Текст книги "Пастыри. Четвертый поход"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Граф начал медленно вставать из-за стола. Митя побледнел и сжал кулаки.

«Как разговариваешь с живым богом, раб! – потешался тем временем кот Баюн. – Почему не на коленях? Как посмел?!»

«Заткнись, сука!» – рявкнул Илья, и тут его словно прорвало:

– Сговорились?! Может, и Удбурда тут чаем поите, а? Вам на людей-то наплевать, вы ж избранный! И Митьку таким же сделаете, да?

«Так его, гангрену, так его!» – подхихикивал кот. Илья отшвырнул чайную ложечку и замолчал, уставившись на графа. Тот выпрямился во весь свой немаленький рост и хищно оскалился:

– В былые времена, сударь мой, я бы вызвал вас. Но учитывая, что в моем положении это несколько нечестно, попрошу вас успокоиться, попросить прощения в первую очередь у Дмитрия Карловича, а затем и у меня и потрудиться объяснить нам, чем вызваны ваши эмоции.

– Да пошел ты! – взревел Илья и вскочил, с грохотом опрокинув стул.

«Что ты делаешь, Илюха? Что ты...» – запоздалая мысль пометалась в голове испуганной рыбкой да и юркнула куда-то. Зато мурлыкающий голос кота не умолкал ни на мгновение: «Ну наконец-то! Давай, дави эту мумию, не отступай! Покажи им, где креветки зимуют!»

– Потрудитесь выйти вон, Илья Александрович! – граф обошел стол и приблизился к Илье.

– Что, испугался? Вызвал бы он меня, подумаешь! – совершенно по-детски взвизгнул Илья. – Да я сам тебя вызову, развалина! Да! И я тебя вызываю! На дуэль! Ну, что молчишь?!

– Хм... – Торлецкий с задумчивым видом и явной жалостью в глазах смотрел на Илью, потом решительно кивнул. – Пусть будет так! Я принимаю ваш вызов! С трудом, правда, осознаю, как вы собираетесь драться с бессмертным, но вы нанесли мне и Дмитрию Карловичу тяжкое оскорбление... Так что извольте! Где и когда?

– Здесь и сейчас! – выпалил Илья. – У вас тут железа навалом, думаю, пара стволов найдется?

– Не торопитесь, сударь! – ледяным голосом проговорил граф, не спеша прошелся по комнате, поднял стул, приставил его к столу. – Согласно дуэльному кодексу российского дворянства, право выбора оружия – за вызванным... Прошу, пройдемте в оружейную!

«Это какой-то бред...» – понял Илья, шагая следом за Торлецким и Митей по коридору. «Да ты что?! – возмутился Баюн. – Это как раз жизнь! Кипучая и могучая! Ты что, старик дряхлый? Давай, речь-то, коли ты не понял, дружок, о твоей чести идет! И о праве на твои собственные воспоминания!»

Илья нахмурился. Ему показалось, что как ни крути, а проклятый кот – прав...

В длинной холодной оружейной комнате граф сразу шагнул к стенду с холодным оружием.

– Сударь, хоть вы и оскорбили меня, драться с вами на пистолетах было бы с моей стороны совершенным бесстыдством, – холодно пояснил свой выбор Торлецкий.

– Отчего же... сударь? – Илья невольно спародировал графскую манеру изъясняться, за что тут же получил в награду восторженные вопли кота.

– Вы, Илья Александрович, определенно нездоровы... – сварливо проскрипел Торлецкий, открывая дверцы оружейного шкафа. Холодный свет ламп отразился на полированной стали, бросив серебряный отсвет на смуглое лицо графа.

– Впрочем, – продолжил Торлецкий, – я вам объясню: если вы попадете в меня, я останусь во вполне боеспособном состоянии. Я же могу убить вас первой же пулей.

– Ах, спасибо вам, уважаемый граф, за вашу заботу! – Илья склонился в шутовском поклоне. Кот Баюн подвывал от восторга и даже как будто бы всхлипывал сквозь мерзкое мяукающее хихиканье.

– Не стоит благодарности, – бросил через плечо Торлецкий и забормотал себе под нос, разглядывая оружие: – Рапира всего одна... только дагами не дуэлируют... эспадрон один... шашка одна... сабли... хм... они разной длины... А, вот!

Он снял с крюков и торжественно продемонстрировал Илье и бледному Мите, стоящему поодаль, два длинных узких меча с узорчатыми полукруглыми гардами, похожими на корзинки:

– Это скьявоны, мечи далматских наемников-славян, служивших у италийских князей. Клинки были подарены мне господином... Впрочем, это не важно! Ну, сударь, вас устраивает мой выбор?

Илья завороженно посмотрел на тусклую холодную сталь, гулко сглотнул и с трудом вытолкнул из себя:

– Вполне... – помолчал секунду и зачем-то добавил: – Премного благодарен...

«Ты чего скис? – зашипел Баюн. – Сдрейфил, что ли? Па-адумаешь, мур-мур, скьявона! Ты вспомни, как ты Гуцула обкорнал! Разделал, как папа Карла Буратину!»

«А ты откуда знаешь про Гуцула?!» – возмутился Илья. «Дондурей! – рассмеялся кот. – Я ж у тебя в башке сижу! Тут вот все, как на полочках, – воспоминания, страхи, комплексы...»

«У-у-у-у, с-сука!» – в бессильной злобе Илья заскрипел зубами.

– Вы не хотите отказаться от поединка? – с высокомерным ехидством поинтересовался граф, запирая шкаф. Мечи он зажал под мышкой, словно трости или зонтики.

– И не надейтесь! – рявкнул Илья. Хтоническая тварь взбесила его, и сразу стало легко и понятно, что делать.

– Ну что же, тогда идемте в коридор... – скрежетнул Торлецкий и двинулся к выходу из оружейной. Митя догнал графа и что-то горячо зашептал ему. До Ильи долетело: «...нельзя... он же не в себе... как же так?.. давайте простим...»

В ответ граф сказал лишь несколько слов, но Митя сразу посветлел лицом и заметно успокоился.

В темном коридоре царила тишина. Торлецкий щелкнул выключателем, и Илья прищурился – яркие галогеновые лампы били прямо в глаза.

– Прошу! – граф протянул Илье оба меча, держа их за острия. – Выбирайте, хотя это излишне, они практически идентичны...

«А что, если бы вот сейчас схватить бы оба да и изрубить бы этого козла в капусту!» – с мягкой интонацией профессионального провокатора промурчал кот Баюн. Илья обмер и, с трудом погасив в себе желание и впрямь ухватить оба меча, нахмурился. Решительно сунув левую руку за спину, он не глядя взялся правой за холодную рукоять скьявоны.

Меч оказался неожиданно тяжелым. Отойдя на несколько шагов от графа, Илья пару раз взмахнул рукой – клинок со свистом рассек воздух – и понял, что долго махать этой железкой не получится...

– Как вы заметили, сударь... – в холодном голосе графа слышался треск ледяных глыб, – мы не совсем соблюдаем дуэльный кодекс, обходясь без секундантов. Вы намерены высказать претензии на этот счет?

– Отнюдь... – Илья обругал себя за идиотское словечко, опустил меч и посмотрел на графа. – Давайте уже начнем!..

– Все же не будем уподобляться нецивилизованным варварам, Илья Александрович! – Торлецкий наклонился к Мите, коротко переговорил с ним вполголоса и закончил мысль: – Мы с Дмитрием Карловичем согласны простить вас даже без ваших извинений, если вы потрудитесь объяснить причины вашей горячности. Ведь вы скрыли кое-какие обстоятельства, не так ли?

«Это он про Баюна! – понял Илья и уже хотел крикнуть: – Да! Граф, Митя! Сам не понимаю, что на меня нашло...»

Но вместо этого он поднял скьявону в дурацком салюте и выдал чудовищную фразу из какого-то мушкетерского фильма:

– Увы, над всеми нами довлеет рок! Защищайтесь, сударь, я имею честь атаковать вас!

Митя усмехнулся и, повинуясь жесту графа, отступил вглубь коридора, встав в дверях оружейной.

О фехтовании, в отличие от стрельбы и рукопашного боя, Илья имел самые смутные познания, почерпнутые из книг Дюма, а также из отечественных и голливудских фильмов.

Напряженно покопавшись в памяти, Илья неуверенно вытянул вперед руку с мечом и встал в фехтовальную, как ему казалось, стойку – ноги чуть согнуты, правая впереди, свободная рука за спиной переломлена в локте и задрана вверх.

– Ну-ну... – покивал наблюдающий за этими воинственными приготовлениями граф.

Едва только Илья зафиксировал свою мушкетерскую стойку, как тут же понял – атаковать из нее не получится. И вообще, одно дело, когда в твоих руках легкая и гибкая шпага, и совсем другое – тяжелый меч с неудобной решетчатой корзинкой вокруг рукояти. Как им атаковать? Как вообще фехтуют мечами?

Память подсобила – откуда-то выплыло словосочетание «рубка на мечах». Стало быть, мечами рубятся. Это было уже понятно и довольно просто.

Илья занес скьявону над головой и в позе древнерусского богатыря, срубающего голову Змею Горынычу, мелкими шажками двинулся навстречу графу.

Тот по-прежнему стоял, говоря боксерским языком, в «открытой стойке», уткнув острие своего меча в каменный пол. «Вот гад, хоть бы выпад какой сделал, чтобы показать, как надо!» – с ненавистью подумал Илья.

Когда до Торлецкого осталось шагов пять, пришлось остановиться. Рубить беззащитного человека – это было как-то чересчур...

– Ну что же вы? – иронично выгнул бровь граф. – Смелее! Вы вызвали меня – так давайте дерзайте!

Тут уж Илья разозлился по полной, на весь белый свет. Лицо его налилось кровью, изо рта донесся нечленораздельный рык, и, беспорядочно размахивая мечом, Илья набросился на графа.

Голубоватый клинок скьявоны со свистом рассекал воздух, и всякий раз, когда казалось – все, вот сейчас он врубится в бессмертную плоть Торлецкого, тот умудрялся каким-то неуловимым плавным движением улизнуть от заслуженной, по мнению Ильи и кота Баюна, кары. При этом граф все так же иронично улыбался, а его меч по-прежнему смотрел своим острием в пол.

Через минуту стало ясно – вертикальными рубящими махами успеха Илья не добьется. Тогда он поднял скьявону к плечу, навроде самурайской катаны, и начал наносить косые секущие удары с потягом, одновременно надвигаясь на Торлецкого.

Графу пришлось отступать, а чтобы избежать особо резкого выпада Ильи, он даже поднял свой меч, чуть отклонив метящий ему в шею клинок.

Однако и теперь назвать этот фарс настоящим поединком было нельзя. Хитроумный и весьма искусный в фехтовании граф даже не защищался, попросту давая своему противнику возможность разрядиться. Между тем злость у Ильи начала проходить, а ее место заняла какая-то тяжелая горечь. Схожее чувство он испытал на войне, когда его взвод ночью напоролся на засаду «духов». «Ночников» у десантников, отправленных в усиление, не было, а у засевших среди скал моджахедов оказались прекрасные шведские «тьюрнусы», позволявшие без проблем найти в любой черной комнате какую угодно черную кошку.

Когда погиб пятый десантник, лейт Витя скомандовал общее отступление и вызвал на моджахедские скалы штурмовики. Илья отползал по острым камням, волоча на себе раненого Сашку Савенко, и задушенно матерился от бессилия.

Нечто подобное он чувствовал и теперь. Вся затея с дуэлью обернулась совершеннейшей глупостью, мальчишеством, тупым хулиганским поступком в стиле: «Я – герой, в милиционера плюнул!»

Вдобавок, умолк кот Баюн. Илья неожиданно понял, что уже начинает привыкать к болтовне этого странного создания. Баюн словно бы выступал в роли его второго «я», воплотив в себе все не самые лучшие качества характера Ильи Привалова. Не лучшие – а все же свои, родные...

Видимо, граф почувствовал изменения в настроении своего визави. Вскинув меч, он в несколько звонких и жестких ударов остановил наступление Ильи и принялся наступать сам, плотно сжав губы и прищурив свои зеленые глаза.

Скьявона Торлецкого казалось живой. Она молнией носилась вокруг позорно пятящегося Ильи, нанося удары со всех сторон – сверху, сбоку, снизу.

Отмахивался он с величайшим трудом. Граф бил сильно, и Илье пришлось вцепиться в свой клинок двумя руками, чтобы не остаться без оружия.

Возможно, упусти он в этот момент меч – все и закончилось бы в итоге миром. Но тут вернулся кот Баюн.

«А-а-а, лохабуня, обе руки левые и растут из жопы! – темпераментно прокомментировал нахальный кот развитие событий и тут же перешел к советам: – По ногам! По ногам ему вдарь! Да присядь, резвее! Что ты, как припадошный? Бей! Вот сейчас! Давай!»

В какой-то момент Илья полностью отдал свое тело в управление Баюну – и неожиданно перехватил инициативу, отбив несколько ударов Торлецкого и даже распоров графу рукав его темно-серого свитера.

Торлецкий зарычал – и набросился на Илью уже безо всяких поблажек, всерьез.

Званг! Данг! Занг! – и в три удара граф отшвырнул своего противника от себя, навис, молотя скьявоной, замысловатым финтом заставил открыться, и вдруг – ш-ш-чмяк! – ударил Илью клинком плашмя по левой ляжке.

На мгновение нога онемела, а потом пришла такая боль, словно к бедру приложили раскаленное железо. Илья взвыл, заплясал, запрыгал на одной ноге. От обиды у него буквально слезы выступили на глазах.

– Ур-р-род гребаный! – совсем как Заве, крикнул он Торлецкому и со всей дури запулил в него тяжелым мечом. Граф усмехнулся, отбил летящий клинок. Скьявона жалобно зазвенела, подпрыгивая на камнях пола.

– На хер вас! Всех на хер!! – проорал Илья и бросился к двери. Никто его не удерживал. Торлецкий прошел в спальню, где у него был оборудован пульт управления, и выпустил Илью наружу...

...Он быстро шел, почти бежал по пустынному парку, бормоча под нос ругательства. Обида и злость буквально душили Илью. Причем обижался и злился он не столько на графа, сколько на себя самого.

Кот Баюн, вначале радостно разразившийся песней Новикова: «Теперь я знаю, кто и сколько весит, и я не лезу больше на рожон!», получил порцию ядреного мата и испуганно примолк, а потом робко вякнул: «Счас бы выпить тебе... хорошо бы, а?»

«Точно!» – Илья остановился на краю парка. Неподалеку маячила автобусная остановка, и к ней как раз подъезжал грузный желтый «Икарус».

«Поеду отсюда на фиг, увижу какую-нибудь забегаловку – и нарежусь!» – решил Илья, подскочил к автобусу и втиснулся между зашипевших дверей...

* * *

И вновь шепот над миром. В ночи ли темной, днем ли ясным, сумеречью ли обманчивой – летит он, и слышат его лишь черная земля, болотная вода да сизый туман.

И те, кому надобно...

Великая, найден Сосуд. Учуял я ветер, счел звезды и ступил в человецы, ровно в быструю реку. Иду, Великая, шаг за шагом.

Мохнатый, торопись медленно... Не пережги нити, не опрокинь кубка, не коснись крюка! Следят следящие, смотрят смотрящие, глядят глядящие... Сосуд доставь к широкой реке, к Лысой горе, ко дню темному, солнцеворотному.

Все сделаю, Великая. Жди добрых вестей!

Угас шепот. Уснула земля, застыла вода, развеялся туман...

Глава четвертая

Ехать пришлось неожиданно долго. Автобус шел замысловатым, хитрым маршрутом: то ковыляя по закоулочным дорогам, то пробираясь через промзоны, то надолго застревая в локальных пробках на безвестных перекрестках. Илья и не заметил, как оказался по ту сторону Московской кольцевой дороги, в Реутове.

«А, так даже лучше...» – махнул он рукой, и Баюн немедленно поддержал: «И правильно! Тут дешевле...»

Илья вообще заметил, что зловредный кот постоянно подталкивает его к совершению всякого рода безумных поступков и отчаянно, причем не только на словах, сопротивляется здравому смыслу.

Впрочем, внятно подумать на эту тему он не сумел – Баюн затянул очередную песню: «Люблю я утром с удочкой над бережком сидеть! Бутылку водки с рюмочкой в запас с собой иметь!», и мысли Ильи спутались.

...Это пристанционное кафе, именуемое местными аборигенами «стекляшкой», Илья уже посещал когда-то вместе со своим одногруппником Колькой Дугиным.

Колька жил в одной из многоэтажек неподалеку от станции Реутово. Два года назад, летом, он попросил Илью, как самого здорового парня в группе, помочь с погрузкой нового холодильника. После титанических усилий по подъему двухметрового «Атланта» на двенадцатый этаж без лифта они отправились обмывать покупку как раз в «стекляшку».

С тех пор тут мало что изменилось. В небольшом, пропахшем пивом, прогорклым жиром и насмерть прокуренном павильончике все так же сиротливо толпился в углу пяток одноногих столиков-поганок, все так же мигала под потолком сдыхающая лампа дневного света и все те же, как показалось Илье, помятые мужички за крайним столиком беззвучно чокались пластиковыми стаканчиками с дешевой водкой над одноразовой тарелочкой с сомнительным шашлыком.

Шашлык этот изготовлял тут же, под навесом возле «стекляшки» кавказский мужик, меланхолично помешивающий куском лыжной палки чадящие угли. Выносные столики, за которыми гуляли завсегдатаи заведения летом, ныне по случаю холодов и снегопада пустовали, и сутулый бомжеватого вида парень в синем комбезе, двигаясь так медленно, как будто он был хрустальным и боялся разбить самого себя, перетаскивал мокрые стулья в сарайчик-подсобку.

«Вот тут я и напьюсь! И-и-эх, расступись, орда, Русь идет!» – пронеслась в голове Ильи бесшабашная мысль. Десять тысяч рублей, тот самый аванс, полученный от щедрого политического анализатора Льва Геннадиевича, буквально жгли карман, а может, это просто болела нога после удара графа?

В голове кот Баюн затянул голосом Высоцкого: «Рупь – не деньги, рупь – бумажка, экономить – тяжкий грех! Эх, душа моя – тельняшка, сорок полос, семь прорех!», и Илья, хлопнув жалобно застонавшей дверью, решительно шагнул к прилавку.

Кругломордая продавщица, по совместительству исполняющая обязанности барменши, равнодушно уставилась на него густо подведенными томными глазами.

– Э-э-э... Здрасьте вам! – Илья улыбнулся, пробежался взглядом по полкам. – Мне, пожалуйста, для начала чекушку ноль-три и шашлычка порцию.

– Шашлык только поставили, ждать придется... – вяло отреагировала барменша.

– Хорошо, подождем. А пока – что еще есть из закуски?

– Мужчина, все на витрине... Бутерброды есть, салаты... Хот-дохи и хамбурхеры...

Илья с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться в голос. Ему представился далекий немецкий город Хамбурх, в котором какой-нибудь херр Хюнтер, встретившись с херром Хуставом, желает ему «Хутен тах!» в ответ на его «Хутен морхен!».

– Давайте салатик, вот этот, оливье, и бутерброд с колбасой! – выбрал Илья. – Да, и пару стаканчиков!

Получив свой заказ, он пристроился за крайним у окна столиком, свернул крышечку у запотевшей чекушки, набулькал полстакана, выдохнул и в один глоток проглотил обжигающую жидкость.

«Ну, с почином, Илья Александрович!» – поздравил он себя, заедая водку салатом.

«Хор-рошо пошла! Вот маладца!» – немедленно откликнулся кот Баюн.

«Сволочь! Чтоб ты сдох!» – Илья разозлился и налил себе вторую порцию.

В желудке потеплело, в теле образовалась ожидаемая легкость. Голова, однако, оставалась ясной, и Илья стиснул зубы. Напиться в одиночку – это, как выяснилось, не так-то просто, одного желания тут мало...

Первая чекушка между тем закончилась, да и салат подошел к концу. За грязноватыми витринами «стекляшки» стемнело, и в павильончик потянулись посетители.

Илья трижды подходил к барменше, которую, как оказалось, звали Надей, а аборигены именовали «хозяйка», чтобы узнать, как обстоят дела с его шашлыком. Надя равнодушно тянула в ответ: «Ждите-е...», и Илья, в конце концов, махнул на это рукой. Он взял еще чекушку, хот-дог, салат и вернулся к своему столику.

Вскоре у него образовались соседи, двое мужиков, работающих на мелкооптовом рынке возле станции. Один представился Тимуром, второй – Володей. Илья дернулся, услышав это имя, ставшее его ночным кошмаром, но кот Баюн тут же завел свою сладкую песню: «Успокойся, не отвлекайся, все хорошо, мур-мур-мур...»

Пришлось немедленно выпить. Сперва угощал Илья, потом – Володя, затем – Тимур. Тут подоспел уже и нежданный шашлычок...

Остатки здравого смысла и не до конца еще утонувшая в водке совесть попытались было предостеречь Илью от окончательного падения в мутные бездны. Понукаемый ими, он вскинул голову, огляделся – и внутренне содрогнулся. Вокруг него происходило какое-то кошмарное действо, больше всего напоминающее ожившие картины Босха или Питера Брейгеля-старшего.

В душном, наполненном чадом и табачным дымом тесном помещении хохотали, матерились, кричали, спорили, пили и ели не менее двух десятков уродливых созданий обоего пола. Выпученные глаза, сизые носы, красные дряблые щеки, слюнявые рты, обросшие щетиной, аляповатый макияж женщин, грязные волосатые руки мужчин – на мгновение Илье показалось, что в «стекляшке» рядом с ним находится какое-то ужасное, многоглавое и многорукое существо, подобное тварям Хтоноса...

– Илюха, вот ты скажи... – пихнул его в плечо обернувшийся Тимур, видимо, нуждаясь в подтверждении своих слов, – разве плохо мы живем? Ну скажи...

– Нр-мально... – кивнул Илья несколько резче, чем надо.

– Во! – торжествующе заорал Тимур, размахивая руками. – Нормально! Ну че, мужики, за нормальный ход? По-ехали!..

И они поехали, а потом еще поехали, и еще... «Шалман несется полным ходом!» – эта фраза всплыла в памяти Ильи уже давно, и он честно и мучительно пытался вспомнить, откуда она.

Голос кота Баюна, подзуживающий Илью, давно уже утонул во всеобщем оре и гвалте, а может, выпитая водка подействовала и на хтоническую тварь... Илье было наплевать.

Он медленно растворялся в страшненькой стихии русского загула, и холодные станционные фонари насмешливо подмигивали ему сквозь немытые стекла...

В пьяном угаре Илье пригрезилось в какой-то момент, что возник перед ним Вадик Завадский, грустный, встревоженный. Они о чем-то долго говорили на улице, возле «стекляшки», стоя под проливным снегопадом, а Тимур несколько раз выглядывал и спрашивал страшным голосом: «Все в порядке, братан? Если че, свистни – всех положим...»

И вроде бы впихнул Зава Илье какие-то ключи и чуть не насильно всунул в карман заламинированный лист бумаги...

Случилось это на самом деле или и впрямь пригрезилось, Илья так и не понял. Он уже несколько раз выпадал из общего веселья, то ли засыпая за столом, то ли переходя в «автопилотный» режим. Что происходило с ним в эти моменты? Ответить на этот вопрос не мог даже кот Баюн...

...Вику Илья увидел случайно. Просто отвлекшись на мгновение от увлекательного застольного спора про будущее российского футбола, он неожиданно выхватил взглядом из общей мешанины лиц, рук и бутылок худенькое существо с ангельским личиком в обрамлении густо-черных волос.

Существо смотрело на Илью наивными грустными глазами, а пухлые накрашенные губки медленно растягивались в обворожительной улыбке...

Потом была волнительная сцена знакомства:

– Пр-растите, сударыня, как такое оч-рвательное создание занесло в этот вертеп?

– Скушна дома одной... Холодно...

– Мой долг, как мужчины, согревать вас, суд-арыня! И скр-асить ваше одиночество!

Потом Вика сидела у Ильи на коленях, потом был брудершафт, мокрый поцелуй и приятно упругая, зовущая грудь под пушистой кофточкой, словно бы сама собой улегшаяся в руку.

«Давай, давай, не упусти! Девочка – самый сок!» – мяукал кот Баюн, а может, это кричал в ухо Володя, жестикулируя пластмассовой вилкой с наколотым на нее куском шашлыка...

Дальше все завертелось в стремительном калейдоскопе:

...вот Илья размахивает тысячной купюрой и кричит волоокой Наде: «Угощаю всех! Всех...»

...вот он, полуповиснув на худеньком плече Вики, бредет с ней рядом по заснеженной пустой улице и шепчет в маленькое ушко какие-то горячие слова, а девушка похохатывает, взвизгивая...

...вот они вдвоем в незнакомой квартире, за круглым столом. Играет музыка, кружится в танце Вика, кружатся над ее головой кофточка, маечка, джинсы, трусики, и следом за ними кружится комната, бросая Илью то на некстати подвернувшийся стул, то на шкаф, и в итоге – на разостланную кровать...

Последнее, что он запомнил, – разорванную упаковку презерватива «Телебашня», бледную Викину грудь перед глазами, ощущение ее неожиданно прохладных ног у себя на плечах, шалые закатившиеся глаза и острые зубки, прикусившие его сосок...

* * *

Вадим Завадский покинул грязную станционную забегаловку с тяжелым сердцем. Пьяный Илья, бормочущий какие-то малопонятные глупости, вызвал у Завы жалость и сочувствие.

Вообще-то Вадим хотел попрощаться с другом. Завтра ранним утром он покидал родной город на долгих четыре года, и ему очень не хотелось, чтобы за спиной оставались недомолвки и обиды, тем более если обижался и злился на него лучший друг.

Но одно дело – поговорить с Ильей в нормальном состоянии, и совсем другое, когда кровь в его жилах напополам разбавлена дешевой водкой. Хорошо, хоть ключи от «Троллера» и доверенность вручил.

«Не потерял бы», – вздохнул Зава, посмотрел в темное небо, сорящее колкими снежинками, на проносящуюся в стороне электричку, на черные силуэты деревьев, растущих вдоль железнодорожного полотна, и снова вздохнул.

Завтра утром – прощай, немытая Россия, здравствуй, логичный мир упорядоченного Запада. На четыре года друзьями Вадима должны были стать трудолюбие, аскеза, неторопливая рассудительность и – сотни тысяч разнообразных документов, рукописей, книг, писем, записок, монографий и так далее.

Нельзя сказать, что наказание, наложенное новым куратором на Вадима, очень его огорчило. В конце концов, судьбой каждого человека располагает Бог, а за его неимением (Зава был в этом уверен) – всесильные Пастыри. И еще вчера он душу бы продал за право хоть одним глазком взглянуть на либрорум Великого Круга, но вот сегодня...

Отчего-то Вадиму вдруг очень захотелось остаться. Ввалиться вот сейчас в эту дурацкую и вонючую «стекляшку», хлопнуть Илью по плечу, принять из его рук пластиковый стаканчик с теплой водкой, выпить...

«Стоп! – сказал себе Зава. – Это Хтонос меня искушает. Нет, надо делать то, что должно. Всегда. И тогда...»

К мыслям о том, «что должно», сразу присоседилась другая, неприятная. Вадим вынул из кармана Пирамиду Забвения. Уже настроенный на Илью, Громыко, Яну и Митю кристалл неярко светился, а золотая искорка внутри кружилась в завораживающем танце.

– Ну, вот и все! – медленно произнес Зава вслух и зачем-то воровато огляделся – в «стекляшке» все так же аквариумными рыбками двигались тени выпивающих, от станции серой, неразличимой массой брела толпа пассажиров, по улице проносились машины, уютно перемигивались вдалеке огоньки многоэтажек.

Сжав Пирамиду Забвения между большим и указательным пальцами правой руки, он чуть потер холодные грани, и уже собрался нажать на вершинку, активируя марвел, но тут дверца «стекляшки» хлопнула – «на воздух» вывалилась пьяненькая компания, человек пять-шесть. Хохоча и горланя какие-то непристойные глупости, гулеваны не спеша побрели к станции. На Вадима они не обратили никакого внимания.

«Почему у меня дрожат руки? – подумал Зава и поежился от пронзительного ветра, неожиданно налетевшего откуда-то из-за темных громад домов. – Нет, все. Решено. И не мной. Так надо. Так будет лучше всем...»

Он ткнул пальцем в вершинку кристалла и отбросил Пирамиду Забвения в рыхлый ноябрьский снег. Спустя несколько минут золотая искорка внутри кристалла должна была погаснуть, а сам он – рассыпаться в бурую труху.

Зава быстрым шагом двинулся к засыпанному снегом «Троллеру», притулившемуся у фонарного столба, на ходу вынимая запасные ключи. Он выполнил свой долг перед всеми и надеялся, что теперь ему станет легче...

...Ни Вадим Завадский, ни кто другой не видели, как из-за обшитого грязноватым сайдингом фундамента «стекляшки» выскользнула серая крысиная тень. Стрелой промчавшись по запорошенной дорожке, крыса замерла там, где только что топтался в нерешительности бывший Наблюдающий второй ступени, покружила, порылась в небольшом сугробчике и спустя несколько секунд уже бежала назад, зажав в пасти Пирамиду Забвения.

Обогнув светящийся огнями павильон, крыса нырнула в густую тень, отбрасываемую пристройкой, и замерла у ног невысокого, сутуловатого человека в неприметной серой куртке и вязаной шапке.

– Так будет лучше... Всем... – пробормотал человек, повторяя последние мысли Вадима, повертел в руках еще не погасший кристалл, дохнул на запотевшие грани, удовлетворенно хмыкнул, увидев, как ярко вспыхнула внутри золотая искорка, и сунул его в карман...

* * *

Первое, что ощутил Илья, проснувшись, а точнее – очнувшись от алкогольного забытья, были неприятные ощущения во рту. Вопреки устоявшемуся среди выпивающего народа мнению, это отнюдь не был вкус кошачьего или какого иного дерьма. Нет, Илья четко ощущал во рту привкус пластмассы, как будто вчера он не просто пил водку, но еще и заедал ее теми самыми белыми стаканчиками, из которых пил.

Потом из безвременья и внепространства вернулся слух. Тактильные ощущения пришли следом. Илья слышал, что он лежит рядом с посапывающим существом, а весь правый бок сообщал ему о том, что существо это голое и теплое.

Для того чтобы удостовериться в самых худших своих предположениях, Илье нужно было как минимум пошевелить рукой с целью ощупывания или открыть глаза. Но для этого к мышцам должна была вернуться динамика и моторика.

Еще очень хотелось в туалет, но тело наотрез отказывалось подчиняться, и Илья мог лишь прерывисто посвистывать носом в такт лежащему рядом существу и мучаться угрызениями совести и собственным бессилием.

Наконец, собравшись с силами, он все же открыл глаза и попытался осмотреться. Вокруг царил полумрак, смутным прямоугольником серело зашторенное окно, громоздилась темными силуэтами мебель и, ярко выделяясь, горели зеленые цифры на табло дешевого электронного будильника: 6-44.

«Сон алкоголика короток и беспокоен» – всплыла в памяти не однажды слышанная фраза. Вместе с ней всплыли и отрывочные воспоминания о вчерашнем дне – «стекляшка», водка, Тимур, Володя, футбол, опять водка...

«Где я?» – холодея от безысходности этого вопроса, спросил сам себя Илья.

И вздрогнул, услышав мурлыкающий голос Баюна: «Ты там, куда вчера сам пришел, мур-мур. Еще тебе, наверное, интересно, с кем ты, да? Так вот, мур-мур, ее зовут Вика. И у вас вчера был мур-мур-мур...»

«Мамочки... – пронеслось у Ильи в голове. – Это белочка... Или так и есть? Во мне живет говорящий кот?! Точно, живет... Как я мог забыть!»

Он с трудом повернулся набок – к горлу подступила тошнота, в ушах зазвенело, и непослушной рукой потрепал сопящую рядом Вику за голое плечо:

– Эй... Эй! Вика!

Илья не узнал собственного хриплого голоса, но, впрочем, это было уже не важно – девушка зашевелилась, промычала что-то, потом приподняла над подушкой лохматую голову и сонным голосом спросила:

– А? Что? Сколько время?

Тут она, видимо, разглядела часы. Взметнулось подброшенное вверх одеяло, мелькнули в темноте белые голые ноги, полукружья ягодиц, и через мгновение Вика включила свет.

Илья инстинктивно зажмурился, а его сокоечница уже прыгала на одной ноге, натягивая трусики, и вопила пронзительным голосом:

– Проспали! Блядь, проспали! Вставай, дурак! Быстрее! Через пятнадцать минут муж приедет с дежурства! Убьет и тебя, и меня! Да вставай же, гад такой!

Отшвырнув лифчик, она подскочила к Илье и принялась выкорчевывать его из кровати, ворочая, словно колоду. Скинув своего ночного гостя на пол, Вика лихорадочно заметалась по комнате, собирая его вещи, потом высыпала их на с трудом усевшегося на коврике возле кровати Илью: