Текст книги "Меньшее из зол"

Автор книги: Сергей Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Я тут принес "Вечернюю Москву". В ней критикуют вирусную гипотезу. Думал, тебе будет интересно.

За чаем Скобелев просмотрел статью. Интересно, она написана по инициативе автора, или это один из наших союзников? Впрочем, хотя автор и отмечал отсутствие убедительных доказательств прямого заражения, его критика не убеждала. Вместо того, чтобы спорить с сомнительными выводами из статистических данных, он зачем-то обрушивался на математические методы.

С Колей пришлось проболтать допоздна, но, узнав, что назавтра к нему возвращаются с дачи жена и дети, Андрей объявил о раннем отъезде. "Сам видишь, какие обстоятельства."

На рассвете Андрей выехал домой. Десятичасовая гонка: Солнечногорск, Клин, Тверь, Вышний Волочек, Новгород, Чудово, Тосно, и наконец, единственный город, который он чувствовал своим – Петербург-Петроград-Ленинград.

5

Прежде, чем он собрался позвонить Снегиреву, ему самому позвонила Таня.

– Не вешай, пожалуйста, трубку. Слушай, нам надо встретиться. Это очень важно. Я не стану говорить о наших отношениях. Можно, я зайду? Не хотелось бы говорить по телефону.

Они договорились встретиться в одном из кафе на Невском. Как всегда, в кафе было людно. На них никто не обращал внимания.

– По-моему, я заболела, – карие глаза Тани выражали отчаяние. – По-моему, у меня ССО.

– С чего ты это взяла?

– Я видела статью в газете... Проверила в Интернете. Все совпадает.

Ложечка в ее руке мелко дрожала.

– Ты не боишься от меня заразиться?

– Таня, прошу тебя, не устраивай истерики из-за газетной статейки. Судя по специальным работам, вирусная гипотеза совершенно неосновательна. Сонная болезнь не заразна, – хотел бы он быть сам в этом уверенным, но сейчас главным было успокоить Таню.

– Ты не мог бы мне устроить консультацию врача в вашем Центре?

– Конечно. Только попозже, когда все вернутся из отпуска.

После встречи с Таней, Скобелев стал названивать Снегиреву, но никто не отвечал – ни домашний номер, ни трубка. Он набрал номер Центра. Наконец-то, помимо охраны, появился один из врачей, но Снегирева пока не было.

– Боже мой, что тут у нас творится. Из-за этой вирусной гипотезы все просто с ума посходили, – пожаловался врач.

Андрей позвонил родителям Снегирева.

– Борис Андреевич? Здравствуйте. Это Андрей Скобелев. Я сейчас работаю у Виталия Борисовича в Центре. Вы не знаете, когда он будет? Из-за этой кампании в прессе по поводу вирусной гипотезы у нас Бог знает что творится.

– Я в курсе. Виталий в Москве, его срочно вызвали.

– Когда он приедет?

– Как только разберется в ситуации. Рассчитывает послезавтра.

Уже после полуночи позвонил Стас. Спросил разрешения зайти. Что-то в его голосе побуждало забыть о прошлом и согласиться.

Оказывается, у Стаса тоже возникли проблемы. Из оригинальности, он повсюду болтал о своей болезни. Теперь, когда поднялся шум вокруг вирусной гипотезы, пришла расплата. Конфликты со всех сторон – с ансамблем, с девушками...

– Эти дуры вообразили, что ССО передается половым путем...

Впервые после ссоры Скобелев оставил Стаса на ночь.

После того, как они полночи проговорили о сонной болезни, и выкурили на двоих пачку сигарет, Стас неожиданно спросил:

– Я давно хотел знать, вы-то сами больны или нет?

Сказалось ли раздражение от постоянного самоконтроля и умолчаний, ощущение новой угрозы, нависшей надо всеми, поздний час и усталость, или что другое, но Скобелев вдруг сказал правду:

– Да, конечно! Но очень прошу тебя, не надо никому об этом рассказывать, – добавил он, беря себя в руки.

– Считайте, уже забыл, – ухмыльнулся Стас.

После этого они долго обсуждали свойства детекторов лжи. После признания Скобелева, Стас заметно повеселел.

– Кстати, что вы думаете о самой вирусной гипотезе?

– Что она неверна. Но, как всякая научная гипотеза, безусловно, нуждается в честной проверке.

–*–

Весь следующий день Скобелев провел в Центре. Интенсивный поиск в интернете источников вирусной гипотезы... Разумеется, ссылки в «Московском Комсомольце» оказались неточными, но кое-что накопать удалось.

Журналу "Вирусология", цитировавшемуся "И.Я. Ивановым", вероятно, соответствовали "Вопросы вирусологии". Просто "Вирусологии" ни в каких каталогах не оказалось. Ближайшей по названию статьей к той, на которую ссылался "Иванов", был обзор, озаглавленный "Использование статистических методов при изучении социальных механизмов распространения актуальных вирусных инфекции", в котором ССО, правда, вскользь упоминалась, но не более.

Другой журнал из названных "Ивановым", как выяснилось, издавался в Белоруссии.

Доступ к публикациям американских журналов требовал оплаты кредитной пластиковой картой, которой у Андрея не было. Андрей просмотрел заголовки и резюме и остался при убеждении, что и здесь ссылки имели весьма отдаленное содержание к реальному содержанию публикаций.

Главным результатом поисков были, однако, не туманные "за" и "против".У Андрея сформировалось преставление о "научной добросовестности" противника, подверждавшее первоначальную нелестную оценку. А это давало силы для борьбы.

Постепенно его возражения приобретали все более четкую форму. Необходимо разбираться в причинах, увеличивающих заболеваемость людей, живущих и работающих в сходных условиях. Родственность причин не означает горизонтальной передачи от больного к больному. Возможно, все дело в условиях. Не исключено, что ССО – своего рода профессиональное заболевание... А может (но это для себя, не для прессы) просто эпидемия осознания каких-то давно существующих, но неосознанных состояний.

Вечером Андрею наконец позвонил Снегирев.

Не прерывая, он выслушал рассуждения Андрея по поводу слабых мест вирусной гипотезы.

– Утром я за тобой заеду, изложи это все на бумаге. Сейчас на даче у отца дядя Миша, будет совещание.

–*–

Утром Снегирев приехал с охраной. Его собственная «Ауди» с затемненными стеклами и два джипа спереди и сзади. «Ауди» вел шофер.

По дороге Скобелев еще раз, более четко, чем вчера, пересказал свои соображения.

– Бытие определяет сознание, – оскалил белые зубы Снегирев.

Андрей вскользь упомянул об идеях Стаса, но они не привлекли внимания Снегирева. Улыбаясь, он объяснил Скобелеву, что сейчас обострилась борьба вокруг федеральной программы по исследованию ССО. Каждый, в том числе и сторонники вирусной гипотезы, хочет занять ключевое положение.

– Допустим, будет выделено из расчета по сто баксов на больного. Сколько это даст в масштабе страны?

– Не так уж мало... Зависит от количества больных.

– В том числе, потенциальных. Короче, ты прав, пока финансовые потоки средние. Но стреляют и из-за меньшего. Все эти статьи, кампания в прессе, лишь проба сил, попытка мягко воздействовать на ситуацию. Показать свое влияние. Готовься написать что-нибудь для СМИ, нам это тоже может пригодиться.

– Кто все-таки такой это твой дядя Миша?

– Мой двоюродный дядя, профессор, доктор медицинских наук. Кандидат на должность координатора от нашей программы.

–*–

Скобелев почему-то предполагал, что они едут на старую дачу родителей Снегирева, где ему случалось бывать в детстве и в студенческие годы. Предполагал, несмотря на то, что Снегирев был одет не по-дачному элегантно. Сообразил он, насколько нелепой была эта идея, только когда они уже въезжали в поселок. Поселок, разумеется, тоже был другой – несколько десятков вилл дворцового типа. Сказка – тускло-зеленые кроны сосен, нежный аквамарин озера, песчаные пляжи. Миллионные терема за высокими кирпичными заборами. У ворот виллы Бориса Андреевича торчала даже небольшая сторожевая башня... Подумалось, что можно было бы одеться иначе – не просто пиджак и джинсы.

Бесшумно разъехались черные металлические ворота и кортеж закатился во двор. Большую часть места перед домом занимал асфальтированный паркинг, где уже стояло около десятка машин. Андрей со Снегиревым прошли в дом.

Трудно сказать, каким Андрей воображал себе дядю Мишу, но тот оказался не похож ни на ученого, ни на бандита. Потирая руки, смешно подпрыгивая, он выбежал из биллиардной. На нем была серо-фиолетовая рубашка без галстука. Табачного цвета бархатный пиджак, расшитый более темными, тоже коричневыми, цветами и листьями. Пепел на рукаве. Лакированные ботинки.

Через приоткрытую раздвижную дверь Скобелев увидел за его спиной Снегирева-старшего в генеральском мундире, каких-то типов в форме и без. Большинство просто в дорогих костюмах, но выглядящих все равно по-военному. Как ни странно, толстенький дядя Миша, одетый на первый взгляд довольно богемно, смотрелся своим в этом доме. Возможно, потому, что и бархатный пиджак, и черные, в еле заметную серую полоску, брючки с тонким пояском очень хорошо сидели на его неспортивной фигуре, извещая о богатстве и успехе.

– А, Виталик, наконец-то! – воскликнул он. – Кого это ты привез?

Снегирев представил Андрея, добавив, что у него имеются интересные соображения по вирусной гипотезе.

– Очень рад! – дядя Миша косо, словно из-под полы, сунул Снегиреву мягкую руку.

– Пошли в салон, там сейчас никого нет. За четверть часа управитесь? – на секунду в лицо Андрею уставились маленькие, но очень острые глазки.

– Постараюсь...

Хотя Андрею было не по себе, помог многолетний опыт выступлений на конференциях. Он управился за восемь минут. Дяде Мише понадобилось пять, чтобы изложить по-своему сказанное Андреем. Предположениям он сумел придать вид абсолютных истин, вопросам – солидных утверждений, сомнениям – бесспорных возражений. Как профессионал высокого класса, атаковал он только то, что действительно было шатким и уязвимым. Несомненно осознавая степень отклонения от истины всего, что им говорилось, но не подставляясь под критику сам.

– Сделайте коммюнике для прессы. Когда закончите, я посмотрю, – и он укатился в биллиардную.

Андрей не был уверен, что его оставят обедать. Часа полтора она работал над коммюнике, старась не думать ни о чем, кроме слов. Чувствовать себя мастером на все руки – в этом тоже было известное удовольствие. Виталик уходил и возвращался, но честно помогал ретушировать текст. В конце концов оба остались довольны полученным результатом. Виталик снова ушел, а вернувшись, бросил: "Ланч".

– После ланча покажем дяде Мише, и можешь ехать домой. Тебя отвезут.

Во время ланча дядя Миша сидел на дальнем от Андрея элитном конце стола. Андрей не слышал, о чем там шла речь, но судя по смеху сановных соседей, его юмор пользовался успехом.

Рядом с Андреем оказалась мама Снегирева. Вероятно, под влиянием склероза она то и дело возвращалась к теме, которая, видимо, очень ее волновала: докторской диссертации, над которой, якобы, не жалея сил трудился Виталик.

После кофе, ненадолго осовободившийся дядя Миша (он был слегка навеселе и держал в пухлой ладони сложенный вчетверо листок коммюнике) и Виталик предложили Андрею место старшего научного сотрудника во вновь образуемом институте.

– Не волнуйся, зарплата из внебюджетных фондов, – обнажил белые зубы Виталик.

–*–

В последующие дни Андрей со Снегиревым приводили в порядок имеющиеся материалы. Кроме того, Андрей отбирал статистические данные из работ сторонников вирусной гипотезы, которые можно было бы обратить против нее самой, поскольку на сбор собственной статистики по этой теме просто не хватало времени.

В понедельник у Андрея кончился отпуск. Отношения на основной работе, похоже, возвращались в прежнее русло, но это уже не имело значения. Он чувствовал, что Кузьма Витальевич больше не имеет над ним власти. В принципе, можно было там вообще больше не появляться.

Разведчик-аналист Саша, прикативший из Москвы специально для встречи со Снегиревым, укатил обратно успокоенный.

Как-то, когда Стас сидел у Скобелева – их отношения восстановились, хотя и без прежней теплоты – неожиданно пришла Таня.

– Ты обещал позвонить...

– Ну не вышло... Заходи! Тебе, я думаю, интересно будет познакомиться с настоящим больным. Он не заразный!

К удивлению Андрея, несмотря на разницу в возрасте, Стас принялся энергично ухаживать за Таней. Тане эти ухаживания явно были приятны. Вскоре она уже смеялась от грубоватых шуточек Стаса. Ушли они вместе – Стас вызвался проводить даму ввиду позднего времени...

Первого сентября Снегирев сообщил Скобелеву, что на следующей неделе они едут в Москву. "Готовь доклад. Для неспециалистов, минут на двадцать."

7

Начало сентября в Питере выдалось сухое, но холодное. Дул северо-восточный ветер, не задевавший высоких однотонных облаков. Дома Скобелев согревался, протапливая сохранившуюся с дореволюционных времен печку-голландку досками от ящиков, собранных около ближайшего магазина. Соседи – редкий случай – относились к его инициативе с полным одобрением.

Вместе с тем он отчаянно работал. Доклад был еще далек от того состояния, в котором он мог бы с надлежащей уверенностью защищать свои положения. Всего неприятней было сознание, что он должен будет отстаивать их во что бы то ни стало, независимо от истинности, просто в силу обстоятельств. Неприятное ощущение не снималось уверенностью в конечной правоте.

Оформлению командировки сопутствовали привычные организационные трудности. Несмотря на наличие вызова, Кузьма Витальевич тянул с подписанием приказа. Лишь звонок Снегирева-отца директору решил дело.

Мотаясь по городу, Андрей застудил горло. Обычные средства – аспирин, полоскания, сдерживали развитие болезни, но каждый день, проведенный в институте, поездка в библиотеку, даже посещение интернет-кафе, придавали ей новые силы. Антибиотиков Скобелев не уважал.

За пару дней до поезки – билеты уже были куплены – Андрей почувствовал, что дальнейшая работа над докладом ничего не даст, и решил – в кои-то веки – съездить к родителям в садоводство.

–*–

Выйдя на пенсию, они завели обычай как можно раньше уезжать весной, и как можно дольше, пока позволяет погода, оставаться осенью за городом. Садоводство создавалось в начале восьмидесятых, когда ограничения, введенные советской властью, были уже не такими строгими, так что в доме имелась приличная печка. Зато далеко – ближе к Выборгу, чем к Питеру, и не слишком удобно по транспорту. Но сейчас у Андрея был его «форд».

В садоводстве было пустынно. Холодный сентябрь, начало недели... Рябина у забора, "золотые шары" на клумбе, желтый родительский дом с белыми наличниками...

Андрей приехал без предупреждения – мобильных телефонов у стариков не водилось, но родители оказались на месте.

Андрей привез с собой бутылку вина, колбасу, красную рыбу. Знакомые, которым случалось бывать во Франции, говорили, что о таких винах, как "Тужур" там никто никогда не слышал, но признавали, что пить его все-таки можно. Мама, однако, затопила плиту, принялась хлопотать с обедом.

Заранее Андрей не знал, будет ли ночевать, но теперь, похоже, все клонилось к этому варианту. Андрей сглотнул. Горло по-прежнему болело.

– Давай, по стаканчику, для сугрева, и пойдем прогуляемся, – отец достал из шкафчика бутылку водки, – вино твое потом будем пробовать.

От водки боль в горле на какое-то время забылась. Дойдя до края садоводства они пошли вдоль леса. Желтоватое небо, облезлые ели. Отец был в ватнике, резиновых сапогах. Старый берет, седая щетина.

– Мы с матерью думаем приватизировать квартиру. Как можно скорее, пока еще возможно. Да и возраст, мало ли что.

– По-моему, разумно, – сказал Андрей. Про себя он подумал, что это было бы не только разумно, но и справедливо. В конце концов, нежелание их переехать из двухкомнатной в однокомнатную квартиру в свое время оказало решающее влияние на его семейную жизнь. Да и сейчас он жил в коммуналке, хотя надеялся на скорый разъезд, – А что, есть какие-то сомнения?

– Ты же знаешь, какие у нас пенсии, – Андрей не знал, но понимал, что немного. Бывший доцент-физик в институте повышения квалификации, бывшая учительница... В отношениях с родителями тоже были свои полосы, хорошие и плохие. Кое о чем Андрей любил вспоминать, кое о чем нет... Беседы за чаем о теории относительности. Класса до шестого Андрей был единственным среди своих школьных приятелей, кто жил в отдельной квартире. К нему любили ходить в гости. Отец умел со всеми держаться, как со взрослыми, обаяния у него не отнимешь. Когда он оставался дома, порой завязывались многочасовые дискусии. Чай с брусничным вареньем...

– Что приватизированная квартира, что нет – расходы отличаются несильно. Но ты не волнуйся, у меня сейчас с зарплатой все нормально. Я сам тебя хотел спросить, не надо ли вам чего, – этот ответ должен был успокоить отца.

– Ты окончательно перешел в центр к Снегиреву? – отец достал из кармана сигареты. Никогда он не улыбался раньше так неуверенно. – Мать не дает курить в доме. Мы слушали по радио передачу о сонной болезни.

– Создается целый институт. Обещают очень хорошее финансирование.

– А что ты вообще думаешь о самой болезни? – Отец закурил, они двинулись дальше. Андрей обратил внимание, что он заметно прихрамывает.

– Субъективно, по-моему, половина народа болеет. А объективно...

– В старости вообще все время хочется спать. Так что субъективно мы тоже болеем.

– Никто не знает настоящей причины. Я не думаю, что дело в вирусах. Какой-то скрытый стресс, кто его знает.

– Мама говорит, что она бы предпочла уснуть и не проснуться. А я, наверное, не хотел бы умереть во сне.

– Когда-то ты говорил, что мир по-настоящему проснулся только с появлением человека.

– Я и сейчас так считаю.

– Тогда получается, что сонная болезнь – это болезнь мирового сознания...

В этой болтовне, в этом стиле, открытом для любой темы, перескакивающем с одной темы на другую, к Андрею ненадолго возвращалось детство. Детство – да и не только детство, вся ранняя молодость, у него были счастливыми. Правда, от разговора снова разболелось горло, надо было возвращаться в дом. Андрей решил, что поедет в город утром.

–*–

Весь следующий день Андрей чувствовал себя плохо. Не надо было мешать вино и водку... Как еще он утром добрался до города.

Он отлеживался, принимал аспирин, пытался читать. По мере того, как проходило похмелье, на авансцену возвращались признаки постуды. Горело горло, неприятно, как комариный звон в пустой комнате, болела голова. Но отказаться от поездки в Москву в последний момент было немыслимо.

По дороге на вокзал его познабливало. По спине ни того ни с сего вдруг волной пробегали мурашки. Пару раз начинали неметь пальцы. Заболело плечо, оттянутое сумкой с компьютером. Вот незадача – еще не хватало заработать какое-нибудь осложнение.

Перед входом на Московский вокзал в его голове как лист, сорванный ветром, промелькнул дурацкий стасов стишок:

Вблизи Московского вокзала

Раз трое девушек стояло

И каждый думала о том

Скорей бы стол и теплый дом,

Но из прохожих там мужчин

Не подходило ни один.

На перроне перед посадкой в «Красную Стрелу» им вдруг овладела страшная тоска. Шаркали ноги по асфальту, пахло угольным дымом, а он чувствовал, что никогда сюда не вернется, или, если вернется, то настолько другим, как если бы это был уже не он.

Андрей никогда не был сентиментальным, но на глазах его выступили слезы.

Необычный скачок настроения напугал его больше, чем телесное ощущение болезни.

Усилием воли он заставил себя успокоиться и прошел в международный вагон. Снегирев уже сидел в купе. В вагоне было жарко. Андрей подумал, что при простуде это неплохо.

В присутствии Снегирева тревога Андрея уменьшилась. Виталик показал ему газету с одной из их собственных статей против вирусной гипотезы. Еще раз пролистали доклад на компьютере.

– На твою часть отводится всего десять минут, – сказал Снегирев.

– Тем труднее...

Всю ночь Андрея мучали кошмары. Какие-то кривляющиеся хари обступали его, дышали в лицо.

Утром он чувствовал себя совершенно разбитым. Что с того, что их встречала машина? Сознание будто заволокло дымом.

Завтрак в дорогом кафе лишь незначительно укрепил его силы.

Его опять познабливало, ныло плечо. Снегирев наконец что-то заметил и спросил Андрея, что с ним. Тот подробно описал свои неприятные ощущения.

– Возможно, грипп. Смотри, не подкачай! – сказал Снегирев.

Доклад был назначен на 11. Сразу после кафе их отвезли то ли в министерство, то ли в госкомитет, то ли куда еще. Скобелев запомнил дубовые двери в два человеческих роста, сверкающие латунные ручки, мягкие ковры под ногами, холодный коричневый мрамор колонн... К одной из них он прислонился лбом, собираясь с мыслями.

Перед докладом Снегирев распустил в стакане содержимое какой-то ампулы и дал ему выпить.

Как ни странно, доклад – Андрей говорил о неправильном истолковании статистики сторонниками вирусной гипотезы – прошел прекрасно. У него не было сил задумываться над тем, что он говорит, и поэтому выступал он очень уверенно. Заранее подготовленный текст проецировался на экран. Ему задавали какие-то вопросы, он отвечал. После выступления Снегирев крепко пожал ему руку.

Когда все кончилось, Андрея отвезли на какую-то квартиру, похожую на снегиревскую. Евроремонт, картины...

Планировалось провести в Москве несколько дней, но Снегирев увидел, что Андрей совсем плох. Померили температуру. Было 38®. Снегирев позвонил куда-то. Привезли билет на ближайшую "стрелу".

Перед отъездом его накачали антибиотиками, температура уменьшилась, он почувствовал себя лучше. Однако продолжало болеть плечо, подташнивало.

На машине с затемненными стеклами его отвезли на вокзал. Все эти переезды, метания, выступление в министерстве, поразительно напоминали один из его снов.

– Приедешь, сразу позвони в Центр. Ребята организуют тебе хорошего врача, – напутствовал Снегирев.

В дороге Скобелеву не спалось. Мысли все хуже его слушались. Он вдруг решил, что умирает. Он, однако, был настроен совершенно фаталистически и не собирался предпринимать решительно никаких действий для своего спасения.

К половине девятого, изумляясь, что все еще жив, Андрей вышел на перрон, а котором немногим более суток назад прощался навсегда с Петербургом. Ему захотелось поцеловать заплеванный асфальт, он с трудом подавил это желание.

Зная, что дома нет еды, Скобелев заставил себя позавтракать в вокзальном буфете.

Как добирался домой, он не помнил.

В квартире его стошнило.

Кое-как прибравшись, он застелил постель, переоделся в тренировочный костюм, лег. На глаза ему попался градусник. Андрей померил температуру. 39.9®. Это почему-то привело его в восторг. Телефон стоял возле дивана, но звонить никуда не хотелось. Его вдруг осенила идея, что если он потеряет сознание, то разберется наконец в сонной болезни. Эта идея чрезвычайно ему понравилась.

Телефон, однако, зазвонил сам. Скобелев взял трубку. Звонила Катя. Андрей не помнил, что говорил ей, но через некоторое время оня приехала. Он дотащился до входной двери и даже справился с замком. Правда, после этого снова пришлось идти в ванную – его опять тошнило.

Перепуганная Катя вызвала "скорую".

В машину Скобелева несли на носилках.

–*–

Что-то вонзилось Скобелеву в позвоночник, от боли он даже вскрикнул.

– Двенадцать тысяч, не меньше. Какая мутная! – сказал кто-то.

Его повренули на спину.

– Менингококкцемия, – сказал кто-то другой, пальцем тыкая его в живот.

Он уже ничего не понимал.

Начало бреда было черно-белым и в общем напоминало один из рядовых снов. Правда, все двигалось в непривычно быстром темпе, как в фильме, снятом в начале века.

Действие разворачивалось в огромном здании. Окон не было, однако откуда-то просачивался бледный свет.

Андрей пробегал по коридорам, по которым целеустремленно, как в подземных переходах, шли люди. Пробирался через огромные, как площади, залы, где тысячные толпы в такт хлопали плохо различимым ораторам на серых трибунах. Сбегал с этажа на этаж по сумрачным лестницам. Съезжал на эскалаторах. Опускался на лифтах.

"Это – прошлое?" – задавало слабо трепыхающееся сознание неуверенный вопрос.

Казалось, над ним уже тысячи этажей, позади тысячи залов. Становилось все темнее. В толпе теперь попадались – все чаще и чаще – не то маски, не то звериные морды. Рожи эти, эти личины, казались невыносимо мерзкими. Но он теперь чувствовал, и это было ново, что в силах побороться с ними. Наконец, он бросился к ним. Они кинулись прочь.

Андрей не помнил всех деталей преследования. Где-то мелькнуло с обычной угрозой "маковое зернышко". Но он чувствовал себя таким сильным, что смахнул его на пол – и ничего не случилось.

Очень скоро, однако, ему стало казаться, что преследуемые издеваются над ним. Он не мог догнать ни одного из них. Похоже, толпа, которая текла по коридорам, тоже включилась в игру, мешая погоне. То там, то здесь среди обыкновенных лиц мелькали уродливые личины.

В конце концов он очутился в громадном зале с гранеными стеклянными колоннами. Колонны, как зеркала, отражали тусклый свет. Все напоминало увеличенную во много раз станцию метро при аварийном освещении. Иногда его обманывали отражения в стекле. Бесплодное преследование разозлило его. Неужели он не может разделаться со своими противниками?

Он перестал метаться по зале и замер, выжидая.

По мере того, как он ждал, противники наглели. Все ближе мелькали их по-обезьяньи кривляющиеся рожи. Между тем нарастало сознание копящейся в нем чудовищной энергии.

Наконец он нанес удар. Последствия оказались больше, чем он рассчитывал. Одно мгновение он чувствовал, как освобожденная энергия несется во все стороны, сокрушая ненавистные стены, обращая в пыль перекрытия. Словно створки дверей, распахнулась крыша. Выше было голубое небо.

Ослепительно сияло солнце. Краски так горели и переливались, будто вещи светились изнутри. Эта невероятная яркость ощущений относилась не только к зрению, но и к слуху, и восприятию запахов, к осязанию.

Перед ним, одна красочнее другой, сменялись картины. Только что он наблюдал за горнолыжными соревнованиями, вдыхая полной грудью кристалльно-чистый весенний воздух, только что по голубоватому снегу с лиловыми тенями проносились желтые, красные, голубые лыжники, и вот уже он летел над полосой уходящих к горизонту коралловых пляжей, рядом с которыми плескалось изумрудное море, а в следующий момент – стоял на тротуаре южного городка из белого камня и момо него двигалось под музыку праздничное шествие: шли, сверкая медными трубами, оркестранты, за ними танцовщицы в разноцветных юбочках, затем негритята в красных фесках, а вот уже он плыл на лодке по широкой, коричнево-золотой реке, а в ярко-синем небе кружились точно отлитые из серебра чайки. Он никогда еще не чувствовал такой свободы.

То, что он повидал за несколько часов бреда на грани смерти, казалось ему потом более подлинным, чем то, что он видел наяву всю свою жизнь.

Но чем больше он видел, тем большую грусть чувствовал. Казалось, звучащая вокруг симфония, сплетавшаяся из разноголосой музыки, рева моторов, плеска волн, крика птиц, шума листвы, разноязычной человеческой речи, незаметно сенила мажор на минор. Может быть, он чувствовал, что этот мир ограничен во времени, и не так уж долго ему осталось существовать? Кто знает...

Солнце село, и в прекрасном, словно сазка, мире, наступил вечер. Андрей в это время летел, как птица, над огромным, уходящим до самого горизонта, городом. Быстро сгущались сумерки. Зажигались фонари. Ветерок, овеваший ему лицо, по летнему припахивал дымом.

Вдруг впереди, довольно далеко, вспыхнуло и быстро разгорелось пламя. Это было поразительно красиво, словно среди созвездий появилась комета.

Чуть погодя вспыхнул еще пожар, затем еще.

Пожары загорались один за другим, будто пламя вырывалось из-под земли. Андрей отчетливо видел, как на улицах, залитых багровым светом, метались черные фигурки, занятые борьбой с огнем.

Он не делал попыток перенестись в другое место – он знал, что везде творится то же самое.

Андрей чувствовал глубокую печаль. Он присутствовал при конце мира!

Поначалу он летел, стараясь держаться подальше от кварталов, охваченных пламенем, но скоро это стало невозможным. Языки огня поднимались все выше и наконец охватили Андрея.

Ничего не видя вокруг, кроме вихрей пламени, ничего не слыша, кроме рева огня, он каким-то образом чувствовал, как пожар охватывает все новые уровни его вселенной. Как пламя поднимается до первого... до второго... до третьего... до седьмого неба. И печаль все росла вместе с яростью пламени, которой, казалось, не было предела.