Текст книги "Меньшее из зол"

Автор книги: Сергей Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

8

Без сознания Скобелев провел около суток.

Придя в себя, он обнаружил, что находится в отдельной палате-боксе. Одно окно выходило на улицу (там виднелись начинающие увядать кроны тополей), другое, широкое – в коридор. Дверь было отгорожена особым тамбуром.

Уже в этот, первый день, он чувствовал себя сравнительно сносно. Действовали ударные дозы пенициллина. Правда, при попытке сесть сразу начинались головные боли.

Под вечер пришла Катя. Вообще-то посетителям на отделении бывать не полагалось, однако это делали все, кому не лень.

Андрей дал ей телефоны Снегирева – при поддержке Центра и самого Снегирева можно было рассчитывать на привилегированное отношение, без которого в больнице трудно. Сообщил номер Стаса, просил передать, чтобы он заглянул. Родителей он беспокоить не хотел. Номера Тани он ей тоже давать не стал, чтобы не перегружать подробностями своей жизни.

Перед уходом она дала ему несколько разнокалиберных банкнот – это тронуло его гораздо больше, чем конверт с деньгами, который на следующий день принес один из охранников Центра, посланный Снегиревым. Разумеется, при следующей встрече Андрей возместил Кате ее расходы.

На десятый день Снегирева перевели в общую палату.

Его теперь часто навещала Катя. Подолгу говорили – о чем угодно. Характерами они были совсем не похожи, может быть, именно поэтому Скобелев чувствовал с нею какое-то особое сродство.

Несколько раз забегал Стас. Как всегда, он он не столько хотел видеть Скобелева, сколько рассказать о себе. Сдержанность не числилась среди его достоинств, и он с увлечением рассказывал о развитии своего романа с Таней. На Таню большое впечатление производили его стихи. Это давало повод прочитать их Андрею. Однажды он зашел не один, а вместе с другом, в котором Скобелев узнал юношу из психиатрического отделения, так поразившего его когда-то. За время свидания юноша не сказал ни слова, а Андрей не решился его спрашивать.

Андрей думал, что он приведет Таню, но она не появилась ни разу.

Недели через три Андрей начал понемногу выходить в коридор. Поначалу его упорства с трудом хватало на пятиминутную прогулку – начинало ломить руки, плечи – характерное последствие менингита. С каждым днем боль приходила позже и была слабее.

Снегирев появился незадолго до выписки. Рассказал, как постепенно спадает паника, вызванная шумом вокруг вирусной гипотезы, как разворачивается борьба вокруг института. Принес распечатку совместной статьи, чтобы Андрей внес последние исправления. Попросил разрешения использовать его историю болезни в своей докторской диссертации.

– Ты что, действительно ее пишешь? – удивился Андрей.

– Пригодится, – пожал плечами Снегирев.

Скобелев привык к больнице, к здешнему темпу жизни. Вечерами, когда гас свет, а за окном шумели на буйном осеннем ветру тополя, перед ним – стоило закрыть глаза – словно кинофильм, раскручивались воспоминания. Он, бывало, и раньше заумывался о своей жизни, но никогда это не происходило так спокойно, никогда он не чувствовал себя настолько свободным от всякой спешки.

Некоторое значение для того процесса, который совершался в нем, имели его соседи по менингитному отделению. Между больными, несмотря на различия в материальном положении, создалось что-то вроде товарищества. Возможно, из-за того, что все перенесли одну и ту же болезнь, побывали вблизи одной и той же черной дыры – смерти, и уцелели. Все они были выжившими. Конечно, Андрей старался помогать тем, у кого ничего не было.

В палате лежало шесть человек. Трое уже не впервые болели менингитом. Один похожий на цыгана бородач болел уже четырежды, и теперь ему назначили операцию по разделению спаек. Он утверждал, что менингит вообще имеет тенденцию повторяться.

В соседней палате лежал подросток, у которого менингит диагностировали не так быстро, как у Скобелева, и теперь ему предстояло остаться идиотом.

О сонной болезни здесь не говорили.

Что-то в Андрее переменилось, и он пытался понять, что именно. Все признаки сонной болезни у него по-прежнему были налицо. Он в этом убедился очень скоро. Но теперь он относился к ней иначе, чем раньше. Что-то его поддерживало.

Это было как-то связано с бредом. Интуиция говорила ему, что дело не в деталях прокрутившегося перед ним сюжета. Но тогда в чем? Под конец пребывания в больнице он, как ему казалось, это понял.

К пониманию вели бесконечные разговоры соседей, приоткрывавших от скуки задворки собственной жизни, их беседы у телевизора, больничные происшествия (у восемнадцатилетней девочки в одном из боксов был обнаружен любовник, вполне легально проникший на отделение под видо брата), просто долгие осенние вечера, когда Андрей лежал без сна.

Дело было в печали.

Он уверил себя, что в основе сонной болезни лежало ощущение неистиннсти всего, что его окружало. Не, то не был обман в прямом смысле слова, хотя и такого хватало. Скорее, неистинность другого рода, проникающая в самую суть каждой вещи, помысла, дела.

Суда по разговорам больных, у некоторых было в жизни нечто, что они ощущали как истинное, у других нет.

Чувство печали, пережитое Андреем в бреду, было и оставалось его истинным, как была несомненной (в отличие от сонной болезни) болезнь, позволившая пережить это. Оно все чаще по самым разным поводам возвращалось к нему. Печаль противостояла сонной болезни. На ней не было дымки, отделявшей от Андрея все остальное.

Парадоксально, но печаль давала надежду.

Печаль родилась, когда Скобелев оказался свидетелем гибели своего собственного внутреннего мира. Со временем он убедился, что в этом мире мало что изменилось. Похоже, он возродился, как Феникс из пепла (только очень уж сереньким был этот Феникс). Печаль, однако, пустила слишком глубокие корни, чтобы на нее как-то повлияло это открытие. Даже сомнение в истинности виденного в бреду прекрасного мира не могло ее уничтожить. В итоге печаль оказалась единственным новшеством. По крайней мере, единственным, которое имело значение.

ЭПИЛОГ

Прошло девять месяцев. Никаких крутых поворотов в развитии событий за это время не было. Институт по изучению ССО (ИССО) был благополучно открыт в январе. Паника, поднятая сторонниками вирусной гипотезы, лишь ускорила его создание. Экономически в основу была положена новая схема, с широким использованием спонсорских денег, контрактов и борьбой за мировые рынки. Дядя Миша стал директором.

В марте на дядю Мишу было покушение, но все обошлось.

Снегирев стал завлабом, Андрей – старшим научным сотрудником в его лаборатории. С грантов шли хорошие деньги. Одну лабораторию пришлось уступить вирусологам.

Скобелев честно работал на Снегирева, хотя и без прежней энергии. Идея самопознания средствами науки его больше не привлекала.

Основной темой лаборатории стала классификация профессий, при которых противопоказана сонная болезнь, и профессиональное тестирование.

Вирусологи безуспешно, как философский камень, искали вирус.

Опять объявился параноик, предалагавший изолировать всех больных сонной болезнью. На этот раз он вышел со своими предложениями прямо в правительство. Их послали на экспертизу в институт. Андрей задавал себе вопрос, как много больных в правительстве? Праздное любопытство, не больше...

Народ успокоился. О сонной болезни говорили примерно так же, как о гриппе.

Что касается остального...

Родители приватизировали свою двухкомнатную квартиру.

Квартиру в центре поразительно быстро удалось продать. Андрей мог только догадываться, что заставило соседей согласиться на все условия и с такой энергией заниматься продажей. На вырученные средства он смог купить себе небольшую однокомнатную недалеко от метро.

Еще до разъезда Катя поселилась с ним. После покупки однокомнатной он сделал ей предложение, но она ответила мягким отказом. Они прожили совместно еще месяц и тихо разъехались после того, как Андрей убедился, что Катя время от времени действительно принимает наркотики. Туманный призрак свободы... Они остались друзьями, но равнодушие постепенно возвращалось на освободившееся место.

Где-то в октябре Таня забеременела. Вначале она скрыла это от Стаса, а объявила только в феврале, вероятно, надеясь женить его на себе. Стас сбежал. Андрею он объяснил, что его возмущают подобные методы. У Андрея возникла и начала постепенно укрепляться мысль, что он мог бы усыновить (или удочерить) ребенка. Он, однако, размышлял слишком долго, прежде чем предпринять что-нибудь. Таня попыталась покончить с собой. Попытка привела к выкидышу, хотя сама она осталась жива. Скобелев навестил Таню в больнице. Она смотрела на него красными от слез глазами и молчала.

Вместо того, чтобы вернуться в институт, Андрей поехал за город. Теперь он часто катался безо всякой цели. Свободный режим работы этому способствовал.

Пробки на дорогах в этот день были незначительными. За постом ГАИ он увеличил скорость. Теплый апрель, пятна снега под деревьями. 80, 100, 120 километров в час... Стал он иным, поднялся на новую ступень, или это ему только казалось? Слепое пространство летело навстречу. Андрея, как обычно, не оставляло ощущение сна с открытыми глазами.

– * -

Впрочем, это было еще не все.

На этой скорости у него теперь иногда появлялись видения.

Призраки вели себя вежливо, старательно избегая создания аварийной обстановки. Не мешали смотреть в зеркала заднего вида, не отвлекали в момент сближения с другими машинами. Если езда была трудной, они как правило вообще исчезали из поля зрения, и возвращались лишь тогда, когда участок, требующий повышенного внимания, оставался позади.

Его забавляло, насколько равнодушно он к ним относится. Так же равнодушно, как они к нему, и, судя по их виду, друг к другу.

Опушку леса неторопливо пересекал полупрозрачный Стас. Сквозь него прошла значительно более прозрачная Таня. Призрачные родители копались в невидимом огороде. В воздушной лаборатории, уткнувшись носом в чашки, пили растворимый кофе туманные ученые. Склонялась над книгами в небесной библиотеке Катя. Снегирев и дядя Миша танцевали в облаках, не глядя друг на друга, странный танец. За ними, как кордебалет, шеренгой вскидывали ноги полковники и генералы – в штатском и в военных мундирах. Из-за горизонта, словно грозовые облака, выглядывали незнакомые властные лица.

Возникали и исчезали воздушные замки, сильно напоминающие скороспелые новорусские виллы.

Кое-где рядом с шоссе разворачивались настоящие войны. Что-то взрывалось. Горели призрачные дома, прятались в туманных развалинах призрачные бойцы, валялись на улицах призрачные трупы. Сны смогли наконец вырваться на волю, но какое это имело значение? Андрей немного снизил скорость.

Где-то он читал про глубокое равнодушие теней, населявших греческий Аид, к себе самим и друг к другу. Эвридике было все равно, уходить или оставаться. Возможно, загробный мир постепенно перемешивается с миром живых, и в этом суть сонной болезни?

В это не хотелось верить, мысль была слишком страшной.

В загробном мире не меняется ничего, но разве можно отрицать, что благодаря перенесенным испытаниям в его жизнь вошло что-то новое?

Стал он иным, поднялся на новую ступень, или это ему только казалось? Андрей не знал ответа. Слепое пространство летело навстречу. Галлюцинации на время прекратились, но его не оставляло ощущение сна с открытыми глазами.

–*–

Впрочем, и это тоже было еще далеко не все... Он уже понял, что каждой ступени в развитии сонной болезни соответствует свой слой реальности. У каждой пыльной кулисы есть своя закулиса. Правда, все эти слои трагически – или до смешного? – похожи. Даже если умереть, по существу, возможно, не изменится ничего. Его не оставляло ощущение сна с открытыми глазами. 120, 140, 160... Он улыбнулся. На мгновение выпустил руль. Нет смысла создавать еще один эпилог...