – раздражается он. – Мы приехали на дорогущем такси, чтобы осмотреть город, где я жил и на который смотрел бесплатно целых шестьдесят лет!
Неожиданно я снова начинаю слышать шум транспорта, видеть толпы людей вокруг, ощущать солнце и ветер на своем лице. Чувствую, как мое сердце бешено колотится в груди, а кровь бурлит в безумном полнении. Папа тянет меня за руку.
– Он сейчас уезжает. Пошли, Грейси, автобус уезжает. Это немного дальше по дороге, нам нужно идти. Рядом с отелем «Шелбурн». С тобой все в порядке? Ты выглядишь так, словно увидела привидение, и не говори, что увидела, потому что на сегодня с меня хватит. Сорок евро, – бормочет он себе под нос.
Непрерывный поток пешеходов, остановившийся и конце Графтон-стрит, чтобы перейти дорогу, заслоняет его от меня.
Папа тащит меня за собой по Меррион-роу. Я двигаюсь задом наперед, пытаясь не потерять из виду американца.
– Черт побери! – вырывается у меня.
– Что такое, дорогая? Это совсем недалеко. И почему ты идешь задом наперед?
– Я его не вижу.
– Кого, дорогая?
– Парня, которого, мне кажется, я знаю. – Я становлюсь с папой в очередь, продолжая осматривать улицу, прочесывая взглядом толпу.
– Ну, если ты не уверена, что знаешь его, то болтать с ним на улице было бы не очень прилично, – нравоучительно говорит папа. – Что это за автобус, Грейси? Он выглядит довольно необычно, я что-то не уверен в этой затее. Я не приезжал в город несколько лет, и ты посмотри, что творит Национальная транспортная служба!
Я почти не слушаю и позволяю ему втащить меня в автобус, а сама смотрю в другую сторону, неистово обшаривая глазами улицу через пластиковые окна. Толпа на том месте, где он стоял, наконец редеет, открывая пустоту.
– Он исчез.
– Правда? Значит, ты его не так уж хорошо знала, раз он сбежал.
Я поворачиваюсь к отцу:
– Папа, все это очень странно.
– Что бы ты ни сказала, нет ничего страннее этого. – Папа в недоумении оглядывается.
Я тоже осматриваю автобус, пытаясь понять, что меня окружает. У всех сидящих вокруг на головах надеты шлемы викингов, а на коленях лежат спасательные жилеты.
– Итак, внимание, – говорит в микрофон гид. – Теперь у нас все на борту. Давайте покажем вновь прибывшим, что нужно делать. Когда я отдаю команду, вы все должны ррррычать, как это делали викинги. Давайте попробуем.
Автобус разражается ревом. Мы с папой затыкаем уши, и я чувствую, как он судорожно цепляется за мою руку.
Глава четырнадцатая
Всем добрый день, меня зовут Олаф Белый, добро пожаловать на борт автобуса «Ладья викингов»! Мы сидим в плавающей версии автомобиля компании «Дженерал моторе», созданного во время Второй мировой войны. Эти автомобили-амфибии предназначены для передвижения по береговой линии и по воде на глубине до пятнадцати футов, чтобы доставлять грузы или войска с кораблей, стоящих на рейде. В наши дни они чаще используются как поисково-спасательные машины в США, Великобритании и других странах мира.
– Мы можем выйти? – шепчу я папе на ухо. Увлеченный происходящим, он отмахивается от меня.
– Этот конкретный автомобиль весит семь тонн, его длина тридцать один фут, а ширина – восемь футов. У него шесть колес, и он может ехать с приводом как на задние, так и на четыре колеса. Как вы видите, он был перестроен и оснащен удобными сиденьями, крышей и опускающимися бортами, которые защитят нас от стихии, потому что, как вы все знаете, после того как мы осмотрим достопримечательности города, мы совершим «приводнение» для потрясающей поездки по докам Большого канала.
Все радостно кричат, и папа смотрит на меня, его глаза широко распахнуты, как у маленького мальчика.
– Ничего удивительного, что это стоит двадцать евро. Автобус, который едет по воде. Автобус? Который едет по воде? Я никогда ничего подобного не видел. Подожди, я еще расскажу об этом парням из клуба по понедельникам. На этот раз болтун Донал не сможет соперничать с моей историей.
Папа поворачивается к гиду, у которого, как и у всех остальных пассажиров автобуса, на голове торчит шлем с рогами.
Папа берет у него два шлема, нахлобучивает один на себя, а второй, к бокам которого прикреплены белокурые косы, протягивает мне.
– Олаф, привет от Хельги. – Я надеваю шлем и поворачиваюсь к папе.
Он тихо рычит мне в лицо.
– Во время экскурсии мы познакомимся с различными достопримечательностями: знаменитыми соборами Святого Патрика и Крайст-Черч, Тринити-колледжем, увидим резиденцию ирландского правительства и георгианский Дублин…
– О-о, это тебе понравится, – толкает меня папа локтем.
– …и, конечно, Дублин викингов! Все, включая папу, опять рычат, и я не могу сдержать смех:
– Папа, с чего мы так ликуем и прославляем кучку олухов, которые прошли по нашей стране с грабежами и насилием?
– Ох, ты можешь хоть раз расслабиться и повеселиться?
– А что мы делаем, когда встречаем на дороге соперничающего «Утенка»? – спрашивает гид.
Туристы вопят и шикают.
– Отлично! Поехали! – с энтузиазмом говорит Олаф.
Джастин лихорадочно оглядывает улицу поверх бритых голов, неторопливо шествующих мимо и заслонивших женщину в красном пальто. Кришнаиты колышутся как море оранжевых тог и весело улыбаются Джастину сквозь звон бубенчиков и стук барабанов. Он подпрыгивает на месте, пытаясь увидеть, что происходит на Меррион-роу.
Внезапно перед Джастином появляется мим в черном трико и полосатой шляпе. Лицо его набелено, губы рдеют кармином. Они стоят друг напротив друга, каждый ожидает от другого каких-то действий. Джастин молится, чтобы миму это наскучило и он ушел. Но тот не уходит. Лицо мима принимает недоброе выражение, он расправляет плечи, расставляет ноги и шевелит пальцами рядом с тем местом, где могла бы висеть кобура.
Пытаясь не повышать голос, Джастин вежливо говорит:
– Эй, я сегодня не в настроении. Вы не смогли бы поиграть с кем-нибудь другим?
На лице мима появляется плачущая гримаса, он начинает играть на невидимой скрипке.
Джастин слышит смех и понимает, что вокруг собрались зрители. Чудесно. Только этого и не хватало.
– Да, очень смешно. Все, хватит.
Не обращая внимания на кривлянья мима, Джастин отходит от растущей толпы и продолжает высматривать на Меррион-роу красное пальто.
Рядом с ним снова появляется мим, которой теперь прикладывает ладонь ко лбу и смотрит вдаль, как будто и море.
Стадо зрителей следует за ним, радостно блея. Пожилая чета японцев фотографирует их.
Джастин скрежещет зубами и говорит тихо, надеясь, что никто, кроме мима, его не услышит:
– Слушай, ты, козел, я что, похож на человека, которому сейчас весело?
Сквозь почти не разомкнувшиеся красные губы доносится хриплый голос с дублинским акцентом:
– Слушай, ты, козел, я что, похож на человека, которому на это не насрать?
– Отлично. Тогда получай. Не знаю, кого ты пытаешься изобразить – Марселя Марсо или клоуна Коко, но твоя маленькая уличная пантомима оскорбляет их обоих. Эта толпа, может, и считает твои движения, украденные из репертуара Марсо, забавными, но мне они такими не кажутся. В отличие от меня, они не знают, что тебе и в голову не приходит, что Марсо использовал эти жесты, чтобы рассказать историю или создать целостный образ-портрет персонажа. Что ты хочешь сказать зрителям, когда пытаешься вылезти из коробки, которую никто не видит? Да ничего, просто руками размахиваешь.
Нет у тебя творческого подхода и техника хромает. Ты только портишь репутацию искусства пантомимы.
Мим моргает и продолжает идти навстречу невидимому сильному ветру.
– А вот и я! – кричит голос из-за толпы.
Вот и она! Она узнала меня!
Джастин переступает с ноги на ногу, пытаясь разглядеть ее красное пальто. Толпа оборачивается и расступается, открывая его глазам Сару, взволнованную этой сценой.
Мим повторяет очевидное разочарование Джастина, на его лице появляется выражение отчаяния, и он сгибается так, что руки повисают, свободно болтаясь, а ладони почти касаются земли.
– О-о! – стонут в толпе, и радостный блеск в глазах Сары меркнет.
Нервничая, Джастин пытается скрыть за улыбкой свое разочарование. Он проходит сквозь толпу, быстро приветствует Сару и торопливо ведет ее прочь от места действия, в то время как толпа хлопает, а некоторые даже бросают монеты в стоящий рядом контейнер.
– Тебе не кажется, что ты поступил несколько грубо? Может быть, тебе стоило дать ему немного мелочи? – говорит она, с извиняющимся видом глядя через плечо на мима, который стоит, закрыв лицо руками, его плечи неистово трясутся от притворных рыданий.
– Мне кажется, что этот господин в трико был несколько грубоват. – Джастин продолжает рассеянно смотреть по сторонам в поисках красного пальто, пока они идут в ресторан на обед, который Джастину теперь определенно хочется отменить.
Скажи ей, что плохо себя чувствуешь. Нет. Она врач, будет задавать слишком много вопросов. Скажи, что ты, к сожалению, все перепутал, и у тебя прямо сейчас лекция. Скажи ей, скажи!
Однако он продолжает идти рядом с Сарой, множество противоречивых мыслей бурлит в голове, глаза бегают, как у наркомана, нуждающегося в дозе. В небольшом подвальном ресторанчике их проводят к тихому столику в углу. Джастин пожирает глазами дверь. Кричи: «Пожар!» и беги!
Сара сбрасывает с плеч пальто, открывая соблазнительно обнаженные руки, плечи и шею, и придвигает свой стул ближе к его стулу.
Какое совпадение, что он снова – в буквальном смысле – столкнулся с женщиной из парикмахерской! Хотя, быть может, в этом нет ничего необычного: Дублин – маленький город. С тех пор, как живет здесь, он выяснил, что каждый дублинец в той или иной степени знаком чуть ли не со всеми своими согражданами или знает кого-то, кто является родственником того, кого кто-то когда-то знал. Но эта женщина!.. Пора перестать называть ее так. Он должен дать ей имя.
Анжелина.
– О чем ты думаешь? – Сара наклоняется через стол и смотрит на него.
Или Люсиль.
– Кофе. Я думаю о кофе. Мне, пожалуйста, черный кофе, – говорит он официантке, убирающей с их стола. Он смотрит на значок с именем у нее на груди: Джессика. Нет, его женщину не могут звать Джессикой.
– Ты не будешь есть? – спрашивает огорченная и смущенная Сара.
– Увы, я не смогу остаться так долго, как рассчитывал. Мне нужно вернуться в колледж раньше, чем планировалось.
– Нога Джастина качается под столом, ударяясь о крышку и заставляя дребезжать приборы.
Официантка и Сара с опаской на него смотрят.
– Понятно. Ну что ж поделаешь! – Сара изучает меню. – Я буду салат от шефа и бокал белого домашнего вина, пожалуйста, – говорит она официантке, а потом обращается к Джастину: – Мне нужно поесть, иначе я просто свалюсь, надеюсь, ты не против?
– Ну что ты, – улыбается он. Хотя ты и заказала самый большой салат в меню. Как насчет имени Сьюзан? Моя женщина похожа на Сьюзан? Моя женщина? Что со мной, черт возьми, творится?
– Теперь мы поворачиваем на Доусон-стрит, названную так в честь Джошуа Доусона, который также спроектировал Графтон-стрит, Энн-стрит и Генри-стрит. Справа вы видите Мэншн-хаус, резиденцию лорд-мэра Дублина.
Все рогатые шлемы викингов поворачиваются направо. Видеокамеры, цифровые фотоаппараты и камеры мобильных телефонов свешиваются из открытых окон.
– Думаешь, именно это викинги и делали, когда были здесь, папа? Щелкали своими фотоаппаратами здания, которые еще не были построены? – шепчу я.
– Да заткнись ты! – громко говорит он, и пораженный гид замолкает.
– Я не вам, – машет папа на него рукой. – Ей. – Он показывает на меня, и весь автобус поворачивается в мою сторону.
– Справа вы увидите церковь святой Анны, которая была построена Исааком Уэллсом в тысяча семьсот седьмом году, среди внутреннего убранства церкви имеются уникальные предметы семнадцатого века, – рассказывает Олаф команде из тридцати «викингов» на борту.
– На самом деле фасад в романском стиле был достроен только в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году по проекту Томаса Ньюхэма Дина, – шепчу я папе.
– О, – отвечает он медленно, широко раскрывая глаза. – Я этого не знал.
Мои глаза широко раскрываются в ответ:
– Я тоже. Папа хихикает.
– Теперь мы на Нассау-стрит, слева от нас через несколько мгновений окажется Графтон-стрит.
Папа начинает петь: «Графтон-стрит – страна чудес». Во весь голос.
Сидящая перед нами американка оборачивается, радостно улыбаясь:
– О, вы знаете эту песню? Мне ее пел папа, он был родом из Ирландии. О, я бы с радостью послушала ее опять, вы не могли бы спеть для нас?
Хор голосов «О да, спойте, пожалуйста» раздастся вокруг нас.
Привычный к пению на публике – он ведь каждую неделю поет в клубе по понедельникам, – папа начинает петь, и весь автобус подхватывает, раскачиваясь из стороны в сторону. Голос папы вырывается через опущенные пластиковые окна автобуса, долетая до пешеходов и проезжающих мимо машин.
Я делаю еще одну мысленную фотографию папы, сидящего рядом со мной и поющего с закрытыми глазами; из его головы торчат два рога.
С растущим нетерпением Джастин наблюдает за тем, как Сара медленно ковыряет свой салат. Ее вилка играючи накалывает кусочек курицы, он повисает, падает, снова попадает на вилку и умудряется удержаться, пока она размахивает им, используя как кувалду, чтобы сбить листья салата и рассмотреть, что находится под ними. Наконец Сара протыкает кусок помидора, и, когда она подносит вилку ко рту, тот же самый кусочек курицы снова падает вниз. Это повторяется уже в третий раз.
– Джастин, ты уверен, что не голоден? Ты очень внимательно изучаешь мою тарелку, – улыбается она, размахивая очередной полной еды вилкой и сбрасывая красный лук и чеддер обратно на тарелку. Как будто каждый раз за одним шагом вперед следуют два назад.
– Да, конечно, я бы немного поел. – Джастин успел заказать и съесть тарелку супа за то время, что она пять раз поднесла вилку ко рту.
– Хочешь, чтобы я тебя покормила? – игриво спрашивает она, круговыми движениями приближая вилку к его рту.
– Да, но для начала я бы хотел, чтобы на ней было побольше еды.
Она накалывает еще несколько кусочков.
– Еще, – говорит он, не сводя глаз с часов. Чем больше пищи он сможет засунуть себе в рот, тем быстрее придет конец этой раздражающей ситуации. Он понимает, что его женщина, Вероника, наверняка давно ушла, но сидеть здесь и смотреть, как Сара, играя со своей едой, сжигает больше калорий, чем поглощает, не поможет ему убедиться в этом.
– Вот летит самолет, – поет она.
– Больше! – Как минимум половина содержимого снова свалилась с вилки во время «взлета».
– Больше? Как ты вообще можешь положить больше на вилку, не говоря уже о своем рте?
– Смотри, я покажу тебе. – Джастин берет у нее вилку и начинает накалывать на нее еду. Курица, кукуруза, салат, свекла, лук, помидор, сыр – ему удается подцепить все. – Теперь, если госпожа пилот захочет опустить свой самолет на землю…
