Текст книги "Меньшее из зол"

Автор книги: Сергей Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

2

Усилием воли Скобелев выбросил себя из сна. Граница между сном и явью оказалась достаточно прочной. Он перевел дух. На этот раз он хорошо помнил, что видел...

Таня тихо посапывала, уткнувшись носом в подушку. Он встал, подошел к окну. На дальнем перекрестке нервно мигал желтый огонь светофора.

Спиной к комнате было как-то не по себе. Он обернулся.

Свет уличного фонаря наискось падал вглубь, выхватывая постель, пухлые плечи Тани, недвижные складки одеяла, напоминающие позеленевший от времени мрамор. Буфет, полки, стол от этого еще глубже прятались в темноту. Дверь. Ее верхняя половина была ярко освещена, а за нею пустая комната. Танина мать, властная старуха, отдыхала в санатории, иначе бы его не было здесь в подобное время. Удивительно, что эти бывшие партийцы до сих пор сохраняют какие-то возможности, связи, получают материальную помощь, если только сами не в бизнесе, но в ее возрасте это, разумеется, было бы трудно, туда ринулся комсомол...

Во сне Скобелева тоже была дверь, ничуть, правда, не похожая на эту, однако закрытая дверь, за которой лежит безлюдная комната, усиливала нервное напряжение.

Во сне Скобелева была башня. Напоминающая телевизионную. Собственно, на окраинах его сновидений почти всегда присутствовала башня, как присутствовал город, похожий на Петербург, дождливый, печальный, с его ленинградскими окраинами. Обыкновенно сны – то, что он в них помнил – настолько были похожи на дневную серую реальность, что не хотелось даже о них думать. Что за радость – закрывать глаза, для того только, чтобы снова участвовать в долгих скучных разговорах, унижаться, перезжать с места на место, делать доклады, есть, читать, и чуть ли даже не спать. Но нынешний сон коснулся каких-то более темных глубин его личности – или, возможно, на этот раз он так резко заставил себя пробудиться, что не успел забыть о сердцевине, всегда присутствующей в сновидениях, только притворяющихся бесцветными.

Сегодня Скобелев долго карабкался вверх по решетчатым фермам и, уже очень высоко над землей, достиг двери. За нею находилось то, что он искал. Скобелев увидел стол, его глаза торопливо обшарили пластмассовую гладь и вот что он увидел – маковое зернышко.

Оно оказалось тяжелым... нет, не просто тяжелым. Едва зернышка коснулось тепло ладони, оно начало расти. Коме того, оно стало быстро увеличиваться в размерах.

Видно было, что поверхность его не ровная и не гладкая, а бешено клубится. Скобелев стряхнул, вернее, оттолкнул его – так сильно оно выросло – и бросился к выходу.

Секунда – и оно уже занимало всю комнату, вытолкнуло его за дверь, сбросило с башни, и он полетел вниз, опережая стремительно надвигающися края тучи. Наконец он почувствовал спиной удар о твердый, чуть выпуклый асфальт шоссе, но не разбился, а просто лежал, глядя на рушащуюся сверху бархатную тучу. В этот момент он и катапультировался из сна, оставив кошмар за стенкой, отделяющей сон от яви. Сонное ядро... или мина замедленного действия... или смерть. Быть может, именно это его бодрствующее "я" ощущало днем, как спящую область... Он смутно помнил, что подобные сны у него уже бывали раньше, так что вряд ли содержание навеяно взрывом на химкомбинате.

– Ты спишь? – пробормотала сквозь сон Таня.

– Сплю, сплю, я сейчас, – Скобелев на ватных ногах пошел через пустую комнату на кухню. Взял с мойки чашку и напился холодной воды из-под крана.

До самого утра он так и не смог заснуть. Только солнечный свет, нехитрый завтрак, приготовленный Таней – глазунья и кофе – возвратили ему в известной мере душевное равновесие.

– * –

После того, как, ночуя у Тани, Скобелев увидел «маковое зернышко», этот мотив словно перестал прятаться и часто повторялся. Андрей знал теперь, что происходит, если попасть внутрь расширяющегося облака. Оказывается, ничего особенного. Еще секунду назад на него неслась бешено клубящаяся туча, затем – мгновенный удар, резкий, но не слишком сильный, будто граница тучи – это тонкая и не особенно прочная оболочка; и вот уже он лежит на шоссе – по другую сторону границы, внутри такой страшной на вид тучи. На обочине – те же серые кусты, вверху – водянистое небо, вдали – тускло-серые или стеклянные, отражающие небо, здания. Мир сделался немного более темным, но даже здесь, внутри, иногда кажется, что может выглянуть солнце.

Что касается Снегиревской группы... Снегиреву действительно ничего не стоило договориться с Кузьмой (наедине с Андреем он никого не называл по имени-отчеству), так что Скобелев большую часть рабочего времени проводил здесь, если только не отсиживался дома, пользуясь тем, что Снегирев не требовал от своего главного математика строгого соблюдения трудовой дисциплины. И все-таки Андрей скучал.

Ему было бы неловко в этом признаться, но бурная деятельность по исследованию сонной болезни, которая поначалу увлекла его, разбудив надежду на выздоровление, как и любая другая, быстро оказалась в тягость. Он сомневался в успехе, чувствуя, что никто, включая Снегирева, не знает, с какой стороны подступиться к загадке. Впрочем, как иногда говорил себе Андрей, быстрая утомляемость, навязчивые сомнения, скоре всего тоже одно из проявлений болезненного состояния.

На взгляд постороннего, группа функционировала, как хорошо налаженный механизм. После рассылки приглашений потоком хлынули больные. Адресаты направляли в Центр своих знакомых, те – своих. По мере удаления от первоисточника связь с сонной болезнью терялась и люди приходили за консультацией чуть ли не по брачно-семейным отношениям и трудностям в бизенесе.

Чтобы сократить работу, один из врачей вел первичный прием, после краткой беседы клиенту либо говорили, что он обратился не по адресу, либо заводили историю болезни и направляли на дальнейшее обследование. Несмотря на значительный отсев, в в приемных и даже в коридорах толпился народ. Глядя на тревожные лица, Андрей не сомневался, что врачам от жаждущих излечиться перепадают немалые суммы. К самым важным клиентам они, несомненно ездят на дом. Снегирев, впрочем, когда Андрей поинтересовался, оказавшись с ним tЙte Ю tЙte, по-барски пожал плечами: "У нас и без того солидные спонсоры."

Это видно было и без лишних расспросов. Пресловутый евроремонт, железные двери, решетки на окнах. "Крыша" – наверняка ФСБ. В деле был государственный интерес. Бандиты если и мелькали, то только среди пациентов. Андрею Снегирев платил солидную зарплату, уже весной позволившую ему купить слегка подержанный "фордик".

Основной функцией Андрея была обработка данных.

Не все, на кого заведены истории болезней, больны. Выделение настоящих больных среди них считалось серьезной проблемой.

Чтобы подступиться к ней, при отсутствии "объективных" симптомов, за отправную точку взяли "наивный опросник", наскоро скомпилированный на базе известных психологических тестов с поправкой на то, что говорили о себе ранее обследованные больные. Некоторое противоречие – на каком основании сами они были сочтены больными – при этом не принималось во внимание. Предполагалось, что после накопления достаточной статистики "наивный опросник" принесет иформацию по объективной составляющей.

В целом работа разворачивалась по многим направлениям сразу. Снегирев пышно называл это "веерной стратегией".

Обеспечение было таким, что трудно желать лучшего. Снегирев явно не жалел фондов. Двойной набор компьютеров (РС + ноутбук для каждого), с полноценным (не пиратским) матобеспечением и комплектом периферийных устройств на все вкусы. Попутно его самого сделали начальником: теперь ему подчинялись трое дипломников и аспирант из политехнического института.

... С тех пор, как Скобелев работал на Снегирева, он стал курить. Если раньше он выкуривал отсилы десяток сигарет в год, то теперь – до полупачки в день.

В Центре он обычно бывал вечером. Темнело теперь достаточно поздно, и ему нравилось выходить на мраморное крыльцо, примыкающее к торцу кирпичного пятиэтажного дома, и неторопливо дымить сигаретой, глядя, как постепенно сгущаются сумерки.

Красивая отделка была пунктиком Снегирева – под мрамором скрывался обычный бетон. Раньше на месте Центра размещалась стоматологическая поликлиника, но все помещения ее также были переделаны по личным указаниям Виталика.

Скобелев вдыхал сладковатый дым, перед ним мерцал огонек сигареты, смутно белело крыльцо... темнеющий мир, создавая иллюзию простора, умерял душевную боль.

Однажды, где-то после девяти, он вышел на крыльцо и обнаружил там юношу лед двадцати, который стоял, опершись задом, как Пушкин на известном рисунке, на мраморное ограждение. Юноша курил "беломор", вставленный в янтарный мундштук.

Скобелев закурил сигарету и, прислонившись к стене, краем глаза стал разглядывать юнца. Солнце еще не зашло, хотя давно скрылось за домами. Бледное небо, в тон янтарю и дыму.

На юноше была черная кожаная куртка, цепочка на запястье, мешковатые брюки, кроссовки. Надорванный край кармана грубо зашит суровой ниткой. Колючая стрижка не скрывала угловатой формы черепа. Он, в свою очередь, тоже разглядывал Андрея, откровенно, но без особого любопытства.

Его папироска кончилась скорее, чем сигарета Скобелева, и он вежливо попросил закурить.

Завязался легкий разговор. Первое впечатление – безупречной вежливости, удачно контрастирующей с небрежной и, на взгляд Андрея, экстравагантной одеждой, вскоре осложнилось новыми оттенками. Стас (так звали нового знакомого Андрея) охотно говорил грубости, но умудрялся делать это с таким невинным видом, что вызывал у собеседника симпатию. Основным занятием Стаса, по его словам, была игра на ударных инструментах в небольшом и не слишком знаменитом ансамбле. От родителей ему осталась комната в коммуналке. Соседей он характеризовал с таким сатирическим блеском, что мрачно настроенный Андрей готов был рассмеяться. Очевидно было, что он едва слушает собеседника и приходит в возбуждение от своего собственного остроумия. Однако в сочетании юности и грубоватого простодушия со своеобразной изощренностью было для Андрея нечто чарующее.

Даже его мнение о сонной болезни показалось Скобелеву забавно оригинальным. По Стасу, получалось, что болезни вовсе не существует.

"Что, по-вашему, смерть или скажем жизнь – это болезнь? Каждый умирает, как и живет, по своему – и это каждый тоже переживает по своему. Один наслаждается моральными страданиями – какая у него болезнь? Другой носится по врачам со своей душевной опухолью. Третий просто боится будущего – мало кто сейчас его не боится – ну и что?"

– Если нет болезни, зачем было сюда приходить?

– Да хоть так – оборудование у вас больно красивое. Подруга одна напела.

После этого под каким-то надуманным предлогом Стас предложил почитать свои стихи.

... Мы говорим, что нет надежды.

Нам говорят: "Надежды нет?!

Мы с каждым днем сильней, чем прежде,

Нас вновь боится целый свет.

Мы: «Нет любви...» Нам: "Невозможно!

Жить снова стало веселей.

Зато, зато, как ни тревожно,

В упадке вера прежних дней."

Скобелеву в который раз подумалось, что, неизвестно когда, его жизнь, как чашка, выскользнула из рук, и осколков уже не собрать.

После чтения стихов Стас притих, быть может, смутившись или просто задумавшись. Разговор на явно подошел к концу. Они обменялись электронными адресами, телефонами и до смешного церемонно простились. Стас сбежал вниз по мраморным ступенькам и мгновенно растворился во тьме.

– * –

Через три дня Андрей уже был в гостях у Стаса. Тот жил в длинной сумрачной комнате, обставленной ветхой мебелью. Стены поверх обоев были сплошь обклеены яркими этикетками. На столе и около громоздились, как показалось Андрею, руины старого компьютера. – Пришлось все раскрыть, чтобы с upgrade работал, иначе перегревается, – пояснил Стас. Он долго поил Андрея чаем. На своей территории он оказался еще разговорчивее, чем при первом знакомстве. Андрей слушал его, не вникая, как певчую птицу.

– У меня завтра концерт. Будете пробегать мимо – заходите, – предложил он Андрею, уже провожая его к выходу.

С такой же частотой встречи их продолжались и после концерта. Не то, чтобы Андрею могло прийти в голову, как это называют в наше время, "сменить ориентацию", однако связь Скобелева с Таней тихо прервалась – за душевной ненадобностью. Он с легким сердцем поставил крест на предполагаемой совместной статье по применению теоретико-игровых методов в лингвистике.

Постепенно Андрей снова, как во времена своей молодости на закате советской империи, начал привыкать к дымным, шумным молодежным компаниям. Он-то думал, что это ушло навсегда, однако, похоже, изменилось не так уж много – по крайней мере, в скромном по своим финансовым возможностям окружении Стаса. Когда были деньги, на развлечения денег не жалели. Зачем? Ни на что серьезное все равно не хватит. Чуть меньше пахло табаком, и к этому запаху часто примешивался сладковатый запах марихуаны... Андрей с удовольствием записывал образцы стихотворчества Стаса:

Не то, что мните вы, Природа.

Под грохот мусоропровода

Летят обломки жизни вниз.

Такая пестрая картина!

И скорлупа, и сердцевина

Вещей – сорвались, понеслись...

Дитя Природы рукотворной

С ведром в руках на грязной, черной

Ступени лестницы стоит

И думает о древней тайне,

О хаосе первоначальном,

С которым мусор прочно слит

В его сознании печальном...

Или:

Вот тушка курицы. Она

Побеждена печальным миром.

Лежит по городским квартирам

И в ней сквозит голубизна...

Голубизна небес в тумане,

Скупой побелки потолка,

Замерзших рук в пустом кармане

И пролитого молока...

Голубизна, как ни обидно,

Плеча девичьего в окне

И трупа, всплывшего бесстыдно

У набережной при луне...

Май кончился слишком быстро.

Тратя много времени на общение со Стасом, Скобелев стал еще реже появляться на основной работе. Он старался регулярно ходить в снегиревский центр, но Снегирев все равно как-то вызвал его и сказал, что хорошо бы форсировать исследования. Нельзя же столько времени топтаться на одном месте... Оборвалась дружба Скобелева со Стасом совсем по-дурацки.

Стас зашел к Андрею в субботу – накануне они договорились о поездке на дачу к каким-то знакомым Стаса. Он явился не один, а с двумя девицами. Одна из них, длинная, как верста, в полосатой кофте, уселась в машину рядом со Скобелевым, а вторая, покороче, со Стасом на заднем сиденьи. Девицы трещали без умолку. Скобелеву пришлось принимать участие в разговоре, изображая из себя самое большее тридцатилетнего. Несколько раз у них были неплохие шансы угодить в аварию, но выручала маневренность небольшого "форда".

Ехали долго по шоссе, свернули в садоводство, едва не "сели" на грязной после недавнего дождя проселочной дороге и наконец, заляпав почти до окон машину, подъехали к искомой дачке, где уже собрались остальные участники мероприятия, приехавшие кто на чем.

Понятно, на даче много пили. Андрею запомнились мутноватые развлечения. Одно из них, предложенное Стасом: "Эстафета Харона." На язык кладется медная монета, и ее надо в поцелуе передать партнеру.

Рослая девица, по-видимому, предназначала себя Скобелеву. Ему пришлось вести себя соответственно. Едва ли, несмотря на все его старания, она осталась довольна. Ему почему-то лучше всего запомнилась родинка, похожая на букву G у нее на лопатке.

Настроение Андрея было испорчено. На следующий день он вместе со Стасом возвращался в город. С ними снова ехали две девицы, правда, другие. Стас, не желая замечать состояния Андрея, всю дорогу развлекал их трескучими парадоксами. Из его болтовни Андрей понял, что у его ночной партнерши было прозвище "Газпром". Из-за родинки или из-за небоскреба на Охте, который собирается строить богатая компания?

А в ночь на понедельник Стас без предупреждения пришел к Андрею домой. Он был избит и плохо соображал. От него попахивало какой-то дрянью. Как выяснилось, он сочинил издевательское стихотворение, адресат которого не замедлил отплатить за поруганную честь. Едва Скобелев привел Стаса в чувство, тот, дрожа от возбуждения, поспешил прочесть опус, которым очень гордился. Опус назывался "Жалоба заики".

Г-голубеют н-ночные ог-гни.

Я, з-заика н-несчастный, ст-тою

И м-мечтаю о м-милых, о н-них,

С-судьбу п-прок-клиная с-свою.

П-подходит п-последний т-трамвай.

Я д-должен й-йехать на н-нем

Д-домой, в уж-жасную даль,

П-под-давляя г-горестный с-стон.

Т-там вс-стреч-чает м-мама м-меня,

Н-не зная о с-сыне с-своем

К-как й-йему н-ненавистна в-вес-сна,

Г-русть к-каким й-йего ж-жет ог-гнем.

Андрей удивился, как такой бедный и несчастный заика мог побить полного сил автора. – Это стихи на случай. Ему прокололи шины «джипа», а денег тогда с собой у него было мало, – брезгливо пояснил Стас. – Чувства юмора никакого. И потом, не сам же он бил, когда про стихи узнал.

Стас редко заговаривал о сонной болезни. Сейчас, однако, продолжая дрожать, он высказал мнение, прямо противоположное тому, что утверждал в первый день знакомства: мол, больны все, точнее, те, кто считает себя здоровым, просто привыкли к болезни, как – и тому есть примеры в истории! – привыкали и кое к чему похуже. Только поэтому они ее и не замечают.

Чтобы Стас успокоился и смог заснуть, Скобелев сварил ему нечто вроде грога, дал таблетку пенталгина, и наконец сумел уложить в постель, накрыв толстым одеялом. Себе он постелил на раскладушке.

Проснулся он слишком рано, еще даже не совсем рассвело. Лежал, смотрел в потолок. Впервые, пожалуй, с момента знакомства, всерьез злился на Стаса. Предутренний час располагал к жестким оценкам. Хватит строить из себя дурака, ясно же, что мальчишка интересуется только собой, не говоря уж о его окружении, которое, наверное, просто считает Андрея молодящимся клоуном.

В принципе, Андрей собирался зайти сегодня в институт к Кузьме Витальевичу, хотя особой спешки не было, никто больше не требовал от него строгого соблюдения расписания. Тем не менее он поднялся, быстро оделся, сложил раскладушку, поставил кипятить чайник и вернулся будить Стаса.

Того, что последовало, он не ожидал. Глядя злыми и ясными, хотя и несколько заплывшими глазами, Стас выложил все, что думает об Андрее, не постеснявшись приплести то, что знал, видимо, со слов своих девиц. Это не противоречило недавним размышлениям Андрея, просто было намного глупее и оскорбительнее. Скобелев мог бы услышать нечто подобное, поведав о своих переживаниях очень добродетельному и очень неумному человеку.

Он не стал ничего отвечать, но сходил на улицу, остановил какую-то машину, заставил Стаса одеться, спуститься вниз и отправил домой. Водитель, довольный Скобелевской щедростью, с интересом смотрел, как Андрей впихивает на заднее сиденье внезапно потерявшего всякую волю к сопротивлению, зеленовато-бледного в водянистом утреннем свете Стаса.

Вечером Скобелева ждал неприятный разговор с соседями. Не очень-то кстати, когда у тебя начали водиться деньги и ты собираешься ставить перед ними вопрос о выгодной продаже квартиры "на разъезд".

Вдобавок на следующий день в Центре ему вновь попенял – ты совсем запустил работу, Андрей, – неугомонный Снегирев. Но этим выговор не ограничился. Приобняв его за плечи, улыбаясь, Виталий завел его к себе в кабинет. Там он уселся за стол – тот же, что и прежде, огромный, перевезенный на новое место. Зеленое сукно. Волосатые руки со сжатыми кулаками. Перстень с печаткой. Андрея он сесть не пригласил и больше не улыбался.

– Серьезное предупреждение, Андрей. Не надо болтать о нашей работе за пределами Центра. И вообще о сонной болезни. Ты знаешь, мы ничего официально не секретим, процедуры слишком сложные, да и ограничивать свою свободу передвижения не хочется. Но это не значит, что не надо уважать определенные правила. Я хочу, чтобы все сотрудники Центра это понимали. Если хочешь, корпоративная этика. Ясно?

– Ясно...

– Ну вот и хорошо... – лицо Виталия заметно смягчилось. – Имей в виду, в принципе я против того, чтобы скрывать нашу деятельность. Придет время – мы все что надо обнародуем. Но я не хочу, чтобы на нас вышли сейчас какие-нибудь искатели сенсаций. Поверь, они будут играть по своим правилам.

3

Андрей скучал все больше. О да, он снова честно работал, как, наверное, работал бы в любой пригодной для жизни обстановке – интенсивность работы, вероятно, была качеством, инвариантным по отношению к сонной болезни. Другое дело, осмысленность. То, что Снегирев сумел испугать его – его вовсе не привлекала перспектива оказаться снова в своем академическом институте во власти самодура-директора, не влияло ни на эту скуку, ни на интенсивность работы. Все как-то существовало само по себе, не влияя одно на другое.

На фоне бурной деятельности по разработке Большого Опросника выделялось (и благодаря этому запомнилось) лишь несколько эпизодов.

– Полюбуйся, – На столе перед Снегиревым лежало пухлое досье в твердом, обтянутом коричневым коленкором переплете.

– Что это такое? Ты хочешь сказать, мне все это читать?

– Это – предложения. Все подряд читать не обязательно, но придется принять участие в писании отзыва.

Снегирев объяснил, что пухлый том содержит "план-проект" (именно так он называется!) неотложных мер по борьбе с сонной болезнью, присланный из одной полупровинциальной клиники, и что самое лучшее, что можно в данном случае сделать – это написать отрицательное заключение.

–Здесь, например, говорится, что всех больных и даже только подозреваемыхв наличии болезни надо немедленно изолировать от здоровых, кроме специального персонала. То есть, охраны. Размещать их в специальных зонах – скажем, переоборудовать заброшенные пионерлагеря вдали от столиц, где земля не пользуется спросом.

Представь себе, эти параноики претендуют, будто они уже разработали методику безошибочного выявления больных. Ты, конечно, спросишь, как? С помощью примитивной анкетки. Она вывляет якобы характерные изменения в мотивации. Они утверждают, что их статистика подтверждает наличие связи болезни, например, с наркоманией. Требуют срочно провести исследование, чтобы выявить распределение больных по национальному признаку. Их собственых ресурсов для такого широкомасштабного исследования недостаточно, они хотят использовать нашу инфраструктуру.

– Откуда они вообще узнали о наличии болезни?

– Представь себе, один из этой гоп-компании повышал у нас квалификацию!

– Но это значит – он был тут совсем недавно? Когда же они успели состряпать такую солидную работу?

– Их данные у меня вообще не вызывают никакого доверия. Но ты пойми задачу! Меня ли тебе убеждать? Надо убедить тех, кто принимает решения.

– Контролирует денежные потоки?

– Именно. Там! – Снегирев ткнул пальцем вверх. – Задача ясна?

– * –

Читая дома фолиант, присланный на отзыв, Скобелев обнаружил периодичность в данных экспериментов. Одна группа из двух десятков чисел с точностью до небольших вставок и перестановок повторялась на протяжении обширной таблицы. Обрабатывая эти данные, авторы получали желаемый результат. Вскоре Скобелев нашел еще одно подобное место, затем еще. На следующий день он сообщил о своих открытиях Снегиреву.

– Я же тебе все объяснил – надо убедить тех, кто принимает решения. Их что, подгонка данных волнует? Ну разве так, чуть. Для иностранных спонсоров это мог бы быть аргумент, но их роль сейчас невелика.

– Но тут вообще сплошная ерунда. Вранье и вопиющая безответственность.

– Вот и напиши – рабский труд неэффективен, охрана стоит дорого, поройся, кстати, в интернете, насколько дорого. Дешевой земли осталось мало, а если есть – значит, дорого будут стоить коммуникации. Вставь все это в отзыв. Чтобы к завтрашнему дню черновик отзыва был готов, с цифрами. Так уж и быть, помогу тебе отредактировать.

С этой задачей Андрей справился.

– * –

... Однажды в Интернете, на каком-то научно-популярном сайте Скобелев прочел заметку об опытах, где линии лабораторных мышей становились бесплодными после определенного воздействия, но проявлялось их бесплодие только в четвертом поколении. Подумалось, что если у сонной болезни есть последствия, которые проявляются столь же замедленно, то к концу следующего столетия мы можем неожиданно узнать, что человечество обречено на вымирание.

– * –

В конце июня Снегирев изобрел хорошо звучавшее по-английски название для сонной болезни: «Sleeping Domain Syndrome», SDS. Он вызвал к себе Скобелева.

– Последнее усилие, старик! – к нему вернулось прежнее дружеское добродушие. – Каку тебя с английским?

– Так, ничего. Практики мало. А что?

– Надо срочно написать тезисы на английском, страниц на десять. В Женеве намечается хорошая конференция. Выколачивать деньги сейчас не сезон, но стоит застолбиться. Писать будем интригующе, но осторожно, всего выкладывать не будем. Наверняка на Западе тоже люди болеют, но медицина пока молчит, и в прессу еще ничего не просочилось, я просматривал. Так что твоей математики надо побольше... Пиши как получится, ошибок не бойся. Английский я отредактирую. А проектами под финансирование займемся осенью.

Андрей несколько стыдился за свой английский, но Снегирев быстро отредактировал выстраданный им текст, приписал по нескольку фраз в начале и в конце, поблагодарил. По всей видимости, со Снегиревым снова восстановились нормальные рабочие, да и дружеские, отношения. Андрей удивился, насколько ему это приятно.

– * –

Как-то раз Скобелев зашел в лабораторию. Работа с больными на сегодня закончилась, и три как на подбор грациозных лаборантки наслаждались кофе.

– Присаживайся, – пригласила самая старшая, Галя, поправляя подкрашенную в розовый цвет светлую прядь.

– Он аб-со-лютно не слушал указаний, представляете! Высвободил руку, погрозил кулаком. Да что там, приподнялся вместе с креслом, и заявил, чтобы его немедленно оставили в покое!

– А дальше?

– Зафиксировали кресло, закрепили понадежнее руку, сделали укол. Спросили, кто он, по его мнению, такой.

– А он?

– Сказал, спокойно так, я мол не тот, за кого меня принимают. Потом взял и заснул. Когда проснулся, то разумеется, ничего не помнил.

– А другой как?

– Тому велели рассказать о своих снах. Он говорит – я иду по Невскому, но это не совсем Невский, а другой, который параллелен нашему. В параллельном Петербурге. Там параллельные улицы, параллельные дворы, дома – все параллельное.

– Ну и?

– Затем он стал рассказывать другой сон, параллельный первому.

Смех.

Вторая лаборантка, та, которая рассказывала про опыты, искоса взглянула на Скобелева и застегнула одну пуговку на слишком смело расстегнутой блузке.

– Кто проводил опыты? – спросил Скобелев, стараясь не показать своего любопытства. О таких опытах он раньше не слышал.

– Саша.

– Который?

– Ну тот, с психфака, аспирант Виталия Леонидовича...

– Слушайте, девочки, что со мной было... – в разговор вступила самая младшая из лаборанток, Леночка, безнадежно уводя его в сторону от интересной для Скобелева темы.

– * –

Пришла наконец пора летних отпусков, и Центр опустел. Снегирев и психолог Кира, довольные проделанной работой, улетели на Канары, аспиранты сдавали какие-то экзамены, у дипломников была защита дипломов, пациенты, похоже, также решили отохнуть, лишь лаборантки исправно появлялись на час-другой, да круглые сутки (быть может, за исключением этой пары часов) скучали охранники. Несмотря на суровость дирекции, поменьше стало народу и на основной работе Андрея.

... Он шел мимо сада, через заросшие дворы. Теперь тут образовались настоящие дебри. Кое-где ветви нависали над дорожкой, как свод. Иногда этот лес расступался, и перед ним открывалась посыпанная песком площадка, несколько покрытых шрамами скамеек, качели, а вокруг плотной, в рост человека, стеной поднимался цветущий шиповник. Над головой обещало дождь северное небо, а рядом шумели березки, липы, клены, покачивали молодыми иголками лиственицы. Были места, откуда вовсе не увидишь домов.

Он пересек проспект и снова попал в заросшие дворы. Андрей никак не мог найти дома, где некогда жил. Разговоры о том, что "хрущевки" будут сносить и строить коммерческие современные многоэтажки, шли давно, но в этих местах не чувствовалось еще никаких признаков, что слухи могут оказаться правдой. Он плутал, пока не наткнулся на металлическую сетчатую ограду, за которой виднелся знакомый двухэтажный корпус детского сада. Было видно, что сад, в отличие от жилья, давно уже не используется по назначению, но по этому ориентиру легко отыскался и дом.

Андрей сел на скамейку, подстелив на сиденье газету. Он не узнавал себя. Так же неожиданно, как в авантюру со Стасом, он пустился в воспоминания. Казалось, в душе открылись какие-то шлюзы. Его захлестывали сцены из короткой семейной жизни. В деталях – с выражениями лиц, с мимикой – разыгрывалась давняя ссора. Следующая сцена – жена гладит утюгом простыню, в окно светит низкое, но еще яркое солнце, янтарный свет которого мешает им смотреть телевизор – экрана почти не видно. Одна из немногих мирных минут, за которые он рад бы был отдать многое. На смену, тем временем, теснились новые картины.

Кафе – они с женой тянут через соломинку коктейли. Концерт – Кшиштоф Пендерецкий дирижирует исполнением собственной симфонии. Лица – друзей, знакомых. Что еще? Оказывается, он мог, абсолютно точно, будто оно находится у него перед глазами, видеть ее тело. Точнее, чем тогда. Тогда голова его была занята другим. Реальность этих воспоминаний казалась куда большей, чем реальность всего, что его сейчас окружает. Можно подумать – они неподвластны времени – настолько, что способны пережить его, остаться, когда он умрет, как пережили его жену, какой она была тогда – нет, она не умерла, просто наверняка стала совсем, совсем другой, – друзей, какими они были в старые годы. Где теперь эти друзья? Где жена – в какой солнечной Калифорнии?

Возможно, пока жива старая боль, есть что противопоставить сонной болезни.

Поток воспоминаний несколько ослаб. Начал накрапывать дождь. Первые же капли пробили не слишком густые волосы Скобелева. Он встал, раскрыл зонт. Затем сутуловатая, слегка перекошенная от постоянного ношения портфеля фигура двинулась к проспекту.