Текст книги "Священные камни Европы"

Автор книги: Сергей Катканов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

***

Очарование личности Людовика Святого загадочно. И вот русский историк Т. Н. Грановский пытается дать свою разгадку этой личности: «Сравнивая с суровыми лицами деятелей того времени задумчивый и скорбный лик Людовика, мы невольно задаем себе вопрос об особом характере его деятельности. В чем заключалась тайна его влияния и славы? В великих ли дарованиях? Нет. Многие из современников не только не уступали, но и превосходили его дарованиями. В великих ли успехах и счастии? Нет. Дважды, при Мансуре и в Тунисе, похоронил французский король цвет своего рыцарства. В новых ли идеях, которых он был представителем? Но он не внес ни каких новых идей в государственную жизнь Франции… Значение его было другого рода…»

Грановский объясняет личность Людовика IX через метафору Святого Грааля: «…Доступ к Святому Граалю труден: он возможен только по высочайшему целомудрию, благочестию, смиренномудрию и мужеству, одним словом, высшим доблестям, из которых сложился нравственный идеал Средних веков. Таковы должны быть служители Грааля. Молитва и война составляют их призвание и подвиг в жизни, но война священная, за веру, а не из суетных житейских целей. В стремлении приблизиться к такому идеалу Западная Церковь облагородила феодализм до рыцарства… Идеалу средневековой доблести суждено было воплотиться в лице Людовика IX».

Всё правильно. Людовик IX стал идеальным рыцарем веры. Так близко к христианскому идеалу рыцарства не приблизились даже рыцари из романов. Высочайший уровень личного благочестия Людовика IX сделал его меч воистину священным оружием.

Католическая Церковь канонизировала Людовика IX уже через 20 лет после его кончины. Это единственный святой король Франции. Святой рыцарь. Так, может быть, очарование Людовика Святого, это и есть очарование святости?

Конечно, православный человек лишен формальной возможности считать Людовика IX святым. Мы не можем ему молиться, не можем называть детей его именем. Все канонизации католиков, совершенные у них после раскола, для православных – «яко же не бывшие». Иначе нельзя. Иначе мы берега потеряем. Но это не значит, что у католиков больше не было и не могло быть святых. Это значит лишь то, что мы не можем произнести на сей счет никакого определённого суждения. Теоретически возможен такой вариант: православные соборно рассматривают житие некоего католического святого и, если не находят к тому препятствий, объявляют его святым. Хотя, конечно, никто этого не будет делать.

Но тогда лучше воздержаться от окончательных суждений типа: он еретик, поэтому не может быть святым. Остерегитесь. Бог уже совершил над Людовиком IX частный суд. И приговор нам не известен. И тогда не будет грехом предположить: может быть, он и правда святой.

Черный принц

Принц Эдуард, старший сын короля Англии Эдуарда III, заслужил своё прозвище Черный принц не только тем, что любил щеголять в черных доспехах, но и своими черными делами.

Столетняя война была в полном разгаре. Франция, со всех сторон теснимая Англией, теряла свои земли, проигрывая одно сражение за другим. Принц Эдуард стал одной из самых ярких фигур этой войны. Прославился он тем, что, возгласив королевские войска в Аквитании, прошел по этой провинции огнем и мечом, имея тысячу рыцарей и столько же латников. Прежние английские рейды на французской территории не были настолько беспощадными, а принц побил все рекорды по бесчеловечности и жадности. Он полностью сжег города Каркассон и Нарбон, опустошил области Бержерак и Перигор. Обосновавшись в Бордо, англичане регулярно совершали набеги на Луару, сжигали города и крепости.

Английский хронист писал о рейдах Черного Принца: «Всех, кто оказывал ему сопротивление, он захватывал в плен или убивал». Надо лишь уточнить, что убивал он бедняков, «вдов и сирот», а рыцарей брал в плен, потому что пленный рыцарь – это капитал, за него платили выкуп. За короткий срок в плену оказалось не меньше шести тысяч французских рыцарей.

Черному принцу не откажешь в блестящем военном профессионализме и боевой доблести. Дерзость его рейдов поражала воображение. Имея лишь тысячу рыцарей, пленить 6 тысяч рыцарей противника – это надо суметь. И всё–таки маленькое войско Черного Принца, прекрасно организованное, высокопрофессиональное и полностью преданное своему вождю, было лишь бандой грабителей. Они убивали и жгли только для того, чтобы грабить. Кроме добычи их вообще ничего не интересовало. К тому же они никогда не имели дела с крупными силами французов, всегда нападая на тех, кто слабее.

И вот в конце лета 1356 года большая французская армия во главе с королем выступила из Парижа против Черного Принца. Численность французской армии была по крайней мере вдвое больше английской. Черный Принц сразу начал спешно отступать по направлению к своей основной базе в Бордо. Французская армия опередила англичан в районе Пуатье и отсекла им дорогу на юг. И что же тогда сделал наш отважный принц? Какой великий подвиг он решил совершить? Он храбро отправил к французам парламентеров, пообещав вернуть всю добычу, всех пленников, все захваченные им крепости и города, а в обмен просил только одного – свободного прохода к Бордо.

Это был момент истины, когда стало понятно, что такое Черный Принц на самом деле. Нет, он не был трусом, и свою храбрость много раз доказал на поле боя. Он был прагматиком. Зачем вступать в битву, когда нас мало, а врагов много? Убьют ещё. А за что ему было отдавать жизнь? Человек с душой грабителя всегда понимает, что жизнь дороже добычи. «Останусь в живых – ещё награблю всякого добра, а убьют, так уже ничего больше не награблю». И ведь он отдавал не только добычу, но также и крепости и города, которые захватывал для английской короны. Но на интересы короны ему было также плевать, и принимать красивую смерть во славу Англии он не собирался. Интересно, если бы французы приняли его условия, с какой рожей он вернулся бы в Бордо? Ведь ему же любой встречный рыцарь мог сказать: «Что, мальчик, страшно стало? Привык грабить беззащитных, а как только увидел настоящую армию, так сразу же приказал принести себе коричневые штаны?»

От несмываемого позора Черного Принца спасла только французская спесь. Тупое высокомерие короля Франции Иоанна II вполне могло соперничать по размерам с низменным прагматизмом принца Эдуарда. Король потребовал у принца, чтобы он сдался вместе со своей свитой и последовал в тюрьму. Желая не просто уничтожить, но и унизить Черного Принца, король показал низость собственной души.

Так много принц уже конечно не мог предложить королю и повел себя, как крыса, загнанная в угол – оставалось только драться. Он постарался воодушевить своих воинов, сказав, что в случае победы «они станут самыми уважаемым людьми в мире». Значит, он всё–таки считал победу вполне возможной? А ведь только что хотел отдать все завоеванное без боя.

19 сентября 1356 года произошла знаменитая битва при Пуатье. Французы потерпели страшное, неслыханное, тотальное поражение. Их потери насчитывали 5–6 тысяч человек, примерно половину из них составляли рыцари. Под Пуатье погиб цвет рыцарства Франции.

Нет причин сомневаться в храбрости французских рыцарей и их личном боевом профессионализме. Англичане победили их за счет тактики. Прагматичные, как и все грабители, они хорошо научились использовать не только рыцарей, но и солдат, в первую очередь – лучников. Английские крестьяне (йомены) потом пели: «Если бы не йомены с гнутыми палками, враг бы слопал Англию, как муху». Эдуарду было плевать на рыцарские традиции, он делал то, что эффективно. И за это его, конечно, трудно осуждать.

Французское рыцарство по–прежнему считало, что война это дело исключительно рыцарей, и пусть простолюдины не путаются под ногами. Когда накануне сражения под Пуатье к французам пришло ополчение горожан, по приказу короля оно было отослано назад. Король, совершенно уверенный в победе, очевидно, полагал, что сделал очень красивый жест, дескать, без сопливых разберемся, но на самом деле это был жест тупой спеси.

Горожане и крестьяне взялись за оружие, потому что они ведь тоже были французами, и им невмоготу было смотреть, как гибнет Франция. И потому, что они в первую очередь страдали от войны. Это рыцарей брали в плен, а их–то ведь просто убивали. А рыцари не могли их защитить, хотя это был священный долг рыцарства. Рыцари должны были испытывать нестерпимый стыд от того, что оказались не в состоянии защитить своих людей, позволяя Черному Принцу бесчинствовать, как ему хотелось. Вместо этого они отмахивались от простолюдинов, как от назойливых мух.

Поражение французов под Пуатье и другие их поражение во время Столетней войны кого–то приводят к выводу, что рыцарское войско слабее солдатского, последнее на тот момент было более современным и эффективным. Между тем, это совершенно не так. Отнюдь не рыцарство показало свою слабость и отсталость на полях Столетней войны. Слабость французов, делавших ставку исключительно на рыцарство, проистекала как раз из непонимания сути рыцарства. Дело в том, что этот род войск, основанный на определенном менталитете, отнюдь не универсален. У рыцарства есть свои достоинства и свои недостатки. Рыцарство к тому времени вовсе не было устаревшим, оно отнюдь не отжило свой век, но максимально эффективным войском было войско комбинированное, где лучшие качества рыцарей подкреплялись лучшими свойствами солдат. Собственно, войско Черного Принца в этом смысле как раз и было комбинированным, а потому максимально эффективным.

Впрочем, слабость рыцарства к тому времени сказывалась уже далеко не только в его нерациональном использовании на поле боя, в переоценке его достоинств и непонимании слабостей. Рыцари Столетней войны внутренне, духовно уже очень мало походили на рыцарей первого крестового похода. По мере того, как христианские идеалы понемногу выветривались из души европейской аристократии, рыцарство духовно слабело, понемногу превращалось в пародию на самого себя.

Ярким примером духовной, ментальной деградации рыцарства был французский король Иоанн II. Претендовавший на благородство король предстает на страницах хроник неумным, безответственным и смешным. Это классическая пародия на рыцаря. На поле боя под Пуатье он «дрался до конца», очевидно, воображая себя великим героем, при этом хорошо зная, что ни кто его не убьет. Какой англичанин захотел бы лишить себя целого состояния? Выкуп за короля мог составить больше золота, чем он весил вместе с доспехами. И вот, до сыта наигравшись в героя, французский король красиво объявил о том, что сдается. Тут он чуть было не просчитался. Английскую солдатню мало интересовала красота его жеста, они чуть не задавили короля, когда каждый из них старался завладеть ценным трофеем и правом на выкуп. Однако, пронесло – помяли, но не покалечили.

И вот тут разыгрывается неописуемой красоты рыцарская сказка. Черный принц решил дать ужин в своём шатре в честь французского короля, воспользовавшись для этого французскими же продовольственными припасами, захваченными после битвы. Принц посадил короля и его сына за стол, сам им прислуживал и проявлял большую скромность, отказываясь сам сесть за стол вместе с королем, говоря, что ему не место за столом такого могущественного монарха и такого отважного рыцаря. Эдуард сказал Иоанну: «Дорогой сир, пусть не портит ваш аппетит то обстоятельство, что Всемогущий Господь не позволил вашим мечтам исполниться сегодня. Не сомневайтесь в том, что мой господин и отец окажет вам все почести и выразит свою дружбу, насколько это будет в его силах, и уладит дело с выкупом так, что вы навеки останетесь друзьями. Сегодня вы прославились своей доблестью, превзойдя ею всех рыцарей, сражавшихся за вас». Французы ответили принцу, что он станет одним из самых достойных королей в христианском мире.

Ото всей этой сцены веет такой отвратительной фальшью, что хоть нос затыкай. Эти люди играли в рыцарей, изображая благородство. Ведь они же хорошо знали, какие слова должны говорить благородные рыцари. Вот они и говорили. Но рыцарского духа, сурового и прямого, в них уже не было.

Черный принц находу писал «легенду о Черном Принце». Он фактически диктовал своему секретарю, в каких словах надлежит прославить его неслыханное благородство. Но была у его красноречия и вторая цель, вполне прагматическая, потому что алчный грабитель ни на миг в нем не засыпал. Очаровывая французского короля, он размягчал ему мозги, готовя к подписанию выгодного для англичан договора. И король что называется «поплыл», подписав с этим «любезным юношей» перемирие, признав все английские захваты французской территории. Вот каким «рыцарем» был король Франции на самом деле. Король предал Францию, предал своих подданных, предал всех павших в этой безумной войне.

Иоанн с Эдуардом друг друга стоили. Английский наследный принц перед боем заявил о своей безоговорочной готовности предать Англию, а французский король предал Францию после боя. Дофин и Генеральные Штаты Франции, разумеется, отказались подтвердить договор, подписанный королем.

А Черный Принц ещё долго потом бесчинствовал, проливая моря французской крови. Наталья Басовская писала: «Характерный пример противоречия рыцарских норм морали интересам государства – освобождение Черным Принцам за выкуп взятого в плен в 1367 году талантливого французского полководца Дюгеклена». Это получается, что Черный Принц отпустил опасного врага, лишь бы не вступить в противоречие с «нормами рыцарской морали»? Ой да полно вам. Казнить Дюгеклена было всё равно что бросить в море мешок с золотом, а когда это профессиональный грабитель отказывался от золота? Дюгеклена потом можно было ещё раз взять в плен и ещё раз получить выкуп. Ничего личного, просто бизнес.

Анджей Сапковский писал о Черном Принце: «Герой неисчислимых «рыцарских» сказок для детей, которого Жан Фруассар, французский поэт и историк, назвал «благороднейшим и достойнейшим рыцарем, какие только жили со времен короля Артура» ведет войну с Францией. Захватив Лимож, он дарует жизнь всем взятым в плен рыцарям. Как ни говори – рыцарская солидарность обязывает. Остальные 6 тысяч защитников и жителей Лиможа, в том числе женщины и дети, перебиты».

Сапковский не находит в Черной принце ничего благородного, считая его злодеем. И это единственный случай, когда я согласен с Сапковским.

Черный Принц так и не стал королем, он умер за год до смерти своего отца. Бог не позволил этому кровавому чудовищу взойти на трон.

***

Если вы интересуетесь историей рыцарства, за XIV век можете не заглядывать, там настоящего рыцарства уже не было. Отдельные рыцари, конечно, были, они и сейчас есть, но рыцарство, как таковое, не пережило Столетней войны. И вовсе не потому, что на полях сражений этой войны погиб «цвет рыцарства», а потому что эта война окончательно убила рыцарский дух, рыцарскую ментальность – не как свойство отдельной личности, а как достояние корпорации. С тех пор в истории мы увидим ещё не мало мужиков, закованных в железо, но настоящих рыцарей обнаружить среди них будет уже весьма затруднительно.

***

За каждым из этих рыцарей, чьи биографии нам относительно хорошо известны, стоит целый смысловой ряд. Таких, как каждый из них, было много. Так какими же они были? Белыми, черно–белыми, черными. Всё, как и всегда в жизни.

Рыцарский менталитет.

О рыцарстве мы меньше всего узнаем от рыцарей. Конечно, мы очень многое можем узнать от них о боевой тактике, образе жизни и кодексе чести рыцарства. Но то особое мироощущение, которое присуще только рыцарям, исключительно им одним во всей мировой истории, рыцари словами выразить не могли.

Средневековое мышление было совершенно внеисторично, рыцари даже и не догадывались, что в другие эпохи жили принципиально другие, не похожие на них воины. Автор «Песни о Роланде», писавший в XII веке, спокойно приписывает Роланду, жившему в VIII веке, все те свойства и качества, которые присущи его столетию. Ему не известно, что между VIII и XII веками – пропасть, что души воинов за это время сильно изменились, а потому исторический Роланд не мог так думать, так говорить, так реагировать на происходящее.

Да что там Роланд, рыцари и Гектора Троянского считали самым что ни на есть настоящим рыцарем, таким же, как они, даже ещё лучше. Гийом из Нанжи (1230) писал: «Изучение словесности и философии пришло вместе с понятием рыцарства сначала из Греции в Рим, а из Рима во Францию вслед за святым Дионисием». Ну вот что с них возьмешь, если они искренне полагали, что «понятие рыцарства» существовало и в Древней Греции, и в Древнем Риме, а французы его только заимствовали.

Любой человек – это то, чем он отличается от других людей, так же как и любой народ – это то, чем он не похож на другие народы. Если народ ни чем не отличается от других народов, значит такого народа не существует. И суть рыцарства именно в том, чем оно отличается от других военных элит – в другие эпохи и у других цивилизаций. Боюсь, что сами рыцари просто не поняли бы такой постановки вопроса.

Что же касается современных нам «демократических веков», то сейчас тем более не понимают рыцарства, уже хотя бы потому, что христианина может понять только христианин, а где вы найдете христиан среди мудрецов века сего? Для наших мудрецов Средние века – это мрачная и жуткая эпоха, темный провал в истории человечества. Такой негативный стереотип, мягко говоря, не способствует серьезному, вдумчивому, объективному отношению к главным персонажам средневековья – рыцарям.

Вряд ли вы сможете найти серьезную работу о ментальности рыцарей, о характерных особенностях рыцарского мировосприятия, о том, что такое рыцарский психотип. Мне на многое тоже не дерзнуть, постараюсь лишь пунктиром прочертить некоторые направления, по которым можно было бы разрабатывать эту тему.

1. Родина рыцарей – Церковь.

Почти все работы о рыцарстве подчеркивают космополитизм рыцарского мировосприятия. Т. Н. Грановский ещё в 1851 году писал: «Барон редко унижал себя сознанием, что в городе живут его соотечественники. Он стоял неизмеримо выше их и едва ли не с большим высокомерием смотрел на бесправного и беззащитного виллана. При таких особенностях быта у каждого сословия должно было развиться собственное воззрение на все жизненные отношения и высказаться в литературе. Рыцарские эпопеи проникнуты этим исключительным духом. Возьмите любой роман каролингского или прочих циклов: вы увидите, что в нем нет и не может быть места героям другого сословия, кроме феодального. То же самое можно сказать о рыцарской лирике. Она поет не простую, доступную каждому человеческому сердцу любовь, а условное чувство, развивающееся среди искусственного быта, понятное только рыцарю… Среди городского населения процветала своя, неприязненная феодализму литература. Здесь родилась сказка, в которой язвительный и сухой ум горожанина осмеивал не одни только доблести и идеи составляющие как бы исключительную принадлежность рыцаря, но вообще все идеалы, все поэтические стороны Средних веков».

Ведь что интересно: если барон не был готов рыдать на груди у горожан и крестьян, так это уже обязательно высокомерие. Если для него ничего не значило то, что они – его соотечественники, так это лишь потому, что он, такой гордый, не хотел себя унижать. Но ведь ощущение того, что вот эти люди для тебя – чужие, вовсе не обязательно должно быть вызвано высокомерием. Это возможно, но не обязательно. И ведь автор говорит, что сухой и язвительный ум горожанина осмеивал вообще все идеалы. Если человек смеется над всем, что вам дорого, то разве гордыня побуждает вас считать такого человека чужим, хотя он и говорит на одном с вами языке? В принципе г-н Грановский точно обозначает то обстоятельство, которое вызвало эту сословную пропасть: с одной стороны – наличие высших идеалов, а с другой стороны – отсутствие идеалов и презрительное к ним отношение.

Пусть русский православный человек спросит себя, кто ему ближе и роднее: православный грек или русский безбожник? Что дороже: вера или почва? Что драгоценнее: земное отечество или отечество небесное? И вот когда вы будете отвечать на эти вопросы, тогда вы, может быть, поймете рыцаря, которому иностранные рыцари были ближе и роднее, чем отечественные горожане.

Спустя полтора столетия после Т. Н. Грановского, Наталья Басовская писала: «Феодалы с большим трудом отрешались от космополитической в своей основе рыцарской морали. Идеалы рыцарства представляли собой кодекс военной касты. Кастовая солидарность рыцарства была чужда зарождающимся элементам национального чувства. Феодалы постепенно вырабатывали особую систему нравственных ценностей, призванных утвердить моральное превосходство рыцарства над другими сословиями. Наличие этого кодекса способствовало сближению феодалов различных стран. На протяжении веков рыцари ощущали связь с собратьями по классу гораздо отчетливее, чем с людьми, связанными общностью территории и языка. Рыцарская мораль признавала высшей добродетелью верность сюзерену, а им мог быть феодал любой страны».

Всё так, но надо уточнить: в рыцарскую эпоху таких понятий, как «родина», «отечество», «нация», «народ» ещё не существовало вообще, то есть с рыцарей затруднительно было спрашивать, чтобы они служили своей стране и своему народу, когда никто и не слыхал, что это такое. Мы сейчас порою думаем, что «патриотизм» был всегда, что «Родина» – из разряда вечных ценностей, а это совсем не так. «Патриотизм» – порождение буржуазной эпохи, он в полный голос заявил о себе лишь во времена Великой Французской революции, когда, разрушив трон и храм, французы больше не знали, кому и чему служить, и решили служить Родине, что в переводе означало – национальной буржуазии.

Если помнить об этом, то ругательное для каждого патриота понятие «космополитизм» в применении к рыцарству теряет смысл, а утверждение г-жи Басовской о том, что рыцарская мораль была космополитична звучит странновато. Любая мораль по определению космополитична. Не может быть немецкой или французской морали. Мораль может быть религиозной или корпоративной, но ни когда не национальной. И то, что рыцарская мораль была корпоративной, то, что это была некая кастовая система нравственных ценностей, не надо преувеличивать. Г-жа Басовская, как и большинство современных авторов, в этом вопросе недооценивает религиозный фактор. Рыцарская мораль в основе своей была христианской – с некоторым специфическим оттенком, присущим военной касте.

Собственно, этот оттенок и отличал рыцарей от других сословий, которые тоже ведь объединяли христиан. Но идеи жертвенности, защиты слабых, верности долгу – в основе своей чисто христианские, а отнюдь не военно–корпоративные, получили максимальное развитие именно в рыцарстве, потому что это отвечало его социальной функции.

В национальных государствах тогда никто не жил, потому что их не было. Христианская Европа жила в Церкви, а рыцари, горожане и крестьяне жили на разных этажах Церкви. Естественно, английский рыцарь был ближе французскому рыцарю, чем французский крестьянин. Рыцари разных национальностей были с одного церковного этажа.

Специфичность собственно рыцарского восприятия христианства проявилась, например, в удивительном слиянии аскетизма военного и аскетизма христианского. Ценности, порожденные военной психологией, вдруг оказались очень хорошо сочетаемы с ценностями чисто христианскими. Марк Блок писал: «Из светской морали рыцарство позаимствовало наиболее приемлемые для религиозной мысли принципы: щедрость, презрение к отдыху, страданию и смерти». Немецкий поэт Томазин говорит: «Не желает быть рыцарем тот, кто хочет жить спокойно».

Это уникальное взаимопроникновение военного и церковного аскетизма, разумеется, было не только не близко ремесленнику или крестьянину, но и вообще им не понятно, хотя они тоже были добрыми христианами, но Христос хотел от них другого. В итоге рыцарь только с рыцарем мог разговаривать на одном языке. И это осознание рыцарями своей исключительности вовсе не обязательно порождало в них высокомерие по отношению к другим сословиям. Настоящий рыцарь, как хороший христианин, всегда понимал, что Бог любит всех, и каждый, занимаясь своим делом, служит Богу. И крестьяне, и ремесленники, тоже исключительны в своем смысле, потому что занимают свои этажи в архитектуре Церкви.

Так в чем же, собственно состоял рыцарский космополитизм? Да в том, что рыцари служили вечным, надмирным ценностям и в силу этого не были слишком привязаны к почве.

Кретьен де Труа писал: «Самый высший орден, который Бог создал и которым командовал, есть орден рыцарства». Итак, рыцари служат непосредственно Богу, самые лучшие из них скачут, уже не касаясь земли.

Гийом Дюран привел в своем «Понтификале» благородную рыцарскую молитву: «Святейший Господь, Отец всемогущий, Ты, Который позволил использование на земле меча, чтобы бороться с хитростью злых и защищать справедливость, кто для защиты народа создал орден рыцарства… Сделай так, что бы раб Твой никогда никого не поразил этим мечом несправедливо, но чтобы служил им всегда для защиты справедливости и права». Так мог молиться только рыцарь.

Внутреннее ощущение того, что они, рыцари, служат вечным, космическим ценностям постепенно нарастало в рыцарстве. Жан Флори писал, что рыцари короля Артура «совершают подвиги, которые предполагают вызов силам оккультным, силам мирового зла. Они выполняют миссию космического масштаба, миссию противостояния мировому хаосу и поддержания мирового порядка, то есть космоса, как такового. Эти идеи составили самую сердцевину рыцарской идеологии… Прежний образ идеального рыцаря, верного своему сеньору в деле защиты его земель и безоружных подданных уступает место образу поборника Вселенского Добра в вечном противостоянии вселенскому злу».

Рыцарско–христианский идеал достиг своей мистической вершины.

2. Царственное воинство

Е. Ефимова писала: «Рыцарь привык полагаться в защите самого себя только на собственную силу, только на стены своего замка. Всеми правами, всей властью рыцарь обязан только самому себе. Везде и всегда он действовал от своего лица, от собственного имени. Над ним не было внешней власти, которая могла бы преградить его волю, не было сильного, общего для всех закона. Он подчинялся только добровольно… Его верность – свободный дар, залог его верности – его честь. Как сильно должно было быть влияние подобного положения на того, кто занимал его!..»

Это один из самых принципиальных моментов в понимании рыцарского психотипа. Замок и его окрестности – это маленький изолированный самодостаточный мир, и рыцарь в этом мире – полноправный суверен, едва ли не абсолютный монарх. У такого человека формируется чувство полной ответственности за всё. Нет той спины, за которой он может спрятаться, почти никогда он не имеет возможности позвать кого–либо на помощь. Все последствия каждого его решения ложатся на него и только не него. Так из поколения в поколение в рыцарях всё больше утверждалось, всё больше проникало в их кровь обостренное чувство ответственности.

Привыкнув полагаться только на самого себя и полностью отвечать за свой маленький мир, рыцарь, попадая в большой мир, тут же готов был взять на себя полную ответственность и за него. Он уже так устроен, его не переделать, поколения его предков ощущали себя полноправными суверенами. И при дворе короля, и при дворе самого могучего в мире императора рыцарь держит себя, как суверен. Здесь уже очень много спин, за которые можно спрятаться, но у рыцаря нет такой привычки. Здесь таких, как он, много, и, казалось бы, каждый из них – лишь винтик большой государственной машины. Но рыцарь не способен чувствовать себя винтиком, он и есть машина. При дворе могучего монарха очень выгодно гнуть спину, льстить и заискивать, так чтобы всех растолкать и приблизиться к трону. Но рыцарь этого не умеет. Нет навыков. И получать их он не собирается. У него самоощущение центра власти. Он привык склоняться только перед Богом, и никогда – перед людьми. Поэтому самый незначительный рыцарь, имеющий лишь тощую клячу, ржавую кольчугу и зазубренный меч, смотрит на императора, как на равного. Как монарх на монарха. А императору другие воины и не нужны, он ведь не восточный деспот, который правит рабами.

Итак, при дворе императора, короля или герцога собирались государи. Только государи. Других здесь не было. Рыцарь, многие поколения предков которого на своем клочке земли правили полновластно, имел царственное достоинство. Царственность вдруг не возникает. Каждое поколение предков рыцаря добавляло что–то новое к этому самоощущению и постепенно формировались благородный взгляд, благородная осанка, благородство мыслей и слов, благородство поступков, достойных государя. Так являлось на свет царственное воинство, воинство из одних только царей, какого мировая история не знала ни до ни после.

Царственное достоинство каждого рыцаря, которое делало его равным королям, опиралось на две составляющих. Рыцарь равен королю, потому что они оба воины, и оба – христиане. Кто из них лучший воин – покажет поле боя, и не факт, что это будет король. Кто из них лучший христианин, рассудит Бог, и не факт, что это будет король. У рыцаря–шателена и короля лишь разные функции, разные задачи, но они равны по достоинству и в военном, и в религиозном смысле. Это уникальное преломление христианства через призму военной психологии, причем христианство от такого преломления отнюдь не искажалось, некоторыми своими гранями Евангелие засверкало в рыцарстве, как никогда ранее.

Здесь всё было совершенно не так, как в Риме. Г. Дельбрюк писал: «В Риме патриции правят благодаря политическим силам и политическим организациям. Римские консулы не передовые бойцы на поле боя, как германские герцоги и графы. Полководцы, по их понятиям, продолжали оставаться не воинами, а чиновниками (магистратами) Германские же короли и чиновники были наоборот прежде всего воинами и сохраняли этот характер даже тогда, когда управляли всей государственной жизнью. Императоры и короли средних веков – рыцари, весь их двор состоял из рыцарей. Герцоги и графы, правящие областями, так же являются рыцарями, даже епископы и аббаты достаточно часто брались за оружие. Кто в этих кругах не рыцарь, тот клирик, там кроме этих двух иного звания не существовало. Если король или какой–нибудь дворянин снимет рыцарский пояс, то это означает, что он готовится уйти в монастырь. Римская знать могла довольствоваться гражданскими должностями, ибо она могла держать массы в повиновении, опираясь на дисциплинированное войско, аристократы романо–германского средневековья не располагали обученными манипулами и когортами, вождями народа они могли быть только в том случае, если были самыми неустрашимыми бойцами».