Текст книги "Священные камни Европы"

Автор книги: Сергей Катканов

Лермонтов и Давыдов – рыцарские натуры, они видели мир глазами благородных и великодушных воинов. И это очень важно для нас, только настоящий рыцарь может оценить подлинное величие. А вот Тютчев – человек иного склада. Он – мудрец. Один из самых замечательных русских мудрецов. И это тоже очень для нас важно. А ведь Тютчев видит Наполеона совершенно по–другому:

 
Два демона ему служили
Две силы чудно в нем слились
В его главе орлы парили
В его груди змии вились
Но освящающая сила
Непостижимая уму
Души его не озарила
И не приблизилась к нему
Он был земной, не Божий пламень,
Он гордо плыл – презритель волн
Но о подводный Веры камень
В щепы разбился утлый челн.
 

Перед Тютчевым я, откровенно говоря, робею. Громкое имя оппонента ни когда не удерживало меня от полемики, и с Федором Ивановичем я спорил, но вот читаю его стихи и понимаю, что он мыслил на том уровне, который мне пока не доступен. Я не могу согласиться с тем, что в груди Наполеона «змии вились», я не согласен с тем, что в императоре совсем не было «Божьего пламени», но и опровергнуть это я не могу с убедительностью, достаточной хотя бы для меня самого.

Есть у Тютчева еще одно стихотворение – «Неман»:

 
Победно шли его полки
Знамена весело шумели
На солнце искрились штыки
Мосты под пушками гремели
И с высоты, как некий бог,
Казалось, он парил над ними
И двигал всем, и все стерег
Очами чудными своими.
 

Как чутко улавливал Тютчев поэзию Наполеона, как глубоко он ее пережил. Не сомневаюсь, что он, как живого, видел перед собой этого славного героя с «очами чудными». Но потрясающий взгляд императора, побуждающий людей без страха идти на смерть, не очаровал русского мудреца. Он продолжает:

 
Лишь одного он не видал…
Не видел он, воитель дивный,
Что там, на стороне противной,
Стоял Другой – стоял и ждал…
 

Кто бы спорил с тем, что Наполеона победил Другой. Но был ли император всегда и во всем против Другого? Бог остановил мальчонку, когда тот зарвался, но Другой – еще не значит Чужой.

Имя «Наполеон» переводится, как «лев пустыни». Редкое имя. После императора так уже не могли назвать ни одного ребенка, но почему–то и до него это имя в истории не встречается. Словно имя «Наполеон» было припасено лишь для него одного.

Иногда кажется, что этот «лев» все свои великие деяния совершил действительно в «пустыне». Он всегда был в гуще толпы, но он ни когда и ни с кем не составлял единого целого. Не было ни одной хотя бы самой маленькой группы, к которой бы он принадлежал. Как чужд он был всем современным ему монархам. И тем, которые были до него. И тем, которые пришли потом. А он не хотел этого. Он хотел быть органичной частью семьи монархов. А они ошалело смотрели на него и… кивали. Он был очень искренним, открытым, прямодушным, но его души так ни кто и не увидел.

Что же удалось увидеть мне? Ну хотя бы в собственной душе? Как хотите, но теперь я считаю, что мое восхищение императором не входит в противоречие с моей православной верой. Может быть, я ошибаюсь? Сохраняется ли вероятность того, что меня, как человека грешного, просто завораживает в Наполеоне торжествующая греховность? Боюсь, что такая вероятность сохраняется. Меня успокаивает только одно: лучше ошибиться, оправдывая человека, чем ошибиться, обвиняя его. Если я не все понял, и даже если не уловил главного, во всяком случае могу повторить слова Лермонтова, сказанные им, впрочем, по другому поводу:

 
Не мне судить, виновен ты иль нет.
Ты светом осужден? Но что такое свет?
Толпа людей, то злых, то благосклонных
Собрание похвал не заслуженных
И столько же насмешливых клевет.
 

Песни меча и молитвы

Меч должен быть, как молитва, и молитва должна иметь силу меча.

Иван Ильин

Через тернии к рыцарству

Эпоха жаждет героического эпоса. Когда этот факт со всей неумолимой определённостью возникает перед нами, мы вдруг понимаем, что ничего не знаем о своей эпохе. Ведь мы живем во времена тотальной власти торгашей, которые теперь уже не только регулярно опустошают наши кошельки – они опустошают наши души, и весьма успешно. Всё, что нельзя купить или продать, теперь уже кажется химерой, иллюзией. Если слово «честь» ещё и присутствует в нашем сознании, то лишь с пометкой «архаизм». Люди не хотят верить ни в какие высокие идеалы, потому что их ведь на хлеб не намажешь. Из того, что несъедобно людей интересует разве что шоу – веселенькое, пустенькое, не напрягающее.

Вожди человечества уже празднуют победу брюха над духом, и нет ни каких сомнений в том, что для них это праздник. Те, кто пытается им противостоять в наше время выглядят, как потерпевшие кораблекрушение моряки, которые из последних сил цепляются за обломки корабля посреди безбрежного океана бездуховности.

И вдруг мы понимаем, что наши современники более всего на свете хотят слышать героические сказания о великих подвигах бесстрашных воинов. И этот запрос носит массовый характер совершенно вопреки эпохе или вопреки нашим представлениям о ней.

***

Потрясающий успех Джона Толкина на наших глазах становится всё более потрясающим. Десятилетие за десятилетием популярность Толкина только возрастает. А ведь Толкин рассказывает нам о героях, которые жертвуют собой ради блага других людей. Романы Толкина – яркая проповедь христианских идеалов. Как–то все это не очень актуально? А вот поди ж ты…

Герои Толкина – великие воины – блистательны. Но среди них нет рыцарей. Это даже немного странно. По логике у Толкина должны быть рыцари. А их нет. Объяснение, наверное, в том, что, создавая свой мир, Толкин взял за основу ту эпоху, когда рыцарства ещё не было, он отталкивался от древнегерманского эпоса. Нелепо упрекать за это великого христианского художника. Один человек не может сделать всё. Значит, кто–то должен был пойти дальше.

И вот Джордж Лукас создает великую рыцарскую сагу – «Звездные войны». Опять ошеломительный успех. Не извольте сомневаться – эпопея Лукаса обязана своим успехом именно тому, что это рыцарская эпопея. Хотя эти рыцари оторваны от родной и привычной почвы средневековья, они носятся где–то в межзвездных пространствах, но они наделены реальными чертами настоящих рыцарей. Особенно Куай Гон. Это рыцарь, будьте уверены.

Но беда Лукаса в том, что он попутал полюса. Для него, как для классического американца, любая борьба между добром и злом – это обязательно борьба между демократией и диктатурой. А поскольку рыцари джедаи – блистательны и великолепны, то они, по Лукасу, разумеется, на стороне демократии. Вот тут–то у него и ошибка. На галактической почве рыцари вполне–таки выглядят, как у себя дома, а вот на демократической почве – как седло на корове. Главный принцип рыцарства – аристократический – решительно чужд демократии. Демократия уничтожила рыцарство именно потому, что уничтожила аристократический принцип, и ни в какую межзвездную эпоху демократия не может возродить рыцарство, которое по самой своей сути чуждо демократии.

Бедный Лукас предпринял титаническую художественную попытку скрестить две реальности, каждая из которых ему нравится – демократию и рыцарство. Но результат строится на принципиальном неустранимом противоречии и ни какими художественными средствами невозможно сделать эту гибридную реальность внутренне достоверной.

Вполне демократический герой – разве что мастер Йода – большой любитель корнелиста, то есть по–нашему говоря – наркоман. Остроумный Гоблин в своём переводе называет Йоду – Чебуран Виссарионович (– А Чебуран Виссарионович велел мне концентрироваться на добром. – Так ты и концентрируйся на добром, а мочи, кого скажут.)

Парадокс Лукаса в том, что он и любит рыцарство, и даже в значительной степени его понимает, чувствует, но одновременно ненавидит всеми силами своей демократической души – вспомните Дарта Вейдера. Причем, его ненависть к рыцарству выглядит куда более достоверно. Разгадка этого парадокса станет очевидной, когда мы вспомним религиозно–философскую концепцию Лукаса, которая исходит из существования светлой и темной стороны силы. Это типичный дуализм, то есть мировоззрение принципиально антихристианское. А суть рыцарства в полной мере дано понять и почувствовать только христианину.

Мир, в котором не хочется жить

Наконец свершилось. Том за томом, сезон за сезоном перед нами проходят целые вереницы рыцарей. Их образы выписаны человеком, который хорошо знает средневековье. К тому же Джордж Мартин – большой художник. И редкостная шельма.

Мартин знает средневековье даже лучше, чем может показаться на первый взгляд. Например, завязка романа – два вассала восстают против «безумного короля» – очень точно воспроизводит завязку войны Алой и Белой Розы, с той лишь разницей, что в реальности безумный король был просто слабоумным, а безумные зверства были на совести его жены– королевы. Но, создавая свой собственный мир, Мартин ни когда не ограничивается примитивным перетасовыванием исторических фактов, он их переплавляет с изяществом истинного художника, и конечный его продукт – совершенно самобытный сплав, который одновременно с этими выглядит реальнее, чем сама реальность.

К примеру, мир религий, созданных Мартином, ошеломляет тонким чувством и глубоким пониманием религиозных систем, известных средневековью. Ни одна из этих религий не имеет точного буквального соответствия историческим религиям. Нельзя, например, ткнуть пальцем и сказать: «Вот это – христианство». А между тем, черты исторического христианства (разумеется, преломленные через сознание Мартина) мы находим и в религии семерых, и в религии огненного бога, хотя лишь отдельные черты. А религия утонувшего бога кажется куда более скандинавской, чем религия Одина. Кажется, если бы историческим викингам предложили выбрать между этими богами, они выбрали бы утонувшего бога, он мог показаться им ментально ближе. Не надо и объяснять, что от чардрев веет друидами, но религия богорощ – это куда тоньше и элегантнее, чем те обрывки сведений, которые мы имеем об историческом друидизме.

И так у него во всем. Одна только Стена – образ потрясающий воображение. Её никогда не было. Но она на самом деле была. Где–то в потаенных глубинах староевропейской души. И Мартин извлек её оттуда с изяществом истинного художника и мудреца.

Что же в итоге? А в итоге эпопея Мартина несет в себе убийственный, растлевающий душу заряд духовной лжи, даже клеветы – омерзительной и ничтожной. И эта ничтожность тем более убийственна, что выражена с большой художественной силой.

Многие и не раз уже говорили о том, что единственный во всей эпопее «рыцарь без страха и упрека» – это Эддард Старк. Потому он и погибает так быстро, что просто не может существовать в этом мире негодяев. Это не совсем так. Если вы начнете загибать пальца, то вдруг неожиданно обнаружится, что «хороших» людей в мире Мартина не меньше, чем «плохих». Лживая мерзость этого мира вовсе не в том, что он населен мерзавцами, а в том, что это от начала и до конца – клевета на рыцарство.

Рисуя образ Неда, Мартин, похоже, и правда хотел показать нам идеального рыцаря, но получилось очень фальшиво, недостоверно. Его тупая, бессмысленная прямолинейность делает его нежизнеспособным и вызывает не восхищение, а презрительную усмешку. И тут возникает вопрос: а как это лорд Старк мог долго и успешно управляться со своими очень непростыми вассалами, такими, например, как Болтоны? Это внутреннее противоречие между успешностью и беспомощностью разрушает образ, делает его фальшивым, не настоящим. Поэтому не стоит говорить, что Нед Старк там единственный настоящий рыцарь, там нет настоящих рыцарей, потому что Нед – «нелеп и глуп, как вошь на блюде».

Кстати, там ведь есть ещё одна попытка показать «настоящего рыцаря». Это Бриена Тарт. Но Бриена – аномалия, она вызывает не столько уважение, сколько сочувствие, смешанное с усмешкой. Мужиковатая баба, при всем уважении к её прекрасным душевным качествам, это то, чего не должно быть. Похоже, Мартин развивает традицию Сервантеса, показывая нам, что любой, кто пытается следовать рыцарскому кодексу чести, уже смешон, тот кто слово «честь» принимает всерьёз – уже больной на всю голову.

«Настоящие рыцари» для Мартина – это братья Клиганы, очень, кстати, не похожие друг на друга, но оба они – нравственные уроды. Ну бывают ещё «рыцари цветов» – предмет воздыхания девочек–подростков. Но «рыцарь цветов» на самом деле – гомосек, так что девочки вздыхают зря. Возникает ощущение, что Мартин задался целью нагадить в душу всем без исключения «категориям граждан» ни кого не оставив без внимания. Хотя, конечно, Мартин ставит перед собой другую задачу: «показать жизнь, как она есть».

Правда – это ведь всегда мерзость, не так ли? Только ни чего не понимающие в жизни чудаки в розовых очках могут думать, что в жизни есть что–то возвышенное, что надо стремиться к каким–то идеалам, а умные люди прекрасно понимают, что этот мир – стопроцентное дерьмо. Всё чистое – вымысел, всё грязное – правда. «Сказать правду» – значит сказать гадость. Этот тип мировосприятия в наше время превратился уже в стереотип общественного сознания, а Мартин всего лишь – зеркало банальности.

Откуда взялось это мировосприятие? Оно начало развиваться по мере оскудения религиозного сознания. Если человек изгоняет Бога из своей души, он уже становится не способен видеть в жизни ни чего возвышенного и чистого, только низменное и грязное. Такова на самом деле правда обезбоженной души, но такой человек, конечно, думает, что это не его субъективное мировосприятие, а вполне объективная правда. И если такой человек – художник, он начинает транслировать свою собственную обезбоженность на создаваемые им картины. Вот вам и Мартин.

Казалось бы, в мире Мартина великое множество религий, при чем автор тонко в них разбирается и очень интересно расписывает. Но! Обратите внимание! Ни для одного рыцаря, ни для одного лорда, ни для одного короля у Мартина религия не имеет ни какого значения. Ни кто из них не служит высоким религиозным истинам, ни кто не воодушевлен религиозной идеей, они лишь исполняют обряды.

Знаете, почему Эддард Старк – отнюдь не образ идеального рыцаря? Религия для него ни чего не значит. Он поклоняется чардревам, но для него это лишь дань национальной традиции, то есть нечто формальное, ни как ни на что его не воодушевляющее. А между тем, не бывает рыцаря без веры, от попытки такого изобразить веет нестерпимой фальшью.

Но Мартин, прекрасно вроде бы зная, что такое религия, совершенно не представляет, что такое религиозный человек, то есть изобразить рыцаря он не способен, даже если бы и хотел. Вот он делает такую попытку: рыцарь Лансель Ланистер «ударился в религию». И что мы видим? Фанатика с лицом обезображенным ненавистью. Иного типа религиозности Мартин просто не в состоянии себе представить, он уверен, что иного вообще не бывает. Для таких, как Мартин, человек, воодушевленный религиозной идеей, это разве что Савонаролла, то есть Его Воробейшество, а между тем Савонаролла – это как раз дикое и ужасное искажение религиозного сознания. Но для Мартина сама по себе религия – это уже искажение человеческого сознания. Каких же рыцарей мы от него хотели?

Главный секрет успеха эпопеи Мартина как раз в том, что она разворачивается на бескрайних просторах средневековья, и это в общем–то даже не фэнтези, а скорее гиперреализм. А души многих наших современников сейчас как раз тянутся к средневековью, и Мартин утоляет эту жажду, но он отравил предложенный напиток. Мартин как бы говорит нам: «Вы хотите рыцарей? Вот вам, пожалуйста, рыцари. Только не выдуманные, а настоящие». А «настоящие» в его понимании означает – омерзительные.

Не замечали, что у «мудрецов века сего» из всех эпох максимальное отвращение вызывает именно средневековье? Они с удовольствием называют средневековье «темными веками», хотя в исторической науке так называют только раннее средневековье и лишь потому, что об этом периоде мало информации. Но «мудрецам» нравится всё средневековье уподоблять «власти тьмы» и причина тут очень простая. Из всех эпох средневековье максимально религиозно, наиболее пронизано христианскими идеалами. Вот этого–то средневековью и не могут простить, вот потому–то главные персонажи средневековья – рыцари подвергаются такому массированному очернению. Такие, как Мартин, ни когда не простят рыцарству того, что это было христианское воинство.

Мартин вообще не теоретик, а художник, но и с теорией у него всё в порядке, он говорит: «Толкиен, к примеру, придерживается средневековой философии: если король добр, то его земля будет процветать. Но загляните в учебник истории и вы увидите, что всё не так просто. Толкиен утверждает, что Арагорн, став королем, правил мудро и добродетельно. Но Толкиен не задает важных вопросов. Какова, я спрашиваю, была при Арагорне система сбора податей? Как он организовал воинскую повинность? И что насчет орков?»

Это хорошо знакомая концепция, основанная на понимании человека, как экономического животного, когда вся человеческая деятельность понимается, как производная от экономических процессов. Для «экономистов» вопросы налогообложения гораздо важнее того, что происходит в душе человека, потому что от налогов зависит многое, а от души – ни чего, точнее, то что происходит в душе тоже определяется налогами и другими экономическими категориями. А вера – иллюзия, самообман. Поэтому Мартину кажется дикой мысль о том, что между содержанием души монарха и благополучием подданных существует мистическая связь.

Джордж Мартин – это большой художник с низменной душой. Дело не в том, что братья Клиганы не реалистичны. Очень даже реалистичны. В настоящем средневековье таких рыцарей было сколько угодно. Дело в том, что у Мартина все рыцари такие, о том, что могли быть другие, по–настоящему благородные рыцари, он и мысли не допускает. А вот это уже клевета на рыцарство. Низкие люди всегда уверены, что все люди – низкие, что других просто не бывает. Правдивый, объемный, реалистичный мир рыцарства из–под пера такого художника появиться не может.

Ложь Анджея Сапковского

Анджей Сапковский – ещё один большой художник современной Европы. Его «ведьмак» Геральт чрезвычайно обаятелен, харизматичен. Это уже нечто большее, чем просто художественный образ. Геральт уходит в пространство мифа и начинает жить своей самостоятельной жизнью. А миф – не вымысел, это отражение реальных и актуальных сторон человеческой души.

Но кто такой Геральт? Мутант с измененным генотипом, уже не вполне человек. А чем занимается? Решает проблемы за деньги и тем живет. Воистину – герой нашего времени.

В братстве «ведьмаков», к которому принадлежит Геральт, есть некоторые черты странствующих рыцарей, но это принципиально не рыцари. Они борются с чудищами, но им запрещено вмешиваться в дела людей. Они приходят, берут заказ, валят чудище, получают деньги и уходят. Их благородная миссия – это бизнес. В сознании современного европейца нет ни чего реального там, где не звенит золото. Они уверены, что всегда и везде так было, что ни когда и ни где не могло быть иначе. Такие люди ненавидят рыцарство, сам по себе рыцарский идеал им отвратителен, и они готовы всю свою жизнь истратить на то, чтобы доказать: этот идеал не имеет ни какого отношения к реальности.

Сапковский так же, как и Мартин, заморочен средневековьем, их мысли постоянно крутятся вокруг этой эпохи, как язык вокруг больного зуба. Но главное их стремление – максимально наглядно и убедительно показать – ключевые персонажи средневековья – рыцари – это свора отъявленных негодяев. Сапковский приглашает нас в средние века, и мы с радостью принимаем это приглашение, потому что любим рыцарство, но вдруг оказывается, что наш проводник его ненавидит. Мы всё равно с ним путешествуем, потому что нам нравятся «донжоны и драконы», а нам тем временем отравляют душу ядом тотального безверия, потому что именно за этим нас сюда и пригласили.

Рыцарский орден в романах Сапковского – это сборище редкостных мерзавцев. В образы рыцарей пан Анджей, теперь уже напрямую, безо всяких метафор вложил всю свою ненависть, презрение и отвращение к рыцарству.

Итак, ни один из серьезных художников современного Запада, проявляющих интерес к средневековью, оказался не способен ответить на общественный запрос в большой красивой рыцарской эпопее. Казалось бы, тут надо развивать некогда прервавшуюся традицию европейского рыцарского романа, но в том и дело, что к рыцарскому роману европейские художники ещё со времен Сервантеса относятся с нескрываемым презрением.

***

Анджей Сапковский решил поговорить об этом отдельно в своём небольшом опусе «Мир короля Артура». Здесь он возвещает о том, как бесконечно далек от жизни «идеализированный образ благочестивого рыцаря без страха и упрека, несшего ковчежец с мощами на груди и Бога в сердце, рыцаря, который перед боем молился, а после боя, лежа крестом, всю ночь проводит в часовне, с уважением относится к поверженному противнику, не поднимает руки на безоружного, не обидит ни женщины, ни ребенка». Сапковский уверенно утверждает: «В реальной жизни таких рыцарей ни когда не было». Настоящие рыцари были «тупыми и невежественными мясниками», «самыми что ни на есть обычными бандитами, убийцами».

Пан Анджей сокрушается: «Возникали романы о рыцарях, к которым притесняемые дамы слезно обращались за помощью и помощь эту получали, хотя в действительности при виде приближающихся рыцарей все население, а дамы в первую очередь, в панике убегало в леса…»

Печальная картина… Откуда же тогда взялись эти столь далекие от жизни романы? По мнению Сапковского всё очень просто, цикл романов о благородных рыцарях был написан «по заказу Бернара Клервосского». То что средневековый аббат блестяще выполнил функцию министра пропаганды – вот это уже вполне реалистично. Сапковский разъясняет, что это была «фронтальная атака Церкви, рассчитанная на аннексию по сути и до конца светской, а в истоках даже языческой легенды, на использование её в качестве собственного орудия воздействия».

Теперь все ясно. Сначала попы придумали Бога, потом придумали рыцарей, которые в Него верят, и приказали написать о них романы. Осталось лишь одно маленькое противоречие, которое пан Анджей снимает с элегантной легкостью. В жизни ведь тоже иногда встречались рыцари, которые вели себя «по–рыцарски». Откуда же они взялись, если «рыцарское поведение» на самом деле – литературная выдумка? «Отвечаю: они забредали из рыцарского романа… Исторически подтвержденные, чрезвычайно немногочисленные примеры действительно рыцарского поведения восходят к тем временам, когда легенда об Артуре и его верных товарищах из Камелота была уже широко популярна и знакома. Немногочисленные «хорошие рыцари» просто старались подражать своим литературным образцам…»

Пан Анджей уверенно резюмирует: «Миф… творил совершенно фиктивный идеал. Идеал рыцаря, которого ни когда не было».

В наше время идиоты освоили один безотказный способ казаться умными. Надо просто говорить, что все возвышенные идеалы – это сказки, в них верят лишь далекие от реальности наивные простачки, а на самом деле в жизни всё и всегда основано лишь на шкурной выгоде. Если так говорит даже клинический идиот, он уже выглядит почти мудрецом, потому что «кое–что понимает в этой жизни».

Сапковский, конечно, не идиот, во всяком случае – не клинический, но то, что он пишет о рыцарях – это тотальная глупость. Тут срабатывает один удивительный закон: как только безбожник, пусть даже не глупый, начинает рассуждать о христианстве, он тут же провозглашает такую чушь, какой в иной ситуации постеснялся бы и олигофрен.

Если бы ключевое утверждение Сапковского: «В романах действовали рыцари, которых ни когда не было в жизни» было правдой, рыцарские романы являли бы собой потрясающее исключение из всей мировой литературы. А с чего бы? Литература – это всегда отражение жизни, она всегда вырастает на почве реальности, потому что больше ей просто не на чем вырастать. Разумеется, литература по своему переплавляет реальность, перевоссоздает её, иногда – идеализирует, иногда сгущает краски, иногда показывает нам словно под микроскопом то, чего невооруженным глазом и не разглядеть. Но такова и функция литературы. При этом ни в одном романе не может быть ни чего такого, чего совершенно нет в жизни. Даже абсолютно бездарный текст и то отражает некоторые черты реальности. Если же речь идет о книгах востребованных спустя восемь столетий(!) после своего создания, можно не сомневаться – в них рассказывается не только о чем–то в высшей степени реальном, но даже и более того – о вечно актуальном.

Итак, утверждение Сапковского, что рыцарские романы отражают фиктивный идеал и рассказывают нам о рыцарях, которых ни когда не было – абсолютно фантастично, такого даже теоретически не может быть.

Авторы первых романов артуровского цикла Кретьен де Труа и Вольфрам фон Эшенбах сами были рыцарями и свои стихотворные тексты они устно исполняли перед такими же, как и они рыцарями. Эти романы писали профессионалы в расчете на профессиональную аудиторию. К тому же в ту эпоху любой роман воспринимался, как повествование о реальных событиях. А теперь представьте себе, что в зале, где собрались две дюжины «тупых мясников», один из этих «мясников» (которому его «тупость» странным образом не помешала написать красивые стихи) вдруг начинает распевать про каких–то выдуманных рыцарей, которых ни когда не было и быть не могло. Вы представляете себе военную среду? Тогда вы уже слышите, как с мест несется: «Ты че какую херню городишь!?» Такого фантазера забросали бы обглоданными костями и больше уже ни когда не приглашали бы. Даже на охоту не приглашали бы, не то что дурацкие стишки читать, от которых блевать хочется.

Представьте себе, как офицер, воевавший в Афганистане, написал бы роман, в котором рассказывает, как советские офицеры в перерывах между боями увлеченно обсуждают речи Брежнева и приходят к выводу, что у Леонида Ильича каждая мысль гениальна. С таким «романистом» ни один «афганец» и рюмки водки не выпил бы. Или офицер, который прошел первую чеченскую, в своём романе написал бы, как они с друзьями дали клятву отдать свои жизни за великого Ельцина. Такому романисту боевые офицеры просто били бы морду, да ведь такого романиста и представить себе невозможно.

А между тем, рыцарские романы пользовались в рыцарской среде большой популярностью, иначе они просто не могли бы сохраниться до наших дней. Их бы не пели, не записывали, они бы просто забылись, как нечто ни кому не нужное. Причем, иной аудитории кроме рыцарской у этих текстов не было вообще. В монастырях, знаете ли, литературных вечеров не устраивали, и перед крестьянами тоже ни кто не выступал со стихами.

Значит всё–таки «тупые мясники» находили в этих романах что–то своё, родное, до боли знакомое и берущее за душу. Представьте себе рыцаря, который слушает о приключениях Персеваля. Конечно, в жизни он таких ни когда не встречал и сам он не такой. Но он постоянно улавливает в этом образе отдельные хорошо ему знакомые черточки известных ему рыцарей, да ведь и в нем самом есть что–то от Персеваля, ну пусть чуть–чуть, но и это его радует. Он хорошо знает своих братьев по оружию. Один так храбр, что бывало в одиночку бросался на целый отряд, другой ни разу в жизни не обидел ни одну женщину, у третьего была такая любовь, что всё графство пришло в изумление, четвертый религиозен, как монах, и молится, кажется, чаще, чем сражается. Рыцарь находит в Персевале лучшие черты тех, кого лично знает, только собранные в одном образе. У Персеваля столько достоинств, сколько в жизни в одном рыцаре не встретишь, ну так ведь на то и литература.

Конечно, романы льстили рыцарству, но это, как хороший портрет – совсем без лести не обойтись (Ну есть у этого человека безобразная бородавка на щеке, так, может быть, мы эту щеку немного в тень заведем, ракурс поищем) Но портрет может понравиться персонажу только в том случае, если в основном будет похож. Изображенный должен себя узнать, иначе портрет его не обрадует. Изобрази урода писаным красавцем, так он тебе ещё и в морду даст. Так же и рыцарство, коллективным портретом которого были романы, если бы совершенно не узнавало себя в этом портрете, не слушало бы романов – жанр исчез бы, едва родившись, а он просуществовал столетия.

Нам почему–то нравится потешаться над идеалами. Вот, к примеру, коммунисты создали в литературе образ этакого «несгибаемого большевика», а на самом деле это были злобные твари, тупые садисты, которые хотели только грабить, потому что не хотели работать. Или воры, придумавшие какой–то «воровской закон» и даже «воровскую честь», а на самом деле им и в голову не приходило свой собственный закон соблюдать, и ни чего в них не было, кроме жестокости и жадности. Или монахи со своим нестяжанием и целомудрием, которые копят деньги и имеют любовниц. Или самураи, которые носятся со своим «бусидо», а на самом деле цепляются за жизнь, предают своих господ. И под каждое такое «на самом деле» мы готовы привести тысячи примеров, как, например, Сапковский с ехидным сладострастием приводит примеры отвратительного поведения рыцарства, думая, что «открыл глаза» своим читателям.

На самом деле это взгляд убогий, примитивный, основанный на полном непонимании жизни. Правда в том, что корпорация вырабатывает свой корпоративный идеал, корпоративную этику, корпоративные ценности. Это всегда плод коллективного сознания, выраженный теми, кто умеет выражать. А потом значительная часть представителей этой корпорации даже не пытается следовать этому идеалу, потому что идеалу следовать всегда невыгодно, а в любой группе найдется достаточно людей, которые думают только о собственной выгоде. Другие будут пытаться этому идеалу следовать, но не очень успешно, «косяча» на каждом шагу, потому что любой идеал всегда ставит очень высокую планку. И лишь очень немногим удастся воплотить корпоративный идеал процентов эдак на 90. Не более, потому что даже золото ни когда не бывает сотой пробы. А потом убогие скептики тычут пальцем и ехидно хихикают: «Вот, смотрите, они сами своим идеалам не соответствуют, их идеалы – фуфло, выдумка, фикция». Трудно представить себе большую глупость.

Если некие люди, которые поклялись следовать некому кодексу, всё же ему не следуют, это ещё не значит, что этого кодекса не существует, и что ему не следует ни кто. О горах судят по вершинам, и у каждой горы есть своя вершина. Были и большевики, которые шли на муки и на смерть «ради счастья всего человечества». Были и воры в законе, которые, оставаясь нищими, контролировали многомиллионный общак. Были и самураи, ни секунды не думая, умиравшие за своего господина. Были, есть и будут монахи, неукоснительно соблюдающие свои обеты. И рыцари, почти такие же, как в романах, всегда были в жизни.