Текст книги "Грозный эмир"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Констанция откровенно побаивалась благородного Венцелина, хотя в данную минуту он выглядел скорее смущенным, чем страшным.

– Я хотел обратиться к тебе с просьбой, сеньора, но не знаю, как ты отнесешься к моим словам.

Начало было многообещающим. Хотя Констанция никак не могла взять в толк, чем же несчастная вдова, потерявшая своих подданных, может помочь могущественному барону.

– Речь идет о девушке, – вздохнул Венцелин. – Точнее, о свадьбе.

– Ты решил женить сына? – улыбнулась графиня.

– У меня их четверо, – задумчиво погладил чисто выбритый подбородок Венцелин. – Хотя нет – пятеро. Впрочем…

– Речь идет о благородном Константине? – поспешила на помощь графиня запутавшемуся в сыновьях барону.

– Да, – облегченно выдохнул фон Рюстов. – Константин богат, знатного рода, через несколько лет он займет высокое положение в свите басилевса Иоанна Комнина. Думаю, это хорошая партия для благородной Элоизы. Мы могли бы обвенчать их прямо здесь, в замке Ульбаш.

– А не слишком ли поспешно патрикий Константин принял столь важное решение? – нахмурилась графиня. – К сожалению, я не могу дать за девушкой большого приданного, а это может не понравиться родителям жениха. Кроме того, отец Элоизы пал в битве с византийцами при Дураццо, и я не знаю, как она отнесется к этому сватовству.

– О приданном для благородной Элоизы позаботимся мы с бароном де Руси, в память о ее отце-крестоносце. Если я не ошибаюсь, девушка находится в родстве с твоим сыном, и мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь в Византии посмел упрекнуть ее в бедности. Это уже политика, сеньора. У нас с благородным Глебом свои счеты с Константинополем, но мы не хотим, чтобы наши беды и обиды ложились тяжким грузом на плечи детей.

– Иными словами, этот брак станет жестом примирения, – нахмурилась Констанция. – Я тебя правильно поняла, барон?

– Да, сеньора, – охотно подтвердил Венцелин. – Басилевс поступил с тобой неблагородно, чтобы не сказать гнусно. Но это вовсе не означает, что вы навек останетесь врагами. И в Константинополе это должны понять и оценить.

– Ты надеешься на их поддержку? – удивилась графиня.

– Нас вполне устроит их невмешательство в дела твоего сына.

– Я еще не решила, стоит ли мне ввязываться в борьбу за власть, – неожиданно резко отозвалась Констанция.

– В таком случае благородный Боэмунд никогда не станет графом Антиохийским, – пожал широкими плечами Венцелин. – Тебе не следовало приезжать в Сирию, сеньора. Во всяком случае сейчас. Но уж коли ты приехала сюда, то отступать уже поздно. Твой сын стал претендентом, и он не сможет далее спокойно жить в Таренте. Его устранят тем или иным способом. Рожер Анжерский никогда не стеснялся в выборе средств.

– Это правда, что он отравил Танкреда?

– Правду знает один Бог. Я же могу говорить только о факте. Благородный Танкред умер в расцвете лет, а графом Антиохийским стал его родственник Рожер.

– Король Болдуин поддержит моего сына?

– Во всяком случае, тебе следует обратиться к нему и Понсу Триполийскому за защитой. Думаю, что и патриарх может сказать свое веское слово. Я готов доставить письма в Иерусалим и употребить все свое влияние на то, чтобы твой призыв к сильным мира сего не остался без ответа.

– Хорошо, – кивнула графиня, – передай патрикию, что я согласна благословить их с Элоизой брак.

Глава 2. Лики прошлого.

Андроник въехал в Халеб по старой дороге, построенной еще в эпоху римского владычества. Даис не стал обременять себя пышной свитой, памятуя о своих не слишком теплых отношениях с эмиром Лулу. Чем меньше людей будет знать о приезде влиятельного ассасина, тем лучше. Именно поэтому Андроник серой мышью проскользнул мимо торговых рядов, расположенных под аркой времен императора Тиберия, и благополучно достиг цели своего путешествия – довольно приличного дворца, расположенного неподалеку от цитадели. В этом квартале селились только влиятельные и богатые люди, отмеченные милостью не только Аллаха, но и эмира. Почтенный Саббах, успевший за свою долгую жизнь побывать и наместником Палестины и кади богатого города Триполи, в свите Лулу занимал далеко не последнее место. За последние годы бывший любимец визиря аль-Афдаля сильно раздобрел на халебских харчах и стал больше похож на придворного евнуха, чем на доблестного мужа, грозу и гордость Востока. Об этом Андроник заявил ему едва ли не с порога, однако Саббах только вяло махнул в его сторону рукой. Почтенному беку нездоровилось, а причиной тому были персики, поданные к столу оплошавшими рабами. Впрочем, не исключено, что Саббах маялся с похмелья, а персики стали лишь поводом для грома и молний, которые он метал в сторону нерадивых прислужников. Ибо какой же правоверный мусульманин признает, что нарушил заповедь пророка Мухаммеда и приложился к напитку, запрещенному к употреблению. Андроника Саббах угощал только щербетом, охая и стеная при этом о несовершенстве подлунного мира. Досталось при этом не только обоим халифам, Багдадскому и Каирскому, но и эмиру Лулу, прежде глубоко почитаемому привередливым беком.

– Власть портит человека, почтенный Андроник, – открыл хозяин гостю истину, давным-давно ему известную.

– А безделье превращает его в осла, – не остался в долгу даис.

Саббах принял было эту вскольз брошенную фразу на свой счет, но для отпора зарвавшемуся гостю у него не хватило ни здоровья, ни сил. Зато Андроник не постеснялся напомнить беку о совершенной им ошибке несколько лет тому назад.

– Твой Хусейн был зверем, – нахмурился Саббах. – И его смерть открыла для Халеба дорогу к благоденствию.

– И что же помешало тебе, почтенный бек, пойти по этой дороге? – ехидно спросил Андроник.

– Глупость, жадность и трусость эмира Лулу, – тяжело вздохнул Саббах.

– Вам следовало поддержать атабека Бурзука четыре года тому назад!

– И разделить с ним горечь поражения, – криво усмехнулся бек. – Нурманы стерли бы нас в порошок. А от благословенного Халеба остались бы одни развалины. Легко грозить франкам из Мосула, Медины или Багдада, куда их загребущим рукам трудно дотянуться. А что прикажешь делать Хомсу, Дамаску и Халебу, расположенным у них под боком. Конечно, Лулу ничтожество, но ведь об эмире Тугтекине Дамасском такого не скажешь. И, тем не менее, он вынужден платить дань королю Иерусалимскому, дабы спасти земли своего эмирата от окончательного разорения.

– Он хотя бы их сохранил, – презрительно бросил Андроник, – а твой Лулу потерял практически все, что мог потерять. Не пройдет и года, как воинственный Рожер вышибет его из цитадели, и халебцы станут рабами крестоносцев.

– А где я найду тебе достойного эмира?! – вскричал рассерженный Саббах. – Кругом одни пьяницы, трусы и развратники.

– Если не можешь найти эмира, то хотя бы подскажи мне имя человека, которому не безразлична судьба родного города.

Саббах откинулся на подушки и призадумался. Не исключено, правда, что просто переваривал пищу, ибо, несмотря на болезненное состояние, фрукты он поедал в огромных количествах. Недостатки каирского бека были хорошо известны Андронику, но, к сожалению, с годами эти недостатки стали затмевать достоинства некогда умного и деятельного мужчины. Саббах стремительно превращался в развалину, чьи телесные немощи брали верх над просвещенным разумом. А ведь когда-то этот человек поражал собеседников тонкостью суждений, а его познаниям завидовали ученые шейхи Каира.

– Аль-Кашаб разве что? – задумчиво проговорил Саббах.

Аль-Кашаб был кади шиитской общины города Халеба. Краем уха Андроник слышал, что кроме дел судейских этот энергичный сорокалетний араб занимался и торговлей. И даже, кажется, преуспел на этом поприще.

– Один из самых богатых людей в Халебе, – охотно подтвердил Саббах. – Но учти, аль-Кашаб терпеть не может ассасинов. И тебе вряд ли удастся привлечь его на свою сторону.

– А в эмире Лулу твой кади души не чает? – насмешливо спросил Андроник. – Или его устроит Рожер Анжерский в качестве правителя Халеба?

– Не устроит, – задумчиво покачал головой обленившийся бек. – Аль-Кашаб фанатик веры, и крестоносцев он ненавидит даже больше, чем ассасинов.

– Так зови его в свой дом, – рассердился даис. – Я хочу, наконец, собственными глазами увидеть мусульманина, не утратившего мужества и готового идти по пути, предначертанном пророком Мухаммедом.

Аль-Кашаб являл собой тип истинного араба. Он был худ, жилист и надменен, как халиф. Андроника кади презирал по двум причинам: во-первых, тот был ассасином, во-вторых, – сирийцем, отрекшимся от веры своих отцов. Тем не менее, он пришел на встречу с даисом, подтвердив тем самым, что надменность вполне способна сочетаться с острым умом. Гости почтенного Саббаха довольно долго стригли друг друга глазами, пытаясь постичь тайные мысли возможного союзника, а сам хозяин тем временем возлежал на мягких подушках, наслаждаясь если не покоем, то, во всяком случае, тишиной. Впрочем, буря не заставила себя ждать. Аль-Кашаб обвинил Андроника в измене делу ислама и тайных сношениях с франками.

– Увы, кади, – вздохнул даис, – союз шейха Гассана ибн Сулеймана с крестоносцами уже не является тайной для умных людей. К сожалению, у Повелителя Времени очень плохие советники, и я не вхожу в их число. Я не готов, почтенный аль-Кашаб вести с тобой спор по вопросам веры, но меня, как и тебя, я полагаю, волнует судьба города Халеба, падение которого уже не за горами.

– У тебя есть важные сведения, даис?

– Да, кади, – кивнул Андроник. – У графа Рожера появился соперник, сын известного тебе Боэмунда Тарентского. Теперь у грозного нурмана нет выбора – либо он возьмет Халеб и забьет глотки своих рыцарей вашим золотом, либо потеряет власть, а с нею и жизнь.

– До сих пор эмиру Лулу удавалось ублажать крестоносца бесконечными уступками…

– Я же сказал тебе, почтенный аль-Кашаб, для Рожера это вопрос жизни и смерти. Он не станет церемониться. Халеб будет не просто взят, город будет подвергнут разграблению, а его жителей продадут в рабство. Если ты полагаешь, что эмир Лулу способен отразить нападение жестоких варваров, то я сегодня же покину город, ибо не хочу умирать на его развалинах.

– Эмир Лулу трус и предатель, – скрипнул зубами кади. – Он сдаст город крестоносцам в обмен на свою никчемную жизнь.

– Я рад, почтенный аль-Кашаб, что в данном случае наши мысли совпадают, – ласково улыбнулся суровому гостю Андроник. – Я помогу тебе устранить эмира Лулу, но прежде мне бы хотелось услышать имя его преемника.

С преемником вышла заминка. Кади шиитов морщил благородный лоб, добросовестно перебирая в памяти имена прославленных эмиров и беков, но подходящего кандидата так и не нашел.

– Быть может Бурзук, – неуверенно предложил Саббах. – Все-таки он из рода Сельджуков. Опытный полководец.

– Этот опытный полководец положил цвет ислама в битве у реки Оронт четыре года тому назад, – напомнил забывчивому беку Андроник.

– Ну тогда эмир Мардина почтенный Ильгази сын Артука брат Сакмана Хазанкейфского, – вошел в раж каирский бек. – Я хорошо помню его отца, который стал правителем Иерусалима по воле султана Мухаммада. Нашим мамелюкам потребовался месяц, чтобы выбить упрямого сельджукида из города.

– Ильгази вкупе с Тугтекином сделали все, чтобы победоносный поход атабека Бурзука закончился оглушительным провалом.

– Эмиры боялись усиления султанской власти, – пожал плечами Саббах. – Никому не хочется ходить под ярмом.

– Мардинский эмират расположен не так уж далеко от Халеба, а в долине Джазира туркменские племена пасут свои многочисленные стада, – напомнил Саббах. – Ильгази не составит труда собрать многочисленную армию.

– Сын Артука – горький пьяница, – вздохнул аль-Кашаб. – Порою он теряет разум, и тогда его бояться собственные нукеры.

– А где я вам возьму эмира-трезвенника, – развел руками Саббах. – Все они пьют.

– В любом случае Ильгази Мардинский лучше Бадр ад-Дина Лулу, – вздохнул Андроник. – Лучшего правителя для Халеба тебе, почтенный аль-Кашаб, пожалуй, не найти.

Эмир Халеба считал себя опытным и осторожным человеком. Неблагодарные подданные называли его трусом. Что было не совсем верно в отношении правителя, отстоявшего с оружием в руках город, вверенный его заботам Аллахом и султаном. Бадру ад-Дину Лулу пришлось уступить крестоносцам, озверевшим после победы над Бурзуком, большую часть земель эмирата. Злые языки даже утверждали, что почтенному Лулу скоро негде будет предаваться любимой забаве, и он начнет охотиться на ворон в цитадели. Слава Аллаху, недруги были неправы. И эмир решил лично опровергнуть нелепые слухи, гуляющие по городу, выехав ранним солнечным утром за стены Халеба, в сопровождении сокольничих, телохранителей-мамелюков и знатных беков. Последним особенно полезно было растрясти телеса и проветрить мозги на свежем, пахнущем степными травами воздухе. Иные из этих воинственных мужей уже с трудом держались в седле по причине беспробудного пьянства, под тяжестью других, разжиревших от лени, приседали смирные кобылы. И с кем же, скажите на милость, отважный Лулу должен идти на крестоносцев? С беком Юсуфом, беспрерывно икающим от самых ворот цитадели, или с почтенным Саббахом, елозящим толстым задом по крупу коня? Если бы не поддержка кади ассасинов Бузург-Умида, за дружбу с которым халебцы так часто упрекают своего эмира, то почтенный Лулу остался бы в прискорбном одиночестве на виду у головорезов Рожера Анжерского. А тут еще, вдобавок ко всем неприятностям, умер султан Мухаммад, и теперь в Багдаде началась грызня между его наследниками. Эта страшная междоусобица могла затянуться на годы, ввергнув исламский мир в пучину жуткого кровопролития. На сообщение о смерти султана эмир Лулу отреагировал именно так, как и должен был реагировать мудрый правитель – повысил налоги. Что, конечно же, не понравилось мастеровым и торговцам Халеба, разбогатевшим в последние годы. А то, что разбогатели они благодаря мудрой политике Бадр ад-Дина этим олухам невдомек. Что же касается земель, отданных крестоносцам, то вряд ли жадные нурманы унесут их с собой. Придет срок и доблестный Лулу вернет утерянные городки и села под свою руку. Твердую руку, способную не только держать поводья коня, но и снести при случае голову, закружившуюся от спеси.

Сокол парил в небе, выцеливая добычу, а эмир Лулу, несмотря на одолевавшие его мысли, следил за ним с нарастающим азартом. Бадр ад-Дин был страстным охотником, а халебские соколы славились своей выучкой не только в Сирии, но по всему Востоку. Правда, сегодня удача, похоже, отвернулась и от хищной птицы, и от доблестного эмира. Лулу уже пожалел, что взял с собой столь пышную свиту. Неповоротливые беки способны распугать своей болтовней всю дичь на сотню миль в округе. Злой взгляд эмира остановился на пыхтевшем поодаль Саббахе. Лицо каирца блестело от пота, и он то и дела смахивал крупные капли рукавом кафтана. В отличие от Бадр ад-Дина, старый бек не был охотником и крайне редко выезжал за стены Халеба. Но именно он вдруг вскинул руку и закричал:

– Заяц! Заяц!

Вот ведь идиот! Если бы шустрый зверек появился в поле зрения, то первым бы его заметил сокол, паривший высоко в небесах. Лулу уже собрался сделать выговор подслеповатому беку, но не успел. Крик Саббаха подхватили мамелюки:

– Заяц! Заяц!

Три стрелы почти одновременно впились в грудь Бадр ад-Дина, прикрытую только материей. Эмир покачнулся, но удержался в седле. Он еще успел сообразить, что стреляют в него собственные телохранители, когда четвертая стрела угодила ему точно в глаз, выбросив из седла и из жизни.

Почтенный Саббах первым оказался у тела, густо утыканного стрелами. Лулу был уже мертв. И беку ничего другого не оставалось, как крикнуть во всю мощь своих легких:

– Да продляться дни почтенного Ильгази ибн Артука нового правителя славного города Халеба!

Пятнадцать дней, проведенных Констанцией, за стенами замка Ульбаш, практически ничем не отличались друг от друга. Свадьба византийского патрикия и благородной Элоизы прошла скромно, в присутствии немногочисленных гостей. Что, однако, нисколько не огорчило жениха и невесту, обретших друг друга при весьма трагических обстоятельствах. Графине ничего другого не оставалось, как благословить новобрачных на долгую жизнь и пожелать им счастливого пути в Константинополь. Сумма приданного, выделенного Элоизе, баронами удивила Констанцию. Десять тысяч денариев – это щедрый дар для девушки, не имевшей до недавнего времени даже серебряного су за душой.

– Не волнуйся, сеньора, – засмеялся сенешал Алдар. – Для Венцелина это сущие пустяки. Он продаст захваченные византийские галеры и легко возместит понесенные убытки. Для него приданное это только предлог, чтобы поддержать Константина в начале жизненного пути. Рус, надо отдать ему должное, очень заботливый отец.

Место Элоизы в немногочисленной свите графини заняла дочь сенешаля Милава, темноволосая девушка с большими карими глазами, точеной фигуркой и легким веселым нравом. Не прошло и двух дней, как они стали с Франческой добрыми подругами и уже на пару приняли самое активное участие в проказах неугомонного Филиппа, младшего сына барона де Руси. Этот светловолосый мальчишка не мог усидеть на месте даже минуты и попросту загонял несчастного Боэмунда, никогда не отличавшегося резвостью. На пару они облазили весь замок и едва не утонули в подземном озере, о котором Констанция уже была наслышана. Терпению графини пришел конец, и она тут же воззвала к барону де Руси, пребывающего все эти дни в меланхолической задумчивости.

– Филипп плавает как рыба, – пожал плечами благородный Глеб.

– Чего нельзя сказать о Боэмунде, – не на шутку рассердилась Констанция, хлопотавшая о своем сыне, как наседка о цыпленке.

– Шевалье должен уметь плавать не только в одежде, но и в кольчуге, – наставительно заметил мудрый Лузарш. – Да и благородной даме эта наука пошла бы на пользу. Шесть лет назад твоя сестра Сесилия не только сама вплавь выбралась из осажденного замка, но и спасла своего нынешнего мужа Понса.

– Но в подземном озере вода холодна как лед! – обиделась на чужое равнодушие графиня. – Мальчик мог простудиться!

– Хорошо, – кивнул барон. – Филипп и Боэмунд больше не будут ходить в пещеру.

После сурового выговора, полученного от отца, юный де Руси наконец притих. И у Боэмунда появилось время для общения с матерью. Именно от сына Констанция узнала о подземном храме с величественными каменными изваяниями. Разумеется, графиня не поверила Боэмунду, но все-таки сочла необходимым расспросить о странных ликах сенешаля Алдара. К ее немалому удивлению, печенег смутился и даже затруднился с ответом, чего с ним никогда прежде не бывало.

– Тебе следует обратиться с этим вопросом к благородному Глебу, сеньора. В данном случае я ничем не могу помочь. Разве что надрать уши Филиппу, дабы он не в водил гостя в смущение.

Филипп, безусловно, заслуживал наказания, но заинтересованная графиня только рукой махнула на предложение любезного Алдара. Зато она не замедлила воспользоваться его советом и направила свои стопы к хозяину замка.

– Эта древняя земля хранит множество тайн, – спокойно отозвался барон на вопрос, заданный встревоженной гостей. – Благородный Венцелин полагает, что этот храм был создан задолго до пришествия Христа и посвящен Великой Матери богов и людей. Русы называют ее Ладой, кельты – Доной.

– Я хочу увидеть ее лик, – негромко, но твердо сказала Констанция.

– В чужой храм не ходят без приглашения, – покачал головой Глеб.

– Но Филипп и Боэмунд там были!

– Они дети, а потому и спрос с них не велик. А ты женщина. Великая Мать вправе потребовать с тебя если не жертвы, то службы.

– Какой еще службы? – удивилась Констанция.

– Мне неловко говорить тебе об этом, сеньора, но наши далекие предки были очень непосредственными людьми. Многое из того, что мы совершаем тайно, они делали открыто, если не на виду у людей, то, во всяком случае, перед ликами своих богов. Если ты пойдешь по их пути, то тебя, чего доброго, сочтут еретичкой.

– Но ведь ты был в чужом храме, благородный Глеб?

– Я мужчина, – на всякий случай напомнил барон. – А Великой Матери служили женщины. И, кажется, служат ей до сих пор.

– Здесь, в замке Ульбаш?

– И здесь тоже, – сухо ответил Глеб. – Я вынужден был пойти на это, дабы не возбуждать страсти среди местного населения. Осквернения храма не простили бы ни мне, ни моим детям.

– Но ведь здешние сирийцы – христиане?

– Это правда, но их обряды отличаются от наших. Они почитают Христа и деву Марию, причем не только христиане, но и мусульмане. Однако они не забывают и Великую Мать, чей образ у них почти сливается с образом девы Марии.

– Я, кажется, знаю, кто в твоем замке оберегает древний храм от святотатства, – пристально глянула на барона Констанция.

– Мне остается только восхититься твоей проницательностью, сеньора.

– Иными словами, ты отказываешься проводить меня в пещеру, Лузарш?

– Я готов пойти с тобой хоть на край света, благородная Констанция, но не хочу, чтобы ты шла куда-то с завязанными глазами.

Этот странный разговор и рассердил графиню и одновременно раззадорил. Разумеется, она считала себя истинной христианкой, но полагала, что дочери короля дозволено гораздо больше, чем простым смертным. А вот барон де Руси, похоже, просто боялся каменных идолов, полагая, видимо, что имеет дело если не с демонами, то с чем-то чуждым и опасным для души. Не исключено, правда, что Констанции он боялся даже больше, чем демонов и не хотел оставаться с ней наедине.

– У барона были любовницы после смерти жены?

Констанция задала этот вопрос неожиданно даже для себя, но Зару он, похоже, не застал врасплох.

– Были, – спокойно отозвалась она.

– И он всем показывал древний храм? – спросила графиня словно бы мимоходом, с интересом разглядывая причудливый узор на гобелене, висевшем у окна.

– Нет, – спокойно отозвалась служанка.

– Почему?

– А зачем барону связывать себя священными узами с наложницами? – с усмешкой спросила служанка.

– Я знаю кто ты и почему живешь в этом замке, – произнесла графиня, искоса наблюдая за служанкой.

Зара не смутилась под ее взглядом и продолжала, как ни в чем не бывало, перебирать одежду в сундуке.

– Я унаследовала свои обязанности от матери. Наши священники не видят в этом ничего дурного. Они полагают, что нельзя оставлять древние храмы без присмотра. А Великую Мать – без служения и поклонения. Даже в Константинополе ее почитают как святую Софию или Мудрость, хотя никогда не называют настоящим именем. А наши проповедники полагают, что Великая Мать воплотилась в деву Марию, породившую Христа.

– Но это ересь!

– Я простая женщина, сеньора, и не берусь судить, что хорошо в этом мире, а что плохо. В древнем храме я обрела свое счастье и благодарна Великой Матери за это.

– Ты ходила туда с благородным Алдаром?

– Да.

– А почему вы просто не обвенчались в церкви?

– Те узы древнее, а потому крепче.

Констанция боялась греха, что, однако, не мешало ей вступать в любовные связи с благородными шевалье. Ее вряд ли можно было считать распутницей, поскольку она никогда не изменяла мужу. Но, став вдовой, она посчитала возможным для себя некоторые вольности. И если бы благородный Глеб выказал к ней интерес, она бы охотно откликнулась на его зов.

– Бывают случаи, когда именно женщина должна сделать первый шаг, – понизила голос почти до шепота Зара.

Констанция поморщилась. Еретичка читала ее мысли словно раскрытую книгу. Между прочим, Франческа тоже как-то обронила вроде бы невзначай, что иные дамы обвиняют других в легкомыслии в то время, когда сами не в силах скрыть просыпающиеся чувства. Неужели внезапно вспыхнувшая страсть графини к Лузаршу замечена окружающими? Но ведь Констанция даже самой себе в этом не признавалась. Барон де Руси старше ее на десять лет, оба они уже далеко не молоды. Легкую интрижку им бы простили, но глубокое чувство может завести их очень далеко. Не исключено так же, что благородный Глеб хочет просто использовать гостью для собственного возвышения. Но этого проще всего добиться, вступив с ней в законный брак. Однако ни сам барон, ни шевалье из его окружения ни разу даже не заикнулись об этом.

Приезд благородной Сесилии вывел графиню из задумчивого состояния, в котором она пребывала все последние дни. Констанция не видела сестру десять лет и была просто ошеломлена произошедшими в ней переменами. Отправляла она Сесилию в Антиохию глупой девчонкой, а теперь ее обнимала за плечи замужняя дама двадцати с лишком лет, уверенная в своей победительной красоте. Графиню Триполийскую сопровождала немногочисленная свита из двадцати сержантов, трех служанок и двух шевалье, один из которых был, кажется, оруженосцем. Но почему-то именно этого смазливого юнца лет пятнадцати встречали в замке Ульбаш особенно бурно. Филипп буквально повис на шее у гостя, словно признал в нем родного брата.

– Это Венсан де Лузарш, – небрежно махнула ручкой Сесилия. – Мой паж. Хотя нет, я сама упросила Понса произвести его в оруженосцы накануне отъезда.

– Лузарш? – удивленно вскинула бровь Констанция.

– Венсан средний сын барона де Руси, – улыбнулась супруга благородного Понса. – А у тебя такой вид словно ты увидела приведение.

– Просто он очень похож на своего отца, – поспешила пояснить графиня. – Тогдашнего, двадцатитрехлетней давности.

– Так ты была в него влюблена! – догадалась Сесилия.

– В ту пору мне едва исполнилось двенадцать лет.

– Для бурной страсти маловато, а для романтических мечтаний в самый раз, – быстро подсчитала Сесилия. – Я сама влюбилась в одиннадцать лет.

– В своего первого мужа?

– Нет, – отмахнулась Сесилия. – Я влюбилась в двух юных шалопаев, с которыми голой купалась в бассейне замка Русильон. Не волнуйся, они были еще моложе меня, и мне приходилось буквально силой добиваться от них поцелуя.

– Ты меня поражаешь, сестра, – засмеялась Констанция.

– О, дорогая, это – Восток, здесь можно обрести власть только напором и силой. Будешь сидеть сложа руки – останешься приживалкой.

Сесилию можно было назвать легкомысленной, но ее суждения о людях оказались поразительно точны, выдавая незаурядный ум и природную наблюдательность. С бароном де Руси она обнималась так долго, словно встретила родного отца. Филиппа и вовсе расцеловала в обе щеки, вогнав того в краску.

– Не удивляйся, сестра, – бросила Сесилия мимоходом. – И не осуждай. С этими людьми меня так много связывает, что они стали мне ближе, чем кровные родственники.

Видимо, борон де Руси знал о скором приезде благородной Сесилии, во всяком случае, он успел накрыть роскошный стол, дабы от души попотчевать свою гостью. Впрочем, свита супруги графа Триполийского была столь невелика, что благородный Глеб не понес больших расходов. Хотя по местным обычаям за стол посадили не только шевалье, но и провансальских сержантов.

– Извини, – спохватилась Сесилия. – Я забыла представить тебе своего спутника, более того родственника. Сабаль сын нашего дяди графа Вермондуа. Незаконнорожденный сын, кстати говоря. Однако здесь на Востоке на подобные мелочи не обращают внимание. Благородный Танкред, мой первый муж, сделал Гуго бароном и даровал ему обширные земли, отобранные у халебцев. Однако Рожер Анжерский лишил мятежного барона удела, объявив действия своего предшественника незаконными. С тех пор Гуго спит и видит, как бы посчитаться с Рожером за нанесенную обиду. Ты вполне можешь на него рассчитывать.

– Спасибо за подарок, – надменно поджала губы Констанция.

Рыжеватый Гуго не произвел на графиню благоприятного впечатления. Это был молодой человек, едва достигший двадцати лет, с насмешливыми зелеными глазами, шумный и плохо воспитанный. Во всяком случае, он подошел с приветствием к графине в последнюю очередь, после того поздоровался едва ли не со всеми шевалье и сержантами замка Ульбаш.

– Ты недооцениваешь Гуго, – усмехнулась Сесилия. – У Сабаля есть немало сторонников здесь в Антиохии, не говоря уже о высоких покровителях в Иерусалиме. К тому же он баснословно богат, и владеет имуществом и землями не только в Сирии и Палестине, но и в Византии. Его дед по матери оставил своему внуку солидное наследство. Учти это.

– По-моему, ты поступила опрометчиво, отправившись в столь далекое путешествие в сопровождение всего одного шевалье, – покачала головой Констанция.

– Во-первых, мой друг Гуго один стоит десятерых, – уверенно отпарировала выпад сестры Сесилия. – А во-вторых, до замка Ульбаш меня сопровождали нищие рыцари Христа во главе с сенешалем Роланом де Бове. Думаю, благородный Ролан объявится в замке, когда уладит все свои дела.

– А кто они такие, эти рыцари Христа?

– Год назад благородные шевалье де Пейн и де Сент-Омер предложили королю Болдуину де Бурку, который только что взошел на трон после смерти своего двоюродного брата, создать орден для защиты пилигримов, направляющихся к Гробу Господню. Королю эта идея понравилась, и он охотно выделил шевалье часть помещений мечети Аль-Акса, которую чаше называют храмом Соломона. Сначала рыцарей, давших обет безбрачия, было всего девять. За год их число выросло до сотни. Это не считая сержантов. Словом, орден тамплиеров, как их теперь называют, превращается потихоньку в весьма серьезную силу. Во всяком случае, мой муж Понс уже выразил по этому случаю беспокойство.

– Кому выразил?

– Мне, разумеется, – сказала Сесилия. – С кем же еще граф Триполийский может поделиться сомнениями, как ни с собственной женой.

– И что ты ему ответила?

– Орден может стать серьезной силой здесь на Востоке только в том случае, если его признает папа. Но для этого магистру Гуго де Пейну и сенешалю Ролану де Бове придется очень постараться.

Сесилии отвели покои по соседству с покоями ее старшей сестры в правой башне донжона, почти примыкающей к горе. Сержанты разместились в башне левой, вдали от своей госпожи, но графиня не выразила по этому поводу ни малейшего беспокойства. Видимо, она полностью доверяла барону де Руси и его людям. Едва успев смыть дорожную пыль, Сесилия явилась с вечерним визитом к сестре в роскошном блио из голубого щелка, зауженного в талии, и белоснежной котте из материи столь прозрачной, что сквозь него просвечивало обнаженное тело. Наряд Сесилии Констанцию поразил и даже поверг в смущение.

– Здесь слишком жарко, чтобы носить нательное белье, – небрежно пояснила красавица. – А шоссы мы надеваем только зимой.

– И в таком виде ты ходишь по замку? – спросила Констанция.

– Тебе не нравиться моя котта? – удивилась Сесилия. – Между прочим, она стоит бешеных денег.

– А зачем такой глубокий вырез? – покраснела Констанция. – И зачем так высоко приподнимать груди – это же неприлично.