Текст книги "В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 – 1930 г.г."
Автор книги: Сергей Обручев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Но возле острова Колючина нас снова встречают тяжелые льды, и целый день мы пробиваемся сквозь них. Все пространство на востоке, как оказалось, вплоть до самого мыса Дежнева, забито льдами. Вблизи мыса Сердце-Камень "Колыма" в течение пяти дней борется со льдами. С 5 сентября вплоть до 10-го "Колыма" шаг за шагом, раздвигая льды, пробирается к востоку, и каждую ночь обратное течение относит ее к западу. Несмотря на то, что здесь согласно лоции должно быть течение, направленное вдоль берега к востоку, каждое утро мы просы пались всегда западнее той точки, у которой стали на ночь вечером. Ночью итти очень опасно: ночи уже темные и можно разбить судно. Правда, нередко и днем наваливается туман, и движение вперед прекращается. Но в конце концов капитан все-таки рискнул итти и ночью и днем, в пурге и тумане вперед.
В ночь на 11 сентября, наконец, льды стали редеть, и можно двигаться вперед малым ходом. Утром открывается вдали мыс Дежнева.
За Уэленом мы выходим в Берингов пролив. Он редко бывает открыт, здесь почти всегда гнездятся туманы, но в этот раз туман поднялся, и нам удалось увидать величественные и мрачные скалы и между ними, на полусклоне, селение эски мосов Наукан, напоминающее кавказский аул. Яранги наполовину сложены из камней, и только верхняя часть их покрыта крышей из шкур. Иногда от мыса Дежнева бывают видны берега Америки; сейчас они закрыты туманом, и удается разглядеть только один из маленьких островов Диомида, лежащий в Беринговом проливе. Островов Диомида два: остров Ратма нова – наш, а другой, более восточный, остров Крузенштерна – американский.
В Беринговом проливе льды нас еще не оставляли. Только 12 сентября исчезает последняя маленькая льдина. Здесь льды уже не страшны: они растаяли, стали рыхлыми и ноздреватыми. Как только мы выходим изо льдов, обнаруживается, что
"Колыма" не в состоянии дойти даже до Камчатки. Волны расшатывают носовую часть парохода разбитую льдами, все клинья и бревна, которые ее держали, выскакивают, и в пе реднем трюме появляется течь; насосы не могут откачать при бывающую воду. Надо спешить пройти куда-нибудь в спокойную бухту, чтобы зачинить пробоину. Следует также переменить винт, потому что с этим винтом пароход не может выгрести против шторма.
Для стоянки была выбрана бухта Провидения, большой залив на юго-востоке Чукотского полуострова.
Мы вошли в узкий извилистый залив между высокими мрачными горами и спрятались там в спокойную маленькую бухту Эмма. Здесь мы простояли восемь дней, сменили винт, отремонтировали подводную часть судна и пошли дальше. В бухту Глубокую, на коряцком побережье, мы зашли за во дой, потом забрали с рыбалки возле Усть-Камчатска соленую рыбу, консервы и рабочих.
Только через два месяца после выхода из Нижне-Колымска мы вошли в Золотой Рог – гавань Владивостока. Все стоявшие там суда были расцвечены флагами в честь прихода "Колымы", благополучно закончившей тяжелый полярный рейс.
Условия плавания вдоль полярного побережья Чукотки через несколько лет сильно изменились. Были построены полярные станции, ведущие непрерывные наблюдения над погодой и льдами. Пароходы сопровождаются ледоколами, которые про бивают дорогу во льдах, и самолетами, отыскивающими полыньи и полосы разреженного льда. Поэтому суда могут дви гаться быстрее и безопаснее.
Этим трудным плаванием закончилась наша вторая экспедиция на северо-восток. Результаты ее были так же интересны, как и первой. Нам удалась выяснить, куда продолжается хребет Черского. Оказалось, что он не поворачивает к северо-востоку, как я думал вначале, а уходит к югу, пересекает Колыму у ее порогов и рассыпается на ряд цепей, кончающихся у Колым ско-Охотского водораздела. Мы проникли в самые недоступные части хребта Колымского, или Гыдана ("Морского"), как его называют местные жители. Мы установили, что между Колымой и Омолоном, где на картах показывали хребет Колымский, расположено обширное плоскогорье, названное нами Юкагирским. Мы изучили и нанесли на карту большую область верховьев Колымы.
Во время двух экспедиций 1926—1930 годов мы с Салище вым покрыли своими маршрутами огромные пространства Ко лымско-Индигирской горной страны; во многих изученных нами районах до нас не был ни один исследователь, и они не были до этого нанесены на карту.
Что касается геологии, то, кроме участка Колымы между Верхне-Колымском и Нижне-Колымском, где проплыл уми рающий Черский, все наши маршруты пролегали по непосе щавшимся ни одним геологом путям. Конечно, за три года нельзя изучить как следует горную страну площадью в миллион квадратных километров, и я мог дать лишь общую схемати ческую картину геологического строения изученных хребтов; многочисленные геологические исследования, которые (были произведены на северо-востоке позже, показали, что моя схема была в общих чертах верна и она явилась основой для последующих работ.
Наши исследования 1926—1930 годов и карты, которые составил на основании своих маршрутных съемок и астрономических определений Салищев, дали совершенно новое представление о расположении горных хребтов и рек северо-востока. Дальнейшие географические работы и топографические съемки добавили, конечно, много нового и более точного, особешно в непосещенных нами районах, но основы новой географини северо-востока были прочно заложены нашими экспедициями.
Ознакомление с бассейнами рек Индигирки и Колымы по ставило перед нами ряд новых вопросов. Вся восточная часть хребта Гыдан осталась неисследованной: неясно было его гео логическое строение, его рельеф, сочленение его на севере с Анюйскими хребтами, на северо-востоке – с Чукотским. Что бы удовлетворительно разрешить вопрос о структуре всего Се веро-востока Азии, необходимо было исследовать также и Чу котский край.
Об этих экспедициях на Чукотку, которые мне удалось осу ществить в 1932—1933 и 1934—1935 годах, я рассказываю в других книгах.
Тунгусский бассейн
Первые годы моих самостоятельных геологических и гео графических исследований были связаны по поручению Геологического комитета с изучением Средне-Сибирского плоскогорья. В 1917 году я исследовал среднее течение Ангары в ее меридиональном отрезке от села Братска до устья реки Каты на протяжении 400 километров. Наблюдения, которые я здесь сделал, сопоставленные со скудными данными по остальным частям Средне-Сибирского плоскогорья, позволили мне в 1919 году опубликовать гипотезу о существовании в пределах плоскогорья огромного угленосного бассейна, который я предложил назвать Тунгусским. Мои дальнейшие исследования плоскогорья позволили мне проверить и шире обосновать эту гипотезу. В 1921 году я исследовал западную окраину плоскогорья по Енисею и его правым притокам, начиная от Устья Подкаменной Тунгуски до Полярного круга; в 1923 году закончил исследование Ангары в ее широтном колене от реки Каты на протяжении 700 километров, до впадения ее в Ени сей, а в 1924 году я проник в верховья Подкаменной Тунгуски и изучил этот второй из больших притоков Енисея на протяжении 1500 километров от верховьев до устья.
Эти экспедиции дали очень много нового для познания гео логического строения Средне-Сибирского плоскогорья, но в географическом отношении, конечно, не являлись пионерскими.
Ангара и Нижняя Тунгуска еще с начала XVIII века служили путями, по которым русские промышленники и казаки продвигались на восток – к Лене и Байкалу; позже эти реки не раз посещались учеными. И даже Подкаменная Тунгуска, лежавшая в стороне от оживленных путей, была исследована в 1877 году геологом И. А. Лопатиным и в 1921 году орнитологом А. Я. Тугариновым. Но всестороннее изучение такой огромной страны, конечно, представляет очень сложную задачу, и тридцать лет тому назад оно еще только начиналось.
Полтора миллиона квадратных километров высокого пло скогорья, покрытого почти сплошь тайгой с обильными болотами, с порожистыми реками, с редким населением, требует для исследования многих лет и усилий многих ученых.
В те годы, когда я начинал свои работы, русские поселения имелись лишь на Ангаре и Енисее, а на Подкаменной и Нижней Тунгусках только начали возникать фактории тор говых организаций. На остальном пространстве плоскогорья население было очень редкое, здесь кочевали эвенки-олене воды, и на всем протяжении Подкаменной Тунгуски мы за лето встретили всего несколько их семейств.
За истекшие тридцать лет многое изменилось в этой стране. Созданы новые поселения и промышленные предприятия по глухим таежным рекам. Изменился и быт эвенков – они перешли на оседлое жительство. Далеко вперед подвинулись и научные исследования этого огромного и сурового плоско горья.
Через пороги Ангары
Очень памятна мне первая большая геологическая работа – изучение среднего течения Ангары, которую я выполнил в 1917 году. Впервые мне приходилось организовывать самому серьезную экспедицию, решать вопрос о средствах передвиже ния, о наиболее выгодном распределении маршрутов и т. п. Хотя экспедиционный опыт у меня после поездок с отцом по
Западной Джунгарии был уже весьма значителен, не впервые на мне лежала ответственность за успех работ. Мой един ственный помощник, студент В. Каменский, вряд ли мог чем помочь в этом отношении – он первый раз принимал участие в такой экспедиции. Этот талантливый юноша, из которого вышел бы хороший геолог, несколько лет спустя скончался, едва начав самостоятельную работу.
В июне мы приехали на пароходе по Ангаре в селение Братский острог (ныне Братск) – последний пункт, до кото рого доходят пароходы из Иркутска. Когда-то Братский острог был форпостом русского движения на восток Азии. Поднявшись, вверх по Верхней Тунгуске (так называлась Ангара от устья до Братского острога, и только выше она носила название Ангары), пройдя страшные ее пороги и выйдя на более широкие просторы присаянской части плоскогорья, рус ские казаки поставили на Ангаре, у устья Оки, в 1631 году острожек, названный Братским. Это русифицированная фор ма от слова "пырат" – так называли бурят жившие к западу от них саяно-алтайцы; русские стали называть бурят братски ми или братами. Ока также русифицированная форма бурятского названия Аха, или, полнее, Ахайн-Гол, которое казаки переделали в более привычное им название. От острожка в Братском сохранились две приземистые квадратные башни из потемневших бревен, построенные в 1654 году, – один из немногих памятников деревянного крепостного сибирского зодчества XVII века.
В 1917 году Братский острог был уже значительный селом, вытянувшимся вдоль берега Ангары. Большие, крепкие, темнобурые от времени дома с тяжелыми резными воротами и обширным двором – обычный тип сибирской деревенской постройки в тех районах, где земли было много и тайга да вала постоянный заработок: дичь и пушнину, кедровые орехи и т. д. Крестьяне Братского до постройки Сибирской железной дороги имели еще дополнительные доходы от сплава судов через пороги: большая часть товаров из Китая, в особенности чай, сплавлялась от Иркутска вниз по Ангаре на паузках и баржах, и опытные лоцманы были нарасхват. Бывало, сплавив через порог один паузок, лоцман спешил пешком обратно, чтобы успеть в тот же день сплавить еще одно или два судна.
Я застал в живых последних могикан этого поколения зна менитых ангарских лоцманов. Нас согласился сплавлять Се ребренников – величественный старик лет шестидесяти с седой бородой, крепкий и властный. Но надо было еще достать лодки: большую для груза и малую для поездок вдоль бере гов. Серебренников посоветовал мне проехать вверх по Ангаре в ближайшую деревню, где, по слухам, есть продажный карбас.
Действительно, там удалось купить плоскодонную лодку – карбас – грузоподъемностью на две-три тонны, а в Братском– шитик, небольшую лодку для разъездов по реке. Когда я бли же познакомился с Ангарой, я убедился, что шитик слишком медленно двигающаяся лодка для моих работ, и обменял его на легкий стружок – долбленую лодку из осины, идеальную по легкости и ходкости.
В Братском состоялось и первое наше серьезное знакомство с гнусом – так называют в Сибири всех летающих и пьющих кровь насекомых: комаров, мошек и слепней.
Задумав осмотреть гору на правом берегу Ангары, мы с Ка менским рано утром переправились из Братского на другой берег и начали подниматься по лесистому склону. Утро было великолепное, прохладное, и подъем не труден. Но по мере того, как солнце нагревало склон, по которому мы поднима лись, начали появляться все в большем количестве мошки. Наши сетки были рассчитаны на комаров, ячейки в них оказались слишком большие, и мошки свободно пролезали внутрь. Скоро в сетках было больше мошек, чем снаружи, и, выворотив сетку, я увидел сплошную копошащуюся серую массу. Не было сил больше терпеть их укусы, мы помчались вниз с горы и поспешили окунуть головы и руки в холодную воду. Несколько дней после этого Каменский ходил с распухшим лицом, а у меня распухли уши.
Первое знакомство со слепнями было также плачевным. Мы наняли в Братском лошадей и поехали на ближайшие железорудные месторождения Николаевского завода. Завод этот тогда имел полукустарный характер и вскоре был закрыт. Но ме сторождения железа Братского района и Илима имеют большое будущее.
Месторождения эти в геологическом отношении очень интересны: они представляют мощные рудные жилы, рассекающие осадочные толщи, и связаны с траппами – серыми изверженными породами, характерными для Средне-Сибирского плоскогорья. В конце палеозойской эры – в перми – на поверхности страны между Леной и Енисеем на огромной площади более миллиона квадратных километров начались вулканические извержения. Те лавы, которые не могли проникнуть на поверхность, внедрились между нижележащими пластами осадочных горных пород в виде пластовых масс в сотни километров длиной. Такие мощные тела траппов, внедренных между пластами осадочных пород, мы в дальнейшем часто встречали на Ангаре.
Я осматривал железорудную жилу и старался, несмотря на непрерывные укусы комаров, возможно подробнее описать все наиболее интересное. Первые дни работы в тайге прихо дится писать в перчатках; дня через три руки привыкают, и можно уже спокойно держать в голых руках, покрытых комарами, записную книжку и карандаш. Но писать без сетки невозможно: мошки лезут в глаза и жалят лицо, а особенно губы, уши и вокруг глаз.
Кони наши, хотя и привычные к местным условиям, относились очень нервно к нападениям насекомых; моя лошадь оттянула повод, начала кататься по земле и раздавила стекло нашего единственного анероида, который лежал в седельной сумке.
Предстоящее путешествие было планировано как плавание вниз по Ангаре с осмотром самой реки и ее притоков. Назад вверх по реке мы не предполагали подниматься, а решили проплыть всю Ангару до устья. Поэтому никто из братских крестьян не хотел ехать с нами на все лето, так как вернуться в Братский острог было для них слишком сложно. Они соглашались доставить нас только через первую группу порогов – до селения Падун. В последний день мне удалось нанять по стоянного рабочего – бывшего политического ссыльного, балтийского моряка, латыша Николая. Небольшого роста, худощавый, рыжеватый, Николай был немногословен и замкнут; в работе он был очень добросовестен и точен. Во время службы в Балтийском флоте Николая арестовали за участие в революционных выступлениях и сослали на Ангару. После революции он не успел еще уехать из места своей ссылки и хотел вместе с нами добраться до железной дороги, чтобы вернуться на родину.
На следующий день, рано утром, мы поплыли вниз по Ангаре. Первый порог, Похмельный находится всего в пяти километрах ниже Братского. Серебренников вывел карбас на середину реки. Ветра не было, и серо-синяя река блестела. Внезапно старик сказал с усмешкой: "Вот и лебеди плещутся!" Впереди, над гладью воды, видны были непрерывные всплески белых гребней. Сердце мое сжалось, и холодок, пробежал по спине: хотя Похмельный порог не считается особенно серьез ным, но все же это был первый порог, который проходила моя первая экспедиция!
К тому же Серебренников умел торжественно обставить сплав по порогу: он больше не шутил, лицо его сделалось неподвижным и серьезным, и никто на карбасе не решался нарушить наступившую тишину. Лоцман, стоя у руля, напряженно вглядывался вперед. Мы были уже в "наплыве" – широком и гладком потоке над порогом. Вот нас подхватило быстрое течение, волны с белыми гребнями начали бить по бортам, и карбас то поднимался, на короткие валы, то падал вниз. Серебренников время от времени властно покрикивал: "А ну-ка, навались, ребятушки!" – и гребцы наваливались что было сил на большие весла. Быстро промелькнул порог – вероятно, не больше одной-двух минут, и нас уже толкают беспорядочные волны "подпорожицы".
Между Похмельным порогом и Падуном мы проплыли еще Пьяный порог и Пьяный Бык; последний представляет только узкий перебор камней, идущий через реку; а Пьяный порог несколько сильнее, чем Похмельный, но на Ангаре также отно сится к порогам средней силы. Николай Спафарий, русский посол, проезжавший в 1675 году в Китай по Ангаре и оставивший любопытные путевые записки, сообщает, почему порог назывался Пьяным: "А именуют порог Пьяным для того, что подле порогу на горах растет коренье пьяное, и для того именуют его Пьяным. А как того коренья человек съест золотник или полтора золотника, и тот человек пьян бывает сутки и шалит пуще пьяного". Это объяснение до сих пор еще бытует на Ангаре. Мне рассказывали лоцманы, что названия были даны казаками, которые у Пьяного порога напились, а у Похмельного опохмелялись.
Двигались по Ангаре мы медленно: надо было изучить геологическое строение обоих берегов реки и многочисленных островов на этом участке. Здесь от Братского до Падуна побы вало уже несколько геологов и притом таких выдающихся, как Черский, Чекановский, Богданович, Ржонсницкий, и все они дали разные схемы строения берегов Ангары. Не геолог, конеч но, улыбнется: неужели нет единого решения и каждый геолог может по-разному представлять себе строение такого небольшого кусочка земли? Но геологические проблемы – не математические задачи: кроме точно изученных участков обнажений, то есть утесов и обрывов, остается промежуточное пространство, площадь которого в зоне тайги в тысячи раз пре вышает площадь обнажений, и задача, какие здесь горные породы и как они залегают, нередко имеет несколько решений. Только многолетний опыт геолога и глубокое знание геологического строения изучаемой страны позволяют ему дать схему, наиболее близкую к действительности.
Кроме вопроса, кто же из моих предшественников прав, меня очень занимали поиски окаменелостей. Эти поиски напоминают охоту, и выбивание раковин из утеса так же захватывает, как и выслеживание зверя. Первые признаки – несколько ничтожных обломков в осыпи, затем поиски вверх по склону то стоя, то на коленях, то даже лежа – чтобы лучше рассмот реть обломки камней или чтобы удержаться на крутом склоне. Окаменелостей все больше – это верный признак, что приближаешься к пласту, их заключающему. Наконец вот и пласт, иногда очень тонкий и едва заметный или покрытый осыпями. Вторая стадия поисков окаменелостей напоминает кладоискательство: надеешься, что каждый следующий удар молотка может открыть остатки какого-нибудь редкого, необыкновенно интересного животного или растения. По этим остаткам животных и растений геолог определяет возраст пла стов, а палеонтолог описывает фауну и флору далекого про шлого.
На этом участке Ангары, в песчаниках и глинах палеозоя, кроме небольших, примитивных плеченогих – лингул, живших на дне морских заливов, мне посчастливилось найти более редких животных – остатки типичных для силурийских отложений крупных членистоногих, несколько напоминающих современного молуккского рака. Сначала мне попадаются только цилиндрические обломки их хвостовых сегментов, местами переполняющие породу в виде тонких иголок. Но потом я на шел головы маленького эуриптеруса, всего в два сантиметра в поперечнике. Наиболее богатая добыча досталась мне на острове Интее, выше порога Падун. Здесь на одной из отбитых плиток я обнаружил почти целого эуриптеруса с шириной головного сегмента в десять-двенадцать сантиметров и в длину, без хвостового шипа, достигающего двадцать пять сантиметров. Эуриптерусы имеют вид рака с большими клешнями и с конечностями, сосредоточенными в переднем конце туловища. Длинное тело, состоящее из десятка сегментов, заканчивается длинным и острым хвостовым шипом. Некоторые виды эуриптерусов и их родичей достигали длины одного метра. В силурийское время на мелководье морей Восточной Сибири жило, повидимому, немало этих хищников.
Слои песчаников, кроме остатков эуриптерид, сохранили и другие следы жизни: часто на поверхности плит я видел из вилистые полосы – следы ползания каких-то животных: то узкие, то широкие, с зубчатыми краями, то прямые, то изогну тые. Смотря на изогнутые полосы, стараешься представить себе, что за животное оставило этот след, куда ползло оно по песчаному дну мелководья и почему след внезапно прерывается. Еще и другие остатки, неорганического происхождения, хранят в себе силурийские пласты. Вот, например, глиняные кубики в один-два сантиметра в поперечншке – то одиночные, то торчащие десятками на поверхности пласта. Это были когда-то кристаллы соли, осевшие на дне при высыхании лагун и закрытые затем слоем песка или ила. Пресная вода, циркулировавшая позже в пластах, растворила соль и отложила вместо нее ил, который заполнил пустоту и принял форму кристалла соли. Реже встречаются маленькие круглые впадинки, образовавшиеся от ударов капель дождя.
Через два дня, изучив берега Ангары на протяжении 30 километров, мы подошли к самому грозному порогу Ангары – Падуну. Так же как и все остальные пороги этой реки, Падун образовался на пересечении рекой мощного пластового тела траппа. Эта магматическая порода представляет значительно больше сопротивления истирающей силе воды, чем осадочные породы, и поэтому полоса траппа в продольном профиле реки представляет выступ – порог.
Величина падения порога и его длина по реке зависят от толщины пластового тела траппа и от того, под каким углом оно в данном месте выходит на поверхность. В Падуне мощное тело траппа падает наклонно на юг, и река круто скатывается вниз, прорезая его. Против порога на левом берегу, среди широкого луга, расположено село Падун, и только ниже по рога к реке подступают с обеих сторон высокие серые утесы: Пурсей слева и Журавлиная Грудь справа. Это расположение утесов позволяет выгружать груз с ненадежных лодок, везти его по берегу на телегах до нижнего конца порога, а пустые лодки сплавлять через порог.
Подъем лодок вверх по реке через этот порог производится у самого берега, где огромные плиты перегораживают реку в виде нескольких уступов.
Сплав больших лодок производится через Средние ворота или Главное жерло, маленькие лодки сплавляют по Бережным воротам. Наш шитик спустили по последним, карбас же был слишком велик – в Бережных воротах мел ко, а крутые повороты между камнями не позволяли развернуть большую лодку.
Мы с Каменским получили разрешение от Серебренникова проплыть в пустом карбасе вместе с ним и гребцами по глав ному сливу. Лодку затянули сначала вдоль берега острова Интея к средней протоке. После короткого молчания Серебренников сказал сурово: "Отчаливай". Гладкая поверхность реки не обещала ничего страшного, только впереди она была как-то странно срезана и поверхность нижнего плеса не была видна.
Но вскоре блестящая ровная поверхность реки покрылась струями, стремившимися вниз, и лодка пошла быстрее: мы вошли в наплыв. Наклон наплыва все увеличивался, и вне запно мы увидали нижний плес, покрытый валами. Слева и справа показались плоские камни, о которые бились волны. Главный слив Падуна очень широк и имеет несколько изогнутую форму. Мощный поток нес наш карбас со страшной силой, и нужно было большое искусство лоцмана, чтобы вовремя уходить от камней. Но вот и последний из трех крутых "залавков" порога, и карбас по наклонной поверхности мчится на встречу огромным "толкачам" – валам, высотой метра в два, которые идут от "подпорожицы" навстречу сливу. Лодке, сча стливо миновавшей камни порога, здесь грозит новая опас ность: если борта ее недостаточно высоки, толкачи могут залить лодку. Мы взлетаем на первый толкач, карбас круто падает в ложбину между валами – и затем новый взлет на второй вал. Твердая рука Серебренникова ведет карбас наперерез волнам, и скоро мы выходим в мелкие волны нижней части "подпорожицы".
Чукотская байдара и пароход «Колыма» у берегов Чукотки
Башня Братского острога XVII века
Вниз по Ангаре. Обрыв с пластами палеозоя
Лодка енисейских кетов
Большой порог на Курейке
Третий порог на Курейке и гора Тептыргома
В верховьях Подкаменной Тунгуски
Лодки енисейских кетов на Подкаменной Тунгуске
Спуск по порогам дает более острые переживания, чем плавание в морской шлюпке по бурному морю: за ровной гладью реки вас ждет опасность; один неверный поворот руля – и лодка опрокинется. В море вы привыкаете к равномерному чередованию волн, здесь же стремительное движение вперед заставляет вас в течение нескольких минут пережить целую гамму ощущений: начиная от глухого волнения выше порога, в наплыве, через ряд острых моментов спуска и борьбы с тол качами к внезапному спокойствию нижнего плеса, когда нервное напряжение резко падает, и только взволнованный и оживленный обмен впечатлениями говорит о недавнем напряжении.
Пройдя Падун, мы пристали к берегу выше утеса Пурсей, сложили в лодку вещи, привезенные на телеге, и расстались с Серебренниковым. Отсюда нас должны были сплавлять до Долгого порога крестьяне селения Падун.
Ниже Падуна Ангара снова течет медленно; широкие протоки разделены большими лесистыми островами. Места здесь уже малолюдные, и, плывя левыми протоками, мы не встретили на протяжении 45 километров ни одного человека до деревни Дубыниной. Этот участок реки показался мне скучным: шли дожди, и маршруты в стороны были затруднены. Один раз поднялся я, несмотря на обложной дождь, на соседнюю вершину и убедился, что и там лежат всюду серые глыбы траппа, слагающего обрывы приангарских гор. Только кое-где в долине Ангары и по ее протокам обнажены в обрывах осадочные породы силурийской системы – яркие красные, желтые, фиолетовые, лиловые и белые слои песчаников, мер гелей и глин.
Деревня Дубынина расположена у входа в длинный каньон Ангары, где на большом протяжении река течет в ущелье между двумя высокими серыми стенами траппов.
Этой почти горизонтальной пластовой интрузии траппа обязан своим существованием Долгий, или Дубынинский, по рог, находящийся в ущелье и достигающий около семи кило метров длины. Этот порог не такой опасный, как Падун. Но дубынинские крестьяне все же гордятся своим порогом и стараются доказать, что он также страшен; они показывают в ущелье среди реки камень, "где купец сидел" – купец, из скупости не пожелавший нанять в деревне лоцмана, понадеявшийся на своих рабочих и посадивший на камень паузок.
Камней в пороге немного, они раскиданы на большом расстоянии, но порог производит сильное впечатление: река с быстротой несет лодку между мрачными непрерывными стенами утесов, среди которых выделяются огромные столбы, возвы шающиеся во всю высоту обрыва.
За Долгим порогом мы вступили в очень глухую часть Ангары. Доступ в нее затруднен сверху описанными порогами, а снизу большим и грозным Шаманским порогом.
Этот участок реки разделен несколькими небольшими шиверами – участками с крутым падением – на спокойные плесы, у берегов которых расположены деревни. Вблизи одной из них крестьяне показали мне месторождение железа в лесу, километрах в двух-трех от реки. Это месторождение по типу близко к Братскому, но до этого времени не было описано в геологической литературе. В глухой тайге тянулся узкий вал с небольшими выходами и россыпью кусков железной руды.
В следующей деревне наш экипаж пополнился четвертым спутником: с нами захотел ехать местный крестьянин, Степан Д. Первое появление его в нашем лагере на берегу Ангары немного испугало меня. Ко мне подошел мужчина огромного роста, суровой наружности, лицо которого до глаз было закрыто большой черной бородой. Но Степан оказался очень спокойным и исполнительным человеком, и скоро мои страхи рассеялись.
Степан, хотя и местный житель, плохо знал Шаманский порог, и поэтому выше порога, в деревушке Закурдаевой, нам пришлось взять лоцмана. В этом глухом углу Ангары лоц маны не умели "держать фасон", как некоторые братские. Плохо одетый, невзрачный на вид крестьянин средних лет согласился сплавить нас через Шаманскую шиверу и порог всего за пятнадцать рублей. И во время сплава он держался просто, как будто исполнял обычную тяжелую крестьянскую работу.
Шаманский порог по своему происхождению приближается к Долгому. Здесь также пластовая интрузия траппа лежит почти горизонтально, но в то время как в Долгом пороге река прорезала траппы почти насквозь до подножия пластовой залежи, в Шаманском пороге прорезание траппов только начи нается, и пластовая залежь выступает на правом берегу над водой в виде террасы. Порог тянется на шесть с половиной километров и обладает крутым падением. Два плоских острова, Тунгусский и Ушканник, сложенные той же пластовой интрузией траппов, разделяют реку на две протоки: правую, главную, по которой производится сплав, и левую, столь же широкую, но летом почти безводную, с огромными плитами и глыбами траппа, заполняющими ее широкое русло. Между этими камнями – узкие струи; по протоке можно провести в малую воду небольшую лодочку, перетаскивая ее через камни.
Подплывая к Шаманскому порогу, мы увидели среди реки узкий и высокий каменный островок, который по его форме Назван Кораблем. Здесь нам пришлось пристать к берегу, чтобы вызвать из деревни Ершовой подводы: лоцман не ре шался сплавлять через порог груженый карбас.
В наплыве порога из воды поднимается небольшой Маячный камень, над которым в большую воду виден только водоворот.
Шаманский порог произвел на меня гораздо более сильное впечатление, чем Падун. С самого начала справа и слева на лодку обрушиваются большие волны, утесистые берега под ходят близко, и поэтому сильнее, чем в Падуне, ощущаешь быстроту движения. Наиболее страшное место порога – в се редине, против пролива, разделяющего два острова. Здесь огромные валы, так называемые Боярские, высотой более двух метров, обрушиваются на лодку хаотическими массами. Про ход через Боярские валы требует от лоцмана большого самообладания. Обернувшись в этот момент к корме, я увидел, что и без того напряженное и бледное лицо лоцмана еще более побледнело, и он вдруг вместе с рулевым веслом резко кач нулся за правый борт лодки. Оказалось, что лопнула доска, о которую лоцман опирался ногой, – доска, нашитая к борту, для зашиты от высоких волн. Она была взята в деревне из старых и полугнилых досок в усадьбе у лоцмана. К счастью, ручка рулевого весла была привязана веревкой к упругу (шпангоуту) и лоцман сумел справиться с рулем.
