Текст книги "Искатель. 2014. Выпуск №9"

Автор книги: Сергей Саканский

Соавторы: Ирина Ярич,Алексей Клёнов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Это не древняя библия угрешей, – сказала она. – Это книга, написанная Дереком.

– И что же написал художник?

– Многое. В том числе, и о самом главном.

– О конце света?

– Да.

Казалось, надо клещами вытаскивать из нее каждое слово.

– Ну и… – с наигранной бодростью проговорил Иван. – Когда намечается конец света?

– Никогда, – сказала Делла, опустив голову.

– Выходит, зря мы с тобой по реке куролесили?

– Не зря, – сказала Делла.

Она подняла голову, и Иван только сейчас увидел, каким измученным было ее лицо. Не просто от бессонной ночи. Что-то она все же узнала из этой книги, нечто потрясшее ее до глубины души.

– Я голодна, – вдруг сменила она тему, быстро поднявшись. – Пойдем где-нибудь позавтракаем, а?

Недолго поколесив по городу, они нашли приличный ресторан. Сидели на открытой веранде, хорошо была видна гладь реки. Иван вспомнил их первую встречу в Москве, также в открытом ресторане, только над другой рекой. Казалось, это было бесконечно давно.

– Конца света не будет, – проговорила Делла, позвякивая ложечкой в чашке, – потому что он уже произошел.

– То есть?

– В двенадцатом году весь мир бредил концом света. Но бредил как-то несерьезно, без паники. В сущности, никто в это предсказание не верил. Но Амамутя уготовил для нашей планеты иную, более страшную участь, чем ожидание апокалипсиса.

– Что такого там прочитала, скажи толком!

– Вспомни картины Дерека. То, что там изображено, и есть реальность. А это, – Делла повела рукой в сторону реки, – просто иллюзия. Вот о чем он хотел поведать в своих картинах.

– Иллюзия? Кому это нужно, для чего выстраивать эту иллюзию?

– Ни для чего. Думаю, никто не делал этого специально. Нет никакого огненного бога. Человеческие сознания сами создали это. Когда взорвалось Солнце. Планета была уничтожена, но сознание людей – нет. Люди даже не заметили этого, заменив реальность галлюцинацией. И для всех нас по-прежнему существует и небо, и вода…

Иван посмотрел по направлению ее взгляда. На долю секунду ему показалось, что картинка дрожит и рвется, а за ней проступает море огня..» Ничто не противоречит этой версии. Ее нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Наш мир не настоящий, мир давно разрушен, поскольку звезда, которая давала ему жизнь, взорвалась. Солнце превратилось в красный гигант. Его оболочка теперь простирается далеко за орбиту Земли. Планета погибла в этом катаклизме, обратившись в пар из химических элементов и систему энергетических полей. Эти поля, эти пламенные змеи, – и есть наши сознания или одно всеобщее сознание, но оно отказывается верить в страшную тайну, а продолжает галлюцинировать мир – в том виде, какой ему удобен и привычен. Вот в чем заключалась истина, которую несли миру угреши, – истина о том, что мира больше нет. Конец света уже произошел, а значит – никакого конца света больше не будет.

26

Они сидели на лавочке, над местным диким пляжем, сегодня безлюдным. Вдали струились первые огни Калязина, бледные на фоне розового неба, где только что село солнце и можно было еще проследить его наклонный путь под краем планеты.

– «Молодость свою отдай свету, и пусть солнце возьмет, чтобы вернуть обратно, молодость твою», – процитировала Делла. – А ведь это пророчество сбывается. Амамутя – солнце. Ты хоть и не совсем настоящий, но Амамутя.

– Да и мой иероглиф – жизнь – похоже, также вполне отпечатался, – сказал Иван. – Я, кажется, обрел мою жизнь. Моя жизнь – это ты.

Делла глянула на него с заговорщицким блеском в зрачках, отражающих дальний берег.

– Посмотри, как красиво, – сказала она, указав ладонью на огни.

Город на другой стороне реки с каждой минутой погружался в темно-багровый сумрак, что было любимым цветом этой удивительной девушки. Движущиеся галогены автомагистрали, уличные фонари рядами, вспышки электросварки на какой-то стройке – все вместе это напоминало продуманную композицию, вроде мастерски обустроенной новогодней елки.

Впрочем, ничего этого нет, вся эта красота – лишь плод коллективного творчества сознаний. И все же оно существует. Как существует, скажем, картина художника.

– Пусть наш мир и не таков, каким кажется, какое до этого нам с тобой дело? – сказал Иван, нащупав в темноте ее руку. – Вот я, вот ты, вот наши пальцы. Мы такие есть и будем такими до самой смерти. Вместе.

Делла молчала.

– Вместе? – повторил Иван, уже не утверждая, а спрашивая, и через несколько секунд ожидания, которые показались ему вечностью, полной света и огня, услышал короткий, едва слышный выдох:

– Да!

Делла высвободила руку, села на топчане, обхватив колени. Она смотрела на гирлянды городских огней, огни отражались в ее глазах.

– Вместе, – сказала она. – Как два злодея, повязанные общей тайной.

По легкому дрожанию ресниц, взгляду, обводящему вещи как будто поверх их сущности, Иван понял, что в этот момент для ее красной тетради рождается новая поэтическая строка.

Все встало на свои места, все было решено, пророчество Амамути разгадано, и только где-то на самом краю его сознания шевельнулась смутная мысль… Дерек. Картины создал он. Предания угрешей собрал он. Книгу написал тоже он. Что, если пьяная выдумка Деллы и на самом деле была истиной? Не есть ли всё, что они искали этими летними днями, – и тайна народа угреш, и конец света – лишь причудливая, больная фантазия одного человека?

Дерек платил за жилье и еду своими картинами. Он как никто другой понимал их ценность и понимал, что им не место в деревенских домах на берегу реки. Эти холсты принадлежат всему человечеству, мировой культуре. Каким-то образом они должны были попасть в музеи, стать общественным достоянием. Вот он и придумал столь витиеватый способ водворить свое искусство на надлежащее место. Создал шифр и даже целый язык, спрятал книгу. Сотворил целую систему легенд, которую люди приняли за религию, а самих себя – за избранный Богом народ… Впрочем, это всего лишь одна из версий реальности, которых может быть великое множество, думал Иван, глядя на озаренный вечерними огнями профиль своей невесты.

Ирина Ярич
АБСТРАКТНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

I

Клотильда возвращается из художественного салона, куда она отвозила одно из последних живописных полотен своего мужа. Она в хорошем настроении, вспоминая восторженные отзывы владельца салона и штатного искусствоведа. Клотильду заверили, что, несмотря на немалую цену, картина у них долго не задержится. Современный абстракционизм пользуется большим спросом, особенно среди заезжих американцев.

Клотильда горда за мужа, и радостное настроение не портят нудный мелкий дождик и серый тусклый день. Бесцеремонные капли небесной влаги хаотично носятся, игнорируя зонты, шарфы и шляпы, и падают куда попало, на одежду и лицо, а то и за воротник на шею. Клотильда усмехнулась. «Почти как у Туссена, – подумала она, – ах, если бы я умела рисовать!» В который раз женщина сокрушалась, что не обладает тем же даром, что и ее муж. Уже за одно это его обожает, нет, она его боготворит… Конечно, она обрадует Туссена горячими отзывами о его работе, перескажет все добрые слова и пожелания, услышанные в салоне. Еще бы им не восхищаться! И хотя там выставляется не только Туссен Тостивен, но именно благодаря его картинам этот художественный салон процветает далеко за пределами Пасси в своем XVI-м арондисмане[1]1
  Арондисман – округ, в Париже 20 округов.


[Закрыть] и известен почти по всему Paris intra-muros[2]2
  Paris intra-muros – «внутри стен», собственно Париж..


[Закрыть].

Клотильда подняла руку, чтобы поймать такси. Нет, она не прячется от дождя и не спешит домой, то есть, конечно, спешит по-своему, не торопясь.

– В департамент О-де-Сен, – сказала она водителю.

Автомобиль направился из Пасси к верховьям Сены. Свернул на Бульвар Периферик[3]3
  Периферик – Парижская кольцевая дорога.


[Закрыть] в западном направлении, затем повернул на развязке Ля Дефанс – Порт Майо. Проехал около трех километров, затем въехал на мост Понт де Нейи. В этом районе Сена раздваивается на два рукава и омывает остров Путо, что простирается под мостом узким и длинным хвостом, а массивной заросшей зеленой массой уходит дальше на юго-запад против течения Сены. Близко от него, на северо-восток, протянулся остров Гранд-Жат, широкий в центральной застроенной части и узкий с обоих краев. Таксист повернул на развязке Дефанс 1.

В самом центре этого самого большого в Европе делового квартала, среди небоскребов, в отеле у Клотильды встреча.

II

Туссен мешал краски и наносил то пятна, то штрихи в только ему понятном порядке и только ему понятном содержании. У этой картины название «Утреннее настроение». Последние годы ему необязательно часто выезжать из дома и совершать дальние поездки в поисках сюжетов и вдохновения. Иногда Клотильда по собственной инициативе вывозит его, как она говорит, «на природу», что означает за пределы Большого Парижа, и «в свет», тогда они колесят по улицам и площадям и по ближним оживленным пригородам в поисках вида, который «зацепит». Раньше Туссен очень любил писать на берегу моря или в провинциальных городках и деревушках, об этом напоминала ему Клотильда, а из его памяти это давно стерлось, и фотографии проданных картин не порождали ностальгию, не будили воспоминания, о которых любила говорить жена. Последние две поездки к морю и вовсе разочаровали Туссена, он не увидел чего-либо достойного, чтобы запечатлеть на полотне, и попросил Клотильду не тратить на это бессмысленное дело ни его, ни ее время. Действительно, ничего особенного не происходило ни на море, ни на берегу. Оба раза был штиль, и вода почти замерла, едва облизывая песок и камушки на пляже. Тусклое небо, затянутое облачной дымкой, сливалось на горизонте с морем почти такого же цвета. Куда ни посмотри, всюду голубоватая серость. Жена удивилась и хотела было поспорить; по ее мнению, берег и море, да и не только они, а все, что окружает, в любую погоду интересны, своеобразны, и каждый день их можно видеть по-разному. Но потом передумала настаивать, ведь Туссену лучше «видно», что и где писать, а она найдет чем себя занять.

Туссен ни в детстве, ни в юности не увлекался ни механизмами, ни машинами, поэтому, когда у них появилась возможность купить автомобиль, они с Клотильдой решили, что водить будет она. Вообще Туссен считал, что с женой ему очень повезло, она избавляла его от множества бытовых и хозяйственных проблем, никогда не высказывала связанных с этим укоров. Клотильда будто переросла из любимой жены в продолжение его самого, одновременно отстраненного и заботливо-услужливого контролера их общего бытия, что позволяло Туссену полностью погружаться в творческое созидание.

Туссена не особо волновало, а точнее, совсем не интересовало, как и на какие средства они живут, каким образом продаются картины, хотя Клотильда всегда подробно, ничего не утаивая, рассказывала мужу, какую картину кто купил и каков размер гонорара. Но в памяти Туссена подобная информация задерживалась на столько времени, сколько об этом говорила жена. Клотильда неустанно повторяла мужу, что он гениальный художник и она в него верила всегда, практически с первого дня знакомства. И это была правда. Конечно, Туссену приятно слышать мнение жены и отзывы коллег и критиков, но он помнил о них буквально несколько минут и вновь погружался в свой мир – мир цветовых пятен и световых бликов, мир странных форм и загадочных контуров и, конечно, мир запахов. Туссен даже написал несколько картин на эту тему, от «Запаха лета» до «Запаха жены». Последнюю купили за астрономическую цену, и одна эта картина обеспечила им безбедную жизнь в течение года, за который Туссен написал еще несколько «Запахов…», в том числе и «Запах жены на закате в августе». Судя по названию, содержание существенно отличалось от предыдущей картины со схожим названием. Это полотно Клотильда выставлять в салон не стала, она продавала далеко не все, ведь гонораров с лихвой хватало на жизнь, а транжирить деньги, с таким трудом заработанные мужем, считала себя не вправе, ведь он почти сутками писал и писал. Картины, которые ей приглянулись и с которыми жалко было расстаться, Клотильда оставляла дома и, когда они не стали помещаться на стенах, освободила кладовку, сделала из нее «запасник» и время от времени меняла «экспозицию», любуясь творениями Туссена Тостивена.

III

– Господин комиссар, он здесь!

Луи Вермандуа неохотно, но уверенно направился к скамье.

«Проклятье, – думал комиссар, – весь день шел дождь, разве останутся теперь отпечатки или какие-нибудь следы», – и, обойдя лужу на асфальтовой дорожке, ступил на мокрые палые листья. Между деревьями за полуобнаженными ветвями притаился фонарный столб, освещая желтоватым рассеянным светом еще влажную скамью и на ней труп, в сыроватом костюме из-под распахнутой ветровки. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что смертельный удар стал для этого бедняги неожиданным, – так считал комиссар.

– Проникающий удар острым, тонким и длинным предметом в область сердца, – сказал эксперт. – Смерть наступила часа два-три назад.

– Значит, в семь или восемь вечера.

– Примерно так, господин комиссар.

– Чем, заточкой? – подошел инспектор Франсуа-Пьер Фрежюс.

– Возможно, но пока не уверен.

Около часа назад в комиссариат позвонил неизвестный, представиться отказался; он сообщил, что в сквере, недалеко от входа в метро Ля Дефанс, его испугал мертвец, к которому он подсел на скамейку.

При трупе полицейские не нашли ни. денег, ни часов, ни мобильного телефона, только карточку. По ней определили, кто он и где живет. Осталось выяснить, кто и за что его убил.

IV

Наконец-то дождь закончился, и тучи разошлись, исчезли за горизонтом. После последних серых дней солнечный свет наполнил округу яркими красками. В голубизну врезаются высотки, в которых отражаются и небо, и другие дома, и пестрые деревья. Нижние этажи прикрывает разноцветная листва – зеленая с желтоватыми прядями или вкраплениями, зелено-буроватая, зелено-желтовато-розоватая. С утра было прохладно, но к полудню воздух прогрелся – для октября довольно тепло. Вокруг разносится терпкий запах палой листвы, пахнет осенью. Даже выхлопные газы множества автомобилей не в состоянии заглушить чарующий запах засыпающей природы.

Туссен любит такие дни, после дождя мир становится, ярче, сочнее и запахи более насыщенные. Иногда, в отсутствие жены, Туссен выходит и гуляет один. Клотильда против подобных одиночных вылазок мужа, потому что по рассеянности он уже дважды заблудился, благо тогда ушел недалеко и она сама нашла слоняющегося по переулкам Туссена, когда он с увлечением рассматривал квартал, будто не бывал здесь ни разу. Значит, подумала Клотильда, «увидел» знакомый квартал «по-новому».

Туссен нашел выход, чтобы не заблудиться и вернуться до возвращения жены, чтобы не волновать ее; он считал шаги и старался не сворачивать с прямой дороги. Счет не мешал художнику созерцать округу.

Когда жена пришла домой, Туссен наносил завершающие мазки. Клотильда провела сегодняшний день удачно и решила не возиться на кухне, а дать себе отдых от стряпни. По дороге заехала в ресторанчик, где можно сделать заказ с собой, купила несколько готовых блюд.

Клотильда вошла в мастерскую. Полумрак рассеивал свет от фонарей, что стояли на улице почти напротив двух больших окон. Клотильда включила свет. Возле мольберта, опершись на столик с множеством тюбиков с красками, дремал Туссен.

– О, мой милый гений, опять весь день работал.

Туссен вздрогнул от голоса и прикосновения.

– Ты сегодня, дорогая, вкусно пахнешь… А я, кажется, закончил картину, назвал «Прогулка перед закатом».

Любитель реалистической живописи не нашел бы никакого сходства между названием и содержанием картины. Клотильда же понимала, что в этих пятнах, геометрических фигурах и штрихах есть определенный порядок или система, и ей они нравились. Впрочем, Клотильде нравились все картины мужа, и она в очередной раз искренне воскликнула:

– Превосходно, Туссен! Какое замечательное сочетание цветов! И впрямь осенний предзакатной вечер… Какой удачный день!.. А на столе в столовой ужин из ресторана!

Клотильда взяла мужа под руку, и они направились ужинать.

* * *

Туссен не слышал, как заснула жена, он спешил воплотить новый замысел: натюрморт «Праздничный ужин для двоих».

V

– Да, Николь, – ответил комиссар Вермандуа на звонок жены, – ты ложись, не жди меня. Скорее всего, вернусь поздно.

– Людовик, Мишель обещала привести завтра Даниэля, но пока точно не знает во сколько, скорее всего утром.

– Вот здорово! Она внука оставит? Хотя бы на сутки? Похоже, завтра днем мне, вряд ли удастся вырваться.

– Не знаю, Людовик. Попрошу ее. Если хочешь, позвоню сейчас.

– Не надо, Николь, не тревожь, пусть отдыхает. Ты мне оставь чего-нибудь поесть.

– Конечно, Людовик, я как раз собираюсь приготовить что-нибудь к приезду дочери.

– Николь, дорогая, провозишься до полночи, а когда приедут Мишель и Даниэль, ты будешь без сил. Закажи в ресторане и ложись спать.

– Людовик, но это же дорого.

– Брось, иногда позволить себе можем.

– Хорошо, Людовик. Мишель любит окуня, запеченного в муке с мармеладом из лайма, вот и закажу, а для Даниэля какой-нибудь десерт на молочной основе. Сама запеку печень утки, она уже разморозилась. Так что не волнуйся, это недолго. На плите оставлю для тебя печень и на столе десерт – яблоко и грейпфрут.

– Договорились, дорогая, доброй ночи.

– Доброй ночи, дорогой, и найти тебе больше улик!

– Спасибо.

Инспектор Фрежюс держит билет на метро и внимательно рассматривает.

– Ну что там, Франсуа-Пьер?

– Куплен на станции Ля Муетт, господин комиссар, за 1,33 евро.

– Карне[4]4
  Карне – 10 билетов на метро, стоимостью 13,3 евро на 2013 г. При покупке только одного билета его стоимость составляет 1,7 евро.


[Закрыть]. Этот билет последний из десятки или нет? Если нет, то где остальные? У грабителя? – рассуждал Луи Вермандуа не столько с инспектором, сколько озвучивал мысли.

– Теперь мы знаем, что сюда пострадавший приехал из квартала Ля Муетт шестнадцатого округа.

– Если узнаем, зачем он приехал, возможно, это приблизит нас к тому, кто от него избавился, – предположил комиссар.

– Вот его карточка.

– Едем в комиссариат. – Луи Вермандуа и Франсуа-Пьер Фрежюс сели в «Citroen».

После того как по номеру пластиковой карточки через банк выяснили имя ее владельца и адрес, комиссар и инспектор поехали туда, откуда Жак Форси, так звали убитого, отправился в последнюю поездку по Парижу.

«Citroen» остановился у дома номер восемь в квартале Ля Муетт. Часть первого этажа этого шестиэтажного дома занимал мясной магазин. Здесь же, на втором этаже, жили его владельцы, супруги Форси. На продолжительный звонок в дверь в одном из окон второго этажа загорелся свет, его тонкая полоска едва виднелась между плотными ночными шторами. Минуты через две осветилось еще одно окно, через три от первого. И вскоре за дверью послышалось:

– И где ты шляешься?! Жди тут, волнуйся, а тебе все нипочем!

Отпертая дверь приоткрылась, сонная женщина с растрепанными волосами и в ночной рубашке грозно воскликнула:

– А вы кто такие?! И где Жак?!

* * *

Рыданиям и причитаниям, в которых сквозила жалость к себе, казалось, не будет конца. Мадам Барбара опознала в убитом своего мужа.

Не успели задать ей вопрос, что привело месье Форси в Ля Дефанс, как вскоре услышали:

– Зачем, зачем Жак ездил в Ля Дефанс? – повторяла жена покойного. – Понять не могу… Бедный мой Жак Мечтатель… Как же мне одной тянуть магазин?

«К сожалению, она не поможет прояснить…» – и тем не менее комиссар-все же спросил:

– Мадам Барбара, ваш муж часто ездил в пригороды или за пределы Большого Парижа?

– Бывало, – женщина утирала слезы, – один-два раза в неделю. Поездки были связаны с выбором мяса. С поставщиками в основном общался Жак, а я следила за порядком в магазине… Когда я могу забрать его?..

– Мы сообщим, – сказал инспектор, – возможно, вам придется ответить еще на некоторые вопросы.

– За что же его, господа? Жак и мухи не обидит…

– Выясняем, мадам Барбара, – сказал комиссар, – предварительная версия – ограбление.

– Да что же у него грабить? Приходите, посмотрите, как мы живем. Ничего особенного у нас нет, уж тем более не роскошествуем. Квартира вместе с магазином досталась Жаку от отца. Сами, видно, знаете, в округе много шикарных магазинов, да и в нашем квартале тоже немало, и нам конкурировать трудно… у Жака не было деловой хватки… Позвольте мне уйти, господа, я едва держусь на ногах.

– Конечно, мадам, – сказал комиссар.

* * *

– Франсуа-Пьер, который час?

– Четыре двадцать после полуночи, господин комиссар.

– В ближайшие часы мы ничего не выясним, надо поспать.

– И перекусить, – добавил инспектор.

– Пошли по домам. Встретимся в комиссариате в двенадцать.

VI

Туссен почти всю ночь писал, уснул под утро и встал, когда перевалило за полдень. Клотильда к этому времени, используя современных помощников – моющий пылесос и мультиварку, – закончила уборку, за исключением мастерской и спальни мужа, и приготовила обед. К сожалению, ее угнетало ощущение тоски, совершенно беспричинной, по ее мнению. Внезапно приступ тоски возник вчера вечером во время ужина и в последующем то усиливался, то угасал, в зависимости от того, поддавалась унынию Клотильда или пыталась подавить непонятное ощущение грусти, похожее на утрату чего-то или кого-то необходимого.

После обеда Клотильда предложила мужу съездить в Булонский лес, который соседствует с шестнадцатым округом сразу же за окружной дорогой. Булонский лес изначально состоял исключительно из берез, о чем говорит его название, но со временем ветром занесло семена и других пород деревьев. И все же до сих пор есть большие участки сплошь из березняка – светлого, пронизанного солнечными лучами, где невольно настроение улучшается, хочется жить и радоваться жизни.

Раньше они оба обожали гулять по многочисленным дорожкам и тропинкам, вдыхать лесной аромат, любоваться стройными красавицами-березками с раскидистыми ветвями. Но в последние годы Туссен все меньше видел в лесу красоту и гармонию, поэтому супруги вместе выезжали реже и реже. Исключения бывали в переходные периоды и, конечно, в период золотой осени, когда листва приобретает различные оттенки от желто-зеленого до багряно-бурого. Благо сейчас была такая пора, и Клотильда надеялась, что муж найдет на пленэре подходящий сюжет, а она, быть может, отвлечется. Обычно пребывание на природе ее успокаивало.

Они долго колесили. Клотильда терпеливо ждала, проезжая мимо живописных аллей, массивов, казавшихся непроходимой чащей издали и манящей рощей вблизи. Наконец Туссену приглянулся невысокий холм, пестрый от разноцветной листвы вперемежку с редкими ярко-зелеными лапами елей.

Пока Туссен писал, Клотильда прогуливалась неподалеку. Как и прежде, женщина с удовольствием наблюдала, как шмели, перелетая с одного увядшего растения на другое, засыхающее, ищут цветки; иногда им удается найти поздний. Попадаются растения, пригретые солнцем, они зацветают второй раз, и на такие цветки устремляются прозрачнокрылые насекомые разных размеров – от крупных шмелей до мелкой, едва заметной мошки. Неуемные муравьи спешат друг за другом, будто промедление или заминка могут стоить жизни всему муравейнику. Кто знает, возможно, так и есть, но нам этого не понять. Птицы тревожно перелетают, изредка вскрикивая и щебеча вдогонку, словно опасаются скорого прихода холодов.

Наблюдение за лесной живностью не принесло душе отраду, как бывало раньше. Напротив, все больше стало одолевать чувство одиночества. Тогда Клотильда захотела вернуться обратно в квартал, где прожила много лет, чтобы забыться, раствориться среди людской суеты. Клотильда надеялась, что поможет, и в то же время неосознанно сомневалась в этом.

Туссен увлеченно писал и не подозревал о душевном мытарстве жены. На полотне рождался шедевр абстрактного искусства «Запах Булонского леса в октябрьское предзакатье».

VII

Комиссар и инспектор снова приехали в мясной магазин Форси. Мадам Барбара с неохотой повесила табличку «Технический перерыв» и вышла из-за прилавка, где в изобилии были представлены свинина, говядина и баранина – от рулек до антрекотов.

– Месье комиссар, когда отдадут тело мужа?.. Как вы считаете, кремировать или нет? Я никак не решу. Мы с Жаком об этом никогда не говорили, кто же мог предположить…

– Тело, мадам Барбара, сможете скоро забрать, закончим лишь некоторые формальности. По поводу выбора вида захоронения – тут я вам не советчик… Мадам Барбара, кто еще проживает у вас в квартире?

– Каспар, сын, он сейчас на занятиях, учится в частном колледже. Муж настоял, хотя я считала, чтобы работать в нашем магазине, достаточно и школьного образования. У Жака было другое мнение, он всегда сожалел, что его родители не позаботились о выборе сыну профессии по душе и пресекли все его попытки поступить по-своему. Жак утверждал, что Каспару необходимо учиться, а потом, когда повзрослеет, пусть сам решает, заниматься магазином или каким-нибудь другим делом. А по мне, так это лишняя трата денег, мы же с Жаком обошлись без образования. Главное – есть свое дело, хоть магазин и невелик, – Барбара обвела рукой вокруг – просторную комнату и витрины. – Там, – указала она за приоткрытую дверь в стене, – два небольших холодильника. В одном висят и лежат туши, в другом – разделанное мясо и фарш, ждут своей очереди занять место на прилавках. Есть маленькая разделочная… Ой, теперь надо искать рубщика мяса… И комнатка, где мы ведем финансовые расчеты. Кухня. На втором этаже спальни, ванная комната, гостиная. В одной из комнат живет Митарра, помощница по хозяйству. Она у нас уже года полтора, не меньше.

– Она сейчас здесь?

– Да, возможно, на кухне.

– Франсуа-Пьер, сходи, поговори с ней. Вы позволите, мадам?

– Пусть идет, только какой толк?.. Не представляю, комиссар, как вы найдете убийцу?

Луи Вермандуа промолчал, он тоже пока этого не знал. Жак Форси мог оказаться случайной жертвой, допустим, наркомана, страдающего от ломки, которому необходима доза, добытая любыми средствами. Если произошло именно так, то убийцу найти будет нелегко; впрочем, другие версии тоже не обещают легких путей.

– Мадам Барбара, кто, по вашему мнению, недолюбливал месье Жака до такой степени, что мог убить?

– О нет, господин комиссар, я таких не знаю. Да и за что? Обычный, не скандальный. Если кто и ругался у нас в доме, так это я, но уверяю вас, что мужа не убивала. Признаюсь, любви не было, может, поэтому и ворчала. И тем не менее мне с мужем повезло, хотя всегда хочется большего, но ведь бывает хуже, и гораздо. А у нас в семье фактически главой была я, и меня это вполне устраивало.

– Месье Жак ездил к поставщикам на личном автомобиле?

– Очень редко. У нас «Renault Kangoo» для перевозки небольшого груза. Жак не любил водить, опасался, что задумается и пропустит знак или куда-нибудь врежется. Что поделать, мечтатель. За мясом ездила я одна или вместе, а Жак в основном предпочитал сидеть на пассажирском месте или ездить на общественном транспорте.

– Почему вас удивило присутствие мужа в Ля Дефансе?

– У нас нет там поставщиков! По крайней мере, мне они неизвестны.

– Бывало, что месье Жак находил новых поставщиков?

– Да, но очень редко.

– А не мог ли возникнуть конфликт или ссора с кем-нибудь из них?

– Из-за чего? Жак обычно уступал, за что, бывало, ругала. его я. Если же условия нас совсем переставали устраивать, то по истечении срока договора мы его не продлевали.

– Мадам Барбара, вы неоднократно назвали мужа мечтателем, что вы имели в виду?

– То, как назвала, то и имела в виду. Муж не обижался, хотя порой «Жак Мечтатель» бросала ему как ругательство. Жак любил что-либо рассматривать подолгу, говорить об этом, но делать что-либо у него не всегда хорошо получалось.

– Вы хотите сказать, что у вашего мужа была натура скорее созерцательная, чем деятельная…

– Вот именно!

– Да, для мясника это не очень-то практично и выгодно.

– И в этом вы правы, комиссар, и мне трудно было молчать и одобрять, думаю, понимаете.

– Мадам Барбара, какие взаимоотношения были между месье Жаком и сыном?

– О, муж обожал Каспара! Жак много читал, любил ходить в кино, театр и приучил сына. У них много было общих тем для бесед. Частенько они в комнате Каспара обсуждали новый фильм, или роман, или музыкальные группы. Я в их разговоры не вмешивалась. Заняты, мне не мешают, и я довольна… Самый тяжкий момент в моей жизни, когда говорила сыну, что отца убили. Даже хуже, чем получила это известие сама. Для Каспара это действительно трагедия… Я не смогу заменить ему отца… Хорошо, что мальчик уже большой, восемнадцать лет. Надеюсь, молодость свое возьмет и он отвлечется. Пока же ему очень плохо. Как узнал, пролежал, не выходя из своей комнаты несколько часов, отказываясь от еды, и смотрел на меня с укоризной, мол, как можно думать о чем-то кроме такой невосполнимой утраты. Еле уговорила пойти на занятия, и то лишь потому, что это одобрил бы отец.

– А какие взаимоотношения были у вашего мужа и служанки?

– Господин комиссар, мы не называем Митарру служанкой. Помощница по хозяйству. Да никаких взаимоотношений. По-моему, Жак вообще не особо замечал ее. Постоянно в своих мыслях. Если же она что-либо сделает, неизменно благодарил, я бы сказала, был отстраненно вежлив. Никогда не вмешивался, если я делала ей выговоры. Надо признать, что мне угодить нелегко, и бывает нередко, нет, не придираюсь, но нахожу погрешности в ее работе. Митарра молчалива, не спорит, не доказывает свою правоту, за что и терплю ее. Иногда кажется, что она назло не выполняет поручения, но после того, как отругаешь, – исправляет. Она вообще тихая и незаметная. У нее, видимо, способность быть незаметной. Бывает, она невдалеке или в той же комнате, а не замечаешь, будто и вовсе нет. Мне порой ее жалко.

* * *

– Франсуа-Пьер, что «помощница по хозяйству»? Разболтала чего-нибудь?

– Ничего подобного, господин комиссар.

– Как? Тебе не удалось ее разговорить?

– Увы. Не поддалась. Какая-то пришибленная, совершенно не современная. И откуда мадам Форси ее выудила?

– Об этом не спросил. Если что, наведаемся еще. Ну, как впечатление?

– Так, серая мышка и одета в цвета пожухлой листвы. Вроде бы не старая; похоже, даже моложе хозяйки, а вид увядший.

– Ох, ты эстет. Не могут же все быть хорошенькими. Женщины разные нужны. Это дело вкуса.

– Безусловно… А про хозяев ничего не рассказала. Твердила как попугай: «Господин Жак был добрый. Сожалею. Мадам Барбара строга, но справедлива. Каспар прилежный, слушает родителей…»

– Говоришь, твердила как попугай, выходит без эмоций?

– Какие там эмоции, похоже, она не знает, что, это такое, Глазки опустила – и в одной тональности: та-та-та, та-та-та на все вопросы.

– Странно… Почему она не хочет говорить правду? Выгораживает хозяев? Что-то скрывает?

– По-моему, ей до фонаря как сами хозяева, так и то, что с ними происходит.

– Возможно. Не исключаю, что нам придется сюда вернуться.