Текст книги "Соколиная охота"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Итак, дитя мое, ты знаешь место проведения богомерзкой церемонии?

– Знаю, сеньор, – бойко отозвалась Анхельма. – Я звана на бесовской пир.

– Нет, – резко обернулся к дочери Гуго. – Ты туда не пойдешь.

– Как прикажешь, батюшка, – опустила очи долу скромная дочь строгого отца. – Только мое отсутствие может вызвать подозрения не только у Хирменгарды, но и кое у кого рангом повыше. К тому же монсеньор Драгон заранее отпустил мне грех, который я совершу сегодня ночью.

– Девушка, пожалуй, права, – ласково улыбнулся юной распутнице граф Септиманский. – Пострадать ради веры – долг каждой порядочной христианки.

Центенарий Гуго промолчал. Возможно, не последнюю роль в этом сыграла тысяча денариев, которые Септиманский отсчитал в качестве приданого его дочери. Денарии принадлежали епископу Драгону, но тот по каким-то причинам счел более приличным передать их девушке, оступившейся не по своей воле, через графа Бернарда.

– Ты уверена, что мистерия состоится именно в этой роще?

– Уверена, сеньор. Отец проводит вас туда, если, конечно, на то будет ваша воля.

– Хорошо, дитя мое, иди. И да пребудет с тобой Дева Мария в этот трудный для тебя час.

После ухода Анхельмы граф Септиманский призадумался. Мало знать место и время церемонии, надо еще суметь проникнуть туда так, чтобы не привлечь внимание сторожей. А они наверняка будут, ибо трудно предположить, чтобы императрица Юдифь, пускаясь в столь отчаянное предприятие, не озаботилась охраной.

– Я думаю, ты ошибаешься, Бернард, – покачал головой Эд Орлеанский. – Это далеко не первый Белтайн, который окрестные земледельцы отмечают под Парижем. Да и не только здесь.

– Неужели, Эд, ты в этом участвовал?!

– Если бы на твоем месте сидел сейчас епископ Драгон, то я бы, разумеется, ответил «нет», – самодовольно оскалился граф Орлеанский. – Но поскольку ты не кюре, граф Бернард, то я признаюсь тебе откровенно – да, участвовал, когда был помоложе и порезвее. И тем заслужил признательность простого люда.

Граф Септиманский собрался было ужаснуться, но потом понял, что это будет выглядеть слишком уж фальшиво, и просто махнул рукой.

– И что ты предлагаешь, Эд?

– Я предлагаю тебе последовать примеру самоотверженной Анхельмы, заранее получить отпущение грехов от епископа Драгона и принять участие в сельском празднестве.

– И это же самое ты предложишь сделать королю Карлу?

– А что еще остается делать, Бернард? Королю иной раз полезно побывать в шкуре простого серва, еще не потерявшего связи с матерью-землей.

– Значит, Эд, ты не веришь в колдовскую силу обряда?

– Я оставляю за собой право на сомнение, дорогой Бернард. Впрочем, когда дело касается Юдифи, я готов поверить во что угодно. Эта женщина представляет угрозу не только для нас, но и для своего сына.

К удивлению графа Септиманского, Карл без колебаний принял столь сомнительное предложение. А вот епископ Драгон впал в смущение. Похоже, он не считал, что разоблачение одной грешницы стоит грехопадения стольких сеньоров, включая юного короля Карла.

– Мы не собираемся принимать участия в обрядах, – утешил епископа Карл. – Но я должен увидеть все собственными глазами.

– Это опасно, государь, – покачал головой Драгон. – Один удар кинжала в спину, и все будет кончено не только для тебя, но и для Нейстрии.

– Со мной будут графы Септиманский и Орлеанский, а также капитан Рюэрг, которому я верю как самому себе. По-моему, ты преувеличиваешь опасность, монсеньор.

Маскарад удался на славу. Сеньоры, одетые в простую холстину, смотрелись последними мужланами. Если бы Бернард встретил графа Орлеанского на дороге, одетого в такой наряд, то непременно вытянул бы его хлыстом вдоль хребта. Шутка, что и говорить, была грубоватой, но Эд не обиделся. Да и некогда уже было предъявлять претензии друг другу.

Четыре всадника выехали из скромного охотничьего домика, расположенного в предместье Парижа, на проселочную дорогу, ведущую к реке. Центенария Гуго граф Септиманский решил с собой не брать. Верный помощник Бернарда был слишком религиозным человеком и мог случайно выдать своих спутников каким-нибудь благочестивым жестом или поступком.

Ночь уже вступала в свои права. Было почти по-летнему тепло, земля, истомившаяся за долгую зиму, благоухала, как девственница перед первой брачной ночью. Во всяком случае, именно такое сравнение пришло на ум Бернарду Септиманскому, и он подивился своему мечтательному настроению.

Место для празднества было выбрано далеко не случайно. Где-то здесь, под ногами путников, которые уже слезли с коней и взбирались теперь на холм, заросший березами, находился языческий храм, посвященный Великой Матери. Так, во всяком случае, утверждал Раймон Рюэрг. Впрочем, граф Бернард ему не слишком верил, ибо сам капитан, по его же словам, в этом храме никогда не был, а только слышал о нем из уст язычницы Сенегонды.

В священной роще уже зажигали костры, что существенно облегчило путь благородным сеньорам, не привыкшим к пешим прогулкам, особенно в ночную пору. Вокруг костров ходили люди, мужчины и женщины. По виду это были обычные простолюдины, если и посвященные в какие-то таинства, то, вероятно, в самые непритязательные. Ничего греховного в их поведении сеньоры пока что не углядели. Не считать же за оскорбление христианской веры хороводы, которые они водили вокруг костров, хотя, возможно, епископ Драгон и нашел бы это невинное зрелище предосудительным.

– По-моему, нам следует разъединиться, – предложил Карл. – Если мы будем бродить между костров вчетвером, то наверняка привлечем к себе внимание.

Селяне, судя по веселым и возбужденным лицам, были настроены мирно, а потому граф Септиманский счел разумным предложение молодого короля. Бернард и Эд отстали на несколько шагов от Карла и капитана Рюэрга, которые спустя какое-то время были вовлечены в хоровод вокруг самого большого костра. Видимо, графам Септиманскому и Орлеанскому надо было бы последовать примеру короля, но сеньоры предпочли отступить под сень березы, растущей неподалеку.

– Я разочарован, Эд, – вздохнул граф Септиманский. – Все это слишком похоже на обычные деревенские церковные празднества, на которых Карлу наверняка уже доводилось бывать.

– Не торопись с выводами, Бернард, – спокойно отозвался граф Орлеанский. – Все еще только начинается.

– Надеюсь, все обойдется без человеческих жертв.

– Обычно в праздник Белтайн в жертву приносят белую кобылу, но не раньше чем в ее лоно будет вброшено божественное семя.

– Ты меня пугаешь, Эд.

– Ты испугался бы еще больше, Бернард, если все это происходило лет триста тому назад. В ту пору в связь с кобылой вступал либо верховный жрец, либо вождь, который олицетворял бога в этой забавной церемонии. Но в нынешние времена место невесты на брачном ложе заняла женщина, а для кобылы осталась лишь незавидная роль жертвы.

– Ты находишь подобные зрелища забавными, дорогой Эд?

– Не придирайся к словам, Бернард, – отмахнулся граф Орлеанский. – Видишь котлы, в которых сейчас закипает вода? Именно в них и сварят несчастную кобылу.

– А в чем сакральный смысл мистерии?

– Божественное семя попадает в желудки всех, кто участвует в поедании несчастной кобылы, а также в землю, поскольку ее кости и внутренности разбрасываются по окрестностям.

– Но ведь ты же сказал, что на брачном ложе кобылу заменяет женщина.

– Предполагается, что несчастную кобылу покрывает либо сам Бел, либо один из его сыновей или внуков. А все люди, присутствующие на поляне, должны своим любовным пылом разбудить желание бога и заставить его оплодотворить землю, которую олицетворяет кобыла в данной мистерии. Чем больше знатных мужей и женщин, ведущих свой род от языческих богов, выйдут сейчас на эту поляну, тем больше пыла проявит их небесный прародитель, тем щедрее одарит земля своих нынешних доброхотов.

– Откуда ты все это знаешь, Эд?

– Моя нянька была язычница, – криво усмехнулся Орлеанский. – Да позаботятся о ней ее боги.

– А что с ней стало?

– Ее сожгли по приказу моего отца, когда мне было четырнадцать лет. За связь с Люцифером. Так решил архиепископ Эббон Реймский, старая сволочь!

Бернард Септиманский бросил на соседа удивленный взгляд, но тот больше ничего не сказал, возможно, просто не успел. Рожки загнусили громче, но хоровод, вместо того чтобы ускорить свой бег, неожиданно остановился и распался. Все замерли в предвкушении чуда.

Граф Септиманский подался вперед, чтобы лучше видеть. На всякий случай он отыскал глазами Карла. Однако юный король казался спокойным. Как и все прочие, он с любопытством смотрел на белую кобылу, которую вел под уздцы обнаженный мужчина. Бернард без всякого удивления узнал в нем Воислава Рерика. А Карл, если судить по его враз изменившемуся лицу, узнал и женщину, сидевшую на спине кобылы.

Центр поляны заполнился обнаженными телами. Бернард увидел Анхельму, устроившуюся на плече Сивара Рерика, и Тинбергу, при которой кавалером, скорее даже жеребцом, состоял Лихарь Урс.

Трудно сказать, видел ли Карл в этот момент свою жену. Глаза его были устремлены на мать, которую он никак не ожидал здесь встретить. По притихшей толпе словно прошла волна, смывшая с плеч людей одежду, возбуждение нарастало вместе с рокотом беснующихся барабанов. Бернард застыл словно парализованный, и если бы не помощь Эда Орлеанского, силой оттащившего его назад, то он так и остался бы стоять на поляне, привлекая посторонние взоры. Карл тоже куда-то исчез, во всяком случае, Бернард не видел его среди впадающей в экстаз толпы. Мистерия вступала в свою решающую фазу. Граф Септиманский увидел искаженное страстью лицо Юдифи и невольно прикрыл глаза.

– Жалко Карла, – сказал за его спиной Эд Орлеанский. – Боюсь, это зрелище надолго западет ему в память. Такое не забывается.

Бернард был согласен с Эдом, а потому, круто развернувшись на каблуках, почти побежал вниз с холма, объятого греховным экстазом. Гнусавая музыка рожков еще долго звучала в его ушах, и казалось, что этот бесовский то ли смех, то ли плач, не умолкнет никогда. Опомнился он только тогда, когда рука его утонула в гриве жеребца. В седло он, однако, не сел, поджидая графа Орлеанского.

– Вот уж не думал, Бернард, что тебя способно смутить подобное зрелище.

– Считай, что я спасал свою душу, Эд, – глухо отозвался граф Септиманский. – Но какова Юдифь! Ты и сейчас будешь утверждать, что она не ведьма?

– Все может быть, Бернард. Есть люди, которые считают, что власть важнее, чем спасение души.

– А ты, Эд, тоже так считаешь?

– Во всяком случае, я готов рискнуть многим и на этом свете, и на том.

– Что ж, в таком случае нам с тобою по пути.

Карл вернулся, когда над холмом уже забрезжил рассвет. Ни слова не говоря обеспокоенным сеньорам, он упал в седло и с места погнал гнедого.

Тем не менее граф Септиманский успел спросить осунувшегося капитана Рюэрга:

– Он видел все?

– Похоже, он видел даже больше, чем сможет вынести его душа.

Часть вторая
Викинг

Глава 1
Война

За полгода, проведенные на чужой земле, бек Карочей, стал практически своим как среди сеньоров, окружающих императора Лотаря, так и среди римских финансистов. Увы, ему так и не удалось добиться главного, ради чего он, собственно, и провел всю зиму в Ахене. Воислав Рерик был по-прежнему жив и, более того, уже успел крепко насолить Лотарю взятием крепости Дакс. На эту крепость возлагались большие надежды, туда был направлен хорошо обученный гарнизон во главе с опытным капитаном, но крепость пала за один день, точнее ночь, и это обстоятельство повергло окружение императора в глубокое уныние.

А тут еще поползли слухи о колдовстве, с помощью которого Воислав Рерик овладел неприступной твердыней. Монсеньор Николай, верный сподвижник императора, железной рукой пресекал нелепые россказни досужих болтунов, но большого успеха на этом поприще не добился. Не только простой люд, но даже многие сеньоры, разумные на первый взгляд, поверили в способность варяга вызывать монстров из ада и вершить с их помощью расправу над истинными христианами. Подобные разговоры, да еще накануне большой войны, вполне способны были подорвать дух войска, собранного императором Лотарем.

Беспокоили монсеньора Николая и сведения, поступающие из Баварии. Людовику Тевтону удалось договориться с каганом Славомиром и привлечь на свою сторону многих славянских князей. Объединив усилия, Людовик и Карл могли выставить солидную армию в пятьдесят тысяч человек. А это не так уж и мало, если учесть, что армия Лотаря насчитывала в своих рядах чуть более шестидесяти тысяч воинов.

– Зато у нас преимущество в коннице, – отмахнулся от предостережений монсеньора Николая Лотарь, уверенный в своих силах.

Чем ближе бек Карочей знакомился с императором, тем меньше доверия он у него вызывал. И трудно было даже сказать почему. Лотарь был очень неглупым и деятельным человеком, к войне он готовился основательно, вникая в каждую мелочь, золотом и серебром не разбрасывался, если и делал займы, то на очень выгодных процентах. Словом, будь Лотарь купцом или финансистом, цены бы ему не было. К сожалению, его угораздило родиться императором. А расчетливость императора воспринимается окружающими как скупость, стремление вникнуть во все мелочи – как неуместная суетливость. Лотарю явно не хватало того, что славяне называют удачей, а латиняне – харизмой, то есть того набора качеств, которые превращают человека в вождя.

Впрочем, этими качествами, кажется, не обладали ни юный Карл, ни Людовик Тевтон, из чего Карочей заключил, что империю франков ждут нелегкие времена. Не менее важным обстоятельством было и то, что многие франкские сеньоры не были заинтересованы в сильном государе, они все время норовили отвалить в сторону с большим куском земли в зубах. Распря меж братьями сыграла им на руку. Хазарский посол не сомневался в том, что сеньоры используют сложившуюся ситуацию в своих целях, кто бы из внуков Карла Великого ни вышел победителем из войны.

Что же касается купцов, то они, в отличие от Хазарии, не обладали здесь никаким политическим влиянием, их интересы не учитывались ни императором Лотарем, ни папским клиром. Бек Карочей обратил на это внимание умного монсеньора Николая, но понимания не встретил. Все дело было в том, что сеньоры, как светские, так и духовные, были по преимуществу франками, тогда как купцы в массе своей являлись представителями покоренных ими народов.

Правда, среди сеньоров, окружающих Лотаря, было немало выходцев из старой римской знати, но спесью они мало чем отличались от франков и не видели в императорской власти гарантии своих прав. Именно поэтому бек Карочей, при всей своей внешней лояльности к императору Лотарю, отнюдь не чурался дружбы с влиятельными сеньорами и за месяцы, проведенные в чужой стране, сумел добиться многих послаблений для местных рахдонитов, слегка приунывших под пятой гордых франков, чем заслужил их горячую благодарность.

Особенно тесно Карочей сошелся с рабби Симеоном, человеком мудрым и пронырливым, обладающим большими деньгами и знаниями, которые порой бывают ценнее золота и серебра. По обычаю западных рахдонитов он не выставлял свой немалый достаток напоказ. У него был скромный домик в Реймсе и столь же скромные палаццо в Ахене и Риме. Он умудрился вложить деньги во всех трех сыновей почившего императора Людовика и теперь без всякого трепета наблюдал за военными приготовлениями. Кто бы ни одержал победу в этой братской сваре, он в любом случае оставался в выигрыше.

– Так ты считаешь, уважаемый бек, что нам следует делать ставку не на императора, а на влиятельных сеньоров? – спросил рабби.

– Война приведет к ослаблению центральной власти и к усилению владетельных сеньоров, – подтвердил Карочей. – Приходится считаться с реальностью, уважаемый рабби, раз уж мы не можем ее изменить.

Рабби Симеону исполнилось пятьдесят лет. Это был худой, довольно высокого роста человек с черной как смоль бородой и умными карими глазами. Наверное, в Хазарии он мог бы стать беком, но здесь, на землях франков, он был тем, кем был, то есть богатым купцом, зависящим от прихоти знатных сеньоров, а потому вынужденным им угождать, дабы избежать прямого насилия.

– Мы уже вложили немалые деньги в Пипина Аквитанского, – покачал седеющей головой Симеон. – Но пока не видно серьезной отдачи.

– Отдача будет в любом случае, уважаемый рабби. Одержит ли победу Лотарь, или верх возьмут Карл с Людовиком, Пипин уже вцепился в Аквитанию, как собака в кость, и не захочет с ней расстаться без большой крови. У него там много сторонников, а если его поддержит граф Бернард Септиманский, то у сыновей Людовика Благочестивого будет много хлопот с этой парочкой. А что слышно о Герарде Вьенском? Он уже определился с выбором?

– Сведений о графе Вьенском у меня нет, – вздохнул Симеон. – Зато о его дочери Тинберге гуляет много слухов.

– У тебя есть осведомители в Париже?

– Некий центенарий Гуго, пользующийся большим доверием графа Бернарда Септиманского.

– Ему можно верить?

– До сих пор он меня не обманывал. Так вот этот Гуго утверждает, что прекрасная Тинберга вступила в порочную связь с оборотнем по имени Лихарь Урс. Этот оборотень якобы служит дьяволу и послан в наш мир, чтобы отвратить от истинной веры франкских королей и сеньоров.

– Лихарь Урс? – удивленно вскинул брови Карочей. – Но как он оказался в Париже?

– Вероятно, он пришел туда с дружиной Воислава Рерика. А ты что, знаешь его?

– Кажется, да. Если, конечно, мы ведем речь об одном и том же человеке. Он старший сын князя Русалании Искара, которого и в глаза и за глаза все называют Шатуном. В битве при Матархе этот щенок убил сына кагана Обадии Манасию на моих глазах. Я поклялся отомстить ему и сдержу слово.

– Тогда ты, вероятно, знаешь и другого молодого русалана, Драгутина сына Торусы?

Карочей зло засмеялся.

– И этот здесь. Лет шесть назад, уважаемый рабби, я пообещал этому мальчишке положить свой меч на его могилу и буду очень рад, если мне это удастся сделать. Так что же натворила прекрасная Тинберга?

– Дело не только в Тинберге, уважаемый бек, но и в императрице Юдифи. Их уличили в почитании языческих богов.

– Кто уличил?

– Якобы графы Септиманский, Орлеанский и сам Карл видели, как она отдалась во время мистерии Белтайн Воиславу Рерику. Этот обряд, насколько я знаю, обычно считают брачным, во всяком случае, связывающим в нерушимый союз мужчину и женщину, принявших в нем участие.

Бек Карочей был удивлен и даже потрясен этим из ряда вон выходящим известием. Конечно, вдову императора Людовика в окружении ее пасынка Лихаря давно уже называют ведьмой, но одно дело – предполагать, и совсем другое – знать, что эта женщина участвует в языческих обрядах.

– Но зачем ей понадобилось так рисковать? Ведь все тайное рано или поздно становится явным.

– Граф Бернард Септиманский считает, что Воислав Рерик метит на императорский трон. А для Юдифи это шанс остаться на вершине власти, ибо по мере взросления сына она все больше будет отодвигаться в тень.

– Но ведь папа Евгений никогда не согласится короновать язычника.

– Зато ничто не помешает это сделать императору Феофилу, разумеется, в том случае, если Рерик перейдет в христианскую веру.

– Боюсь, Рерик не сделает этого никогда. Он закоренелый язычник, – усмехнулся Карочей.

– Я ведь не утверждаю, уважаемый бек, что внук князя Витцана возмечтал об императорской короне, я всего лишь сказал, что его в этом подозревают. И, возможно, не без оснований.

– А что по этому поводу думает Драгон из Меца?

– Епископ молчит. Молчит король Карл. Молчат графы Септиманский и Орлеанский. И это наводит меня на размышления, уважаемый бек. Я начинаю сомневаться в словах центенария Гуго.

– И совершенно напрасно, уважаемый рабби. Только глупец рубит сук, на котором сидит. Обвинения Юдифи и Тинберге предъявят после победы над Лотарем, ибо епископ Драгон слишком умен, чтобы вносить раздор в собственные ряды перед решающей битвой.

– Как ты считаешь, уважаемый бек, следует мне поделиться полученными сведениями с монсеньором Николаем?

– Ни в коем случае, уважаемый Симеон! – вскинулся Карочей. – Ты все расскажешь ему после битвы, когда исход войны будет уже решен. Если победу одержит Лотарь, то он заплатит любую цену за сведения, порочащие его врагов. Ведь суд над Юдифью будет судом и над Карлом, а косвенно и над Людовиком, который тоже не чурается язычников. Обвинив братьев в ереси, Лотарь сможет их устранить, ничем практически не рискуя. Вряд ли во франкской империи найдется епископ или светский сеньор, который подаст свой голос в их защиту. Ну а в случае поражения сведения, добытые тобой, уважаемый рабби, помогут императору и папе выйти из войны с наименьшими потерями.

– В таком случае, уважаемый бек, я прошу тебя лично донести до ушей монсеньора Николая все, что я сегодня рассказал, но без упоминания моего имени. Ибо и у сыновей Людовика Благочестивого, и у его вдовы слишком много сторонников, чтобы иудей, раскрывший тайны сильных мира сего, мог доживать свой век в спокойствии.

– Хорошо, рабби, я выполню твою просьбу. Если мне удастся извлечь из данной ситуации прибыль, то мы поделим ее пополам. Твое здоровье, уважаемый Симеон.

Весть о том, что Людовик и Карл, соединив свои армии, двинулись походом на императора Лотаря, долетела до Ахена в начале лета. Лотарь, готовый к такому развитию событий, немедленно выступил им навстречу. Ган Карочей после некоторого раздумья присоединился к императору. Принимать участия в битве он не собирался, но почему бы не понаблюдать за развитием событий вблизи и не поднабраться опыта в военном деле, тем более что франки – далеко не последние бойцы в ойкумене.

Особых различий в вооружении между франкскими и хазарскими воинами Карочей не обнаружил. И у тех и у других главным оружием было копье, меч или секира. Правда, хазары очень часто использовали дротики, а франки их почти не применяли. К тому же мечи у них были прямыми и по силе наносимого удара уступали чуть изогнутым хазарским клинкам. Защитное снаряжение было практически одинаковым, иногда воины одевали кольчуги, но большей частью – колонтари. Применялись также поручи и поножи. Головы защищали шлемы, такие же, как у русов. Щиты изготовлялись из дерева, обтягивались кожей и укреплялись металлическими стяжками, которые в центре венчались шишаком, тоже железным. Пехота выглядела послабее. Кольчуг у пехотинцев не было, только колонтари, а у иных и вовсе звериные шкуры. Кроме длинных пик у пехотинцев для ближнего боя имелись боевые топоры. Кроме луков, были еще и арбалеты, но они были тяжелы и сильно проигрывали лукам в скорострельности. Безусловно, франкская пехота не уступала по своим боевым качествам хазарскому ополчению, но при встрече с железной фалангой русов она наверняка была бы опрокинута в течение нескольких минут. Превосходство русов в защитном снаряжении и здесь сыграло бы свою решающую роль.

Враждующие армии встретились у местечка Фонтенуа-он-Пюще и заняли позиции друг против друга. С началом битвы ни те ни другие не спешили. Похоже, полководцы решили присмотреться друг к другу. У Лотаря была возможность занять Фонтенуа и обнести его полевыми укреплениями, но он этого делать не стал, целиком полагаясь на свое численное превосходство, кстати, весьма зыбкое и, по мнению Карочея, не дававшее императору преимущества на поле, заросшем местами густым кустарником. Впрочем, у Лотаря хватило ума занять невысокий холм, господствующий над равниной.

Объединенная армия Карла и Людовика тылами упиралась в рощу, что давало ее пехоте возможность скрытно маневрировать и перестраиваться, а в случае лобовой атаки конницы и вовсе укрыться за деревьями. Впрочем, подобное расположение имело и свои недостатки. Отступившую пехоту трудно потом будет собрать и вновь бросить в битву. Оценив соотношение сил и их расположение, Карочей пришел к выводу, что если Лотарю и удастся одержать победу, то только очень большой кровью. Самым умным в подобной ситуации было бы пойти на мировую.

– Боюсь, ты опоздал со своими советами, уважаемый бек, – со вздохом ответил Карочею монсеньор Николай, с которым скиф поделился своими впечатлениями. – Думаю, тебе лучше укрыться в Фонтенуа, дабы не навлечь большой беды на свою голову.

Лотарь медлил с наступлением, возможно, он ждал парламентеров от братьев, но Людовик с Карлом не спешили затевать переговоры. У императора был выбор: либо начинать битву, либо уходить в Ахен, признав свою слабость, ибо его братья отступать не собирались. Но и для Лотаря отказ от битвы означал бы поражение, гораздо более сокрушительное, чем осенний конфуз прошлого года в Баварии. Тогда он мог сослаться на недооценку сил Людовика, но нынешнее бегство оправдать было бы нечем, разве что робостью души. Но Лотарь не был робким человеком, и Карочей знал это очень хорошо. Да и не затем император в течение полугода собирал и готовил войско, чтобы дрогнуть сердцем на виду у неприятеля.

Сообразив это, Карочей покинул холм, воспользовавшись любезным советом секретаря папской курии, и укрылся за хлипкими стенами Фонтенуа. Городишко был невелик, но из его приворотной башни открывался великолепный вид на поле предстоящей брани. Практически все жители городка, от мала до велика, высыпали на стены, но знатному сеньору из далекой Хазарии нашлось здесь очень удобное место для наблюдения. Центенарий Анселой, возглавлявший местную администрацию, выказал гостю должное почтение и даже предложил ему присесть рядом с собой на тюк соломы.

Император Лотарь бросил на неприятеля пехоту, дабы перебить лучников и очистить поле для атаки конницы прямо по центру. Намерения его были понятны Карочею. Император собирался рассечь боевые порядки Людовика и Карла на две части и, связав их правый фланг активными действиями пехоты, разгромить левый с помощью конницы. Построение неприятельской армии позволяло ему рассчитывать на успех, ибо Людовик и Карл своих кавалеристов сосредоточили на флангах, тем самым сильно ослабив центр. Стоявшие там пехотинцы по всем законам воинского искусства не смогли бы сдержать удара конницы неприятеля. Уважаемый Анселой, от души сочувствовавший Лотарю, обратил внимание бека Карочея на промах, допущенный коннетаблем Виллельмом, поскольку, по слухам, именно он командовал объединенной армией младших сыновей Людовика Благочестивого.

– Пехота пехоте рознь, – не согласился с центенарием Карочей. – Сдается мне, что за пешими франками стоит фаланга ругов, а эти способны отразить любой кавалерийский наскок.

У Матархи каган-беку Ицхаку Жучину противостояла фаланга русов, а не ругов, но результат был тот же самый. Конница Лотаря, разметав пеших франков, уперлась в стену копий и отскочила назад. Пехота императора не сумела связать армию коннетабля Виллельма на флангах и тем поставила свою кавалерию в весьма опасное положение. По сути, самая боеспособная часть императорской армии оказалось в окружении, атакованная сразу со всех сторон. Положение Лотаря нельзя было признать безнадежным, но все-таки оно было крайне сложным, и это понял не только Карочей, но центенарий Анселой.

Император вынужден был бросить в битву свои последние резервы. Если Карочей не ошибался, то отчаянную атаку императорской кавалерии возглавил сам Лотарь. Этот удар, нацеленный на левый фланг неприятеля, слишком уж круто загнувшийся к центру, мог бы принести успех атакующим, если бы им наперерез не ринулась из ближайшего лесочка лавина закованных в железо всадников. Сложилась до боли знакомая Карочею ситуация, и он почти не сомневался в том, что во главе железной лавины, обрушившейся на императора Лотаря, находится Воислав Рерик. Сокол пал на свою добычу столь внезапно, что несущиеся с холма всадники не успели перестроиться и были буквально смяты и отброшены назад.

– Вот и все, пожалуй, – обернулся к Анселою бек Карочей. – Войну можно считать проигранной.

Армия Лотаря продолжала отчаянно сопротивляться. Самому императору удалось собрать вокруг себя несколько тысяч всадников, бросить их на правый фланг и разорвать стальное кольцо, сжимающееся вокруг его кавалерии, но это был локальный успех, мало повлиявший на ход битвы. Пехота Лотаря была большей частью истреблена, частью разбежалась, а конница, поредевшая наполовину, с большим трудом вырвалась из окружения и обратилась в бегство. На холме, где стоял шатер императора и еще совсем недавно гордо развевался его штандарт, резвились конные варяги Воислава Рерика. Карочей очень надеялся на то, что император Лотарь спасся и находится в безопасном месте. А вот что касается монсеньора Николая, то секретарь папской курии, скорее всего, оказался в плену, если, конечно, какой-нибудь викинг не срубил ему в горячке голову.

– Надеюсь, ты не собираешься оборонять свой город, уважаемый центенарий? – спросил бек у Анселоя.

– С какой же стати? – возмутился тот.

– В таком случае тебе лучше открыть ворота, дабы не раздражать победителей.

За себя и своих хазар Карочей практически не боялся. В конце концов, он в империи франков всего лишь гость, никак не отвечающий за все те передряги, которые происходят в чужой земле. Тем не менее беку следовало поторопиться и сдаться какому-нибудь знатному сеньору прежде, чем им займутся разгоряченные битвой мародеры, которые уже нацелились на беззащитный город.

Хазарскому послу повезло. Едва выехав из Фонтенуа, он попал в окружение конных мечников, которыми командовал рослый сеньор с насмешливыми голубыми глазами. Хазарские одежды были непривычны для франков, и те замешкались с расправой, что позволило Карочею напомнить их командиру о давнем знакомстве и попросить о покровительстве.

– Рад тебя видеть, благородный бек, – приветственно помахал ему рукой Эд Орлеанский, узнавший скифа, с которым он не раз пировал в Реймсе. – Вот уж кого не рассчитывал здесь встретить, так именно тебя.

– Что делать, – развел руками Карочей. – Превратности судьбы! Не мог отказать себе в удовольствии посмотреть, как сражаются франки. Потрясающее зрелище, благородный друг. Поздравляю тебя с полной победой.

– К сожалению, эта победа не моя, – криво усмехнулся граф Орлеанский. – Но спасибо на добром слове, бек Карочей.

Граф Эд был настолько любезен, что не только проводил хазарского посла в лагерь победителей, но и представил его королю Карлу. Юный король еще не отошел от горячки битвы, а потому глянул на чужака без всякого интереса. Карлу сейчас было не до послов, а потому Карочей благоразумно отошел в тень. В стане франков подсчитывали потери, и свои, и чужие. Жара, стоявшая в этот июньский день, к вечеру спала, но следовало поторопиться с погребением, дабы не нажить большой беды. Убитых было столь много, что не хватало священников, чтобы их отпеть. В это скорбное служение пришлось включиться и епископам, среди которых был и монсеньор Николай, уцелевший, к счастью, в кровопролитной битве.