Текст книги "В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 – 1930 г.г."
Автор книги: Сергей Обручев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Нижнюю часть порога мы прошли без дальнейших при ключений, и река вынесла нас в могучие валы широкой "под порожицы", где лодку еще изрядно покачало. В Шаманском пороге, на протяжении всего сплава, в течение восемнадцати или двадцати минут, лодка непрерывно бьется среди яростных волн, и понятно, что Шаманский порог запоминается надолго. Я два раза сплывал по нему и до сих пор не могу забыть волнения, которое овладевало мной в этом диком пороге.
Но не всегда сплав проходит так благополучно.
Подъем по Шаманскому порогу еще более труден, чем спуск.
Во время постройки Сибирской железной дороги для подвозки рельсов с запада было организовано пароходство по Ангape. До Шаманского порога пароходы доходили своим ходом, с трудом преодолевая нижележащие пороги и шиверы. Но для подъема по Шаманскому и Долгому порогам пришлось заложить по дну реки цепи, по которым поднимался специальный пароход – туер. Навертывая цепь на барабан, туер поднимал пароходы на буксире. Падун, вследствие его крутого падения, оказался непроходимым для пароходов. Грузы ниже порога выгружались и перевозились до Братска на лошадях.
"Подпорожица" Шаманского порога славилась на всю Ангару, как рыбный садок. Сюда к осени собиралась красная рыба – осетры и стерляди, чтобы зимовать в глубокой яме под порогом. И вот осенью вслед за рыбой к Шаманскому порогу устремлялись рыбаки со всего среднего течения Ангары, чтобы ловить рыбу самоловами. Самолов – очень своеобразная снасть: это длинная веревка, к которой на коротких веревочках навязаны большие острые крючки с пробками, но без всякой наживки. Красная рыба, проходя мимо самолова и играя пробкой, зацепляется боком за крючок.
На этот осенний лов, как мне рассказывали ангарские крестьяне, до революции собиралось до трехсот лодок, и по этому был установлен строгий порядок ловли: промысел на чинался в назначенный волостным начальством день; рано утром все лодки выстраивались вдоль берега, и старт им давался по сигналу. Вся флотилия тотчас бросалась вперед, чтобы занять лучшие места, лодки сталкивались, отталкива лись веслами от соседей, опрокидывались.
Когда доходили до "подпорожицы", начиналась еще большая путаница: на длинной веревке самолова висят сотни острых голых крючков, и, сбрасывая самолов, рыбаки зацепляли иногда себя и соседей, самоловы ложились накрест с соседними, чужими; начинались крики, ругань и даже драки. Через десяток минут все кончалось, и только к вечеру самоловы проверяли.
Велико, очевидно, было стечение рыбы, если всем доставался изрядный улов. Этот хищнический промысел, который привел к истреблению красной рыбы по Ангаре, в советское время был запрещен.
Ниже Шаманского порога нам уже не нужен был лоцман: маленькие шиверы и бычки до Аплинского порога мы прохо дили сами. Из порогов нижнего течения Ангары следует упомянуть о Кашиной шивере, о которой у ангарских крестьян сложилась пословица: "Кашина шивера – Падуну родная сестра". При плавании вниз она не производит большого впечатления, хотя по обе стороны у берегов торчит из воды мно жество камней; средний слив между камнями "Боец" и "Лебедь" достаточно широк. Для подъема по реке Кашина шивера представляла всегда неимоверные трудности, так как вдоль берега большую лодку поднять нельзя, а для подъема в главные ворота не хватает ни бечевы, ни сил.
В XVII и XVIII веках много смелых русских людей сложили у этой шиверы головы. Обратимся к описанию Спафа рием его путешествия в 1675 году:
"...выше того зимовья есть Кашина шивера, и в том месте зело быстро, и по всей реке лежат каменья великие, а вода бывает мелкая, и дощаник не проходит. И стоят недель по 8 и больше. А только есть посередь реки ворота, и в те места дощаники проводят великими канатами, а тянут воротами, и протянуть не могут никоими мерами. И для того недель по 8 и стоят и дожидаются парусного погодья. А как парусного погодья не будет, и в том месте зимуют. А как тянут канатами, и с канатов людей срывает. И утопают в том месте много. И ниже той шиверы поставлены крестов с 40, а иные многие от пожаров погорели. А та шивера на полверсты..."
Следы древних вулканов
По описаниям моих предшественников, геолога М. Козицкого, который еще в 1848 году составил интересную геологическую карту среднего течения Ангары и верховьев Подка менной Тунгуски по своим исследованиям 1844 и 1845 годов; и по исследованиям геолога П. Яворовского, проплывшего в 1895 году по Ангаре, я знал, что на большом изгибе Ангары встречу интересные породы, совсем другие, чем в среднем тече нии. До сих пор в береговых утесах, кроме траппов, я видел лишь белые и красные песчаники и глины нижнего палеозоя (силура), но теперь мне предстояло войти в область сплошного распространения более молодых пород. Среди них преобладали серые, желтоватые и зеленоватые, довольно рыхлые породы с беспорядочным расположением обломков. Эти странные породы Козицкий определил как вулканические, то есть отложения, состоящие из выброшенных из вулканов пепла и обломков лавы. Яворовский отнес эти породы к осадочным. Одновременно для Нижней Тунгуски были получены более определенные данные: обработка собранных А. Чека новским в 1873 году пород, опубликованная в 1900 году А. Лаврским, доказала, что на Средне-Сибирском плоскогорье, кроме траппов, широкое развитие имеют вулканические туфы и туфо-брекчии того же состава. Кроме того, вокруг области этих туфов в песчаниках были известны выходы каменных углей.
Я ждал с нетерпением, когда же начнется эта своеобразная вулканическая провинция, самая большая по площади в пределах СССР. Хотя я знаком был уже с вулканическими породами по работам в Закавказье, в Боржоми, но здесь пред стояло изучить что-то совсем отличное и притом грандиозное по масштабу проявлений.
После Шаманского порога плавание наше по Ангаре сделалось очень спокойным, и можно было уделить все свое внимание изучению геологии. Перед устьем Илима мы сделали остановку у речки Каменной. На этой реке были найдены кости мамонта, и мне хотелось отыскать яры четвертичных отложений, в которых обнаружили эти кости, и изучить разрезы. По речке никакой тропы не было, и мне пришлось впервые в полной мере познакомиться с передвижением по глухой тайге. Сначала я старался итти вдоль русла реки, чтобы не пропустить какой-либо яр. Но это оказалось почти невозможным: пойма реки, или "наволок", как говорят в Сибири и на севере, была покрыта густым лесом. Особенно досаждали заросли кустов тальника, черемухи, ольхи, через которые было трудно пробраться. Я продирался в этих зарослях в течение часа, но, убедившись, что здесь за день не пройду и десятка километров, вышел на склон левого берега. Но здесь меня ждали новые препятствия: на большом протяжении хвойный лес выгорел, и пришлось пробираться через бесчисленные загородки упавших обгорелых деревьев. За весь день не удалось найти ни одного хорошего обрыва четвертичных пород, и, проделав около 25 километров, я вернулся к палаткам совершенно без сил, в разорванной одежде, весь в черных угольных полосах.
На следующий день мы подплыли к узкому устью Илима. Этот значительный приток Ангары вырывался из узкого ущелья трапповых скал, да и сама Ангара была здесь очень узка. Несколько ниже устья Илима она проходит между двумя грозными утесами – знаменитыми Бодарминскими быками; это самое узкое место на всем протяжении Ангары.
В двух километрах ниже устья Илима я с удивлением увидел в обрыве левого берега Ангары выходы каких-то рыхлых пород. Сначала я принял их за четвертичные, но оказалось, что это рыхлые песчаники и глины с прослоем углистого сланца и отпечатками растений. Очевидно, что здесь, в 100 километрах южнее самого южного пункта, отмеченного Яворов ским, я обнаружил эту, более молодую, толщу древних конти нентальных отложений. Дальнейшее плавание подтвердило это предположение: нижний палеозой кончился, и мы встре чали далее среди мощных тел траппов только редкие выходы угленосной свиты.
Илим хотя и небольшая река, но очень памятная в летописях открытия Сибири. По ней шел важнейший путь на Лену: с Енисея русские землепроходцы поднимались по Ангаре, далее по Илиму и через волок переваливали в Лену. Поэтому берега Илима уже давно заселены русскими хлебопашцами, и в маленьком селе Илимске сохранилась проезжая (надвратная) крепостная башня XVII века. Здесь в 1631 году был заложен острог Ленский волок, который в 1672 году был превращен в город с воеводским управлением. Но позже, когда основным путем сообщения сделался Сибирский тракт, город постепенно захирел и сошел до уровня незначительного селения.
На Илиме, так же как по Ангаре, землепашцы осели вблизи реки, где широкая пойма и низкие острова представляли хорошие пастбища и пашни. Значительно позже стали разде лываться пашни в тайге, на пологих склонах и террасах. Во время моих поездок по Ангаре я постоянно видел, как на больших лодках – "перевознях" – завозили коров на острова, где они и паслись.
Во время работ 1917 года я изучил по Ангаре и ее притокам, кроме известных ранее, еще несколько месторождений угля, указанных мне крестьянами. Хотя уголь этот тогда не имел сбыта, но некоторые предприимчивые кузнецы пробовали применять его в своих кузницах.
Кроме угля, в угленосной свите встречались следы каменноугольных пожаров: уголь, неглубоко залегающий под поверхностью, иногда загорается и горит при пониженном доступе кислорода долгое время. Дым, поднимающийся по трещинкам на поверхность земли, бывает заметен иногда в течение десятилетий.
Мне удалось видеть на Ангаре такой яр с продолжающимся пожаром, где вместо угля и углистых сланцев выступали серые слои золы и легкий дым выходил из яра сквозь осыпи. Но несколько раз, изучая яры, я обнаруживал следы обжига и шлаки древних пожаров; соседние с выгоревшим пластом угля породы приобрели необычайно красивые красные, зеле ные и желтые цвета, а часть их расплавилась и стекла по трещинам, образовав черные натеки и сосульки.
Большинство месторождений угля крестьяне указывали на Ангаре, но некоторые из них были расположены и на прито ках. Чтобы осмотреть одно из месторождений, надо было подняться по правому притоку Ангары – Кате – на 70 километров. В деревне Кате я нанял чернявого, страшно торопливого человека, который на своей лодке взялся доставить нас к месторождению. По его словам, Ката сулила нам и богатую рыбную добычу, и поэтому он взял с собой "козу" для лучения рыбы – железную решетку, которая прикрепляется на железном стержне к носу лодки. В "козу" накладывают смолье – щепки от смолистого пня сосны, горящие ярким пламенем. Один человек гребет, а другой стоит на носу и острогой бьет рыбу, спокойно стоящую в воде. Но из нашего лучения ничего не вышло: то ли не было рыбы в местах наших ночевок, то ли наш проводник больше хвастался, но за три ночи он добыл одну щучку.
Ката течет в широкой долине, образуя большие меандры (извилины). Одна из них достигает 13 километров длины, в то время как в основании ширина ее не более 200 метров. Обыч но катские крестьяне, поднимаясь по Кате, перетаскивают здесь лодки через волок, чтобы сократить дорогу. Наш проводник рассказал нам забавную историю, которая должна была посрамить жителей соседней с Катой деревни – Шемар диной. Шемардята, как их называют в Кате, собрались в воскресенье вверх по Кате за ягодами. Они слыхали, что надо перетаскивать лодку через волок, но пропустили его начало и, поднявшись по громадному меандру, подошли к верхнему концу волока. Шемардята увидали здесь шалашик, который им описывали, как приметный знак волока, поднялись на берег, обнаружили торную волоковую дорожку, вышли по ней к реке (к нижнему плесу!) и, не разобрав, куда течет река, перетащили лодку. Долго поднимались они вновь по тому же меандру и дошли к вечеру до того же шалашика. Только тогда и догадались о своей роковой ошибке. Проводник наш рассказывал, захлебываясь от смеха, об этом плавании шемардят, и, вероятно, в деревне Кате оно служило неисчерпаемой темой для шуток во время зимних посиделок.
Месторождение, до которого мы дошли к вечеру второго дня то бечевой, то на веслах, то на шестах, очень эффектно выделялось своими карнизами углей, черневшими на светлом фоне яра.
В угленосной свите Ангары удалось найти много отпечатков растений, которые позволили определить возраст толщи, до того спорный. Мои сборы, обработанные крупнейшим совет ским знатоком палеозойских флор М. Залесским, дали ценные материалы для характеристики флоры материка пермского периода – Ангариды. Залесский обнаружил не только новые виды и роды растений, но даже сумел определить бактерии, которые жили в коре деревьев, – они сохранились в тонкой нежной пленке (кутикуле) некоторых стволов.
При приближении к повороту Ангары угленосная свита исчезла под более молодой, лежащей на ней вулканогенной толщей. Уже издали можно было отличить обнажения вулка нических туфов. Это были крутые обрывы грязнозеленого или серожелтого цвета, на которых иногда выступали в виде башен, обелисков, острых зубчатых гребней размытые дождями и рекой останцы. Нередко такие башни были опоясаны вкось жилой черного траппа. Иногда вертикальная жила траппа в виде черной стенки поднималась по обрыву, окаймленная с двух сторон узкими лентами твердого туфа, измененного в результате термического и химического влияния траппов.
Воображение геолога при изучении этих обрывов создавало яркую картину прошлых событий.
Вот мирная жизнь конца пермского периода. Обширная низменность тянется между Леной и Енисеем; кое-где ее пере секают плоские возвышенности. Во впадинах лежат большие озера, в которые стекают медлительные реки. Всюду заросли деревьев необычного для нас вида, родственники современных карликов – папоротников, плаунов, хвощей: лепидодендроны, ангародендроны, каламиты и другие. Гниют упавшие стволы, в болотистых низинах накапливаются растительные остатки – будущий каменный уголь. В зарослях прячутся травоядные и хищные рептилии и амфибии, которых мы знаем по находкам в пермских отложениях на Двине и в Южной Африке. Хотя здесь, в пределах Средне-Сибирекого плоскогорья, нашли остатки только одной молодой рептилии, но несомненно, что эти пышные заросли имели также богатое животное население. Остатки позвоночных обычно удается найти лишь при очень внимательных, специально направленных поисках. Но вот наступает конец этой спокойной, однообразной жизни: то здесь, то там начинаются извержения. Это были вулканы с мощной взрывной деятельностью, из них не вытекала лава, они выбрасывали только пепел и камни – обломки лавы. Из образовавшегося внезапно отверстия поднимались столбы густого дыма, потом вылетали громадные языки пламени, раздавался глухой подземный шум – и во все стороны разлетались густые тучи, из которых оседал пепел, а ближе к вулкану сыпались горячие камни, чем ближе к жерлу, тем крупнее. У самого вулкана падали громадные глыбы в несколь ко метров в диаметре. Вулканы возникали то единичные, в виде трубки взрыва где-нибудь на равнине или в долине реки, то в виде целого ряда отверстий на дне внезапно образовавшейся трещины – рва. Извержения-взрывы продолжались короткое время, несколько дней или недель, и лишь очень редко какой-нибудь вулкан продолжал извергать пепел в течение нескольких месяцев и нагромождал конус пепла и камней вокруг своего жерла. В дальнейшем эти пеплы отвердевали и превращались в породы, которые называются вулканическими туфами.
Вся середина Средне-Сибирского плоскогорья покрыта толщей туфов мощностью более 500 метров. Но не следует думать, что всякая жизнь была уничтожена на этом большом пространстве. Ведь вулканическая деятельность растянулась на миллионы лет. После появления одного вулкана проходили сотни лет, пока вблизи появлялся другой.
При извержениях вулканов уничтожалась растительность на площади в тысячи квадратных километров, высыхали реки и озера, гибли или убегали животные. Но потом реки и ветер сносили в долины и впадины покров пепла и разрушали ко нусы вулканов, во время дождей грязевые потоки несли пепел в низины, растительность вновь завоевывала опустошенные ранее склоны. Об этом говорят нам линзы песков и песчаников с отпечатками растений, которые мы встречаем в туфовых толщах. Эти песчаные линзы отложены реками и озерами, которые вновь образовались на покрове туфа. Но все же растительность уже не была так богата, как раньше, до начала извержений, – мы почти не находим в этих линзах прослоев угля.
В триасовом периоде, когда закончилась эта вулканическая фаза, в северной части плоскогорья, к северу от Нижней Тунгуски, вулканическая энергия проявилась в новой форме: лава поднялась наверх и изливалась в громадных количествах на поверхность через трещины в земной коре. Излияния эти про должались долгое время из все новых и новых трещин или редких вулканов, и лава покрыла площадь в 250 тысяч квадратных километров. Это лавовое плато разрезано в настоящее время реками, и в склонах долин можно определить, что мощность толщи лавовых покровов местами достигает тысячи метров.
Изучением обширной площади этих вулканических туфов мы закончили наши работы осенью 1917 года у устья реки Каты; Степан купил в селе Кате лошадь и поехал домой по берегу Ангары, а мы с Каменским и Николаем поплыли в своем карбасе вниз, преодолели остальные пороги и шиверы (их всего насчитывают на Ангаре тридцать пять) и выплыли на стремительные струи Енисея, которые за одну ночь вынесли нас к Енисейску.
Изучение строения Приангарья было первой большой гео логической проблемой, которую мне пришлось разрешать, и она меня глубоко захватила. Осмотренные мною выходы горных пород позволили сопоставить материалы других исследователей; от изученной Ангары потянулись новые связи – и на юг, в область нижнего палеозоя, и на север, в пределы вулканогенной и угленосной толщ. Только через полтора года удалось мне свести вместе все нити, ясно представить себе проблему в целом и довести ее до конкретного решения. Я пришел к выводу, что все эти разрозненные выходы углей в разных частях плоскогорья принадлежат отложениям одного огромного угленосного бассейна, что до начала вулканической деятельности вся страна между Леной и Енисеем представляла область отложения континентальных углей и что сейчас мы видим, в сущности, только краевые части этого бассейна, не покрытые туфами.
Гипотеза о Тунгусском бассейне сначала встретила как друзей, так и врагов. Последние утверждали, что есть только отдельные угленосные площади, но нет единого бассейна. Но с течением времени моя гипотеза прошла проверку на опыте.
Теперь Тунгусский бассейн вошел уже и в учебники и в спра вочники. Пока, вследствие отдаленности его месторождений от путей сообщения и населенных центров, его угли используются весьма мало. Но запасы бассейна настолько велики, что в дальнейшем он представит одну из крупнейших энергетиче ских баз нашей Родины.
По Енисею к Полярному кругу
После 1917 года в моих исследованиях Тунгусского бассейна наступил перерыв: Сибирь была отрезана от Москвы белым фронтом, и только после разгрома Колчака стало возможным вновь заняться научными исследованиями.
В 1921 году мне было поручено исследование западной окраины Тунгусского бассейна, вдоль Енисея, и особенно место рождений угля и графита.
Характерной особенностью Тунгусского бассейна, как видно из предыдущего, является огромное количество изверженных пород – траппов, которые проникли как в отложения тунгусского комплекса пород, так и в подстилающие их более древние толщи нижнего палеозоя. Те пластовые интрузии, кото рые были внедрены между пластами угленосной свиты рядом с пластом угля, нагревая последний, превращали его в графит.
Такие пластовые месторождения графита давно известны по западной окраине Тунгусского бассейна: по рекам Фать янихе, Нижней Тунгуске и Курейке. Чтобы изучить их, мне предстояло проплыть по Енисею до Полярного круга и подняться по нескольким его притокам до окраины бассейна.
В организации экспедиции принял участие, кроме Геологического комитета, и Комитет Северного морского пути (Ком северпуть) – учреждение, задачей которого было обеспечение морских сообщений вдоль северных берегов СССР, особенно к западу от Енисея. Прибыв на пароходе в Енисейск, мы получили от Енисейского гидрографического отряда шитик – маленькую баржонку грузоподъемностью около семнадцати тонн, на которой раньше возили скот и дрова. Я с большим недоверием осматривал эту довольно громоздкую посудину. Как на ней подходить к берегам, как управляться на быстром Енисее? Но была твердая надежда на моторы: мы привезли с собой два подвесных лодочных мотора, по полторы лошадиных силы каждый, и в Енисейске из складов Комсеверпути нам дали пятисильный подвесной мотор. Хотя их и нельзя поставить на шитик, но можно было приладить к имевшейся у нас небольшой лодке и вести шитик на буксире.
Как только мы сделались хозяевами шитика, началась лихорадочная деятельность. Чтобы сделать две каюты, надо было достать доски и, самое главное, отыскать плотника. Одновременно требовалось проверить моторы, а также и познания мотористов. Последних было у меня два – оба сту денты-коллекторы – С. Богдановский и В. Протопопов. Маленькие моторы совсем не удалось завести, а большой вскоре вышел из строя, так что все надежды на моторную тягу через два дня исчезли. Пришлось обратиться к надежному способу парусного передвижения. В. Протопопов показал себя мастером парусного дела и поставил на шитике две мачты с шприн товой оснасткой. Шпринтовый парус очень удобен: он быстро развертывается, и парус поддерживается в растянутом виде тонкой косой рейкой (шпринтов), идущей от основания мачты к верхнему внешнему углу паруса. Кроме того, я заказал два больших тяжелых весла, которыми можно было с некоторым трудом втроем или вчетвером отгрестись от опасного места.
После этих переделок наша баржонка получила настолько элегантный вид, что ее, к нашей гордости, принимали иногда за "Омуль" – лучшую на Енисее моторно-парусную лодку.
Работая днем и ночью, мы закончили оборудование судна в трое суток и "отдали концы" – попросту отчалили от берега, провожаемые частью благожелательными, частью ироническими пожеланиями зрителей. Мы решили не ждать очередного парохода, а самостоятельно добраться до устья Подкаменной Тунгуски. Первый день плавания прошел благо получно: быстрое течение Енисея несло нас со скоростью до семи километров в час, опасных мест не было, и мы легко отгребались от мелей на стрежень. К вечеру мы так осмелели, что решились плыть всю ночь, чтобы поскорее добраться до места работ.
Можно удивляться, как спокойно мы проплыли эту ночь, не зная как следует фарватера, руководясь только картой и не имея возможности быстро отгрестись в случае, если шитик будет наносить на опасную мель. Но вскоре Енисей показал нам, что не всякая смелость сходит с рук. На подходе к Оси новскому порогу, главному препятствию на этом участке реки, куда мы пустились столь же решительно, ветер прижал шитик к левому берегу. Паруса в этом случае только мешали, тяжелые весла также не могли сдвинуть нас против ветра.
Попробовали грести на маленькой лодке и тащить шитик на буксире, но его неизменно прибивало ветром к берегу.
После нескольких часов бесплодных попыток, когда все мы выбились из сил, пришлось оставить надежды на само стоятельное плавание через порог и ждать чужой помощи, К вечеру сверху показался пароход, ведущий караван барж: это везли грузы для Карской экспедиции, рыбаков на низовые рыбалки, товары для енисейского населения. Скрепя сердце мы выкинули сигнал бедствия и попросились на буксир. Много пришлось нам выслушать кислых слов от капитана, которому из-за нас надо было останавливать свой караван в опасном месте перед порогом, и немало насмешек от матросов.
Осиновский порог после ангарских порогов не показался мне страшным: здесь мало камней, выступающих на поверхность, ворота, где можно проходить судам, очень широки, и только быстрое течение и крутые утесы напоминают об опасности.
Ниже Осиновского порога река еще некоторое время течет в щеках—узком ущелье между утесами кристаллических сланцев. Особенно живописный вид придают щекам маленькие острова Кораблик и Барочка – утесы, возвышающиеся по среди стремительно несущихся вод.
Ниже щек в Енисей справа впадает большая река – Под каменная Тунгуска. Русские, придя на Енисей, назвали все большие его правые притоки Тунгусками. Средняя Тунгуска, впадающая ниже Осиновского порога, который на Енисее на зывают Камнем, получила название Подкаменной, а Ниж няя названа Монастырской (на ее устье стоял монастырь).
У эвенков (тунгусов) обе последние реки носят название Катанга; и у русских, живущих по Ангаре и Енисею, вы услы шите именно эти названия, но для различения рек они добавляют: Ближняя и Дальняя.
Устье Подкаменной Тунгуски – оживленное место: здесь большое село, ряд учреждений, фактория для снабжения ко ренных жителей Енисея – енисейских кетов. В 1921 году их официально называли еще остяками, вследствие чего иногда смешивали с обскими остяками (хантами).
Происхождение енисейских кетов еще не вполне ясно. Основная часть их, по-видимому, пришла с юга, и они близки к племенам, населявшим тогда среднее течение Енисея, но, кроме того, несомненно, в состав кетов вошли какие-то древние местные жители. В настоящее время общее количество кетов незначительно, и они живут только на Енисее. В 1921 году кеты в основном занимались рыболовством и охо той. Летом они плавали по Енисею в своих больших крытых лодках, которые являлись часто и их летним жилищем. На длинной лодке типа илимки поставлены дуги, поверх них крыша из бересты, на мачте большой, сильно залатанный парус. Весной эти суда спускались вниз по Енисею к рыбал кам – к "пескам", и на отмелях мы видели чумы кетов, покрытые белой берестой. Осенью кеты поднимались к местам своей зимней охоты, откуда пешком уходили в тайгу за белкой, горностаем и лисицей.
Через три года, осенью 1924 года, спустившись к устью Подкаменной Тунгуски, я увидел здесь большое скопище лодок кетов: они готовились к зимней охоте, получали в фактории охотничьи боеприпасы, готовили обувь и одежду. Но тогда у кетов еще сохранялись пережитки дореволюционных веро ваний, и они считали необходимым перед отъездом принести дар духам и обеспечить их благосклонность. В особом чуме, происходило камлание: шаман, рыжий мужчина с грубым лицом и тяжелым взглядом, внимательно проверял качество жертвуемых ему белок и мануфактуры. Потом клиенту отпускалась соответствующая порция камлания. Так как клиентов скопилось много, то камлание шло с утра до вечера. Дневной свет и коммерческие приемы шамана придавали этой про цедуре какой-то крайне деляческий характер. Никакого экстаза у шамана нельзя было заметить, и, по-видимому, он "не улетал в сферы, населенные духами", как полагается при камлании. Во время энергичного шаманского завывания он вдруг остановился и самым обыкновенным тоном обратил внимание своего технического помощника на неполадку в орудии производства – кожаном бубне.
Близ устья Подкаменной Тунгуски я осмотрел месторождение каменного угля. На берегу реки среди осыпей и выходов песчаника возвышались утесики угля высотой в четыре-пять метров – зрелище, необыкновенное даже для геолога. Изучение месторождения показало, что эти песчаники и угли относятся к типу тунгусских (а не юрских или третичных, какими их до сих пор считали). Подкаменная Тунгуска вскрывает здесь небольшую обособленную впадину, заполненную тунгусской угленосной свитой.
От Подкаменной Тунгуски Енисей меняет свой характер. Он течет в широкой долине, прорезая мощные толщи древних речных отложений.
Река становилась все шире и шире, даже огромные плесы тянулись прямыми коленами на десятки километров. Было где проверить работу наших парусов – и они хорошо оправ дали себя. При попутном ветре мы почти удваивали скорость движения и иногда делали до 120 километров в сутки. При встречном ветре, конечно, паруса были бессильны. Мы теперь хорошо обходили мели и могли подходить к берегам там, где было нужно. Но подплывать к ним слишком близко мы уже остерегались и на ночь становились на якорь, как заправские моряки, вдали от берега и только на маленькой лодке под держивали связь с деревнями на берегу. Наше плавание приняло почти морской характер; мы проводили весь день на крыше каюты, наслаждаясь легким ветерком и разглядывая в бинокль берега. Над головой хлопают паруса, внизу шуршит вода, разрезаемая носом неуклюжего судна. Когда становится жарко, можно купаться за кормой шитика, уцепившись за веревку. Но во время сильной верховки – ветра, дующего вниз по реке, – это занятие становится опасным; если оторвешься от веревки, шитик не удастся догнать, даже без парусов ветер несет его с большой скоростью.
Работы на берегах пока нет: мне надо изучить коренные породы, а вокруг видны только высокие яры речных песков. Надо спешить к следующему притоку – Вахте, по которой можно пройти подальше вглубь плоскогорья.
Скоро наше пребывание на крыше каюты приняло принудительный характер: внутри каюты поселились комары. Они проникли сквозь щели в стенах, через настил на дне лодки, и выгнать их не удалось. При самом энергичном выкуривании комары находили укромные уголки, чтобы укрыться. В каюту можно было входить, только надев сетку и перчатки. И нам пришлось проводить не только дни, но и ночи на крыше, выта скивая туда для ночлега спальные мешки. Хорошо еще, что дни стояли погожие, без дождя. Так продолжалось до первых холодов.
Обычный пейзаж, который сопровождал нас далее до конца путешествия по Енисею, – это бесконечная гладь реки, к югу и к северу сливающаяся с горизонтом, низкие берега с тай гой, изредка яры песков и глин и через 20—30 километров небольшие деревушки в десять-двадцать домов (а севернее не более пяти или даже двух домов) обычно на крутом берегу. Характернейшая черта Енисея, начиная от Подкаменной Тун гуски, – это высокая голая полоса заливаемого весной берега, покрытая галечником и валунами траппа, которые нагромождены льдом в продолговатые гряды, наискось спускающиеся к реке в форме полумесяца; их нижний конец образует выступающую в реку "каргу"4 Деревушки, ютящиеся наверху, на "угоре", над полосой бечевника с глыбами траппа, производят впечатление приморского поселка, а множество лодок и сетей и рыбаки в высоких, закрывающих всю ногу "бродневых бродн ях" и коротких куртках еще больше поддерживают эту иллюзию.
