Текст книги "Соколиная охота"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Значит, альпийские перевалы открылись? – спросил Бернард.

– Так ведь весна в разгаре, дорогой друг, – улыбнулся граф Орлеанский. – А ты, похоже, в хлопотах этого не заметил.

– Скажи мне, Эд, если мужчина преподносит женщине очень дорогой подарок, это что-нибудь да значит?

– Это значит, что мужчина хочет ее соблазнить.

– А если он это делает в благодарность за оказанное внимание?

– В благодарность за оказанное внимание можно преподнести ей цветы, но осыпать дорогими подарками женщину, которая и без того уже стала твоей, это расточительство.

– Но взамен он потребовал у женщины розу, – с сомнением покачал головой граф Септиманский.

– А что еще, по-твоему, должен желать в подобной ситуации мужчина? – засмеялся Эд. – Ты меня удивляешь, Бернард.

– Так роза – это символ?! – дошло наконец до графа Септиманского.

– Разумеется, дорогой друг. И каждая женщина хранит этот символ под подолом.

– Символ чего?

– Символ плодородия, дорогой друг.

– А зачем ей, по-твоему, понадобилась лилия?

– А кому это ей?

– Юдифи. Она потребовала лилию от Воислава Рерика. А он в ответ сказал, что их рассудит Творец.

Орлеанский удивленно посмотрел на озабоченного гостя и в раздумье откинулся на спинку кресла.

– А что тебе еще известно о лилии, Бернард?

– Только то, что мужчина хранит ее на груди.

Граф Эд нахмурился, провел рукой по чисто выбритому подбородку и залпом осушил серебряный кубок.

– Когда-то очень давно, Бернард, в ту пору я был еще ребенком, отец показал мне старый дуб, одиноко растущий около дороги, и сказал, что именно здесь коршун поразил лилию. Потом я узнал, что под этим дубом ударом копья был убит король Драгобер. Его убили по приказу Пипина Гристальского, предка Карла Великого. Король Драгобер был Меровингом.

– А при чем здесь лилия? – удивился Септиманский.

– Речь идет о царских знаках на груди Меровингов. Они бывают в форме лилии или креста. Именно в лилию угодило копье наемного убийцы.

Бернард наконец понял. Коварная Юдифь готовила переворот, в этом не было никакого сомнения. Правда, для этого ей пришлось бы отстранить от власти собственного сына, но это дело обычное. Конечно, Воислав Рерик – язычник, однако ничто не помешает ему принять христианство, как это в свое время сделал другой Меровинг, король Хлодвиг. И тогда путь к императорской короне для честолюбивого варяга будет открыт.

– Рим никогда его не признает, – с сомнением покачал головой граф Орлеанский, с большим вниманием выслушавший предположения Бернарда.

– Рим – нет, но Константинополь вполне может. Там не забыли, что римский папа был еще совсем недавно обычным епископом. А возвысился он благодаря Каролингам. Новый император признает первенство константинопольского патриарха в христианском мире, а византийский император Феофил назовет братом императора Воислава.

– Но Юдифи-то зачем возвышение варяга?

– Юдифи нужна власть, ибо Карл уже стал взрослым. Пройдет год-два, и ему надоест опека матери. Тогда Юдифи в лучшем случае придется отправиться в монастырь. А ведь она молода, благородный Эд, и не привыкла к затворничеству. В конце концов, она может родить наследника и от варяга. Теперь ты понимаешь, зачем он подарил ей диадему, некогда украшавшую голову византийской императрицы?

Кажется, Бернарду удалось убедить в своей правоте Эда. Возможно, ему удастся убедить и епископа Драгона, но вряд ли король Карл поверит в предательство собственной матери. Скорее уж он заподозрит в коварстве самого графа Септиманского, который в трудный момент, накануне большой войны с императором Лотарем, пытается ослабить силы коалиции двух младших братьев, рассорив короля Карла с Воиславом Рериком. Пожалуй, многие сеньоры Нейстрии, Франкии и Аквитании поддержат в сомнениях своего короля, и тогда Бернарда Септиманского в лучшем случае ждет опала, в худшем – смерть от руки наемного убийцы или палача.

– Вполне возможное развитие событий, – согласился с Бернардом граф Эд. – Доказательств у нас никаких, а оклеветать можно кого угодно.

– И что ты предлагаешь делать?

– Прежде всего, не торопиться, – спокойно отозвался граф Орлеанский, подливая вина в кубок гостя. – У Юдифи и у нас один враг – император Лотарь, ибо пока он жив, все претензии Воислава Рерика на императорскую корону не более чем пустая блажь.

– А что будет после гибели Лотаря или его поражения?

– У нас будет законное право выступить против узурпатора и поддержать Каролинга в борьбе против Меровинга, благородный Бернард.

– Ты имеешь в виду Людовика Тевтона? – нахмурился граф Септиманский.

– Нет, дорогой Бернард, было бы большой глупостью, избавившись от Лотаря, сажать себе на шею Людовика. Мы поддержим именно Карла, но только в том случае, если он подтвердит права графов на владение землями, которыми мы сейчас управляем лишь по милости императоров и королей.

Гость отсалютовал хозяину кубком и восхищенно цокнул языком. В уме графу Эду не откажешь, вот только согласится ли император Карл с таким раскладом? Захочет ли он быть всего лишь игрушкой в руках могущественных сеньоров?

Граф Септиманский очень хорошо понимал трудность стоящей перед ним задачи. Карл был привязан к матери и не доверял сеньорам. Надо признать, что оснований для подобного недоверия у него было более чем достаточно. Не были для него секретом и, скажем так, неоднозначные отношения графа Бернарда и Юдифи.

Графу нужна была женщина, которая могла бы вытеснить из сердца Карла любовь к матери, и такая женщина под рукой у него была. Речь шла о Володраде. Однако Володрада была сестрой Раймона Рюэрга и явно плясала под дудку своего честолюбивого братца. Именно на честолюбии Раймона и собирался сыграть Бернард, дабы привлечь нужного человека на свою сторону. Конечно, Рюэрг мог быть посвящен в планы императрицы Юдифи, но опыт подсказывал Бернарду, что люди, подобные Раймону, крайне редко соглашаются таскать каштаны из огня для других и предпочитают действовать только в своих интересах.

Граф Септиманский, конечно, рисковал, отправляясь в дом Рюэргов, но риск был оправданным. Вряд ли Раймон, даже припертый к стенке, рискнет устранить гостя, пришедшего к нему с дружеским визитом среди бела дня.

– Может, мне пойти с тобой, Бернард, – предложил граф Орлеанский, посвященный в планы визитера.

– Нет, Эд, твое присутствие будет лишним. Раймон слишком осторожен, чтобы доверять свои тайны посторонним ушам. К тому же я очень надеюсь, что ты вытащишь меня из этого логова язычников, если наш с Рюэргом разговор примет совсем не тот оборот, на который мы рассчитываем.

Капитан Рюэрг был удивлен неожиданным визитом графа Септиманского. Бернард никогда не был его другом, хотя и врагом тоже не был. Пока что их пути не пересекались, а потому граф вполне мог рассчитывать на мирное начало разговора. Сомневался он только в том, как и чем этот разговор в конце концов завершится.

Логово Рюэргов отнюдь не поражало роскошью. Видимо, Раймону не хватало капитанского жалования на то, чтобы поддерживать дом, доставшийся от отца, в приличном состоянии. Тем не менее вино на стол для гостя хозяин все-таки выставил.

– Не буду ходить вокруг да около, дорогой Раймон, и отнимать у тебя драгоценное время, – без предисловий начал граф Септиманский. – Мне известно, с кем встречается в твоем доме королева Тинберга.

– И что с того, граф Бернард? – пожал плечами Раймон. – Я почти не бываю дома и не могу знать, кого принимает жена в мое отсутствие. Надеюсь, ты не собираешься обвинять мою супругу в предосудительном поведении?

– Речь идет о твоем родовиче Лихаре Урсе.

– Лихарь Урс мне не родович, хотя он действительно бывает в моем доме.

– Значит, я с легким сердцем могу рассказать епископу Драгону о том, что происходит в этих стенах между Лихарем и Тинбергой?

– Сделай милость, граф Бернард. Хотя вряд ли монсеньора Драгона заинтересуют любовные шашни моих и твоих знакомых. На твоем месте я бы обратился к Карлу, хотя не уверен, что тебе удастся вызвать его гнев. К тому же у тебя нет доказательств, сеньор Септиманский.

– Именно поэтому я и обратился к тебе за помощью, дорогой Раймон.

– Вот как, – вскинул бровь капитан Рюэрг. – А почему ты решил, Бернард, что я стану тебе помогать?

– Потому что тебе это выгодно. Если не ошибаюсь, король Карл воспылал страстью к твоей сестре Володраде. И у тебя есть шанс стать зятем короля.

– Вряд ли обвинение Тинберги в супружеской неверности, да еще выдвинутое заинтересованным лицом, может послужить серьезным поводом для развода.

– А обвинение в ереси?

– Для подобных обвинений, граф Бернард, у меня нет никаких оснований.

– Зато эти основания есть у твоей супруги, благородной Радегунды.

– Я отказываюсь тебя понимать, граф Бернард, – Рюэрг в раздражении отставил в сторону глиняную кружку.

– А между тем все очень просто, капитан Раймон. Тебе мешает Тинберга, мне мешает Юдифь, объединив усилия, мы устраним обеих.

– Каким образом?

– Карл должен увидеть языческое таинство, в котором участвуют его мать и жена. Именно так, увидеть собственными глазами, иначе мы ничего не сможем ему доказать.

Рюэрг откинулся на спинку кресла и задумался. Граф Септиманский его не торопил. Капитану Раймону было о чем подумать. Одним ходом он мог многое приобрести и очень многое потерять. В конце концов, даже в свиту короля Карла он попал только по милости Юдифи и ее отца графа Вельпона. Отрекаясь от столь могущественной поддержки, он по сути оставался один на один с сеньорами, готовыми предать его в любую минуту. Но, надо полагать, капитан Рюэрг понимает и другое. Карлу уже исполнилось восемнадцать лет, он становится мужчиной, и очень скоро придет время, когда опека матери и деда станут его тяготить. А вместе с Юдифью падут и те люди, которые ныне ее окружают. Теперь у Раймона появился шанс избежать этой печальной участи.

– Но я не могу просто так пойти к Карлу и заявить, что его мать и жена предаются блуду в языческих капищах, – в раздражении воскликнул Рюэрг.

– Никто от тебя этого не ждет, дорогой Раймон. Король сам вызовет тебя и потребует объяснений.

– А от кого Карл узнает о неблаговидных делах жены и матери?

– Он узнает все от епископа Драгона, которому исповедуется твоя жена.

– Но ведь существует тайна исповеди? – криво усмехнулся Раймон.

– Но только не в том случае, когда речь идет о связи с дьяволом благородной дамы, тем более королевы.

– Ты хочешь сказать, что моя жена все это видела собственными глазами? – вскинул удивленные глаза на гостя хозяин.

– Увы, Раймон, Радегунда видела более чем достаточно. Ты снимешь большой камень с ее души, отправив исповедоваться к епископу. Если она до сих пор этого не сделала, то только из любви к тебе, поскольку подозревает, что эти таинства происходят не без твоего участия.

– Но откуда ты все это знаешь, граф Бернард? – нахмурился Раймон.

– Твоя жена рассказала об увиденном своей сестре Хирменгарде, а у меня в королевском замке есть уши.

– И что ей ответила Хирменгарда?

– Она приказала младшей сестре молчать.

– Я подумаю над твоим предложением, граф Бернард, и поговорю с женой. – Раймон резко поднялся из-за стола, давая тем самым гостю понять, что его визит окончен.

Граф Септиманский отнюдь не был расстроен таким оборотом дела, поскольку почти не сомневался в капитане Рюэрге. Раймон слишком умный человек, чтобы упустить возможность одним прыжком оказаться едва ли не на самой вершине власти. Шутка сказать – зять короля Карла. Неслыханное возвышение. К сожалению, а может быть, к счастью, он не знает другого. Чем выше стоишь, тем больнее падать.

На выходе Бернард все-таки не удержался и, обернувшись к хозяину, спросил:

– А как называется эта языческая мистерия?

– Белтайн она называется, – глухо отозвался Раймон.

Глава 10
Разоблачение

Епископ Драгон был взволнован не на шутку и потому, видимо, пригласил для совета двух самых умных в Нейстрии и Аквитании сеньоров, Септиманского и Орлеанского. Едва переступив порог дворца епископа, граф Бернард понял, что капитан Рюэрг сдержал слово. Дальнейший разговор только подтвердил его догадку. Побочный сын Карла Великого выглядел растерянным, что с ним бывало чрезвычайно редко. Тем не менее он нашел в себе силы, чтобы довольно связно пересказать историю, давно уже известную гостям во всех подробностях. Правда, он не назвал имя своего информатора, но графы в этом и не нуждались.

– Я не уверен, что должен рассказать об этом Карлу, – поморщился епископ Драгон.

– Если бы речь шла об обычной интрижке, то я бы без колебаний согласился с тобой, монсеньор. Но, к сожалению, дело куда серьезнее, – вздохнул Бернард Септиманский. – К тому же по Парижу поползли слухи.

– Быть того не может, – потрясенно воскликнул Драгон. – Я никому об этом словом не обмолвился.

– Увы, – развел руками граф Орлеанский. – Называют даже место, где все это произошло. Дом капитана Раймона Рюэрга.

Епископ промолчал, хотя осведомленность сеньоров его поразила. Густые брови Драгона сошлись у переносицы, а лицо стало суровым и неприступным. В такие минуты епископ становился похож на своего отца императора Карла Великого, которого граф Септиманский видел еще мальчишкой, но очень хорошо запомнил. Да и трудно было бы забыть великого вождя франков, завоевавшего полмира.

– Я слышал, что эта мистерия называется Белтайн, но не имею ни малейшего представления о том, в чем же состоит ее смысл, – граф Бернард вопросительно посмотрел на Драгона.

Епископ ответил не сразу. Видимо, он не был уверен в том, что ему следует посвящать в языческие таинства тех христиан, в чьем благочестии у него были причины сомневаться.

Однако ситуация требовала откровенности, и он вынужден был заговорить:

– Эта богомерзкая церемония проводится обычно в Троицын день. Якобы божок Бел сливается с богиней Дон, что способствует расцвету природы. Согласно языческим представлениям, в этот день они зачали своего сына, божка Гвидона, который потом облагодетельствовал всех кельтов, дав им знания. Бел нисходит к своей избраннице в образе жеребца, а та, в свою очередь, принимает его в образе кобылы. И все, кто в эту ночь предаются блуду вместе с ними, обретают счастье в своих детях. Прежде подобные языческие мерзости творились по всей Европе, ныне же здесь, в Нейстрии, мы почти свели их на нет, но кое-где, вдали от наших глаз, неразумные землепашцы еще кланяются своим старым идолам. Порой к ним присоединяются и знатные сеньоры, забывшие свой христианский долг.

Произнося последние слова, епископ Драгон неодобрительно глянул на графа Орлеанского, из чего Бернард заключил, что Эд в этом деле не без греха. Впрочем, и ему самому несколько раз довелось участвовать в обрядах, которые не одобрялись строгими ревнителями христианской веры. Но лучше погрешить против истинного бога, чем оставить землепашцев без урожая и вызвать народные бунты голодной зимой. Тем не менее граф Септиманский придал своему лицу благочестивое выражение и сокрушенно покачал головой.

– Однако у меня есть основания полагать, что в данном случае несчастная Тинберга жаждет вступить в связь с другим божком, именуемым Гвином, сыном Нудда Среброрукого, – сказал он.

– А чем знаменит этот божок? – полюбопытствовал Эд Орлеанский.

– Славяне называют его Ярилой. По их поверьям, он убивает своего отца Велеса, ставшего драконом, чтобы, оплодотворив Великую Мать, занять его место и повторить его судьбу.

– А зачем это нужно Тинберге?

– Именно Ярила-Велес или Гвин-Нудд считаются хозяевами подземного мира, владыками злых духов. Они способны наделить своих приверженцев магической силой. Именно Гвин явился матери Меровея Венделика в образе кентавра, чтобы зачать с ней великого царя. Однако, по другим источникам, это был Гвидон или Световид, как его называют славяне, который, по примеру своего отца Бела, решил породить мужа, способного просветить все окрестные племена и стать их великим вождем.

– Я все-таки не понял, кто же является отцом Меровея Венделика: Ярила или Световид, Гвин или Гвидон? – наморщил лоб граф Бернард.

– А какое это имеет значение, – в раздражении воскликнул епископ Драгон. – Ведь в том и в другом случае мы имеем дело с дьяволом, с драконом, с Люцифером! С тем самым Люцифером, который соблазнил Еву и тем самым обрек на греховную жизнь всех ее потомков. Женщина была, есть и останется сосудом сладострастия и мерзости.

– Но ведь и Христа родила женщина, – осторожно напомнил Эд Орлеанский.

– Есть разница, граф, между зачатьем непорочным и зачатьем греховным, между Святым Духом и Люцифером. Истинный христианин должен это знать! В первом случае женщина рожает истинного бога, во втором – дьявольское отродье.

– Выходит, у нас есть все шансы пожить под властью короля-дракона? – криво усмехнулся граф Септиманский.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Драгон.

– Хотя бы то, что Тинберга может забеременеть, и никто не поручится, что беременна она от Карла, а не от Лихаря Урса, которого считают оборотнем его собственные дружинники. Во всяком случае, мечник Удо сказал моему центенарию Гуго, что Урсы ведут свой род от Лесного бога, то есть от Велеса, которого они почитают в образе Медведя. Следовательно, этот русалан носит в своем семени магическую силу Чернобога.

Епископ Драгон был потрясен. Вид у него был такой, словно перед ним разверзлись ворота ада. Честно говоря, Бернарду тоже стало не по себе. Он и прежде не доверял женщинам, а уж ныне, в свете открывшихся знаний – тем более. Пока эти глупые гусыни рожают простых смертных, с ними можно как-то мириться, но, оказывается, иные из них в своей непомерной гордыне готовы произвести на свет нечто такое, что превратит жизнь обычных людей в ад. И этого ни в коем случае нельзя допустить. Надо полагать, истинный бог оценит старания Бернарда Септиманского и простит ему вольные и невольные грехи.

Графа так и подмывало рассказать епископу об участии в предстоящей языческой мистерии императрицы Юдифи, однако, взглянув в строгие глаза Эда Орлеанского, он сдержал свой разоблачительный пыл. Драгон терпеть не мог Герарда Вьенского, а потому не слишком благоволил к его дочери Тинберге. Но совсем иным было его отношение к Юдифи. Наверняка, узнав о ее намерении участвовать в колдовском обряде, он сделает все от него зависящее, чтобы удержать императрицу от опрометчивого шага. А это никак не в интересах сеньоров, которые намерены рассчитаться с коварной колдуньей раз и навсегда.

– Я думаю, что монсеньор Драгон должен поговорить с Карлом, – спокойно сказал Эд Орлеанский. – Но если обвинения в адрес Тинберги и других высокопоставленных особ подтвердятся, то нам не следует торопиться с оглашением приговора до окончания возможных военных действий, ибо суд над грешницами может внести смятение в наши ряды. И вообще, будет лучше, если приговор виновным вынесет синклит иерархов христианской церкви, а не один епископ из Меца. Все-таки речь идет о королеве, низложение которой способно породить великую смуту.

– А о каких высокопоставленных особах ты ведешь речь, граф Эд? – вскинул настороженные глаза епископ Драгон.

– Есть основания полагать, что в тенета язычников попала не только Тинберга, но и благородная Хирменгарда, дочь коннетабля Виллельма и жена Гонселина Анжерского, – поспешил на помощь союзнику граф Септиманский. – Слухи о ее связи с Драгутином уже давно ходят по Парижу. А этот Драгутин не скрывает своей близости к богу Велесу, о котором ты только что говорил, монсеньор.

Епископ сжал кулаки. Было ясно, что предстоящие разоблачения не добавят ему уважения иерархов церкви. Все-таки это Драгон пошел на поводу у коннетабля Виллельма и графа Вельпона и дал добро на союз с язычниками кагана Славомира. Правда, слабость он проявил в трудный для Нейстрии час, но вряд ли это обстоятельство послужит ему оправданием в глазах папы Евгения и епископов, поддерживающих его. Чего доброго, они потребуют от Драгона сложения сана и покаянных молитв в одном из отдаленных монастырей. Понятно, что поражение Лотаря неизбежно сделает папу куда более покладистым, зато победа императора станет для епископа из Меца подлинной катастрофой. Надо полагать, Драгон это понимает, а потому не станет поднимать шум в деле, где требуются недюжинная выдержка и осторожность.

Для неприятного разговора с племянником епископ взял с собой графа Септиманского. Все-таки Бернард был искушенным в интригах человеком и мог дать юному королю совет в весьма непростой ситуации. Карл не любил Тинбергу, но она была его женой, и наверняка эта темная история окажется для него неприятным сюрпризом. Одно дело, когда жена наставляет тебе рога с тем или иным мужчиной, и совсем другое, когда речь идет о нечистой силе. Понимая всю щекотливость ситуации, Драгон сделал упор на религиозный аспект проблемы.

Поначалу Карл, видимо, решил, что епископ намекает на его отношения с Володрадой, а потому покраснел, скорее от гнева, чем от смущения. Карл от природы был импульсивен и вспыльчив, что в будущем сулило ему немало бед. К тому же возраст мешал ему спокойно воспринимать дружеские советы, ибо молодость самонадеянна и не склонна внимать мудрости даже в самых непростых ситуациях.

– Так речь идет о Тинберге? – вскинул он на Драгона удивленные глаза.

– Увы, государь. Задета не только твоя честь, но и основы веры, иначе я никогда не осмелился бы начать с тобой этот разговор.

Бернард Септиманский с удовлетворением отметил, что Драгон выбрал верный тон для обсуждения щекотливой темы. В последнее время Карл стал очень чувствительным к выражению знаков внимания, обращенных к его собственной персоне. Мальчик превращался в мужчину, более того, в короля и очень хотел, чтобы это видели и чувствовали все окружающие. Его лицо, прежде круглое и смешливое, все чаще оставалось серьезным, а в глазах появилась надменность, не свойственная ему ранее. Тем не менее он выслушал епископа почти спокойно, проявив выдержку, которой прежде ему часто так не хватало.

– Но это может быть и навет, – нахмурился Карл. – Ведь случается, что лгут даже на исповеди.

– К сожалению, государь, ты прав, – не стал спорить с племянником Драгон. – Именно поэтому я призываю тебя к сдержанности. Пока мы не получим убедительных доказательств греховности Тинберги, ни светская, ни духовная власть не вправе выносить решение.

– Я не поверю, пока не увижу все собственными глазами! – Карл вскочил с кресла и заметался по залу.

Драгон и Бернард хотели было тоже встать в знак уважения к сюзерену, но молодой король, оценивший их готовность, упреждающе взмахнул рукой.

– Сидите, сеньоры.

– Наверное, в подобных обстоятельствах это самое правильное решение, – осторожно высказал свое мнение Бернард Септиманский.

– Но, быть может, есть люди, которым ты полностью доверяешь, государь? – попытался высказать свое мнение епископ.

– Я доверяю тебе, монсеньор Драгон, но ведь в данном случае мы судим с чужих слов. Все это может быть просто плодом больного воображения. Извини, монсеньор, но мне трудно поверить в то, что человек, которого я знаю, способен превращаться в медведя, а моя жена, пусть и нелюбимая, отдается то ли зверю, то ли дьяволу.

– Речь идет о языческой мистерии, государь. К тому же дьявол многолик, соблазняя грешниц, он может принять любое обличие.

– Но зачем грешнице отдаваться зверю, если к ее услугам тысячи вполне благообразных мужчин? – насмешливо спросил Карл.

– Вряд ли простой мужчина способен дать то, о чем, возможно, возмечтала Тинберга.

– О чем ты говоришь, граф Бернард? – король резко обернулся к графу Септиманскому.

– Я говорю о колдовстве, государь, следовательно, о той власти над ближними и дальними, которую оно дает. Случается, что магии не способна противостоять даже искренняя вера.

– Вера способна противостоять любому наваждению, – резко возразил епископ Драгон. – Но далеко не каждый христианин искренен в своем служении истинному богу.

– Так и я о том же, монсеньор, – пожал плечами Бернард. – Человек грешен, он очень часто поддается соблазну. Я знал немало христиан, в чьем благочестии почти ни у кого не было сомнений, но соблазн все-таки проникал и в их души.

Кажется, Карл догадался, к чему клонит граф Септиманский, и нахмурился. Надо полагать, до его ушей доходили слухи о коварной Юдифи, подчинившей своей воле благочестивого мужа средствами, которые христианская церковь не одобрила бы никогда. Карл, безусловно, уважал своего отца, но его привязанность к матери была куда сильнее. Возможно, эта привязанность со временем приобрела бы болезненный оттенок, но тут, на счастье младшего сына Людовика Благочестивого, в его жизни появилась Володрада. Странно, что Юдифь словно бы и не заметила соперницы. Или все-таки заметила?

По слухам, прекрасная Юдифь и при жизни мужа одаривала вниманием некоторых сеньоров, попадающих в поле ее зрения. Однако все ее связи были мимолетными. Единственной ее страстью был сын, ради которого она была готова перевернуть мир. Отчасти ей это удалось, что породило великую смуту во франкской империи. Но теперь в ее жизни появился другой мужчина, Воислав Рерик, и кто знает, как новая и все поглощающая страсть отразится на ее отношениях с сыном. Во всяком случае, по мнению графа Септиманского, Юдифь уже созрела для того, чтобы предать сына, но было бы совсем хорошо, если бы в этой мысли утвердился Карл.

– Ты хочешь сказать, граф Бернард, что Тинберга желает прибрать меня к рукам с помощью магических заклятий?

– Все может быть, государь. Но в этом ты должен убедиться сам.

– Каким образом?

– Спроси у капитана Раймона Рюэрга. Я думаю, он знает об этом куда больше, чем все остальные сеньоры королевства.

Карл бросил в сторону епископа Драгона вопросительный взгляд, и тот едва заметно кивнул в ответ.

Проводив гостей, Карл послал слугу за капитаном Раймоном Рюэргом и вернулся в кресло. Молодому королю было о чем подумать. Прежде он даже не предполагал, что измена Тинберги вызовет такую бурю в его душе. Карл не любил свою жену и не скрывал этого ни от себя, ни от окружающих, ни от самой Тинберги. Наверное, все дело было в возрасте.

Тинберга была старше мужа и с самого начала дала Карлу почувствовать свое превосходство. Это было ее главной ошибкой. Нельзя, унизив мужа и короля, рассчитывать впоследствии на его любовь. Впрочем, Тинберге не нужна была любовь Карла, но и к другим мужчинам до поры она никакого интереса не выказывала. До той самой поры, пока в замке не появился Лихарь Урс. Возможно, в другой ситуации молодой король употребил бы власть, но к тому времени в его жизни уже появилась Володрада.

Карл вздохнул и потянулся к кубку с вином. Развод с Тинбергой уж точно не покроет славой его имя, а досужие сплетники тут же окрестят его рогоносцем. Что ни говори, а для человека самолюбивого и гордого это большой удар. Однако в этой истории было одно обстоятельство, способное повернуть ситуацию в другое русло.

Тинберга изменила не столько Карлу, сколько истиной вере. На этом настаивал епископ Драгон, об этом же говорил граф Септиманский. Оба, между прочим, терпеть не могли Герарда Вьенского, отца Тинберги. Для Карла в этом не было ничего удивительного, ибо он и сам недолюбливал тестя и рад был бы избавиться от нелюбимой жены и ее докучливых родственников одним махом.

Правда, Герард Вьенский был не тем человеком, который прощает обиды даже королям, и если бы речь шла просто о любовной интрижке нелюбимой Тинберги, то Карл, скорее всего, закрыл бы на это глаза. Но Тинберга вступила в связь не с мужчиной, она спуталась с дьяволом, бросив тем самым тень не столько на мужа, сколько на свой род. И если подозрения подтвердятся, то вряд ли Герард Вьенский рискнет выступить против всего христианского мира в защиту разоблаченной язычницы. В этой ситуации уже не он будет угрожать государю, а государь вправе будет спросить с него.

Капитан Рюэрг возник на пороге и негромко откашлялся, дабы привлечь к себе внимание задумавшегося короля. Карл поднял голову и жестом пригласил капитана подойти поближе.

Раймон выглядел смущенным, видимо, он догадывался, о чем сейчас пойдет речь.

– Это я отправил Радегунду к епископу Драгону, – тихо произнес он.

– Значит, жена рассказала тебе все?

– Я был потрясен, государь, хотя до сих пор не могу поверить, что такое возможно.

– Следовательно, ты не веришь в колдовство?

Раймон вздохнул, потом перекрестился. Судя по всему, откровенный разговор с королем давался ему нелегко.

– Я усомнился, государь.

– И что послужило тому причиной?

– Мы взяли крепость Дакс за одну ночь, хотя многие говорили, что для этого потребуется много времени. А причиной нашего успеха были главные ворота. Лихарь Урс и Драгутин проникли морозной ночью в приворотную башню и перебили всех лангобардов, охранявших ее.

– А как им это удалось? – удивленно воскликнул Карл.

– Не знаю, – пожал плечами Раймон. – Я увидел их уже в крепости, причем обнаженными. Говорят, что одежда мешает превращениям.

– А дракон?.. – криво усмехнулся Карл. – Ты видел дракона, любезный Раймон?

– Дракон – это просто чучело. Ярл Воислав соорудил его, чтобы напугать лангобардов Ингоберта.

– Ты меня утешил, Раймон, – спокойно сказал молодой король. – Значит, ты не можешь с уверенностью утверждать, что твои хорошие знакомые являются оборотнями?

– Нет, государь. Но они язычники, и этим все сказано.

– Я не могу поверить на слово твоей жене, Раймон, – сокрушенно покачал головой Карл. – Я не могу поверить ни тебе, ни даже епископу Драгону. Я должен увидеть все своими глазами и только потом принять решение. Ты можешь мне помочь?

– Я попытаюсь, государь.

– Попытайся, Раймон. Обещаю, что если ты поможешь мне разоблачить Тинбергу, то я сделаю тебя графом Лиможским. А Лимож – очень богатый город, капитан.

– Я сделаю все, что в моих силах, государь.

Граф Септиманский знал дату предстоящей мистерии. Оставалось выяснить место, где враги христианской веры собирались провести свой шабаш. Центенарий Гуго буквально землю взрыл вокруг подозрительного дома и кое-что все-таки наскреб. Помогла ему в этом даровитая дочурка Анхельма, которой удалось втереться в доверие Хирменгарды, дочери коннетабля Виллельма. При этом барышне не удалось сохранить невинность, к великому огорчению отца.

Единственным утешением Гуго было то, что соблазнил его дочь не простой мечник, а ярл Сивар Рерик, внук ободритского князя Витцана. Тем не менее распутство язычника вызвало ярость у благочестивого центенария, и он поклялся отомстить соблазнителю и всем его родовичам за погубленную честь дочери. Впрочем, епископ Драгон лично облегчил страдания отца, отпустив его дочери все грехи и пообещав ей свое высокое покровительство.

Граф Септиманский на словах сочувствовал верному Гуго, но особенного огорчения по поводу конфуза, случившегося с дочерью центенария, не испытывал. Да и сама Анхельма отнюдь не выглядела убитой горем. А когда огорченный отец отвернулся, чтобы налить графу вина, его дочь стрельнула в графа такими бесовскими глазами, что Бернард в эту минуту усомнился – Сивар ли соблазнил Анхельму или Анхельма Сивара. Дочка у центенария Гуго была явно себе на уме. Видимо, далеко не случайно епископ Драгон проявил к ней такое участие. Правда, сам Бернард устоял, просто его сейчас волновали совсем другие проблемы. Граф Септиманский был абсолютно уверен в том, что с такими способностями это падшее создание не пропадет на этом свете.