Текст книги "Грозный эмир"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Спасителя султана зовут Иммамеддин Зенги, он был правителем богатого города в Персии, но сразу же откликнулся на призыв Махмуда.

– Умный, судя по всему, человек, – задумчиво проговорил аль-Кашаб.

– Сельджуки из Персии оказались не только умнее, но и расторопнее месопотамских эмиров, они в короткий срок снарядили победоносное войско и выдвинули его к Багдаду.

Почтенный Андроник был явно рад победе неведомого эмира Зенги, но не скрыл от старого знакомого своей озабоченности. По словам даиса, шейх Бузург-Умид был взбешен резней, устроенной атабеком Мосула в Халебе и поклялся отомстить Бурзуку и его подручным за смерть своих людей.

– Среди прочих было названо и твое имя, почтенный аль-Кашаб.

– Я не боюсь, – надменно вскинул голову визирь.

– Похвально, – вздохнул Андроник, – но меры предосторожности все же следует принять.

– Ты был в Дай-эль-Кебире? – удивился чужой расторопности аль-Кашаб.

– Мне пришлось выслушать немало неприятных слов из уст огорченного неудачей шейха, – криво усмехнулся Андроник, – но Абу-Али удалось убедить Бузург-Умида, что в неудаче нашей миссии виноват халиф аль-Мустаршид, в самый последний момент отказавшийся от помощи ассасинов.

– И это действительно так?

– Мне пришлось рассказать беку Омару о замыслах нового шейха, и мои слова дошли до ушей халифа в самый нужный момент. Мустаршид испугался нового раскола в рядах мусульман и бросил на произвол судьбы преданных людей. Жизнь свою он сохранил, но доверие арабов потерял, кажется, безвозвратно.

– Что ты собираешься делать теперь?

– Вернусь в Антиохию, – пожал плечами Андроник. – Там я буду более всего полезен атабеку. Надеюсь, он не отказался от похода.

– Не знаю, – вздохнул аль-Кашаб. – Многих эмиров и беков напугали события в Багдаде, и они покинули Бурзука. Теперь под началом у атабека не более двадцати пяти тысяч человек.

– У короля Болдуина людей в два раза меньше, – заметил даис. – На месте почтенного Бурзука я бы рискнул. Захват Антиохии сделает его героем в глазах мусульман. В противном случае, ему придется уступить пальму первенства молодому и напористому Иммамеддину Зенги. Я очень надеюсь, почтенный кади, что ты донесешь эту мою мысль до ушей атабека.

– На меня ты можешь рассчитывать, Андроник, но за Бурзука я не ответчик. Правитель Мосула очень осторожный человек.

Провал похода на Халеб огорчил благородного Болдуина настолько, что он не отказал себе в удовольствии, найти виноватых там, где прежде искал друзей. Охотников помочь королю в столь неблагородном деле отыскалось с избытком. И на коннетабля де Руси обрушился град упреков и насмешек. Не оставили злые языки своим вниманием и Ролана де Бове. Сенешаля ордена обвиняли в самоуверенности и едва ли не в предательстве. В конце концов, это именно он ввел в заблуждения короля, пообещав ему легкую добычу. Однако коварные халебцы открыли ворота города не королю Иерусалима, а атабеку Мосула, который занял город, не потеряв ни единого человека.

– И где же твои союзники, благородный Ролан? – насмешливо спросил король у сенешаля.

– Убиты все, до последнего человека из-за твоей медлительности, государь, – холодно отозвался храмовник. – Четыре тысячи жителей Халеба устлали своими телами улицы города только потому, что ты, благородный Болдуин, слишком долго праздновал свадьбу своей дочери.

Многие шевалье сочли этот упрек справедливым, но только некоторые осмелились высказать свое мнение вслух. Коннетабль де Руси сделал это одним из первых. Король Иерусалимский счел себя оскорбленным. После чего благородному Глебу не оставалось ничего другого, как передать дела Ле Гуину и ухать в свой замок Ульбаш. Примеру коннетабля последовал Гуго де Сабаль и несколько сотен шевалье, связанных с опальными баронами вассальной присягой. В воздухе отчетливо запахло междоусобицей. И благородной Констанции пришлось лично улаживать разгорающийся конфликт. Графиня отправилась в замок Ульбаш, где задержалась на целую неделю. Этот затянувшийся визит вызвал в Антиохии целую волну сплетен. Особенно усердствовал Гишар де Бари, благо поблизости не было его обидчика шевалье де Русильона, который покинул Антиохию вслед за отцом. Шутки Гишара передавались из уст в уста пока не дошли до ушей графа Боэмунда. После чего последовал вызов на поединок, повергший всю нурманскую партию в смятение. Вдохновители травли Ги де Санлис и Рауль де Музон не нашли ничего лучше, как обратиться за помощью к благородному Болдуину. Ситуация, что ни говори, возникла щекотливая. Король Иерусалимский мог лишиться своего недавно обретенного зятя, ибо шевалье де Бари слыл довольно искусным бойцом, чего нельзя было сказать о юном Боэмунде, совсем недавно вышедшем из возраста пажа. Почтенный Андроник, приехавший в Антиохию в самый разгар скандала, скептически отозвался об умственных способностях как благородного Гишара, так и благородного Ги, последнему хотя бы в силу почтенного возраста следовало быть подальновиднее. Поединок – дело серьезное. Он вполне может окончиться смертью одного из участников. Хорошо если это будет шевалье де Бари.

– Чего же тут хорошего? – возмутился благородный Гишар, не торопившийся умирать.

– По-твоему, будет лучше, если Антиохия останется без государя?

– Еще совсем недавно, почтенный Андроник, ты был иного мнения о Боэмунде? – ощерился Санлис в сторону старого друга.

– Меняются времена – меняются и пристрастия, – криво усмехнулся даис. – Вы поссорили короля Иерусалимского с коннетаблем и храмовниками – это хорошо. Еще лучше будет, когда благородный Болдуин уберется из Антиохии в Иерусалим, неважно земной или небесный. И вот тогда нам понадобиться Боэмунд, юный, самолюбивый и не очень умный. Или у тебя, благородный Ги, есть другой претендент на власть в графстве Антиохийском?

– Нет, – буркнул Санлис, кося глазом на примолкшего Рауля де Музона.

– А у меня есть, – порадовал собеседников Андроник. – Глеб де Руси вас устроит?

– С какой же стати? – возмутился Гишар. – При чем тут коннетабль?

Бари выделялся среди своих сверстников не только злым языком, но и острым умом. Благородный Ги, не имевший собственных детей, связывал с молодым шевалье большие надежды, даром что тот был не слишком родовит и беден. Почтенный Андроник тоже очень надеялся, что Гишар, обладавший всеми качествами доблестного рыцаря, то есть высоким ростом, статью и воинским умением, может принести немало пользы своим покровителям, но для этого ему необходимо поднабраться опыта. Пока что этот одаренный темноволосый молодчик с усмешкой блудливого старца на тонких губах доставлял опытным людям больше неприятностей, чем приносил пользы.

– По моим сведениям, благородные шевалье, графиня Констанция и барон де Руси обвенчались четыре года назад. Пока этот брак хранится в тайне, но в случае смерти юного Боэмунда патриарх Рикульф, старый и надежный доброжелатель Глеба, именно его объявит новым графом Антиохийским. И сделает он это по трем причинам: во-первых, коннетабль хороший полководец, не раз проявлявший свой дар в сражениях, во-вторых, у него три сына, а, следовательно, будет кому наследовать власть в случае необходимости, в-третьих, это, пожалуй, самое важное как для Рикульфа, так и для папы Гонория, барон де Руси лютый враг Византии и никогда не признает басилевса Иоанна своим сюзереном. Теперь ты понимаешь, благородный Гишар, почему я предпочту увидеть мертвым тебя, а не Боэмунда?

– Понятно, – буркнул шевалье де Бари.

– Быть может, у твоих покровителей есть какие-то сомнения на сей счет?

– Нет, – покачал головой Рауль де Музон и вопросительно посмотрел на Санлиса.

– Если я тебя правильно понял, дорогой Андроник, – криво усмехнулся Ги, – то Констанция должна умереть раньше своего сына.

– У тебя поразительно тонкий ум, шевалье, – всплеснул руками даис. – Ты схватываешь мои мысли на лету. Но произойти это должно не раньше, чем король Болдуин возвратиться в Иерусалим. В противном случае, он оставит опекуном при юном графе все того же коннетабля. И благородный Глеб в два счета разделается со своими врагами, тем более что он знает нас всех в лицо.

– Но король в ссоре с бароном де Руси, – напомнил Гишар.

– Пустое, юноша, – махнул рукой Андроник. – Благородный Болдуин знает, кто выкупил его из плена и никогда не станет ссориться с людьми, проявившими преданность в трудный для него час. Заметь, дорогой Бари, ни Андре де Водемон, ни Ролан де Музон, ни прочие влиятельные лотарингцы палец о палец не ударили, чтобы вытащить из трудного положения своего сюзерена.

– Я заметил, – хмыкнул даровитый юнец.

– К сожалению, благородный Болдуин человек еще более наблюдательный, чем ты, – вздохнул Андроник и укоризненно глянул на шевалье де Музона. – Эта ссора нужна была ему, чтобы ввести в заблуждение эмира Бурзука и кое-кого из доброхотов в своей свите, которые подумали по наивности, что пробил их час. Король гораздо умнее, дорогой Рауль, чем тебе кажется. Он не позволит втянуть себя в усобицу с самолюбивыми антиохийскими баронами и очень скоро вернется в Иерусалим.

– А как же Бурзук? – напомнил красноречивому даису обиженный Музон.

– Атабек ваша последняя надежда, – согласился с ним Андроник, – но, боюсь, что Бурзук ее не оправдает. Уж слишком он осторожный человек.

Почтенный даис оказался прав в своем прогнозе. Атабек Бурзук подошел к городу Хазерату, полный надежд на победу скорую и решительную, ибо его двадцатитысячная армия превосходила войско крестоносцев едва ли не втрое. Удар, закованных в броню сельджуков был страшен. Франкская стена прогнулось под натиском доблестных мусульман. Атабек уже готовился бросить в тыл крестоносцам свою легкую конницу, когда ему доложили о подходе провансальцев Понса Триполийского. А коннетабля де Руси с двумя тысячами рыцарей и сержантов, дозорные и вовсе прозевали. Лучшие воины ислама, облаченные в двойные кольчуги, главная ударная сила Бурзука, были взяты в железное кольцо и истреблены до последнего человека. Атабеку ничего другого не оставалось, как оплакать их смерть. К Халебу армия Бурзука отступила почти в полном порядке. Да и численно она сократилась всего лишь на четверть. Но и сам атабек, и окружающие его беки отлично понимали, что Восток потерпел новое поражение в борьбе с Западом. И что победа, одержанная королем Болдуином под Хазератом, аукнется новыми раздорами и в Сирии, и в Месопотамии, и даже в самом Багдаде, еще недавно считавшемся несокрушимым оплотом всего мусульманского мира.

Визирь аль-Кашаб был убит возле Железных ворот родного города двумя федави, скрывавшими белые рубахи и алые пояса под лохмотьями нищих. Два кинжала сверкнули на солнце и с хрустом вошли в грудь одного из самых умных людей Востока, ценимого как шиитами, так и суннитами. Это была месть ассасинов за своих единоверцев, убитых на улицах Халеба. Почтенный Тимурташ был бледен как полотно, когда рассказывал убеленному сединами атабеку о жутком происшествии. На лице Бурзука, напоминающем хорошо пропеченное яблоко, не отразилось ничего и только узких карих глазах вдруг вспыхнули злобные огоньки. Атабек собирался в мечеть на пятничную молитву, и Тимурташ счел своим долгом его сопровождать. Ассасинов сын Ильгази не опасался, поскольку не чувствовал за собой никакой вины. А что касается почтенного Бурзука, то атабек облачился в крепкую кольчугу, несмотря на то, что мечеть располагалась внутри цитадели, и до нее от эмирского дворца было рукой подать. Десять преданных нукеров окружили Бурзука плотной стеной, не подпуская к нему даже беков из свиты. Площадь перед мечетью очистили от любопытных еще задолго до приближения атабека. Тимурташ вздохнул с облегчением, входя под своды величественного здания вслед за правителем Мосула. Обширное помещение выглядело пустынным, лишь в самом углу молились два монаха-суфиста, не вызвавших у телохранителей ни малейшего подозрения. А что касается атабека, то он в их сторону даже глазом не повел, и, как вскоре выяснилось, напрасно. Лже-монахи набросились на Бурзука со спины и успели нанести ему удар кинжалом в шею раньше, чем нукеры обрушили на их головы свои мечи. Три тела упали на выложенный мрамором пол мечети одновременно. Одно из этих тел почти мгновенно было подхвачено на руки телохранителями и беками, в числе которых находился и Тимурташ. Увы, атабек Бурзук в их помощи уже не нуждался. Еще одна звезда ислама закатилась на радость торжествующим врагам.

Глава 8. Графское достоинство.

Трудно сказать, кто подбросил благородному Болдуину, мысль о наследнике. Возможно, на него подействовал недавний плен, но, не исключено, что мысль о браке старшей дочери короля Мелисинды принадлежала легату папы Гонория Второго кардиналу Матвею Альбанскому. Он же назвал имя жениха – Фулька Анжуйского, человека немолодого (ему недавно исполнилось пятьдесят) зато опытного в государственных делах. Если это действительно так, то выбор папы и кардинала пришелся по душе только патриарху Иерусалимскому Вармунду, да, возможно, самому королю, который, впрочем, не спешил обнародовать свое мнение. Пылкая Мелисинда высказалась категорически против жениха, хотя ничего не имела против брака. Свои мысли юная красавица не стала таить от благородных шевалье, составлявших королевскую свиту. Благородный Этьен готов был войти в положение девушки, не желающей выходить замуж за человека, не блещущего ни молодостью, ни красотой, но все-таки полагал, что Фульк Анжуйский не заслуживает тех нелестных слов, которые Мелисинда выплескивает на его седую голову.

– Боже мой, – воскликнула королевская дочь. – И почему меня окружают только скучные и занудливые люди, вроде тебя шевалье де Гранье. Неужели ты собираешься жениться на старухе?

– С какой же стати! – возмутился Этьен. – Моя невеста самая красивая девушка Антиохии.

– Ты еще и лицемер, Гранье, – отрезала Мелисинда. – Я не желаю тебя больше слушать. Ты подрываешь мою веру в людей.

– Но ведь речь идет о судьбе Иерусалимского королевства, – поспешил на помощь юному другу Ролан де Музон. – Я не исключаю, что на совете баронов будут названы и другие имена. Однако тебе, благородная Мелисинда, следует учесть, что среди претендентов на Иерусалимскую корону может оказаться муж твоей младшей сестры Боэмунд Антиохийский и тогда королевой Иерусалимской станет благородная Алиса.

– Но ведь Боэмунд всего лишь глупый мальчишка?! – воскликнула возмущенная Мелисинда.

– Именно поэтому кардинал Матвей Альбанский предлагает тебе в мужья человека, в чьей опытности ни у кого нет ни малейших сомнений. При этом не надо забывать, что Фульк Анжуйский родной брат по матери благородной Сесилии Триполийской, а следовательно может рассчитывать на поддержку ее мужа графа Понса.

Этьен ни разу не видел благородного Фулька, зато имел счастье лицезреть его матушку еще в отроческие годы. Благородная Бертрада была, безусловно, незаурядной женщиной, поскольку сумела покорить сердце короля Филиппа Французского, не отличавшегося постоянством. Римские папы не дали разрешения на этот брак, что не помешало Филиппу и Бертраде прожить много лет в любви и согласии, родив сына и трех дочерей, младшей из которых как раз и была благородная Сесилия. По слухам, дошедшим до Этьена, счастью Филиппа и Бертрады немало поспособствовал в свое время Глеб де Руси, пользовавшийся безграничным доверием короля.

– И каким образом он это сделал? – сразу же заинтересовалась парижскими сплетнями Мелисинда.

– Он похитил ее из охраняемого замка так ловко, что охрана обнаружила исчезновение благородной Бертрады только через день.

– Остается позавидовать королям, у которых в свите есть столь преданные шевалье, – небрежно бросила Мелисинда, поворачиваясь к Этьену спиной.

Благородный Рауль предложил принцессе руку, на которую она небрежно оперлась. Разумеется, для того, чтобы подняться по лестнице, ведущей из сада к паласу, Мелисинде не нужна была помощь. Но положение обязывало ее соблюдать правила приличий, требующих от благородной дамы проявления слабости, свойственной всему женскому полу. По мнению Этьена, Мелисинда, девушка рослая и крепкая, не только не нуждалась в чужой поддержке, но сама смогла бы внести на плечах шевалье де Музона, отличавшегося умом, но отнюдь не статями.

– Очень смешно, Гранье, – ехидно заметила принцесса, не потрудившись обернуться. – Ты сегодня просто блещешь остроумием.

– Я просто хочу сказать, благородная Мелисинда, что в твоем лице Иерусалим обретет королеву, не уступающую мужчинам ни властностью, ни силой духа, – поспешил исправиться Этьен.

– Браво, шевалье, – засмеялась принцесса. – Впервые за сегодняшний день ты высказал суждение, которое я, не покривив душой, готова признать разумным.

– Ты сняла камень с моей души, благородная Мелисинда, – с готовностью отозвался Этьен. – А я уже думал, что покину королевский дворец не прощенным.

– Прощение еще нужно заслужить, Гранье, – наставительно заметила принцесса. – Я надеюсь, ты проводишь меня завтра во дворец Танкреда. Мы с Алисой не виделись целый год, и я с нетерпением жду ее приезда.

– Рад тебе услужить, сеньора.

– И опять ты лицемеришь, Этьен, – вздохнула Мелисинда. – Рад ты не мне, а своей невесте, которая приедет вместе с Алисой.

Гранье промолчал. Возражать принцессе с его стороны было бы глупо, поскольку она сказала чистую правду, подтверждать ее слова – еще глупее, ибо ни одна женщина не потерпит, чтобы в ее присутствии расточали комплименты другой. Мелисинда оценила его деликатность и распрощалась с благородными шевалье благосклонным кивком головы.

– У меня к тебе просьба, Этьен, – обернулся к призадумавшемуся Гранье Музон. – Ты не мог бы узнать, что думают храмовники по поводу жениха прекрасной Мелисинды? Только сделай это ненавязчиво и ни в коем случае не упоминай моего имени. Ролан де Бове очень подозрительный человек и, чего доброго, вообразит, что я строю против него козни.

– Я попытаюсь, – не очень охотно согласился Этьен.

Иерусалим никак не мог оправиться от ран, нанесенных ему во время штурма двадцати пятилетней давности. По численности населения он уступал Антиохии почти втрое. Многие его здания так и продолжали лежать в руинах, поскольку ни у королей, ни у благородных шевалье не хватало денег, чтобы их восстановить. Зато мостовые Иерусалима сохранились в очень приличном состоянии, что позволяло передвигаться по городу не только пешком и верхом, но и в повозках и даже в паланкинах. Сразу за королевской резиденцией находился целый комплекс зданий, прежде использовавшийся под конюшни, а ныне переданных в распоряжение рыцарей ордена Иисуса. Здания примыкали к мечети Аль-Акса, до сих пор не восстановленной, и, по слухам, когда-то составляли с ней единое целое. Магистр ордена Гуго де Пейн хлопотал перед королем о передачи мечети в распоряжение нищих рыцарей, но Болдуин почему-то медлил с принятием этого решения, чем породил недоуменный шепоток среди шевалье своей свиты. А между тем орден разрастался за счет воинственных пилигримов, прибывающих со всех концов света, которых надо было где-то селить. Этьену де Гранье в этом смысле повезло, друзья отца не оставили его без крыши над головой, и сейчас он занимал несколько комнат в дворцовом комплексе из четырех зданий, принадлежащем барону фон Рюстову. В одном из этих зданий селились паломники, приезжавшие из Византии и далекой Руси, в другом находился трактир, несколько лавок и швейная мастерская. По словам мажордома Фрумольда, их держали бывшие сержанты благородного Венцелина, решившие под уклон годов вернуться к мирной жизни. Зато два других, самых роскошных здания, обычно пустовали, поскольку и сам барон, и его сыновья крайне редко наведывались в Иерусалим. Этьен очень рассчитывал, что шевалье де Сен-Валье, о котором он слышал столько былей и небылиц, передаст его просьбу барону фон Рюстову об аренде еще нескольких помещений. Самому шевалье места вполне хватало, но предстоящая женитьба на благородной Милаве налагала на него дополнительную ответственность. Он мечтал получить во временное владение целый этаж, но решение этого вопроса, увы, от него не зависело.

Этьену повезло. Шевалье Бернар де Сен-Валье, только сегодня утром прибывший в Иерусалим, находился в прекрасном настроении, чему, видимо, в немалой степени способствовало вино, стоящее на столе, и собеседник, не чурающийся соленого словца. С гостем благородного Бернара, шателеном ордена Храма Годемаром де Картенелем, Гранье был знаком, и потому обратился к нему с просьбой, представить его доблестному рыцарю. Благородный Годемар усмехнулся в седые усы и с видимой охотой исполнил просьбу Этьена.

– Мог бы не представляться, – махнул рукой Сен-Валье. – Сына своего лучшего друга я бы и так ни с кем не перепутал. Садись, шевалье. Помянем покойного Этьена и добрым словом и глотком вина. Я рад, что благородная кровь Гранье не остыла в твоих жилах. Шевалье де Русильон назвал тебя отважным рыцарем и искусным бойцом, а Влад никогда не бросается подобными словами.

Честно говоря, Этьен не рассчитывал на похвалу со стороны надменного Русильона, с которым у него сложились отношения скорее натянутые, чем добрые, но в любом случае, похвала благородного Влада могла сослужить ему добрую службу. Ибо Бернар де Сен-Валье являл собой тип провансальского рыцаря, открытого и добродушного, храброго и дерзкого, более всего ценившего соленое словцо и хорошую выпивку. Лицо его было испещрено шрамами, но выглядел он гораздо моложе своих пятидесяти лет. И причиной тому были глаза, неожиданно молодые и веселые.

– Во-первых, Бернар такой же провансалец, как ты турок, – с усмешкой заметил слегка захмелевшему шевалье Картенель, когда Сен-Валье отлучился ненадолго по своим делам. – А во-вторых, более скрытного человека мне еще встречать не доводилось. За почти тридцать лет нашей дружбы, я так и не сумел выяснить, кто же он такой. Знаю лишь, что он закоренелый язычник, обладающий большими знаниями в области магии и колдовства. Дважды его отправляли на тот свет расторопные людишки, и дважды он возвращался обратно, чтобы предъявить им счет. Ты, вероятно, уже слышал об осаде замка Русильон, но тебе наверняка забыли рассказать, что петлю на шее дукса византийцев Монастры, возглавившего на свою беду этот гибельный поход, затянул именно он, мой добрый друг Бернар де Сен-Валье. Так выпьем же за его здоровье, благородный Этьен.

Последние слова Картенеля прозвучали удивительно вовремя и достигли ушей вернувшегося Бернара. Шевалье растрогался почти до слез дружеским участием, чем вроде бы опроверг характеристику, данную ему осведомленным шателеном. Но ведь и сам благородный Годемар уронил соленую каплю в кубок только что обруганного шевалье. Вот и пойми этих людей.

– Я слышал, что в женихи Мелисинды прочат Фулька Анжерского? – перешел Сен-Валье к обсуждению темы, интересовавшей Этьена. – По-моему, это не самый плохой выбор.

– Благородный Фульк человек набожный, всей душой преданный как папскому престолу, так и лично Гонорию, но этим его достоинства и исчерпываются, – криво усмехнулся Годемар.

– Выходит, орден не станет поддерживать его кандидатуру? – прищурился на собеседника Сен-Валье.

– Но почему же, – пожал плечами шателен. – Если папа одобрит наш устав и даст свое благословение на деятельность нищих рыцарей Христа не только в Палестине, но и в Европе, то магистр Гуго готов выступить в роли свата.

– Значит, торг продолжается?

– Он почти завершен, – не согласился Годемар. – Как только король передаст нам развалины Аль-Акса, магистр сразу же пойдет ему навстречу.

– Ока Соломона в храме нет, – холодно произнес Сен-Валье, удивив Этьена выражением своего лица, сразу же ставшего жестким.

– Гуго де Пейн это знает, – поспешно отозвался Картенель, – но, видимо, полагает, что если там залежалась одна реликвия, то почему бы не быть и другой. По слухам, голова Иоанна Крестителя была спрятана где-то в тайниках древнего иудейского храма.

– Что ж, – задумчиво протянул Сен-Валье. – Пусть будет Креститель.

Этьен почти ничего не понял из этого разговора, разве что за исключением того, что храмовники собираются поддержать Фулька Анжуйского. Эта весть обрадует Рауля де Музона, но наверняка огорчит благородную Мелисинду, не жалующую навязчивого жениха. О благородном Рауле Этьен, разумеется, промолчал, а вот о чувствах старшей дочери Болдуина рассказал без утайки.

– Не беспокойся, шевалье, – засмеялся Бернар. – О чувствах благородной Мелисинды позаботиться Ролан де Бове. Наверняка сенешаль уже подыскал ей любовника. В этом ордене собрались рыцари не столько нищие, сколько хитрые и коварные. Ты их бойся, Этьен – я худых советов не даю.

– Вот ведь язва! – пробурчал себе под нос Картенель. – Зачем же порочить бескорыстных людей.

– Не люблю конкурентов, тем более в небесных сферах, – обворожительно улыбнулся собеседнику Сен-Валье.

– Где твоя Аркона, а где мы, – хмыкнул Годемар.

– Зато до Дай-эль-Кебира отсюда рукой подать.

И опять Этьен не понял, почему смутился шевалье де Картенель. Правда, смущение не помешало ему провозгласить тост за сенешаля Ролана де Бове, который как-никак доводится родным братом хозяину дома. Сен-Валье засмеялся, подмигнул Этьену и залпом осушил кубок.

– Чуть не забыл, – хлопнул он себя по лбу ладонью. – У тебя же свадьба скоро, Гранье. Благородный Венцелин желает вам с Милавой счастья, и в качестве подарка передает тебе одно из зданий этого дворца. Ты в каком крыле поселился – в правом или левом?

– В правом.

– Нравится здание?

– Да.

– Так и запишем, – кивнул Сен-Валье, разворачивая бумагу, снабженную печатью. – Это дарственная, шевалье. Барон фон Рюстов во всем любит порядок. Недаром же родился в Византии. Распишись вот здесь, Картенель, – ты свидетель.

Столь скорое и благополучное решение проблемы повергла Этьена в оторопь, он попробовал даже отказаться от столь ценного подарка, но Сен-Валье только засмеялся:

– Бери и владей, юноша. Не хватало еще, чтобы сын благородного Этьена де Гранье жил в лачуге. А от Венцелина не убудет. Борон фон Рюстов один из самых богатых людей не только здесь на Востоке, но и в Европе. От короля ты таких подарков не дождешься. Уж очень он прижимистый человек, наш дорогой Болдуин.

Раулю де Музону предстоял весьма непростой разговор с бароном де Санлисом и его напористыми союзниками. Хитроумный Ги спал и видел, как вернуть расположение графа Боэмунда, который после смерти матери, стал еще более недоверчивым и замкнутым. Музон имел все основания полагать, что благородной Констанции помогли покинуть этот мир те самые люди, с которыми он собирался вести переговоры, но это его не остановило. В конце концов, Санлис хлопотал не только о своем интересе, но и о благополучии Антиохийского графства, грозившего погрузиться в пучину междоусобных войн. Смерть Констанции ослабила позиции коннетабля де Руси, но отнюдь не усилила влияния Санлиса. Именно поэтому он будет лезть из кожи, дабы угодить Боэмунду, наверняка мечтающему о королевской короне. Юный граф был истинным сыном своего отца, и у него честолюбие брало верх над осторожностью, и он точно также как герой беспримерного похода Боэмунд Тарентский рвался к большому куску, который ему не под силу будет проглотить. Ибо лотарингцы никогда не допустят, чтобы во главе Иерусалимского королевства встал нурман со своей жадной до чужих богатств свитой, оттеснив заслуженных мужей на обочину жизни.

Граф Боэмунд остановился во дворце Танкреда, расположенном неподалеку от иерусалимской цитадели, именуемой башней Давида. В свое время отважный племянник Боэмунда Тарентского немало потрудился во славу Христа, круша налево и направо врагов истинной веры. Танкред одним из первых поднялся на стены Иерусалима и захватил при его штурме немалую добычу. В частности – дворцовый комплекс, состоящий из трех больших зданий, нескольких конюшен и бессчетного числа подсобных помещений. Никто из лотарингцев и французов даже не пытался оспаривать права юного Боэмунда на наследство его двоюродного брата. Во-первых, из уважения к памяти доблестного рыцаря, а во-вторых, из осторожности. Во дворце, кроме слуг, проживали еще и три десятка сержантов-ветеранов, охранявших дворец от недружественных поползновений. Благородная Алиса заняла левое крыло дворца, граф Болдуин – правое. Самое роскошное здание, построенное в три этажа даровитыми византийцами еще во времена могущества империи, служило для приемов. Благородная Мелисинда торжественно вступила во дворец с парадного, выложенного мраморной плиткой крыльца. Младшая сестра уже поджидала ее в огромном зале, окруженная свитой из дам, благородных девиц и доблестных шевалье. Встреча сестер вызвала умиление присутствующих. Рауль де Музон, человек от природы чувствительный, даже прослезился. После чего счел своим долгом выразить графу Антиохийскому искреннее соболезнование по случаю смерти его матери. Благородный Боэмунд, хорошо знавший шевалье, кивнул ему весьма благосклонно. После соблюдения всех формальностей благородный Рауль оставил молодежь радоваться жизни и направил свои стопы вслед за бароном де Санлисом, которому в правом крыле дворца были отведены скромные апартаменты из трех комнат и небольшого зала с камином. Последнее было совсем не лишним, учитывая скверную погоду, установившуюся этой осенью в Иерусалиме. Музон рассчитывал переговорить с Санлисом наедине, а потому был слегка разочарован, увидев в трех шагах от себя круглую физиономию почтенного Андроника. Благородный Рауль хорошо знал, какой монстр скрывается под этой добродушной личиной, а потому поспешил ответить на поклон ассасина любезной улыбкой.

– Боюсь, что Боэмунд, не говоря уже об Алисе, скорее откажутся от моих услуг, чем от услуг столь даровитого портного, – ответил на незаданный вопрос Санлис. – Впрочем, Андронику я доверяю как самому себе. Можешь говорить при нем без опаски, благородный Рауль.

Гость воспользовался любезным приглашением хозяина и присел в кресло у зажженного камина.

– Продрог, – пояснил он собеседникам, протягивая руки к огню.

– Наше путешествие тоже нельзя назвать удачным, – сочувственно вздохнул Андроник. – Дважды мы попадали под дождь, а однажды едва не заблудились во время урагана. Я бы предпочел плыть на галере, как это сделал барон Латтакии, но Боэмунд решил ехать верхом.

– Гуго прибыл в Иерусалим неделю назад, – поддакнул портному Музон.

– А я что говорил, – досадливо крякнул Андроник. – Впрочем, молодости свойственны самоуверенность и безрассудство.

– На месте благородного Боэмунда я бы тоже не торопился, – перевел разговор в нужное русло благородный Рауль.

– Значит, все уже решено? – вскинул голову Санлис.