355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Волков » Пасынок судьбы. Искатели » Текст книги (страница 2)
Пасынок судьбы. Искатели
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 23:33

Текст книги "Пасынок судьбы. Искатели"


Автор книги: Сергей Волков


Жанр:

   

Боевики


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 2

… И живые позавидуют мертвым!

Из древней клятвы

Я проснулся часа через четыре после перевязочной эпопеи. Секунду лежал в постели, соображая, что за странный хриплый вой разбудил меня. И вдруг, поняв, вскочил с постели и бросился к кровати Николеньки.

Мой друг пел! Лежа на спине, невидяще глядя ярко-голубыми, запавшими глазами в потолок, Николенька мычал какую-то дикую песню, варварский гимн, псалом или боевой марш – это могло быть чем угодно. Я позвал его по имени, тряхнул за здоровое плечо в надежде разбудить, вывести из сомнамбулического состояния, и словно обжегся – у Николеньки был сильный жар!

Он бредил, бескровные губы обметало сероватым налетом, простыня буквально промокла от пота. Худой рукой он шарил вокруг себя, пытаясь что-то нащупать, но не мог, и рука падала без сил…

Несколько минут я бестолково метался по комнате, пытаясь сообразить, что мне делать, потом схватил телефон, собираясь вызвать «Скорую». И тут Николенька заговорил! Это не было связной, обдуманной речью разумного человека – видимо, одурманенный жаром мозг моего друга просто подсовывал ему какие-то яркие воспоминания, пережитые не так давно. Николенька то разговаривал с какой-то женщиной, то объяснял, как надо копать шурф в песке, чтобы не осыпались стенки, то звал какого-то профессора, хихикал, потом вдруг изменился в лице – черты его лица исказил ужас, тело выгнулось дугой и он закричал: «Нет! Не надо! Я не возьму это! Это смерть! Арий! Арий!! Уходи! Не хочу!! А-а-а!». Затем Николенька разом обмяк, откинулся на подушку и затих. На губах пузырилась кровавая пена.

«Скорая» приехала почти через час. Врач, толстенький, лысый эскулап с манерами артиста Калягина, молча осмотрел Николеньку, разбинтовал рану, усмехнулся и бросил молоденькой медсестре: «Милицию!».

Весь остальной день прошел мимо меня, словно я пребывал в трансе. Я помогал грузить Николеньку на носилки, по несколько раз пересказывал усталому капитану из следственного отдела все подробности моего знакомства с Николенькой и всего приключившегося с моим другом. Мне пришлось искать в его вещах документы, записную книжку, звонить в наш родной город, успокаивать мать, потом я ездил в больницу. Николенька так и не приходил в себя, и врачи лишь разводили руками: раны были неглубокими и уже перестали кровоточить. Я оставил медсестре свой телефон и попросил звонить, если состояние моего друга изменится.

По дороге домой я заскочил к приятелю, коллеге по бывшей работе, и занял немного денег – надо было элементарно поесть, да и Николеньке что-нибудь купить. Я надеялся, что завтра он оклемается, а как я приеду к больному без апельсинов, бананов и всяких там киви?…


* * *

Уже стемнело, когда позвонили из больницы – Николенька очнулся и звал меня. Пришлось, на ночь глядя, ехать на другой конец города, к постели больного друга, и безо всяких гостинцев…

Николенька, к моему удивлению, лежал в отдельной, чистой и уютной палате, весь облепленный проводами, шлангами, капельницами. Перенесенные его организмом страдания сделали кожу пергаментно-прозрачной, черты и без того худого лица заострились, резко обозначился череп, глаза, казалось, смотрели из каких-то ям, зрачки расширены…

– Пять минут! – предупредила суровая медсестра, глянула на часы и вышла.

Я подошел к Николеньке и улыбнулся, внутренне сжавшись – мой друг походил на скелет, обтянутый кожей, всего за один день превратившись в жалкое подобие себя прежнего, веселого, энергичного…

– П-привет, С-степаныч! – одними губами прошептал Николенька. – У меня мало времени, не перебивай м-меня! Я сам виноват, в-вот и п-поплатился за с-свою глупость. Глупость и ж-жадность! В р-рюкзаке возьми тетради, дискеты, п-посмотри, п-почитай или сожги сразу – эт-то все уж-же ни к чему… Еще там к-коробка тяжелая – т-ты ее не открывай ни в коем случае, понял? Д-да, к-книжка з-записная, такая т-толстая, в ней н-найдешь т-телефон мамы. П-позвонишь, расскажешь… Еще – п-письмо т-там, в тетради, незапечатанное. Эт-то п-профессор писал. П-прочитай, т-ты все поймешь. П-потом заклей и отправь. Ад-дрес н-на конверте…

Тут Николенька закашлялся, на губах его снова запузырилась кровавая пена. Я вскочил, собираясь позвать сестру, но тут он вновь заговорил:

– Стой, С-степаныч! Успеешь! С-слушай дальше. С-самое главное. Арий – это… Н-нет, н-не надо т-тебе… Коробку эту… ты ее выкинь. В лесу з-закопай или в р-реке утопи, д-дома не храни. И з-запомни хорошо: не открывай! Ни в коем случае! П-пока ты ее не от-ткрыл, т-тебе ничего н-не угрожает! Откроешь – умрешь! И еще в-вот что: п-пакетом, т-тем, ч-что я н-ночью принес, и остальными шмотками рас-спряжайся к-как хочешь – эт-то п-подарок… М-маме с-скажи… С-скажи, что я п-прошу прощения з-за все… Все, Степаныч, п-прощай! Н-не поминай л-лихом…

Он снова зашелся в кашле, глаза его закрылись. Вошла медсестра, глянула – и бросилась к моему другу, на ходу нажав кнопку вызова дежурного врача.

Я еще час сидел в пропахшем лекарствами больничном коридоре, ожидая, когда Николеньке станет лучше. Приехал усталый капитан. Он хотел допросить пострадавшего, но, узнав, что ему опять плохо, прицепился ко мне – что да как, не сказал ли Николенька чего нового. Потом он уехал, и буквально через десять минут в коридор вышел дежурный врач.

– Вы родственник? – спросил он меня, сдирая с рук резиновые перчатки.

– Друг детства… – растерянно ответил я, уже чувствуя, что он мне сейчас скажет.

– Вашего друга больше нет… Примите соболезнования… Если вам не трудно – пройдемте в мой кабинет, я хочу вам кое-что сказать…

В этот момент какие-то люди в белом выкатили в коридор накрытое простыней тело.

– Доктор! – язык еле ворочался у меня во рту: – Можно, я посмотрю… Прощусь… Попрощаюсь…

– Да, конечно… Потом я жду вас у себя…

Врач ушел, санитары остановили каталку, откинули простыню, и я увидел Николеньку: светлые волосы разметались по подушке, рот изломан замершим криком, а в открытых голубых глазах застыл ужас…

Кажется, мне стало плохо – в себя я пришел уже в кабинете дежурного врача. Нашатырка подобно пощечине привела меня в чувство.

– Вам лучше? – врач, довольно молодой человек в очках, наклонился и с тревогой заглянул мне в глаза.

– Да, спасибо… Извините.

– Вам не за что извиняться. Может быть, коньяку? Приводит в себя…

Он достал из сейфа ополовиненную бутылку «Ахтамара», налил мне в какую-то колбу, себе плеснул в пробку-стаканчик от графина. Мы молча выпили, закурили. У меня перед глазами все стояло лицо Николеньки, исковерканное ужасом.

– Вы знаете, что ваш друг умер от яда? – врач глубоко затянулся и посмотрел на меня поверх очков.

– Как… От какого яда?

– Хотел бы и я знать, от какого. Судя по признакам, что-то из группы природных нервнопаралитиков и при этом сильный галлюциноген. Но классификации не поддается. Собственно, я просто хотел предупредить вас.

Времена сейчас мутные. Клиенты наши иногда занимаются такими делами… Меньше знаешь – крепче спишь. Просто от этого яда нет противоядия… Мы заменили ему всю кровь, очистили желудок и кишечник, ввели все применяемые в подобных случаях препараты. Это лишь продлило агонию. Держитесь подальше от смазанных подобной дрянью железок!

– Вы хотите сказать, что эти вилы, ну, которыми его ткнули, были отравлены? – в голове у меня все шло кругом, от коньяка или от пережитого…

– Это были не вилы. У вил зубья круглые, а там пользовались чем-то плоским, заточенным с обеих сторон… Кинжалом, что ли… В общем, я вас предупредил. До свидания…

Я вышел из больничного холла в ночную темень, совершенно разбитый и растерянный. Всю дорогу до дома я пытался вспомнить, что говорил мне Николенька перед смертью. Позвонить матери, отправить письмо, выкинуть коробку… Остальное – подарок. Бред какой-то! У меня в голове не укладывалось, что Николеньки, веселого, живого, остроумного, который прочно занимал в моей памяти, в моей жизни свое, важное и влиятельное место, больше нет. Осталась дурацкая коробка, тетради, дискеты, а его – нет! Он умер в чужом городе, без родных, практически один, умер от яда, которым оказалась смазана гигантская вилка! Никакой не кинжал, конечно, это была… острога! Вот что это было! Кошмар какой-то! А я даже не спросил, есть ли у него девушка…

Практически на последнем поезде метро я доехал до своей станции, купил в круглосуточном магазине бутылку дешевого коньяка, дома выпил ее в два приема, не раздеваясь, рухнул на кровать и спустя пять минут провалился в дурной пьяный сон…


* * *

Волей-неволей мне пришлось провожать Николеньку в последний путь, совершать все необходимые процедуры, везти тело друга домой, в наш родной город. Труднее всего мне дался разговор с его матерью, маленькой седой женщиной, которая на удивление стойко перенесла смерть сына. Я запомнил, что она сказала мне, когда я еще из Москвы звонил ей с трагическим известием: «Я так и знала…».

Потом были похороны, небольшая группка родных и близких над глинистой могилой, хмурое осеннее небо, нудный, холодный дождь, слезы в глазах, хмельная грусть на поминках…

Когда я через несколько дней вернулся домой, шок от случившегося уже прошел, и пришла пора исполнить последнюю волю моего так нелепо погибшего друга.


* * *

Снова субботнее утро. Но уже некому звонить в семь сорок утра в мою дверь, предлагать «п-полпинты ш-шнапса», будить и тормошить меня, тащить гулять по Москве… Эх, Николенька, Николенька… Что же все-таки с тобой приключилось, какая тварь подкараулила тебя той ночью? Почему я, трижды дурак, не выпытал у тебя это? Э-эх…

Рюкзак, лыжи и черный целлофановый мешок так и лежали там, куда их бросил Николенька. В суматохе последних дней я просто забыл о них. Сперва я занялся рюкзаком. На кухонный стол легли две тетради в клеенчатых обложках, пластмассовая коробка с дискетами, геологический компас, тяжелый большой нож в кожаных ножнах, прибор GPS, несессер со всякими нитками-иголками, коробка с рыболовными снастями, пакет с резиновыми перчатками, мешочек с кисточками, какими-то скребками и лопаточками.

Наконец с самого дна рюкзака я достал довольно большой увесистый квадратный предмет, завернутый в такую же куртку, что и у Николеньки.

Чтение тетрадей я отложил на вечер и решительно взялся разворачивать, судя по всему, ту самую страшную коробку, но вспомнил предостережение умирающего друга, и отложил опасный сверток в сторону.

В углу комнаты стояли лыжи. Я размотал брезент, в который они были завернуты, но это оказались вовсе не лыжи, а металлоискатель – щуп, рамка, наушники, маленький переносной аккумулятор…

В полной растерянности я пошел на кухню курить, и по дороге мой взгляд упал на тот самый злосчастный целлофановый мешок, так и валяющийся в углу прихожей. Я присел перед ним и заглянул внутрь. Мать честная! Мешок был набит деньгами! Тугие пачки зелененьких пятидесятидолларовых купюр, перетянутые аптечными резинками. Значит, Николенька все же преступник! И занимался он нелегальной продажей оружия и амуниции – вот откуда металлоискатель!

Я вспомнил его фразу: «Мне кое-что причитается!». Ничего себе – должок! Интересно, сколько же здесь?

Я на всякий случай запер входную дверь еще и на шпингалет, высыпал деньги на пол и пересчитал. Пятьдесят тонких пачек по тысяче в каждой. Пятьдесят тысяч долларов! Ничего себе состояньице! Царский подарок сделал мне Николенька, что и говорить. Куда же их девать? Под ванну? На антресоли? Под кровать?…

Вдруг я заметил, что у меня дрожат руки, и мне стало противно. Я, Сергей Воронцов, сижу на полу в коридоре с дрожащими руками над кучей денег, из-за которых, возможно, убили моего друга! Я сгреб доллары обратно в мешок и зашвырнул в пустующую тумбочку для обуви. Не возьму! Ни копейки, или как там у них – ни цента! Перешлю в фонд какого-нибудь детского дома или на счет помощи беженцам – хоть спать буду спокойно!

Вечером я сел за Николенькины тетради. Я ожидал, что это будут археологические дневники, отчеты о раскопках, но все оказалось иначе.

Уже на первой странице в глаза мне бросились строчки: «У меня такое ощущение, что я уже много раз жил здесь, жил на этой Земле, жил и умирал на ней – но всегда ли за нее?

Это меня, дружинника князя киевского Игоря, прозванного Старым, нашла древлянская охотничья стрела, когда я уже изготовился завалить в стожок на окраине Искоростеня понравившуюся мне молодку…

Это я, княжий гонец, привез Ингвару Ингваревичу шелковый платок с латинскими письменами и видел, как обрадовался князь, как писал он ответ, и, велев не медлить, отправил меня обратно на Волынь, где стояло при тамошнем княжьем дворе папское посольство. Но пластуны – лазутчики смоленского князя оказались проворнее меня, и письмо с согласием князя встрять в европейскую замятню на стороне гвельфов против гибеллинов попало не в те руки, а за Волгой уже лязгали китайской и хорезмийской сталью тумены Бату – хана. Впрочем, я об этом так и не узнал, убитый ударом кистеня в приокском осиннике…

Это я стоял вторым от края в первом ряду Большого полка на блистающей росой траве Куликова поля и трясся от утреннего холодка, а может – оттого, что за рассветной дымкой все яснее виднелись бунчуки Мамаевых сотен.

Одетый в холстину, с охотничьей рогатиной и плетенным из лозы щитом, должен был я и тысячи таких, как я, до поры прикрыть собой, спрятать стальной кулак боярской латной конницы. Закованных в сталь татарской стрелой не возьмешь, однако арканом татары рыцарей с коней дергали, как моркову из грядки. И Боброк год по кузням сидел, придумывая с умельцами новый, русский доспех – пластины, чешуя, мисюра двойная, личина на переду, даже сапоги стальные. Легок доспех и крепок. Удар держит, как панцирь литой, а рубиться в нем сподручно, что голому – хватко и вертко.

Помню, перед битвой подняли князя Дмитрия на щите над нами, кметями добровольными, и крикнул князь: «Други! Браты! Реку: за Русь святу все поляжем, и я с вами!»

Не обманул князь – встал в простой кольчуге в строй Большого полка. И это про нас с ним потом напишет поэт:

Стихло побоище, страсти конец…

Ищет товарища суздальский конник…

Замертво падает Гридя Хрулец

В мокрый и ломкий некрашеный донник…

Это я, новгородский кузнец, всадил самокованые вилы в круп коня черноусого опричника, гарцующего с факелом по Заречной улице, а когда обезумевшее от боли животное сбросило седока, и тот пошел на меня с обнаженной саблей, кузнечными клещами выбил клинок из руки московита и ими же задушил его.

И это меня расстреляли из тугих, немецкой работы, арбалетов подоспевшие опричники, и последнее, что я видел – жуткий оскал собачьих клыков у седла одноглазого находчика, что кинул факел на крышу моей кузни…

И дальше – я вижу это во снах, вижу ярко, вновь и вновь переживая эту боль:

…Кат заливает мне в рот кипящий свинец, и я умираю в муках на эшафоте, а государь Алесей Михайлович улыбается в бороду – Разин казнен, и сподвижники его принимают жуткую смерть, дабы другим неповадно было…

…Как турецкая пуля пробивает мою грудь, круша ребра и разрывая легкое, а генерал Александр Васильевич, выпучив безумные глаза, кричит в первом ряду наших наступающих баталий, потрясая саблей: «Круши!!!»

…Как французский драгун, не в силах одолеть меня в сабельной рубке, вдруг выхватывает из – за голенища маленький двуствольный пистоль и стреляет прямо в сердце. Казацкая черкеска – не кираса, и дым Бородинского поля застилает мне глаза…

…Как английские дальнобойные пушки разносят наши наспех построенные редуты, а мы, канониры, не можем ответить. Наши орудия бьют лишь на три версты против пяти – их. И когда бомба взрывается прямо у моих ног, я вижу, как улетает нелепо кувыркающийся банник в синее – синее севастопольское небо…

…Как сотрясается от чудовищного взрыва под ногами палуба «Петропавловска», и адмирал Макаров, в одной рубахе, ревет: «Шлюпки на воду!». Но броненосец уже заваливается на левый борт, и кипящая океанская пучина принимает в свое лоно гибнущий корабль и людей…

…Как барон Унгерн, грязный, лохматый, навскидку лупит из маузера по нам, бойцам третьего эскадрона 105– ой бригады у ограды буддийского монастыря Барун – Дзасака, а за его спиной тибетцы в синих одеяниях спешно грузят на лошадей ларцы с тайными книгами Власти. Я никогда не узнаю, что барону удастся уйти в этот раз, и только благодаря спецоперации ленинского агента Блюмкина, охотившегося за эзотерическими знаниями Шамбалы, Унгерна выдадут красным монголы из его же личной гвардии. Не узнаю потому, что пуля из бароновского маузера так и не даст мне дожить до Мировой Революции…

…Как я, восемнадцатилетний пацан 1923 года рождения, лежу под кучей стылых трупов в расстрельном рву под Житомиром, еще живой. Но перебитый пулей из немецкого МГ позвоночник не дает мне возможности двигаться, и я плачу от бессилия что – то предпринять для своего спасения, а кровь сочится из раны и вместе с ней уходит и жизнь…

…Родина моя! Я сын твой, и отдавая жизнь на просторах твоих, всякий раз понимал я перед смертью, в тот самый краткий миг боли, что растягивается в вечность – за право жить на этой Земле, за право любить ее и восторгаться ею всегда нужно платить самую высокую цену. И тем, кто зовет тебя «эта страна», никогда не понять этого в силу собственного ущербного эгоизма…»

Это был шок… Я в полной прострации перевернул страницу и увидел стихи. Никогда бы не подумал, что мой веселый друг был способен на такие серьезные и горькие строки:

… В подпространстве души – темно.

Бьются бабочки– мысли в окно.

Сизый дым превращается в ночь,

И душа устремляется прочь.

Пальцы липкие сердце сжимают,

Лепестки у мечты отрывают:

Любишь – не любишь, знаешь – не знаешь,

веришь – не веришь, живешь – не живешь…

Зажигается спичка во мраке:

… Ты в вонючем и душном бараке.

… Ты в прекрасной, сияющей зале.

Смех задушен тисками печали.

Ты бежишь, без надежды на чудо.

Вновь Иисуса целует Иуда.

Твоя карма тебе не известна,

И тебе это не интересно.

Ты ныряешь в холодную воду,

Ты опять выбираешь свободу.

Лепестки мечты тихо кружатся.

Как устали они обрываться!

Любишь – не любишь, знаешь – не знаешь,

веришь – не веришь, живешь – не живешь…

За затяжкой – другая затяжка.

Крепким чаем наполнена чашка.

Ожидание держит ресницы,

Их закрыть – и во сне закружиться.

Улететь в темноту подсознанья.

До свиданья.

Прощай!

До свиданья…

«Вот такое у нас с тобой, Коля, вышло прощание!», – подумал я, со вздохом отложил тетрадь со стихами и взялся за другую, в затертой, прожженной в нескольких местах обложке, заляпанную чернилами, с посеревшими от грязи страницами.

Вторая тетрадь, скорее всего, была своеобразной бухгалтерской книгой. Плотно исписанная кривоватым Николенькиным почерком, она содержала совсем непонятные мне сведения. Например: «Взяли колт, два барана и гвоздь. коор.: Вл. 35-12». И так далее. Правда, кое-где попадались и более понятные слова: «Золотой божок. Согды? Мог. коор.: 71-23 Ки.».

Пролистав тетрадь, я решил, что Николенька действительно всерьез занимался кладоискательством, а в тетрадь заносил наименования своих находок и их координаты, пользуясь при этом своей собственной системой ориентировки. По крайней мере, эти самые не идущие у меня из головы доллары в мешке Николенька мог заработать, продавая всякие древние штуки коллекционерам. Интересно, что же такое нужно было откопать, чтобы выручить за это пятьдесят тысяч баксов? Да не где-нибудь в Южной Америке, а у нас, в России, где все рыто-перерыто, судя по передачам «Клуба путешественников», на сто рядов?

Мои размышления прервало выпавшее из тетради письмо, вернее, конверт, уже надписанный и снабженный маркой. Я вспомнил слова Николеньки: «Письмо там, в тетради. Это профессор писал. Прочитай – ты все поймешь…».

В конверте лежали сложенные листки бумаги, мелко исписанные летящим почерком.

Здравствуй, дорогая Наденька!

Пишу тебе это письмо в надежде, что оно дойдет раньше, чем мы приедем. Дела наши этим летом были особенно удачными. Южное Приуралье – удивительные места, и находки просто чудесные. За прошедшие тысячелетия через эти края прошло множество народов, и каждый оставил в земле память о себе. В здешних курганах рядом покоятся скифы, гунны, печенеги, кипчаки, древние мадьяры, представители каких – то совершенно не знакомых мне племен (об этом ниже).

Ах, милая Наденька! До чего же хорошо было бы сейчас обнять тебя, очутиться в нашей уютной кухоньке, попить чайку с бубликами… Скоро, совсем уже скоро увидимся, милая моя!

Я же совершил большую глупость! Позавчера в Москву уехал наш товарищ по экспедиции, Боря Епифанов. Ты его не знаешь, он у меня не учился. Боря повез «хабар», как они называют наши находки, и нет, чтобы отправить письмо с ним – я был занят на раскопе! Лопух, как говорит нынешняя молодежь, никогда себе не прощу – ты бы получила письмо на неделю раньше!

Теперь мы вдвоем с Колей (ты должна его помнить, шустрый такой, слегка заикается, чудесный парень!) заканчиваем с последним курганом – и ту – ту домой!

Да, самое главное! О нашем, не побоюсь этого слова, открытии! Мы обнаружили (а вернее Коля, у него поразительный нюх, интуиция от Бога) курган, совершенно не тронутый грабителями. И в этом кургане находится захоронение, не относящееся ни к одной из известных науке материальных культур не только данного региона, но и вообще мира! Мы с Колей произвели сравнительный анализ – ничего похожего! За прошедшую неделю вскрыли свод кургана, уже есть первые находки, и им, Надюша, представляешь, никак не менее пяти тысяч лет! Это фантастика!

Завтра приступаем к вскрытию самого захоронения. Хорошо, что могильная камера не завалена камнями, а заложена лиственничными плахами. Кстати, дерево прекрасно сохранилось. Что – то нас там, под ним, ожидает?

Наденька, если ты хочешь, можешь съездить к Боре домой (я его предупреждал об этом) и посмотреть наши сокровища. Особо обрати внимание на перстни – близняшки в виде скарабеев – они явно египетские, а сняли мы их с пальцев древнемадьярской шаманки! Вот загадка истории! Как они попали на Урал? Еще посмотри акинак – бронзовый из сакского кургана, сохранился изумительно, а вот железные, хотя и поржавели, но принадлежат явно причерноморским скифам, а находились в захоронении знатного гунна времен до гуннского вторжения в Европу! Выходит, гунны уже бывали в Европе, по крайней мере, в Причерноморье! Ведь акинак – родовой скифский меч, гунн мог снять его только с трупа владельца, родовое оружие не дарится, не продается!

В общем, вот Борин адрес, съезди, посмотри, почитай описания, тебе будет интересно.

Еще прилагаю несколько листков моих мыслей по поводу того пласта истории, к которому мы прикоснулись этим летом. У меня есть все основания считать, что здесь, на Урале, находится прародина ариев – этого загадочного народа, который имеет прямое отношение почти ко всем нынешним нациям Евразии. Почитай на досуге, может быть, что – то поправишь, мы потом обсудим, хорошо?

Уже темнеет, пора приступать к работе. Мы сейчас работаем по ночам, чтобы не привлекать внимания местных жителей. Лишь бы погода не подгуляла, все же дело к осени.

До свидания, моя милая Надюшка. До скорой, надеюсь, встречи.

Целую, твой профессор.

Ниже – замысловатая закорючка подписи, адрес Бориса Епифанова и в углу – дата: письмо было написано за неделю до Николенькиного приезда сюда.

Я отложил письмо и взялся за листки с «мыслями». Скорее всего, это был набросок статьи или доклада. В истории я, конечно, не совсем профан, древнегреческих богов помню и царей из династии Романовых назову всех, а вот во всяких там Рюриковичах или Каролингах уже путаюсь. И, тем не менее, я начал читать:

« Каждый ученый, если, конечно, он настоящий ученый, втайне мечтает, что ему удастся совершить то, чего до него не делал никто, а именно – закрыть хотя бы один из открытых и не имеющих ответа вопросов. В самом деле, совершить открытие – это замечательно, это вносит вклад в науку (я пишу тут, разумеется, об исторической и археологической науках), двигает вперед прогресс и вносит имя открывателя в золотой список «бессмертных».

Но зачастую бывает так, что, совершив открытие, ученый вносит в науку отнюдь не ясность, а напротив, неразбериху и самим фактом своего открытия ставит перед наукой массу новых вопросов.

Подземные цитадели Корсики и крепостные стены на вершинах подводных гор у Азорских остров, Ар – каим и Феттский диск, Черняховская культура и таежные крепости Восточной Сибири, Велесова книга и таблички с острова Пасхи, полинезийские островные города и каменные шары в туркменской пустыне – вот лишь ряд памятников, обнаружение которых создало массу проблем для исследователей и породило больше вопросов, нежели ответов самим фактом своего существования.

Поднять покрывало неизвестности и загадочности, «закрыть» научную проблему – вот цель, достойная жизни, как говорили древние. И у меня есть сегодня все основания заявить – наша группа вплотную приблизилась к тому, чтобы дать ответ на вопрос, который волнует человечество долгие века, а именно: где находится родина носителей индоевропейского языка, другими словами – откуда пришли на просторы Евразии арии.

Оговорюсь сразу: сам этот термин – «арии», в контексте моего повествования следует понимать лишь как собирательное название народа, говорившего на индоевропейском языке (возможно, правильнее было бы сказать – протоиндоевропейском языке) и в некий исторический период (скорее всего, VIII-V тысячелетия до новой эры) в несколько волн заселившего Центральную и Северную Европу, Центральную и Переднюю Азию, а также Индостан. Негативная политическая окраска, часто, к сожалению, возникающая в обществе при упоминании «арийской темы», вполне обоснованна, но я считаю, что к нашим исследованиям она не должна иметь никакого отношения.

Ныне генетическими прямыми потомками ариев можно со всей уверенностью назвать цыган, «кочевые племена люлю», как писал о них Рашид – ад – Дин. Но цыгане – лишь далекие потомки древних индоевропейских кочевников, они не сохранили ни культуры, ни верований, ни обычаев своих предков.

Язык ариев, каковым можно считать санскрит, наиболее близок по орфоэпике к языкам восточнославянских народов, особенно русскому (на полях приписка: «Вставить сравнительную таблицу русских и санскритских слов, например: „радоваться“ – „храд“, „развеивать, вихрить“ – „вихрь“, „рана“ – „врана“, „раненый“ – „вранин“, и т. д.»)

Итак, мы имеем: присутствие индоевропейских языков в Европе, Передней Азии, Иране и Индии. Носителями этих языков являются народы, практически имеющие весьма спорные сходные культурологические, религиозные, бытовые и иные признаки. В самом деле, кельты, хетты, маги и арии Индостана мало похожи друг на друга, и их объединяет лишь сходность языка, точнее, отдельных его компонентов.

Но если мы возьмем более поздние народы из тех же географических ареалов – скифов, сарматов, германцев, славян, то увидим гораздо больше сходных элементов и в культуре, и в религии, и в языке.

Таким образом, можно сделать вывод, что арии осваивали просторы Евразии несколькими волнами.

Первая волна, назовем ее кельтской, потому что ее представители ныне кардинально отличаются от некоего «индоевропейского стандарта (культ огня, культ коня, длинный меч, штаны, тут уточнить), пошла на Запад, вслед за уходящим за окоем светилом, еще во времена неолита, осваивая освободившиеся после таяния ледника долины великих европейских рек. Однако в Восточной Европе им задержаться не удалось. Причин тому несколько, а именно: во – первых, на месте нынешней Европейской части России лежало огромное озеро. Во – вторых, на просторах Восточной Европы уже жили люди, представители уральской языковой семьи, предки финно – угров.

Чтобы пояснить ситуацию, отмечу, что ледник в Восточной Европе достигал, по данным геологии и гляциологии, до двух с половиной километров в толщину и покрывал он всю Скандинавию, весь Русский север, весь Центральный район России, доходя до Киева, Харькова, Воронежа и Пензы. Западнее ледник не продвинулся так далеко, потому что «уперся» в Карпаты и Альпы. Но, тем не менее, почти половина Европы лежала под примерно полуторакилометровым слоем льда. Конечно, растаять в один момент, словно сосулька, такая махина не могла.

Процесс таяния ледника занял не годы, не десятилетия – века! Выстудив атмосферу над всем Северным полушарием, ледник за короткое лето чуть сжимался, но зимой разрастался вновь. Постепенно он все же сдавал свои позиции, и, в конце концов, растаял весь, но сразу возникает вопрос – а куда, собственно, девались миллионы и миллионы тонн воды, ледник составлявшие?

Львиная доля, конечно, утекла в мировой океан, уровень которого после этого поднялся на восемьдесят – девяносто метров (затопив перешеек между Азией и Северной Америкой, по которому в свое время человек проник в Америку).

Часть наполнила впадины на юге – уровни Каспийского, Черного и Азовского морей существенно повысились. Последнее еще в эпоху поздней античности именовалось вовсе не морем, а Меотийским болотом, так что процесс, что называется, шел, и он продолжался бы и по сей день, если бы не забор вод из рек человеком в последние сто лет.

Ну, а какая – то небольшая часть ледниковой воды осталась на месте… И разлилось на Среднерусской равнине огромное, безбрежное, очень грязное и очень мелкое озеро.

Климат на планете тем временем помягчел. Отсидевшиеся в относительно теплом южном Средиземноморье некие люди, относящиеся, по всей видимости, к семитской языковой семье, начали семимильными шагами двигаться к прогрессу, к строительству пирамид и написанию иероглифов.

А в такой же теплой Месопотамии другие люди тоже занялись строительством цивилизации – Шумер, Аккад и так далее. Нечто подобное происходило в Индии и Китае.

Тем временем на бескрайних просторах теперь уже не азиатской лесотундры, а степи предки индоевропейцев приручали тарпанов и придумывали кожаные штаны – чтобы удобнее было ездить верхом, особенно мужчинам.

Это очень важный и значимый момент, объединяющий народы арийского круга. Однако где именно это происходило – увы, до недавнего времени наука не могла дать сколько – нибудь точный ответ на этот вопрос.

В это же самое время прафинно – угры, двигаясь с востока, практически параллельно ариям, только севернее, перевалили через каменный хребет Уральских гор и начали осваивать берега Великого восточноевропейского ледникового озера.

Шло время. Климат становился все теплее и теплее. От этого потепления окончательно вымерли последние реликты прежних времен – последние особи мамонтов и шерстистых носорогов вкупе с саблезубыми тиграми. Наше озеро превратилось в несколько озер. А потом все постепенно стало неоглядным болотом, усеянным островами, поросшими лесом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю