Текст книги "Александр I. Самый загадочный император России"

Автор книги: Сергей Нечаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

После этого события начали разворачиваться с калейдоскопической быстротой. 7 февраля 1810 года Наполеон сообщил Александру I о том, что идея о "русском" браке им окончательно отброшена, и тут же был подготовлен "австрийский" брачный договор. Над текстом много не работали: взяли из архива и просто переписали брачный договор, составленный при женитьбе предшественника Наполеона на французском престоле, короля Людовика XVI, на другой австрийской эрцгерцогине, Марии-Антуанетте, которая приходилась тетушкой нынешней невесте Наполеона. Этот брачный договор был отправлен на ратификацию австрийскому императору. Франц быстро его ратифицировал, и сообщение об этом пришло в Париж 21 февраля.

Одновременно с этим Наполеон послал Марии-Луизе письмо:

«Блестящие качества, что отличают вас от всех остальных, исполнили нас желанием служить вам и почитать вас, и мы, соответственно, обратились к вашему отцу-императору, умоляя его вверить нам счастье вашего императорского высочества».

И уже в начале марта 1810 года маршал Бертье прибыл в столицу Австрии, чтобы официально попросить руки Марии-Луизы от имени Наполеона.

В свою очередь, Анна Павловна в 1816 году вступила в брак с нидерландским наследным принцем Оранским, который потом стал королем Виллемом II.

"Русский проект" провалился, и победителем тут вышел хитроумный Талейран, активно лоббировавший "австрийский вариант". А.З. Манфред в связи с этим констатирует:

"Тем поразительнее допущенная Наполеоном <…> ошибка. Он возложил на Талейрана самую деликатную миссию – дать понять Александру, что Наполеон хотел бы породниться с ним, женившись на его сестре. Психологически трудно объяснить образ действий Наполеона. Как мог он доверить самые важные политические переговоры (а в то время не было ничего важнее союза с Россией!) человеку, вызывавшему его подозрения? То было удивительное ослепление, не случавшаяся до сих пор ни разу потеря интуиции".

7. БОЛЬШАЯ ВОЙНА 1812–1814 ГГ

Война есть продолжение политики другими средствами.

КАРЛ ФОН КЛАЙЗЕВИЦ

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА 1812 ГОДА

К сожалению, мир оказался недолгим, так как 12 (24) июня 1812 года Великая армия Наполеона начала вторжение в Россию.

Александр в это время находился на балу у генерала Л.Л. Беннигсена в его имении под Вильном. Здесь он и получил сообщение о переходе войск Наполеона через Неман.

Уже на следующий день Александр отдал приказ по армии о начале войны. В нем было сказано:

"Из давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные <…> Но все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия. Видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь Всемогущего Творца Небес, поставить наши силы против неприятельских <…>. Воины! Вы защищаете Веру, Отечество, Свободу. Я с вами. На Зачинающего Бог".

Специальный царский манифест о начале войны с Францией заканчивался словами:

«Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем».

Прибыв в действующую армию, Александр не объявил М.Б. Барклая-де-Толли (командующего 1-й Западной армией и военного министра) главнокомандующим и тем самым принял командование на себя. Он одобрил план оборонительных военных действий, разработанный Барклаем, и запретил вести с Наполеоном мирные переговоры до того времени, пока хотя бы один вражеский солдат будет оставаться на русской земле.

Император Александр находился при 1-й Западной армии до отступления ее к Дриссе. Там он оставил главную квартиру и отбыл в Москву, а потом в Санкт-Петербург. Произошло это в ночь на 7 (19) июля. При этот Александр сделал следующее заявление:

«Все люди честолюбивы; признаюсь откровенно, что и я не менее честолюбив <…>. Но когда я подумаю, как мало я опытен в военном искусстве в сравнении с неприятелем моим и что, невзирая на добрую волю мою, я могу сделать ошибку от которой прольется драгоценная кровь моих детей, тогда, невзирая на мое честолюбие, я готов охотно пожертвовать моею славою для блага армии. Пусть пожинают лавры те, которые более меня достойны их».

Генерал А.И. Михайловский-Данилевский пишет:

"Война 1812 года навсегда останется незабвенною, как повесть событий, беспримерных в летописях военных, как память великого подвига императора Александра и любви к нему и отечеству русского народа. Но не тем только будет бессмертна наша Война Отечественная: она довершила собою ряд происшествий, дотоле неслыханных, и начала новую эпоху в истории государств".

Как мы уже говорили, вхождение России в систему Континентальной блокады Англии, придуманную Наполеоном, было для нее крайне невыгодно. Соответственно, Россия постоянно нарушала условия этой блокады, что вызывало недовольство Наполеона. Еще больше оно было усилено фактическим отказом Александра I выдать за него замуж одну из своих сестер. Но конечно же не это было главной причиной войны. Главной причиной были непомерные амбиции Наполеона и его уверенность в своей непобедимости. А на его пути стоял Александр – "во всей силе, во всем величии". Но как "не светить на небе двум солнцам", так, по мнению Наполеона, ему одному должно было господствовать, не имея рядом равного.

Следственно, именно в самом Наполеоне и в его алчности следует искать истинные причины новой войны с Россией, длившейся почти два года и завершившейся для императора французов полным разгромом.

В планы Наполеона, имевшего в начале войны 600-тысячную армию, входила быстрая победа над русскими войсками в одном или нескольких приграничных сражениях, однако планам этим не суждено было сбыться. Первая русская армия под командованием М.Б. Барклая-де-Толли начала отступать на восток. Вслед за ней начала отступать и вторая армия под командованием П.И. Багратиона. Так стал осуществляться план так называемой скифской войны, задуманный Барклаем еще во время войны на территории Финляндии, где русским войскам пришлось столкнуться именно с такой тактикой. Заманивание противника имело следующий смысл: прежде всего, с каждым днем наступавшая армия Наполеона таяла, теряя свое преимущество в численности. Кроме того, в наполеоновской армии быстро начались проблемы с продовольствием, с дисциплиной и болезнями, неизбежными на войне. Более того, с первых же дней войны тылы наполеоновской армии начали беспокоить русские партизанские отряды. Конечно, это были не партизаны в ставшем классическим понимании этого слова (с бородами, косами и вилами), а армейские отряды под командованием опытных офицеров, а посему их эффективность была очень высока, к чему Наполеон оказался совершенно не готов.

Еще раз подчеркнем: идея «скифской войны» родилась задолго до 1812 года, и впервые она была выдвинута именно Барклаем-де-Толли. На этот факт обращает внимание ряд весьма уважаемых авторов. Например, А.И. Попов пишет:

"Очевидно, что русское командование заранее предполагало применить "скифскую тактику", – об этом говорят все распоряжения Барклая перед войной и в самом ее начале".

А вот мнение генерала М.И. Богдановича:

"Весьма неосновательно мнение, будто бы действия русских армий в первую половину кампании 1812 года, от вторжения Наполеона в пределы России до занятия французами Москвы, ведены были без всякого определенного плана <…>. Не подлежит сомнению, <…> что план отступления наших армий внутрь страны принадлежит не одним иностранцам <…> и что главный исполнитель этого соображения, Барклай-де-Толли, сам составил его задолго до войны 1812 года".

Генерал М.И. Богданович пишет о Барклае-де-Толли:

"Давно уже он уверен был в необходимости отступать для ослабления неприятельской армии, и это убедительно доказывается словами, им сказанными знаменитому историку Нибуру в то время, когда Барклай, будучи ранен в сражении при Прейсиш-Эйлау 1807 года, лежал на одре болезни в Мемеле. "Если бы мне довелось воевать против Наполеона в звании главнокомандующего, – говорил тогда Барклай, – то я избегал бы генерального сражения и отступал до тех пор, пока французы нашли бы вместо решительной победы другую Полтаву".

Нибур тогда же довел слова Барклая де Толли до сведения прусского министра Штейна, который сообщил их генералу Кнезебеку, а Кнезебек – Вольцогену и Фулю".

Это свидетельство М.И. Богдановича имеет принципиальное значение, и есть смысл разобраться, откуда авторитетный военный историк взял эту информацию. Сам он ссылается на "Мемуары" французского генерала Дюма, опубликованные в Париже в 1839 году.

Гийом-Матьё Дюма, родившийся в 1753 году, был потомственным дворянином. В феврале 1805 года он получил чин дивизионного генерала, участвовал в сражениях при Ульме и Аустерлице, в марте 1806 года стал военным министром при неаполитанском короле Жозефе Бонапарте, а когда тот занял испанский престол, вместе с ним покинул Неаполь и в июле 1807 года стал военным министром Испании.

Как видим, генерал Дюма был человеком весьма серьезным, и допустить какую-то непроверенную информацию с его стороны крайне сложно. Вот дословно что он пишет в своих "Мемуарах":

"Я узнал, что государственный советник Нибур, сын знаменитого датского путешественника, с которым я познакомился во время пребывания в Гольштейне, находится в Берлине. Я поспешил пойти увидеть его; а так как мы заговорили о предстоящей войне против России и о догадках, которые можно было бы сделать относительно наступательных планов императора Наполеона, он мне сказал, что с тех пор, как он узнал о том, что генерал Барклай-де-Толли стал главнокомандующим русскими армиями, он не сомневается, что тот будет реализовывать план оборонительной кампании, который он представил во время Тильзитского мира <…>. Нибур провел три месяца в Мемеле в близких отношениях с Барклаем-де-Толли, который, будучи тяжело ранен при Эйлау, был перевезен в Мемель, куда перебрался двор Пруссии. Нибур отлично запомнил все детали этого плана комбинированных отступлений, которыми русский генерал надеялся завлечь великолепную французскую армию в самое сердце России, даже за Москву, истощить ее, удалить от операционной базы, дать ей израсходовать свои ресурсы и оборудование, а потом, управляя русскими резервами и с помощью сурового климата, перейти в наступление и дать Наполеону найти на берегах Волги вторую Полтаву. Это было страшное и очень верное пророчество; оно мне показалось таким позитивным и таким важным, что, едва присоединившись к генеральному штабу, я тут же поведал о нем князю Ваграмскому. Я не мог сомневаться, что он не доложит об этом императору, но со мной об этом больше не говорили".

Поясним, что упомянутый Нибур – это Бартольд-Георг Нибур, родившийся в Копенгагене и привлеченный в 1806 году министром Штейном на прусскую службу. А князь Ваграмский – это маршал Луи-Александр Бертье, неизменный начальник генерального штаба Наполеона.

Как видим, генерал Дюма избегает принятых в мемуарах формулировок типа "по слухам…" или "рассказы вали, что…", а называет конкретные имена людей, и это все были люди весьма ответственные и не склонные к фантазиям. В связи с этим довольно спорным выглядит мнение историка В.М. Безотосного, который пишет:

"Мнение Дюма – мемуариста – носит легендарный характер, и как свидетельство, полученное из третьих рук (Барклай – Нибур – Дюма), должно быть взято под большое сомнение. Даже если такой разговор имел место, то одно дело – частное мнение командира бригады, не несущего ответственности за свои слова, коим был Барклай в 1807 году, и совсем другое – план военного министра, принятый после серьезного анализа всех деталей обстановки и трезвой оценки последствий".

Да, в 1807 году Барклай-де-Толли был простым генерал-майором, но после этого, как мы уже знаем, у него был богатейший опыт боевых действий в Финляндии. Там противник, ведя настоящую "скифскую войну", настолько измотал русских бесконечными отступлениями и нападениями партизан, что Михаил Богданович, став военным министром, твердо решил использовать этот опыт в борьбе с Великой армией Наполеона. И произошло это именно "после серьезного анализа всех деталей обстановки и трезвой оценки последствий". В этом вообще можно не сомневаться, так как Барклай-де-Толли всегда все делал только после серьезного анализа и оценки последствий.

В любом случае еще в мае 1811 года император Александр так разъяснил свое отношение к предстоящей войне послу Франции в России Арману де Коленкуру:

«Если император Наполеон начнет против меня войну, то возможно и даже вероятно, что он нас побьет, если мы примем сражение, но это еще не даст ему мира <…>. За нас – необъятное пространство, и мы сохраним хорошо организованную армию <…>. Если жребий оружия решит дело против меня, то я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подпишу в своей столице договоры, которые являются только передышкой. Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат утомляют и обескураживают его. За нас будут воевать наш климат и наша зима».

И вот теперь русские армии, как и планировалось, отступали, избегая генерального сражения. Продолжая отступление, 1-я и 2-я Западные армии, несмотря на все усилия Наполеона, сумели соединиться 22 июля (2 августа) в районе Смоленска. Там Наполеону был дан большой бой, после чего русские оставили горящий город и продолжили отход на восток. Замысел Барклая был единственно верным на тот момент, но отступление уже давно вызывало недовольство в рядах русских солдат и офицеров.

К сожалению, покидая в свое время армию, Александр не назначил единого командующего русскими армиями, что привело к возникновению конфликтной ситуации между Барклаем и князем Багратионом.

А.Н. Архангельский оценивает это так:

"Александр I поступил безобразно, когда, покидая 6 июля войска, оставил вакантным место единого главнокомандующего тремя русскими армиями[7]7
  Третьей русской армией, действовавшей на Украине, командовал генерал А.П.Тормасов.


[Закрыть]. На Барклая, который стоял во главе самой крупной из них, был военным министром и автором самой идеи единого главкома, все стали смотреть как на основного претендента. А значит – как на виновника отступления, в котором видели тогда не гениальный тактический маневр, но постыдный стратегический просчет <…>. Но никакой реальной власти государь Барклаю не предоставил; и чего стоили после этого слова из личного письма полководцу: «Я передал в ваши руки, генерал, спасение России»?

…Иди, спасай <…>.

Вновь приближенному досталась роль громоотвода <…>.

Знал Александр Павлович об умонастроениях "русской партии" во главе с Петром Багратионом?

Несомненно.

Мог предвидеть, что Барклаю припишут в лучшем случае недостаток патриотизма, в худшем – подготовку измены?

Должен был!"

В результате все 42 дня, прошедших с момента отъезда императора, русские армии находились без главнокомандующего, и лишь после оставления Смоленска Александр призвал в армию М.И. Кутузова, назначение которого главнокомандующим состоялось 5(17) августа 1812 года.

Великий князь Николай Михайлович отмечает, что "Александр не любил Михаила Илларионовича, не забыв ему Аустерлица, и мало уважал его как человека", а посему назначил его не он сам, а специальный Чрезвычайный комитет под председательством графа Н.И. Салтыкова. Сам император лишь утвердил потом постановление этого комитета.

М.И. Кутузов прибыл в действующую армию, подбодрил солдат, заявил, что с такими молодцами отступать невозможно, и… приказал продолжить отступление.

Наполеон был в бешенстве, ибо генеральное сражение, о котором, он так мечтал, у него случилось лишь 26 августа (7 сентября) в районе села Бородино, что в 120 километрах от Москвы. Сражение длилось целый день. Наполеону ценой огромных потерь удалось захватить все русские позиции, но он не добился главного – не уничтожил русскую армию, которая как ни в чем не бывало продолжила отступление.

В результате 2 (14) сентября наполеоновский авангард вошел в оставленную русскими Москву, но и это ничего, по сути, не изменило. Армия Наполеона таяла на глазах, проблемы с подвозом припасов становились все более и более острыми, русские постоянно получали подкрепления, а сам город вдруг запылал и через несколько дней оказался полностью уничтоженным огнем. К тому же начала портиться погода, и Наполеон вдруг понял, что с падением Москвы война для него не только не закончилась, а, напротив, началась с новой силой и уже в совсем других условиях.

21 сентября (3 октября) Наполеон послал к русским, стоявшим на юго-западе от Москвы в районе Тарутина, своего парламентера, но М.И. Кутузов отверг любые переговоры о мире. В подобных обстоятельствах Наполеону ничего не оставалось, как начать отступление из Москвы в сторону Смоленска. Русская армия тут же двинулась вслед за ним, сделав все возможное, чтобы захватчики вынуждены были идти именно по той дороге, по которой они пришли в Москву, то есть по разоренной территории, напрочь лишенной съестных припасов и нормального жилья. Для наполеоновских солдат и офицеров это стало настоящей катастрофой. К тому же очень скоро началась зима, и температура воздуха понизилась до такого уровня, что люди стали умирать не только от голода, но и от холода.

При этом М.И. Кутузов не торопился вступать в бой с все еще очень сильным Наполеоном. Он занял выжидательную позицию, не переставая, однако, беспокоить отступающего противника отдельными боями и бесконечными нападениями армейских партизанских отрядов, которые не позволяли фуражирам Наполеона выполнять свои обязанности по обеспечению войск продовольствием и фуражом.

Кончилось для Наполеона все в ноябре, в районе реки Березины. И там война реально могла закончиться. В самом деле, ведь там, в районе Борисова, Наполеон оказался практически окруженным с трех сторон, и шансов спастись у него не было никаких. Не зря же Карл фон Клаузевиц авторитетно заявлял:

"Никогда не встречалось столь благоприятного случая, как этот, чтобы заставить капитулировать целую армию в открытом поле".

К сожалению, ничего подобного не произошло. Наполеону удалось спокойно навести мосты и переправить основную часть своих войск на другой берег. И конечно же очень быстро был найден виновник этого серьезного стратегического просчета. Им стал адмирал П.В. Чичагов[8]8
  В начале войны он командовал Дунайской армией, которая потом соединилась с армией генерала А.П.Тормасова, действовавшей на Украине.


[Закрыть] (Кутузов всегда умел находить «козлов отпущения»), хотя он, имея в районе Березины всего 20 000—30 000 человек, был единственным, кто несколько дней активно сражался с превосходящими силами противника. При этом у стоявшего чуть севернее П.Х. Витгенштейна имелось около 40 000 человек, а у М.И. Кутузова – до 50 000 человек (это, кстати, из 130 000 человек, которые выступили с ним из-под Москвы).

Но, как известно, в Борисове Чичагов так и не дождался ни Витгенштейна, ни Кутузова. Первый стоял по приказу Кутузова, и сам Михаил Илларионович тоже стоял, причем на весьма значительном расстоянии. И, что удивительно, он словно специально остановил свой марш и в течение нескольких дней не двигался с места, практически перестав даже координировать действия своих войск. В результате Наполеону удалось осуществить обманный маневр против оставшегося в меньшинстве Чичагова, который был дезорганизован ложными сведениями, получаемыми из генерального штаба, и, по сути, оказался брошенным на произвол судьбы.

В конечном итоге Наполеон потерял на Березине от 25 000 до 40 000 человек (это огромные потери), а убыль русских войск составила, по разным данным, от 8000 до 14 000—15 000 человек. К сожалению, имея менее 30 000 человек под ружьем, адмирал Чичагов просто физически не мог ни остановить Наполеона на всех пунктах по течению Березины, ни противостоять ему в каком-то одном пункте.

Переправа через Березину 23 ноября 1812 г. Художник В. Адам

Чем же объясняется столь странная пассивность главнокомандующего русскими войсками М.И. Кутузова? Однозначно ответить на этот вопрос невозможно.

Одни историки считают, что у Кутузова "были довольно мрачные предчувствия". Говорят, например, что в начале января 1813 года один из близких помощников главнокомандующего записал в своем дневнике, что Михаил Илларионович на вопрос о перспективах похода в Европу ответил так: "Вернемся с мордой в крови…"

Другие историки явно намекают на "масонский след", а вот Я.А. Гордин утверждает, что дело заключалось в том, что Кутузов "не швырялся солдатскими жизнями". Этот историк пишет, что все вокруг "требовали от Кутузова генерального сражения: догнать, разгромить и пленить Наполеона. Кутузов же этого категорически не хотел. Он считал, во-первых, что нужно "беречь русскую кровь", во-вторых, он совершенно не был уверен, что новое генеральное сражение даст желаемый результат". Более того, по мнению Я.А. Гордина, заграничный поход вообще был не нужен России. "Кутузов всегда говорил о том, что его задача – изгнание Наполеона из России. Он был, безусловно, выдающимся полководцем, но он был также еще и крупным дипломатом <…>. Кутузов как геополитический мыслитель вовсе не мечтал об окончательном крушении Наполеона, он считал, что его нужно изгнать из России, но наполеоновская Франция должна существовать как противовес Англии". Кутузов якобы откровенно заявлял, что "интересы Англии не во всем отвечают интересам России".

При этом военный специалист Карл фон Клаузевиц оценивает мотивацию Михаила Илларионовича следующим образом:

"Мы не станем отрицать, что личное опасение понести вновь сильное поражение от Наполеона являлось одним из главных мотивов его деятельности".

Историк И.Н. Васильев предполагает:

"Скорее же всего, Кутузов не имел ни определенного плана своих действий, ни желания вмешиваться в решающие события, предпочитая отдать все на волю случая. Но при этом он сделал все, чтобы обезопасить себя от каких-либо нареканий, что, в свою очередь, нуждалось в подыскании другой удобной кандидатуры для нападок. А кого выдвинуть на ату роль, как не своего заклятого врага? Просто нужно было надлежащим образом подготовить к этому общественное мнение, чем фельдмаршал активно и занялся".

Всегда старающийся сохранять объективность американец Дэвид Чандлер замечает:

"Трудно понять медлительность Кутузова вплоть до 26 ноября, если не видеть в этом намеренного желания дать Наполеону уйти за Березину. Его противоречивые приказания своим подчиненным, особенно Чичагову, были основной причиной потери, казалось бы, неизбежного и полного успеха".

Как все было на самом деле, неизвестно, но факт остается фактом: Наполеон благополучно ушел, а "козлом отпущения" был сделан адмирал П.В.Чичагов.

Военный историк генерал М.И. Богданович пишет:

"Остается исследовать, кому должна быть приписана неудача общего плана действий русских армий, на основании которого имелось в виду "Наполеона с главными его силами искоренить до последнего". Современники нашей Отечественной войны обвиняли в том исключительно одного Чичагова. Да и не могло быть иначе: князь Кутузов – освободитель России от нашествия Наполеона и его полчищ, граф Витгенштейн – защитник нашей Северной столицы <…>. Оба они стояли так высоко в общем мнении, что никто не смел усомниться в безошибочности их действий. Никто не помышлял, что военное дело, будучи основано большей частью на неопределенных данных, сопряжено с ошибками, которых избегнуть не может самый гений. Общему порицанию подвергся Чичагов, потому что, во-первых, положение, занимаемое его армией, давало ему наиболее возможности преградить путь Наполеону; во-вторых, потому что, командуя в Отечественную войну впервые сухопутными силами, он еще не успел заслужить славы искусного военачальника".

Этот же автор констатирует:

"Кутузов не хотел изнурить вконец свою армию усиленными переходами и вовсе не имел намерения вступать в решительный бой с гениальным противником и его армией, которая, будучи поставлена в отчаянное положение, могла продать дорогою ценою свое существование <…>. Кутузова упрекали в том, что он не прибыл сам на Березину в решительное время переправы Наполеона <…>. Он один мог принять на себя ответственность в последствиях встречи с Наполеоном, и, быть может, на берегах Березины его ожидала слава победить того, кого вся Европа в течение многих лет привыкла считать непобедимым".

Чем же обернулось для России и для русской армии нежелание М.И. Кутузова «вступать в решительный бой с гениальным противником и его армией»? Ответ на этот вопрос прост: удивительное спасение Наполеона продлило войну еще на долгих шестнадцать месяцев…

ЗАГРАНИЧНЫЙ ПОХОД РУССКОЙ АРМИИ

Итак, остатки Великой армии Наполеона были изгнаны из России, и император Александр некоторое время находился перед дилеммой: завершить войну подписанием мира или продолжить ее на территории Европы, добившись окончательного уничтожения Наполеона?

В пользу продолжения войны говорило то, что окончательный разгром Наполеона явно укрепил бы позиции России в Европе и позволял рассчитывать на приобретение новых территорий.

Соответственно, Александр потребовал "следовать беспрерывно за неприятелем" и лично прибыл к армии в Вильно. Со своей стороны, М.И. Кутузов, как мы уже знаем, не торопился с заграничным походом и предпочел бы вообще обойтись без него.

– Ваш обет исполнен, – говорил он царю, – ни одного вооруженного неприятеля не осталось на русской земле. Теперь остается исполнить и вторую половину обета: положить оружие.

А.Н. Архангельский констатирует:

"Кутузов, постаревший, не желавший расставаться с Виленским покоем и привычной роскошью, быть может, предчувствующий близкую кончину, но также верный своей "домашней философии", полагал задачу русской армии выполненной, войну, по существу, законченной, победу до конца одержанной".

Однако Александр, не желавший останавливаться на достигнутом, настоял на своем, ибо для него война с Наполеоном была, как выразился историк М.В. Довнар-Запольский, "актом борьбы его личного самолюбия, независимо от тех политических причин, которые ее вызывали".

В результате в январе 1813 года русские войска вошли в Польшу и Пруссию тремя армиями: Главной (с ней были сам император и М.И. Кутузов), 3-й Западной под начальством адмирала П.В. Чичагова и Резервной. На направлении Кенигсберг – Данциг двигался также отдельный корпус П.Х. Витгенштейна.

Россия, «сокрушительница врага в собственных пределах», шла теперь освобождать от наполеоновского ига и другие страны.

Наступление шло весьма энергично, и вскоре на сторону русских перешел прусский корпус генерала Йорка фон Вартбурга. Плюс в армию был вызван М.Б. Барклай-де-Толли, в свое время замененный на Кутузова и долгое время находившийся в вынужденном бездействии. Этот благородный человек забыл все свои обиды и уже 23 января (4 февраля) принял командование 3-й Западной армией вместо заболевшего адмирала П. В. Чичагова.

Когда Барклай принял командование, на него было возложено взятие крепости Торн (Торунь), расположенной на правом берегу Вислы.

28 марта (9 апреля) начались осадные работы, а с 4 (16) апреля пошли переговоры о капитуляции. В результате, гарнизон сложил оружие. Было захвачено 52 орудия, более 10 000 ружей и значительный запас провианта. При этом русские потеряли лишь 28 человек убитыми и 167 человек ранеными.

По прибытии 6(18) апреля в Бунцлау император Александр и М.И. Кутузов расположились в городе на четыре дня. Здесь ими и была получено известие о том, что Барклай овладел Торном.

По взятии Торна его 3-я армия двинулась в Силезию. К этому времени тяжелобольной 67-летний генерал-фельдмаршал М.И. Кутузов уже "тихо угас на лаврах". Произошло это 16 (28) апреля, и его тело было отправлено в Санкт-Петербург, дабы быть погребено со всеми подобающими его высокому званию и заслугам почестями. При этом Александр велел выдать жене Михаила Илларионовича 200 000 рублей и сохранить за ней пожизненно в виде пенсии полный фельдмаршальский оклад. Император написал ей:

«Болезненная не для одних вас, но и для всего Отечества потеря, не вы одна проливаете о нем слезы: с вами плачу я, и плачет вся Россия».

После этого армию возглавил генерал от кавалерии граф П.Х. Витгенштейн, имевший после 1812 года яркую славу «защитника Петрова града». Пруссаки, перешедшие к тому времени на сторону России, согласились с этим решением императора Александра, а вот генералы А.П. Тормасов и М.А. Милорадович отказались служить под его командой, ссылаясь на свое старшинство (Витгенштейн был действительно моложе обоих).

Уже с Витгенштейном во главе русско-прусская армия 20 апреля (2 мая) 1813 года провела сражение при Лютцене.

По оценкам, в этом сражении французы потеряли примерно 20 000 человек убитыми и ранеными (в том числе был убит командир конной гвардии Наполеона маршал Бессьер), а союзники – около 12 000 человек. Естественно, последние поспешили назвать Лютцен своим успехом.

Со своей стороны, Наполеон после сражения написал:

"Лютценская битва будет поставлена выше сражений при Аустерлице, Йене, Фридланде и Москве-реке. Я уже двадцать лет командую французскими армиями и никогда не видел еще столько смелости и преданности".

Как бы то ни было, после этого сражения русско-прусская армия, при которой находились союзные монархи, поспешно отступила за Эльбу и заняла позицию за Бауценом – саксонским городком, что в сорока километрах восточнее Дрездена.

Прибыв туда, Витгенштейн нашел ожидавшее его желанное подкрепление. Это была армия Барклая-де-Толли, которая подошла от Торна.

Вслед за этим, 8 (20) мая, Наполеон с основными силами (а он совершил чудо и сумел быстро набрать новую армию в примерно в 140 000 человек) форсировал в нескольких местах реку Шпрее.

У союзников в районе Бауцена имелось лишь 96 000 человек, в том числе 68 000 русских и 28 000 пруссаков. И Наполеон со своими мальчишками-новобранцами выиграл сражение, но его преследование получилось медленным и малоэффективным.

Отметим, что Бауценское сражение коренным образом изменило положение Барклая в армии. В тяжелом бою он показал себя очень хорошо. А вот граф Витгенштейн с ролью главнокомандующего не справился – это был не его уровень.

В результате последний сам попросил, чтобы его поставили под начальство Михаила Богдановича.

Итак, Барклай после отставки прежнего командующего встал во главе объединенной русско-прусской армии, которая насчитывала 140 батальонов, 182 эскадрона, 29 казачьих полков и 340 орудий.

Произошло это как раз накануне временного перемирия с Наполеоном. Сначала это перемирие было заключено на 36 часов, потом его продлили до 20 июня, а потом – еще на три недели. Делалось это для того, чтобы дать Австрии время закончить свою тайную мобилизацию. Наполеон, также желавший завершить свою подготовку, не возражал, и это стало его роковой ошибкой: за время перемирия к антинаполеоновской коалиции присоединились Австрия и Швеция, и у союзников появился решающий перевес в силах.